Текст книги "Давние встречи"

Автор книги: Иван Соколов-Микитов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Уже далеко за городом, где кончаются богатые особняки, вижу хижины феллахов-крестьян, сложенные под пальмами из комьев земли, похожей на серую золу. У хижин играют полуголые смуглые черноглазые дети, сидят женщины, почти все больные трахомой, с распухшими, покрасневшими веками глаз. Они с удивлением смотрят на меня, матроса, одетого в незнакомую форму. Я иду дальше и дальше.

На вершинах высоких финиковых пальм висят тяжелые гроздья ягод, укутанные рогожами. В прорытых канавах течет густая нагретая коричневая вода. Два черно-сизых буйвола с положенными на шеи серыми рогами медленно вращают коромысло первобытного наливного колеса, переливающего тяжелую нагретую воду. Я долго смотрю на буйволов, на людей.

Так я ходил, ступая по раскаленной сизой земле под почти бесцветным африканским небом, в котором невидимо стояло и расплывалось знойное солнце. К отплытию парохода я опоздал. В порт я вернулся на маленьком, почти игрушечном трамвайчике, на передней площадке которого стоял араб-вагоновожатый в малиновой феске, неистово звонил в подвешенный колокольчик.

Наступал африканский вечер. Прибежав на пристань, я увидал, как среди леса мачт, больших и малых, движутся две стройные знакомые мачты «Королевы Ольги».

С растерянным видом я стоял на опустевшей пристани, где недавно стояла «Ольга». В кармане у меня оставалось лишь несколько медных египетских монет. Ко мне подошел невысокий человек в морской фуражке на курчавой голове. Это был шипмайстер, поставщик продовольствия на пароходы. Он заметил мою растерянность и спросил по-русски, чем я встревожен. Я объяснил, что опоздал на свой пароход и не знаю, что теперь делать. Шипмайстер сказал, что я могу догнать пароход, отправившись по железной дороге в Порт-Саид. Я сказал, что у меня нет денег. Шипмайстер улыбнулся и ласково потрепал меня по плечу.

– Я родился в Одессе, – сказал он мне. – Вам помогу.

В скитаниях моих по белому свету я встречал добрых и хороших людей. Таким хорошим человеком оказался мой новый знакомый – шипмайстер. Он объяснил мне, что поезд в Порт-Саид отходит с вокзала ранним утром, привел меня в небольшую гостиницу, снял для меня номер, в котором были окна со спущенными жалюзи, и объявил, что рано утром за мной придет. Признаться, я плохо спал ту ночь, мало верил обещанию незнакомого человека. Однако рано утром он появился, повел меня вниз, где было небольшое кафе, напоил и накормил. Мы вместе отправились на вокзал, он купил для меня билет четвертого класса до Порт-Саида. Я сконфузился и сказал ему, что не знаю, когда мне придется с ним расплатиться. Новый знакомый еще раз похлопал меня по плечу и сказал добродушно:

– Я родился в Одессе...

И вот я в вагоне четвертого класса, битком набитом шумными людьми с табачного цвета лицами, в коричневых и голубых выгоревших на солнце балахонах. Они о чем-то говорят, смеются, показывая крупные ослепительно сверкающие зубы, посматривают на меня благодушно. Поезд мчится по голой раскаленной пустыне. Кругом пески, пески – золотистые, сияющие на солнце. Полотно железной дороги обсажено двумя рядами кактусов. Кое-где видны пальмы, маленькие бедные деревеньки. Я смотрю на лица людей, улыбаюсь, радуюсь своей свободе, тому неведомому, что доставит мне мое неожиданное сухопутное путешествие из Александрии в Порт-Саид.

