Текст книги "Партизанский фронт"

Автор книги: Иван Дедюля

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Штаб отряда расположился в лесу вблизи той небольшой деревушки Крайцы, в которой год назад ожидали нас каратели, когда мы шли из-за линии фронта. Ситуация ухудшалась с каждым днем. Полукольцо немцев методично сжималось и наконец охватило дальние подступы большого паликовского болотистого массива, в котором ранее царила относительно спокойная жизнь.

Для врага не было секретом, что Палик являлся колыбелью белорусских партизан Борисовско-Бегомльской зоны, их крепким бастионом. Достигнув его границ, каратели не отважились с ходу преодолевать внушавшие им страх сплошные леса и болота. Они остановились, окопались по всему сплошному фронту, создали двойную линию обороны, закупорили все возможные выходы и начали активную разведку огромного массива с воздуха.

Большую роль в завершении блокады нацистское командование отвело своей авиации, которая по мере ведения воздушной разведки интенсивно удлиняла радиус своих действий. Вскоре налеты охватили зону обороны и нашего отряда. Десятки черных штурмовиков с рассвета до позднего вечера обрушивали бомбы туда, где обнаруживали малейший признак жизни, – на поля, деревни, поляны и просеки в лесу. На подозрительное место сбрасывались сотни зажигательных и фугасных бомб. Освободившись от бомбового груза, фашистские летчики переходили на бреющий полет и поливали землю свинцом из пулеметов и пушек. Наши потери от авиационных налетов были невелики: партизаны еще до этого научились хорошо маскироваться в лесу и укрываться в отрытых щелях.

Труднее приходилось санитарной части отряда, которая разместилась в крестьянской хате, расположенной под тенистыми липами. Во дворе теснилось около десятка подвод с ранеными партизанами. Здесь же, под открытым небом, раненым оказывалась первая помощь. Наш немногочисленный медицинский персонал работал круглосуточно и самоотверженно. Врачам приходилось спасать не только раненых партизан, но и местных жителей от свирепствовавшего брюшного тифа. Не имея почти никаких медикаментов, они порой исцеляли людей, применяя лишь народные средства, начиная с крапивы, горькой полыни, болотного бобка, малины и черники и кончая крепкой самогонкой и тертым серпорезником, заменяющим йод.

Опытный хирург Тихомиров, врачи Геня Рогенбоген и Мария Юлиановна Силич, невзирая на бомбежки и обстрелы с самолетов, забывая о сне и отдыхе, буквально в адских условиях боролись за спасение людей. Они вернули к жизни сотни взрослых и детей. Ни один раненый партизан не забыл своих спасителей. А спасенные от смерти жители Палика и по сей день беспредельно благодарны им.

10 июня после многодневной авиационной обработки лесного массива каратели пошли на штурм. От ударов артиллерии и авиации застонали земля и небо. Пехота и танки противника вскоре подавили сопротивление на востоке партизанской бригады имени Кирова, отрядов «За Родину» и «Гвардеец», а на юге отбросили к Палику бригаду «Дяди Коли». Несмотря на ожесточенное сопротивление партизан, карателям удалось выйти непосредственно к границам Паликовского леса. Вражеское кольцо замкнулось еще плотнее, а зона маневра для партизан катастрофически уменьшалась. В это время партизанам во многом помогала нерешительность и «лесобоязнь» карателей. Вновь наступила пауза. Лишь после повторной двухдневной воздушной и артиллерийской обработки подозрительных районов гитлеровцы рискнули повести наступление через лес, вбивая клин между бригадой «Дяди Коли» и бригадой имени Кирова.

На этом направлении находились наши запасные базы и госпитали. Над ними нависла серьезная угроза. По приказу штаба отряда начальники запасных баз немедленно вывезли и раздали партизанам неприкосновенный запас сухарей, муки, крупы, сушеного мяса и соли. Было решено рассредоточить раненых и больных в самых глухих и недоступных местах, хорошо укрыть и замаскировать их. К каждому раненому выделили по два здоровых бойца для ухода и охраны.