На маленькой станции Бэна (почему-то навсегда запомнилось название этой станции) мне нужно было пересаживаться в другой поезд, идущий в Порт-Саид. По открытой, освещенной знойным африканским солнцем платформе ходили феллахи. К величайшему изумлению моему, в их толпе я увидел студента в суконной форменной тужурке с погончиками на плечах, на которых были пришиты знакомые мне перекрещенные латинские буквы P и P – «Петро Прима». Такие погончики носили студенты Петербургского политехнического института. Русские люди за границей сразу узнают друг друга. Мы остановились, и я спросил студента, как он оказался здесь, на африканской станции, и почему, несмотря на жару, не снимает студенческую суконную тужурку.

– А вы в каком классе едете? – лукаво посмеиваясь, спросил меня студент.

Я ответил, что еду в четвертом классе.

– А вот я с билетом третьего класса еду в первом: меня принимают за русского офицера и предложили ехать в первом классе вместе со знатными пассажирами.

Студент рассказал мне, что едет из Каира, где был у русского консула и доложил ему, что хочет выехать на родину в Россию, но у него на дорогу не осталось денег. Деньги он получил.

– Значит, вы едете в Россию? – спросил я.

– О нет, – лукаво улыбаясь, ответил студент. – Теперь я поеду в Алжир.

– А дальше как?

– Дальше получу деньги у русского консула в Алжире на возвращение в Россию и... поеду в Испанию, в Мадрид.

С большим удивлением смотрел я на ловкача русского студента, совершавшего нашармака кругосветное путешествие, и мы расстались. Я сел в поезд, который должен был доставить меня в Порт-Саид. Поезд опять шел песчаной пустыней. Потом мы увидели слева широкий болотистый разлив Нила, а справа – тонкую голубую ленту Суэцкого канала, на котором работали землечерпалки и медленно двигались пароходы. Я вовремя прибыл в Порт-Саид и нашел в порту свой пароход. Товарищи-матросы надо мной пошутили, а Николай Николаич, помощник капитана, сделал нестрогий выговор. Я вновь оказался в кубрике среди своих людей.

Теперь я часто вспоминаю это давнее мое путешествие, неведомого друга шипмайстера, родившегося в Одессе, товарищески выручившего меня из беды в трудную минуту.

Полярный художник

С незапамятных пор мореплавателей и ученых интересовали полярные земли, где, по мнению старинных географов, обретался «свету конец», простиралась фантастическая холодная страна ужасов и кромешного мрака. Попытки проникнуть далеко на север на парусных кораблях кончались неудачами.

Первые мореплаватели (среди них было много отважных китобоев) встречали непроходимые льды и наблюдали невиданных зверей, в пышном воображении превращавшихся в сказочных чудовищ с огромными клыками и огнедышащими пастями. В России о достижении Северного полюса, о возможности сообщения через полярный Ледовитый океан думал гениальный Ломоносов. В своем сочинении «Краткое описание разных путешествий по северным морям» он писал о возможности мореплавания «Сибирским океаном в восточную Индию». Мечтая о прямом сообщении через Северный полюс, Ломоносов так говорил о значении морского пути: «Усугубляться может Российская слава, соединенная с беспримерною пользою через изобретение восточно-северного мореплавания в Индию и Америку».

М. В. Ломоносов настойчиво писал о необходимости изучения полярных районов. «Везде примечать разных промыслов рыбных и звериных мест, – наставлял он в своем сочинении, – где б ставить можно магазеи и зимовья для пользы будущего мореплавания».

С конца девятнадцатого столетия, после возвращения на родину знаменитого полярного путешественника Фритьофа Нансена, благополучно закончившего свой исторический поход, весь мир охватила «полярная лихорадка», без меры раздутая капиталистической прессой. В погоне за легкой славой на Северный полюс, тогда еще не открытый, кинулись люди разнообразных знаний и профессий. На много языков переводились книги о полярных путешествиях, которыми зачитывались старые и молодые.

В 1897 году миллионы грамотных людей жадно следили за судьбою путешественника Андрэ, отправившегося к полюсу на воздушном шаре и пропавшего бесследно[5]5
  Остатки погибшей экспедиции Андрэ были обнаружены только в 1930 году на острове Белом, к востоку от Шпицбергена.


[Закрыть]. Читательскую массу привлекало нездоровое любопытство к игре полярных путешественников со смертью. После ряда неудачных экспедиций, следуя общему модному увлечению, в 1899 году из знойной Италии на Северный полюс отправился владетельный герцог Абруцкий, понятия не имевший о полярных льдах. На средства американского миллионера Циглера, добивавшегося мировой славы, из США дважды отправлялись богато снаряженные экспедиции под начальством метеоролога Болдуина и фотографа Фиала. Эти экспедиции потерпели полную неудачу.

В 1909 году полярные исследователи Кук и Пири оспаривали право первенства на открытие Северного полюса. В истории географических открытий вряд ли найдется столь позорная страница. Американские путешественники публично поливали друг друга помоями, изобличали в мошенничестве, в наглой лжи. В этом позорном споре двух американских полярных исследователей, пользовавшихся большой известностью, со всей яркостью выразилась отвратительная сущность капиталистического мира.

На совете американских ученых Кук был изобличен во лжи. Первенство в открытии полюса было закреплено за Пири. Но и после окончательного установления между американскими путешественниками долгое время продолжалась злобная грызня. Предприняв по следам Пири новое путешествие, Кук написал книгу, в которой шаг за шагом изобличил своего счастливого соперника в неблаговидных поступках, в жестокой, бесчестной эксплуатации эскимосского населения, в разврате и пьянстве.

Позорная склока между американскими путешественниками не погасила в честных людях стремления на Север, в неведомые, неисследованные пространства. Во многих странах готовились новые экспедиции. Открытием Южного полюса прославился норвежский путешественник Амундсен. Выходили книги, печатались статьи, составлялись разнообразные проекты. Кажется, в одной только царской России – огромной державе, имевшей на Севере самую обширную территорию, – о достижении Северного полюса не думали.

Заседая в министерствах, в бесчисленных царских департаментах, чиновники цинично ухмылялись:

– Полюс? Для чего нужен России Северный полюс? Там холодно и далеко – не доедешь!

В это мрачное время реакции, заразившись «полярной лихорадкой», мечтая о нетронутых северных странах, в молодые годы начал путешествовать Николай Васильевич Пинегин – будущий полярный исследователь, талантливый русский художник, автор замечательных книг о полярном Севере.

«Не было на Севере тогда, – писал он, – ни государственных рыбных, пушных, горнопромышленных и химических комбинатов, ни шоссе, ни железных, ни проезжих дорог. И слово север писалось через ять. О крайних к Ледовитому океану областях – даже столь близких от столицы, как Карелия, Лапландия и Печорский край, – никто не имел правильного представления. Человек, по какой-либо причине заинтересовавшийся севером, не мог заметно расширить своих знаний даже при желании это сделать. Ни в одном университете не было кафедры географии полярных стран.

Еще будучи студентом Академии художеств, Пинегин предпринял самостоятельные поездки на Мурманский берег и Новую Землю. В своих путевых записках он живописно рассказал о нетронутом северном крае, о древней Коле и доверчивых лопарях, о настоятеле Печенгского монастыря отце Ионафане, подобравшем к рукам окружавшие его богатства. Путешествовал Пинегин в те времена почти без денег, на скудные средства, предоставленные ему архангельским обществом изучения Севера.

Первые путешествия по Крайнему Северу на всю жизнь закрепили в молодом страстном художнике любовь к суровой северной природе, к неповторимой ее красоте, простым и отважным людям, с которыми приходилось встречаться.

В 1910 году, отправляясь на Новую Землю, Пинегин познакомился в пути с морским офицером-гидрографом, ехавшим в Крестовую Губу во главе небольшой гидрографической экспедиции. В кают-компании парохода пассажиры слушали увлекательные рассказы веселого офицера о его прежних путешествиях.