Почти неделю отряд с боями отступал вдоль лесной дороги к деревне Пострежье. Над нами круглосуточно рвались снаряды и мины. Росли наши потери. С наступлением дня, когда на нас обрушивалась еще и авиация, начинался настоящий ад. Артиллерийская канонада и огонь захлебывающихся пулеметов смешивались с гулом авиации, грохотом рвавшихся бомб. Кругом бушевало пламя пожаров и стлался едкий дым. Метались не только люди, но и дикие звери. Даже осторожные лоси после многодневных шараханий присоединились к домашним животным скрывавшихся в лесу крестьян и следовали за ними. Как мы ни пытались уклониться от столкновений с немцами, стычки происходили каждый день. Они истощали наш скудный боезапас. Мы все время стремились вырваться из блокады в северном направлении – к Западной Двине, но все наши, преимущественно ночные, попытки оставались безуспешными. Поэтому нам пришлось покинуть сушу и перебраться на гнилое Домжерицкое болото, покрытое густой острой осокой, зарослями лозняка, мшистыми кочками да тощим березняком. На этой обширной трясине было разбросано множество небольших островков и гряд. Здесь под кронами редких елей и сосен временно укрылись от карателей наши партизаны и местные жители. Однако враг неумолимо подбирался и сюда. Зловещий грохот становится все сильнее. Обстановка усложнялась. Патронов не было, продукты кончились. Брусника, клюква и разные болотные травы не могли утолить голод. Люди заметно ослабли, похудели, многие начали пухнуть, руки и ноги покрывались язвами. Было настолько трудно, что, казалось, уже нет выхода из создавшегося положения.

В это время немецкие самолеты сбросили над нами множество листков, в которых говорилось:

«Партизан, сдавайся! Твое положение безвыходно!»

В листовке значилось, что она служит пропуском для перехода к немцам я гарантией сохранения жизни. Кругом пестрели листовки. Но они вызывали только проклятия партизан.

С нашего небольшого островка, затерявшегося в трясине и простреливаемого артиллерией немцев, полетело «SOS», переданное на Большую землю отрядной рацией. Одной лаконичной фразой мы с командиром просили лишь патронов и хлеба. Радиограмма была послана утром. По правде говоря, мы почти не рассчитывали на быструю помощь. А она как раз пришла неожиданно быстро – в первую же ночь. Ответная радиограмма о присылке самолета и требовании обозначить для него кострами район сбрасывания парашютов с грузовыми контейнерами пришла перед вечером. Узнав об этом, партизаны от радости плясали. Едва послышался гул самолета, как сразу же вспыхнули костры, обозначая квадрат. Резко снизившись, самолет сделал круг и очень точно на восьми парашютах сбросил предназначавшийся нам груз: пять контейнеров было найдено еще ночью, а три партизаны нашли, утопая по грудь в болоте, уже утром. Драгоценный груз – патроны и сухари – воскресил отряд. Как он был кстати! Помощь Большой земли поставила партизан отряда на ноги, вооружила их и дала возможность выйти из такого критического положения, в котором отряд, пожалуй, еще ни разу не был. Отряд стал готовиться к прорыву блокады.

Мы не сомневались, что рано или поздно каратели все же полезут в болото. И действительно, запасшись резиновыми сапогами, надувными жилетами, шестами, проводниками и собаками, немцы полезли в болото. По Домжерицкому болоту покатилась дикая волна смерти, поглотившая многих бойцов и местных жителей. То тут, то там на болоте разыгрывались трагедии, многие из которых так и остались безызвестными.

Одна из них произошла на густо заросшем островке, где был укрыт партизан с ампутированной ногой и его два телохранителя – пожилой боец с дочерью, недавно прибывшие к нам в отряд из Логойска.

– Отец, к островку уже близко, совсем близко подходят каратели, – тревожно сообщила запыхавшаяся девушка и присела рядом.

– Много их, наверно, там?

– Все болото усеяно. Скоро будут здесь. Что же делать, папа? Ведь нас боеспособных только двое.