С Георгием Яковлевичем Седовым (так звали гидрографа, будущего знаменитого полярного путешественника) Пинегин близко сошелся на работе в Крестовой Губе. Светлыми летними ночами, с винтовкой за спиной и этюдным ящиком под мышкой, художник приходил в лагерь Седова. В палатке было по-походному уютно, веселый, кипевший избытком энергии Седов любезно встречал гостя. Прихлебывая горячий чай, молодые путешественники беседовали о Севере, о планах будущих путешествий, о намерении художника посвятить свои силы изображению северной природы, тогда почти никому не известной. В задушевной беседе Седов признавался новому другу в своей заветной мечте. С зажигающим волнением он говорил о плане похода к Северному полюсу, о преимуществе русских людей в этом историческом предприятии, о неоднократных неудачах богато снаряженных а экспедиций, заботившихся лишь о денежной выгоде и шумной рекламе.

Седов предполагал двигаться на полюс самостоятельно при минимальной затрате денежных средств. Пунктом конечного отправления он избрал северные острова Земли Франца-Иосифа, до которых предполагал добраться на небольшом экспедиционном судне. В походе на полюс он рассчитывал на стойкость и выносливость русских людей, выросших и закалившихся в суровом климате родной страны, с детства знакомых с морозами и морским льдом.

Целыми ночами друзья беседовали о предстоящем путешествии, спорили о его деталях. Встреча с Седовым имела решающее значение в судьбе молодого художника Пинегина, определила его жизненный путь. В одной из ночных бесед Георгий Яковлевич предложил художнику принять участие в экспедиции к Северному полюсу. Посмотрев в его глаза, протягивая руку, Седов сказал:

– Отказываться потом не станете? Пусть будет крепко, по рукам!

Самое трудное было в отсутствии денег. Седов надеялся на сочувствие его предприятию государственных и ученых организаций, рассчитывал на общественную поддержку. Как показало ближайшее будущее, эти надежды натолкнулись на почти неодолимые препятствия: на косность и недоброжелательность чиновников, на равнодушие и насмешки либералов, заподозривших в предприятии Седова нечто слишком дерзкое, «неприличное» для России.

Дружба двух путешественников продолжалась и по возвращении в Петербург. Друзья встречались часто. Со свойственной ему неутомимостью, Седов писал многочисленные «докладные записки», выступал с публичными сообщениями о предполагаемом походе. Многие русские люди доброжелательно говорили о смелом моряке, сердечно желали ему успеха. Иное отношение встретил Седов со стороны царских чиновников и своих сослуживцев.

Ближайшее начальство Седова – генерал Вилькицкий и многие другие высшие чиновники – относилось к плану Седова неодобрительно. В этом недоброжелательстве сказывалась скрытая зависть, презрение «белой кости» к «чернокостному» выскочке, сыну приазовского рыбака. Мужественно переживал Седов разные невзгоды и нападки, все же не теряя надежды на осуществление заветной мечты. Встречаясь с Пинегиным, он откровенно делился своими планами, рассказывал о тяжких «хождениях по мукам». В своих дневниках и записках Пинегин рассказал об испытаниях, которые пришлось выдержать в те годы Седову в чиновном Петербурге:

«Решительный шаг был сделан, – писал Пинегин в «Записках полярника». – Седов совершенно искренне предполагал, что мысль о путешествии к полюсу вызовет горячие отклики со всех сторон, стоит только сказать: «Я ставлю на карту свою жизнь: не достигнув полюса, не вернусь!»

Отклики последовали, но не совсем такие, которых ожидал Седов. О смелом предприятии толковали вкривь и вкось, но серьезной помощи Седов не получил. Государственная дума равнодушно отмахнулась от ассигнования денег на экспедицию, лишь только стало известно, что правительственные круги относятся к ней неодобрительно, считают план экспедиции «недостаточно обоснованным и продуманным».

Не лучше обстояло дело с привлечением общественной помощи. Обращаясь к «обществу», Седов совершенно не разбирался ни в классовом составе этого общества, ни в политической обстановке. Внимание общества предреволюционной поры было поглощено классовой и междупартийной борьбой. А до широких народных масс призыв Седова просто не дошел.

Все же в длительной, трудной борьбе с многочисленными недоброжелателями Седов одержал победу. В особой морской комиссии, рассматривавшей доклад Седова, главным противником выступил адмирал Колчак – будущий белогвардейский «верховный правитель». В схватке этих двух людей как бы символизировалась борьба «кости белой» с «костью черной».

Проект Седова, подвергшийся жестоким нападкам со стороны представителей морского министерства, неожиданно поддержал известный географ и путешественник Бунге. Содействие издателя газеты «Новое время» Суворина, возглавившего комитет по сбору пожертвований, дало Седову возможность приступить к реализации задуманной экспедиции.

После долгих и мучительных хлопот, 27 августа 1912 года, экспедиционное судно Седова «Святой мученик Фока» приготовилось к отплытию. К полудню на пристани в Архангельске собралась большая толпа, на торжественные проводы прибыло архангельское начальство. Толпа с любопытством глазела на отважных людей, копошившихся на палубе перегруженного «Фоки». Провожавшие заглядывали в лица участников экспедиции, пальцами показывали на самого виновника, одетого в морскую парадную форму. В толпе были сочувствовавшие, были и недоброжелатели. Газетная травля сделала свое дело. Слышались насмешливые замечания, но большая часть провожавших – простые люди – сочувственно смотрели на отъезжающих. На глазах многих виднелись слезы.

Художник Пинегин, выполнявший обязанности фотографа и кинооператора экспедиции, носился по палубе набитого снаряжением «Фоки». Он снимал торжественные сцены проводов, фотографировал экипаж отбывающего «Фоки» и провожавших гостей. Густые волосы художника развевались, он привычно встряхивал головою, старательно вертел ручку тяжелого киноаппарата.

На другой день «Фока» был в открытом море. Последняя связь с берегом, с людьми, с родиной порвалась. На «Фоке» установился походный, морской распорядок. В своей книге «В ледяных просторах» Н. В. Пинегин правдиво описал будни и героические дни этой экспедиции к Северному полюсу. В мировой полярной литературе это редкая книга, в которой с ясной правдивостью и глубокой гуманностью изображена одна из потрясающих трагедий прошлого, жертвой которой стал замечательный русский путешественник Г. Я. Седов, справедливо признанный в Стране Советов народным героем.

Неприветливо встретило путешественников полярное море. Уже в первые дни выяснились недостатки «Фоки». Слаба была паровая машина, старый, расшатанный корпус давал течь. Против сильного ветра «Фока» едва выгребал, «форсировать» льды было ему не по силам. Несмотря на все недостатки, «Фока», по мнению моряков, оказался надежным и прочным судном, способным выдерживать тяжелые испытания, любой натиск льдов. 1912 и 1913 годы отличались необычайным обилием льдов в полярных водах. Первые непроходимые плавучие льды встретили уже у берегов Новой Земли. Сделав попытку пробиться на север, путешественники были вынуждены повернуть к берегу. У пустынного полуострова Панкратьева, с величайшим риском миновав при ужасном шторме подводную каменную гряду, затертый льдами «Фока» остановился на первую зимовку. До Земли Франца-Иосифа добраться в первый год не удалось.

Н. В. Пинегин подробно описал события первой вынужденной зимовки. Прекрасны картины новоземельской природы, полярной ночи и северного сияния, освещавшего застывшего во льдах «Фоку», зимних тяжелых походов, охоты на белых медведей, нередко посещавших невольных зимовщиков. Все были заняты напряженной работой. Зимою и летом Седов и Пинегин совершали отдаленные экскурсии, из которых возвращались неузнаваемо изменившимися, обветренными и обмерзшими, занимались съемкою новоземельских берегов и астрономическими наблюдениями.