Еще раз посмотрев на дочь, партизан крепко сжал губы. Сурово насупились его лохматые брови. Мысли партизана бились, как птица в клетке. Он понимал, что ему вверена судьба и раненого бойца и родной дочери. Наступала минута трагической развязки, и он должен был с честью выдержать, быть может, последнее в жизни испытание. Уйти с безногим они, конечно, не могут. «Значит, остается одно, – решил он, – быть здесь до конца. Да и лучшего места, чем этот островок, окруженный болотной водой, не найти».

Вдруг до островка донеслись совсем близкие выкрики-команды. А вслед за ними раздались душераздирающий крик ребенка и нечеловеческий вопль женщины:

– О-о-й! Сы-но-чек! Гады, за што закололи крошку?! Людоеды!.. Режьте и меня, проклятые, за што лишили его жизни?..

Вопли несчастной матери, звенящие на самой высокой ноте, потрясли троих партизан, укрывшихся на островке. Крики женщины продолжались какие-то секунды. Раздался предсмертный хрип: и ее, видно, постигла участь ребенка.

– И ее, несчастную, прикончили, звери! – в бессильной злобе промолвил раненый партизан, замаскированный в густой траве и плотных ветвях вывороченной ели. Приподнявшись на локти, он позвал к себе отца девушки:

– Дорогой Андрей Андреевич! Проберись сюда, у меня к тебе есть большая просьба.

Партизан подхватил самозарядную винтовку и осторожно полез меж сучьев. Когда он вплотную приблизился к больному товарищу, тот зашептал:

– Дай слово, что выполнишь просьбу?

– Какая такая просьба, Микола? Говори! Смогу – сделаю, не смогу – не взыщи, – ответил Андрей Андреевич шептавшему Николаю.

– Ты знаешь, – тихо продолжал тот, – я потерял жену, детей, дом, ногу. Не осталось у меня ни брата, ни свата, ни кола, ни двора. Я знаю – моя песня спета. Будь другом, умоляю тебя, бери дочь и скорее уходите отсюда. Вы здоровые, ловкие, и вам удастся вырваться. Ну зачем вы будете из-за меня погибать?! А за меня не беспокойся. У меня есть сухари, граната и нож. Повезет, так и без вас не пропаду… А в случае чего живым не дамся.

Николай протянул горячую руку Андрею. Глаза его лихорадочно блестели.

– Ты что, Микола, с ума спятил или смеешься надо мной? – отбросив руку партизана, возмутился Андрей Андреевич. – Вместе жили, вместе партизанили, рискуя жизнью, а ты мне такое мелешь… Нет, браток, не обижай напоследок… Уж ежели суждено, так вместе и умирать будем.

– Да обожди ты! Не шуми. Я серьезно прошу… ведь не ради тебя, а во имя нее, – Николай показал на девушку. – Ей, молоденькой, жить да жить надо.

– Ты это брось! По-твоему, получается, что я должен оставить раненого товарища, потерять совесть и спасать свою шкуру, а в душе тешить себя мыслью, что сделал это ради спасения дочери. За кого же ты меня принимаешь? Да и дочь моя, я уверен, не пойдет на такую подлость. Прости за резкость. Нет, так не выйдет! У нас есть оружие. Постоим за тебя да за себя, отомстим за безвинно погибших. Вот это будет по-партизански! – раздраженно отчитал Андрей боевого товарища и, затрещав сучьями, отполз от него.

В это время метрах в двухстах послышались крики, выстрелы. Затем зашуршала осока – это каратели выбирались из болота.

Немцы, ведя сильный огонь по зарослям островка, подходили все ближе и ближе…

– Ну, доченька, меться хорошенько да в ближних, – глубоко вздохнув и прицелившись из-за лежащей ели, сказал Андрей, когда стало очевидно, что немцы их не обойдут.

Начался неравный поединок. Один за другим падали фашисты, сраженные меткими выстрелами хорошо замаскировавшихся отца и дочери. Немцы, наконец, обнаружили место, где засели бесстрашные мстители. Усилив огонь, фашисты начали методическую осаду, стремясь захватить смельчаков живыми. Они все чаще кричали: «Партизан, сдавайся – будим давайт жизнь! Опоздаешь – будит капут!»