Все это время Пинегин принимал самое деятельное участие в общей работе. Не обращая внимания на холод, обжигавший руки и открытое лицо, он неутомимо писал этюды, слушал зимою лекции Седова о штурманском деле, занимался метеорологическими наблюдениями и фотографией, вел подробный дневник. Чтобы скрасить тягостное однообразие полярной ночи, изредка устраивали праздники, игры и состязания. Бодростью духа, неугасимой веселостью руководитель экспедиции поддерживал общее настроение.

Исключительно обильные льды, наполнявшие море и в следующем, 1913 году, создали опасность второй вынужденной зимовки. Простояв неподвижно зиму и лето, скованный льдами «Фока» освободился из плена только в начале октября. Для похода на Землю Франца-Иосифа времени и угля оставалось в обрез. Несмотря на большую опасность вмерзнуть в плавучие льды, Седов двинулся на север. Лавируя среди льдов, шаг за шагом продвигался «Фока» к берегам далекой белой земли. За отсутствием угля в топках жгли разобранные надпалубные постройки, медвежье и тюленье сало, смешанное с золою.

Советские моряки, ежегодно совершающие обычные рейсы на Землю Франца-Иосифа, проходят весь путь в пять-семь дней. Экспедиции Седова, пробиравшейся на маленьком, слабом «Фоке» в крайне тяжелых льдах, на преодоление пути понадобилось более года. Связи с родиной не имели. За отсутствием радио не могли сообщить о тяжелом положении, запросить помощь и топливо. Надежда на доставку обещанного угля была слабая.

В эти тревожные дни у некоторых участников экспедиции возникла мысль о возвращении. Пинегину, как ближайшему другу Седова, поручили передать ему коллективное письмо. Участники экспедиции высказывали свои соображения и предостерегали Седова от возможности дрейфа в плавающих льдах.

«Разговор произошел в то время, как «Фока» начал резать лед, образовавшийся за ночь, – вспоминал Пинегин. – Кругом простиралась пустыня – жуткая бесконечностью и мертвой грозящей тишиной. Георгий Яковлевич сказал мне:

– Нам нужна Земля Франца-Иосифа! Что же делать. Идти назад, пройдя труднейшую половину, – преступление. Да назад путь не легче, чем вперед».

Сжигая последние крошки топлива, «Фока» продолжал медленно продвигаться на север. Густые полярные льды по-прежнему его окружали.

«Да, настроение подавленное, – записывал в своем дневнике Пинегин. – На мостике по временам мне кажется, и как глазами вижу, что в груди Седова кипит и пенится... Держит упорно по компасу прямо на норд, не сворачивая на полградуса. Часто по пути небольшие льдинки, – он режет их с наслаждением.

– Э-э-эх! Если суждено пройти, то пройдем!

Я любуюсь им, как образцом воли, да и вообще человека. Есть нечто в человеке, заставляющее зверей отворачиваться от его пристального взгляда. Это нечто в Седове выражено резко...»

На мысе Флоры, куда с величайшими трудностями наконец пробились, запасов топлива не оказалось. Удачно поохотившись на моржей, запасшись салом, двинулись дальше на север. Достигнуть северных островов Земли Франца-Иосифа, однако, не удалось. Выслушав сообщение механика Зандера о полном отсутствии топлива, Седов приказал готовиться к второй зимовке. Место для зимней стоянки «Фоки» было выбрано в обширной бухте у острова Хукер. По предложению Седова эта бухта была названа Тихой.

Участники седовской экспедиции не могли тогда предполагать, какую громкую славу получит эта скромная бухта! На голых берегах в советское время возникли обширные здания, лаборатории, мастерские. Отсюда советские самолеты совершили первый исторический полет к Северному полюсу.

Трагически тяжелой оказалась вторая зимовка седовской экспедиции. На корабле были разобраны жилые надстройки, ютились кое-как в оставшихся помещениях, походивших на ледяные берлоги. Керосин и топливо экономили с крайней осмотрительностью. Отсутствие свежей пищи, неимоверно тяжелые условия жизни были причиною появления цинги – обычной в те времена на Севере болезни. Следом за многими в середине зимы заболел и Седов. Несмотря на тягчайшие условия, научные работы не прерывались. Полярной ночью участники экспедиции предпринимали вылазки и продолжительные походы.

«Напряженность ночного путешествия передать словами невозможно, – писал Пинегин. – Как назвать это скитание с завязанными глазами? Как описать ощущение мрака и угрозы, осевших на душу? Часто не знаешь, где идешь: по земле, по льду или же по ледяному покрову... Вспыхнет спичка, осветит компас, видишь – стрелка отклонилась от взятого курса. Верить компасу? Ведь вблизи базальтовых скал склонение стрелки меняется часто на двадцать – тридцать градусов. Но если ты отклонишься даже на пятнадцать градусов от принятого курса, наверняка не заметишь во тьме места, к которому стремишься...»

После описания опасных блужданий в ледяной темной пустыне, случайного падения в пропасть с отвесной стены ледника Пинегин рассказал о приключении во время жестокой снежной бури, застигшей охотников за медведями.

«Мы барахтались во мраке тесной палатки, выбирались, расстегивали, обрывая, застежки у входа и разгребали руками лаз через сугроб. Когда мы подняли спальные мешки, вода была уже по щиколотку, – все вещи плавали. Раскопав выход, принялись выбрасывать вещи, – нетрудно вообразить, с какой поспешностью все это делалось! Палатку вытаскивали из-под снега, стоя почти по колено в воде. Свирепствовала по-прежнему буря. А какими несчастными казались мы себе...»

В это тяжелое время, не обращая внимания на страшную болезнь, Седов упорно продолжал готовиться к походу на полюс. Ни тяжкое состояние здоровья, ни отсутствие достаточного снаряжения и нехватка ездовых собак, ни уговоры друзей не могли поколебать его твердой воли.

«1-е января. Болезни на «Фоке» усиливаются, – отмечал в своем дневнике Пинегин. – Утром Зандер почувствовал, что ему плохо. Слег Коноплев. Десны Седова кровоточат, распухли ноги, одышка, сонливость и слабость. Вполне здоровых на судне только семь человек: я, Визе, Павлов, Сахаров, Лебедев, Пустошный и Линник».

Пятнадцатого февраля (это был самый трагический и печальный день) больной, ослабевший, с распухшими ногами Седов выступил в свой санный поход к полюсу.

«Перечитывая свой дневник, – рассказывал об этом памятном дне Пинегин, – я вижу, что все записанное проникнуто тяжелым предчувствием. Все воспринималось не так, как было на самом деле. Так перед грозой вы смотрите только на темную тучу, на застывшую стеклом воду реки и набегающий мрак. Все кажется грозным, – вы уже не видите ни ярких отблесков солнца, ни зелени, ни ослепительных лучей, ни ясного еще неба над головой. Восстанавливая в памяти этот день, я убеждаюсь, что взгляд мой, прикованный к тяжелой туче, не видел многого: только теперь, смотря на последнюю фотографию Седова, снятую за несколько минут до отправления, я припоминаю, как прекрасно было его бледное вдохновенное лицо с далеким взглядом... Седов в этот день явился иным: как будто какая-то мысль завладела им до перевоплощения...»

В день ухода друзья встретились у дверей каюты, Пинегин передал Седову заранее приготовленное письмо. Пользуясь своей к нему близостью, дружеским расположением, художник уговаривал Седова отложить рискованный поход, дождаться полного выздоровления.