В ответ гремели скупые одиночные выстрелы, вслед за которыми раздавались громкие вскрики карателей. От пуль противника отца и дочь спасали толстые стволы деревьев, лежавших углом. Но так долго продолжаться не могло. Немцы приближались, патроны кончались. Все ближе начали рваться гранаты.

Понимая, что с минуты на минуту наступит неизбежная развязка, Андрей Андреевич что-то зашептал дочери. Та согласно кивнула головой. Тогда он подполз к Николаю и торопливо бросил ему:

– Ну, дружок, теперь у нас тебя нечем защищать, и мы попытаемся их от тебя отвести. Лежи тихо, и тебя они не заметят. Прощай!

Через несколько дней Николай рассказал:

– Тщательно прикрыв меня мхом и еловыми ветвями, Андрей с дочерью быстро перескочили ель и метнулись в кусты. Шум погони стал быстро удаляться. Наконец послышалась яростная вспышка автоматной стрельбы, разрывов гранат, каких-то неясных криков. Затем все смолкло. Потянулись ужасные дни одиночества. Обрубок ноги горел огнем. А тут еще терзала мысль, что два здоровых человека ценой своих жизней спасли меня, калеку! А надо было наоборот… Я же предлагал им… – горестно сокрушался он.

Ровно через год, в двадцатых числах июня, в Паликовском лесу до последнего патрона защищали раненых побратимов седовласый патриот Иван Юлианович Городецкий и его юные дочери Галя, Мария и Броня. Они выполняли свой священный долг и навечно остались в наших сердцах.

…До отряда со всех сторон, то издалека, то вблизи, доносились стрельба и глухие взрывы гранат. Вечерело. На островке наступило заметное оживление: отряд стягивал кулак прорыва. Это была единственная возможность спасти отряд и тысячи безотлучно следовавших за нами советских людей. Все командиры и партизаны отлично понимали, что в сложившихся условиях прорыв – это тоже чрезвычайно рискованное дело. И его осуществление повлечет неизбежные жертвы. Однако опыт нам подсказывал, что они будут тем меньше, чем лучше все подготовятся. Мы созвали командиров.

– Сегодня в ночь совместно с партизанским отрядом «За Родину» пойдем на решительный прорыв блокады, – сообщил Василий Федорович командному составу. – Прорыв – дело трудное, но наш путь только вперед! Оставаться здесь – значит погубить отряды. Этого допустить нельзя!

Затем командир кратко изложил план прорыва и поставил подразделениям конкретные боевые задачи. На одних возлагалась главная задача – штурм обороны противника. Другим надлежало во что бы то ни стало надежно прикрыть пробитую брешь с флангов, пропуская через нее из огненного кольца партизан и местных жителей. Третьи должны были обеспечить заслон с тыла. Даже угроза смерти не давала им права отойти раньше других.

Приказ быстро облетел остров. О прорыве говорили партизаны и исстрадавшиеся местные жители. Предстояло нелегкое испытание физических и моральных сил, испытание на прочность голодных, измотанных переходами и боями сотен партизан и нескольких тысяч местных жителей. Приказ на прорыв вдохнул в людей свежие силы и надежду. Но нашлись и такие, кто оказался за время блокады надломленным и, ослабев телом и духом, поддался страху. Таких было немного, но ворчание о безнадежности положения можно было услышать то тут, то там. Командованию, коммунистам и комсомольцам нужно было мобилизовать всех до единого этих растерявшихся на выполнение боевой задачи. С секретарем подпольного райкома партии Довгаленком и руководителем партцентра Борисовщины Павлом Антоновичем Жуковичем мы посоветовались, как это лучше сделать. В ротах провели партийно-комсомольские собрания и беседы с гражданским населением. Девиз был один – прорыв любой ценой, это жизнь и продолжение борьбы. Руководители партцентра изъявили желание идти на прорыв вместе с нами. Такое доверие нас радовало, но и обязывало.

– Жарко будет ночью, товарищ комиссар, – озабоченно произнес парторг Ивановский, подошедший ко мне после беседы с коммунистами штурмовой группы. – Все довольны, что штурмом будет руководить сам Тарунов. Сегодня парторганизация пополнилась более чем двумя десятками коммунистов.

– Это очень хорошо. В этом наша сила и залог победы… До встречи на хуторе Старина.

Мы крепко пожали друг другу руки. На этот раз расставание было каким-то тяжелым, с нехорошим предчувствием…

В этот день стемнело раньше обычного. Небо заволокли плотные тучи. Затем хлынул проливной дождь. Все вокруг наполнилось глухим шумом. Умолкли пушки и пулеметы немцев. Они ушли с открытых мест в чащу, укрылись под пятнистые плащ-палатки и в наскоро сделанные шалаши. Карателям, по-видимому, и в голову не приходило, что в такое ненастье по топкому, во многих местах непроходимому болоту на узком участке фронта блокады бесшумно надвигаются два партизанских отряда. Их командование вообще уже считало, что никаких организованных партизанских сил нет, а остались лишь деморализованные одиночки, рассыпавшиеся по болоту.

В сплошной тьме выдерживать направление было очень трудно. Ударная группа прокладывала дорогу по компасу. За ней, через 80—100 метров, двигались заслоны и колонна главных сил. С каждым километром эта колонна становилась все длиннее: к ней присоединялись партизаны других отрядов и местные жители. Каждый понимал, что прорыв – это последний шанс спастись. Шли насквозь мокрые, порой проваливаясь в болото по пояс, а то и по грудь. Все помогали друг другу.

Холодный дождь продолжал лить как из ведра. Одежда набухла, неприятно прилипая к телу, отяжелела и тянула книзу. Многим, особенно ходячим больным, истощенным и несшим тяжелые грузы, было просто невмоготу. Им как воздух нужны были передышки. Но останавливаться было нельзя – июньская ночь коротка. Собрав последние силы, все неудержимо шли вперед.

Лишь перед рассветом колонна достигла намеченного исходного рубежа для прорыва. Ступив на сушу, партизаны облегченно вздохнули. Колонна подтянулась, остановилась и перестроилась в боевой порядок. Ускоренным шагом ушла вперед ударная штурмовая группа. Вправо и влево развернулись боковые заслоны. Соблюдая осторожность, отряд продолжал путь вперед.

Тьма начинала отступать, чуть-чуть посерело. По всему чувствовалось, что враг уже совсем близко, но он пока молчал. Только изредка низко нависшие черные тучи то тут, то там по фронту блокады озарялись вспышками ракет, а в небо врезались золотистые нити трассирующих пуль.

Наконец сквозь мокрый кустарник штурмовая группа вплотную приблизилась к рубежу, занятому противником. Почти над нами взвились вверх ракеты, и совсем близко раздались автоматные очереди. Ударная группа бесшумно развернулась в густую цепь для атаки.

– Хальт! – вдруг громко раздалось впереди. Вверх взметнулась осветительная ракета, а из кустов тотчас же ударил пулемет.

В ответ злобно хлестнули наши короткие автоматные очереди. Пулемет смолк.

– Партизанен! – дико завопило несколько карателей. Над станом врага взвились десятки новых ракет, как днем осветив впереди лежащую местность.

– Смерть карателям! Вперед! Ура-а-а!

Грозное партизанское «ура!», несмотря на сильный огонь пулеметов и автоматов, разносилось над необъятным паликовским массивом. Местом прорыва была избрана большая поляна в полукилометре от деревни Пострежье. Подразделение карателей, застигнутое врасплох, открыло хотя и сильный, но беспорядочный огонь. Поляна озарилась дрожащим светом десятков ракет, наполнилась оглушительной дробью бешено строчивших пулеметов и автоматов, раскатистым партизанским «ура» и воплями гитлеровцев. Каратели заметались в панике. Многие из них падали под партизанскими пулями на пути к окопам. Некоторые, пытаясь спастись, бежали в лес. Сопротивление продолжали оказывать лишь пулеметы в окопах. Но и их быстро заставили замолчать гранатами.

Штурм был внезапным, решительным и мощным. Вражеское кольцо на участке прорыва лопнуло, и этим надо было быстро воспользоваться. Мы знали, что враг постарается быстро подтянуть резервы и заткнуть брешь, а по нашим следам пустит сильный отряд преследования. К рассвету пробитую брешь мы расширили по фронту почти до километра. Это были ворота жизни. Огонь врага здесь смолк. Однако он все неистовее разгорался по всей окружности блокады противника. Перепуганные каратели, пока еще не разобравшись в обстановке, со всех видов оружия палили по Домжерицкому болоту. Громыхали десятки пушек, методично били минометы и повсеместно захлебывались сотни пулеметов.

Все, кто вырвался из блокады, навсегда запомнят это летнее утро, ставшее свидетелем жаркой схватки. Дождь перестал, и вымытый лес засверкал в лучах летнего солнца. Мокрые, грязные, оборванные и обессилевшие люди ликовали. Враг был повержен, а путь к свободе и дальнейшей борьбе открыт. Через пробитую отдушину валил поток бойцов и жителей. Партизаны подбирали вражеское оружие и боеприпасы, потрошили их кожаные ранцы в поисках продовольствия, подбирали брошенные в панике карателями шинели, плащ-палатки, мундиры.

Наконец каратели опомнились от удара. Вначале они попытались контратаковать наши заслоны, оседлавшие большак, наспех собранными силами. Потом подбросили резервы. Особенно большую напористость проявляли гитлеровцы на большаке со стороны Лепеля. На наш заслон, залегший за стволами толстых ольховых деревьев, каратели лезли как осатанелые. По активной перестрелке было видно, что там нелегко, но все полагались на стойкость товарищей, знавших, что за их спиной из кольца выходили советские люди, с оружием и без оружия, взрослые и дети.

Меткие партизанские выстрелы вжали в болотистую жижу вражескую цепь. Она заметно редела, и казалось, что враги вот-вот поползут обратно. Однако этого не произошло. Впереди послышался шум, и из-за поворота на большаке появились всадники. Дружно заговорили наши пулеметы. На узкой ленте большака образовалась свалка… Прикрываясь огнем, заслоны оторвались от противника и растаяли в Паликовском лесу.

Каратели, понеся большие потери, не осмелились преследовать нас. Больше двух дней они подбирали разбухшие на солнце трупы солдат и лошадей своего кавэскадрона. Десятки карателей еще долго блуждали по лесу.

В те архитяжелые дни, когда казалось, что мы попали в безвыходное положение, командир подрывной группы, ныне учитель Александр Петрович Муровицкий на полях книги «Былое и думы», с которой он не расставался, записал:

«…20 июня 1943 г. Боеприпасов мало. Продуктов нет. Готовимся к прорыву блокады. Немцы свирепо наседают. Нам тяжело. Раненых носим с собой. Базы давно нет. Но никто не хнычет.

23 июня. Прорыв блокады около деревни Пострежье. Все позади… Ох уж это Домжерицкое болото – и спаситель и смерть. Кто победит? Мы!

24 июня. Нашли муку, спрятанную нами же до блокады в речушке. Печем пресные лепешки прямо в огне на золе. Очень вкусно – и весело. И грустно за погибших товарищей».

При прорыве блокады в схватке с карателями погибли замечательные партизаны – наш парторг Тимофей Кондратьевич Ивановский, лейтенант Олег Довнарович и пятнадцать других боевых товарищей. Это были тяжелые утраты… Понес потери также отряд «За Родину». Павших героев мы похоронили недалеко от Пострежья, возле дубовой рощи, в скромной братской могиле. Ценою своих жизней они спасли жизни многих тысяч советских людей.

Спустя несколько дней секретарь ЦК КП(б) Белоруссии товарищ Пономаренко сердечно поздравил командование и личный состав отряда с замечательной победой и пожелал нам новых боевых успехов.

По решению межрайкома партии Борисовско-Бегомльской зоны отряд был преобразован в бригаду того же наименования. Комбригом был назначен Василий Федорович Тарунов, комиссаром бригады я.

Вторая военная весна с самого начала стала жаркой во вражеском тылу и предвещала не менее жаркое лето на фронте. Патриоты видели, что противник проводит интенсивную переброску живой силы и боевой техники к фронту по железным и шоссейным дорогам. Главные коммуникации использовались по уплотненному