Недолго пробыв в каюте, Седов вышел с прощальным приказом. После его прочтения он несколько минут стоял с закрытыми глазами, как бы собирая мысли. Все ждали прощального слова. Но вместо слова вырвался едва слышный стон, в уголках сомкнутых глаз сверкнули слезы. С усилием он овладел собой и начал говорить, сначала отрывочно, потом спокойнее, голос его затвердел:

– Я получил сегодня дружеское письмо. Один из товарищей предупреждает меня относительно моего здоровья. Это правда: я выступаю не таким крепким, как нужно и каким хотелось бы быть в этот важнейший момент... Теперь на нас лежит ответственность быть достойными преемниками наших исследователей Севера... Не беспокойтесь о нашей участи. Нет, не состояние здоровья меня беспокоит, а совсем другое. Разве с таким снаряжением можно выходить к полюсу? Разве с такими средствами рассчитывал я достичь его?..

«Все стояли в глубоком молчании, – рассказывает Пинегин. – Я видел, как у многих навертывались слезы. Седову пожелали счастливого пути...»

В описании первых полярных путешествий, обильных трагическими событиями, трудно найти такие трогательные слова:

«Я долго стоял на торосе, вглядываясь в темноту. Отблеск тусклой зари, величавые белые горы с бледно-зелеными ледниками, груды торосов, – все было особенно тускло. Новую полоску следов уже запорашивал ветер...»

Как и чем объяснял Пинегин поступок Седова, который впоследствии чиновниками был определен как безрассудство? Ведь в поведении Седова – от начала и до конца экспедиции – не было и капли позерства (некоторые люди даже перед смертью могут позировать), хвастливой напыщенности, которыми отличались американские путешественники, относившиеся к неудачам как к досадно сорвавшемуся бизнесу.

Для Г. Я. Седова поход к Северному полюсу был честью его родины, всего русского народа. Не выполнив обещания, назад, на родину, в чиновничий Петербург, где ждали враги, он решил не возвращаться.

– Я ставлю на карту свою жизнь, – сказал он однажды Пинегину. – Не достигнув полюса, не вернусь!

Лучше погибнуть, чем вернуться бесславно! – так объясняется трагическая решимость Седова. Кто знает, – уходя на верную гибель, Седов, быть может, предчувствовал грядущие времена, когда вечною славой станут сиять имена народных героев, строителей, воинов, путешественников, космонавтов. В нем были черты тех лучших русских людей, которые в решительный час борьбы отдавали жизнь за славу родины, за грядущую мирную жизнь человечества.

Хранившиеся у Пинегина страницы предсмертных дневников Седова потрясают своей трогательной простотою. В его дневниках нет и намека на жалобы. Тяжелобольной путешественник мужественно борется с болезнью. Не оставляет своих забот о спутниках-матросах, не забывает собак, страдавших от ветра и морозов, с чисто русским добродушием подшучивает над самим собою, над своей телесной слабостью.

По словам спутников, привязанный к нартам, почти умирающий Седов, приходя в сознание, прежде всего смотрел на компас. Он боялся, что из жалости к его состоянию матросы могут незаметно повернуть на юг. Что может сравниться с этим образцом человеческой воли?

«Увидели выше гор впервые милое, родное солнце. Ах, как оно красиво и хорошо! При виде его весь мир перевернулся. Посвети нашим близким на родине, как мы ютимся здесь в палатке, больные, удрученные, на 82 северной широты!»

Нет, никогда, никогда не сказать бы таких простых трогательных слов американским прославленным путешественникам-бизнесменам Пири и Куку, заботившимся лишь о дележе славы и денежной добычи!

Оставшись без руководителя, с величайшими трудностями вернулся к родным берегам «Фока». Над миром бушевала зажженная империалистами война, лилась кровь, наживали капиталы крупные и мелкие хищники. На родине ждали седовцев мучительные неприятности. Со всех сторон набежали кредиторы. Суворинский «комитет» отказался выплатить жалованье матросам. Остатки экспедиционного снаряжения, включая личное имущество Седова, пошли на публичном аукционе с молотка. Научные организации отказывались принять в обработку привезенные богатые материалы. Морской министр Григорович, узнав о смерти Седова, так выразился: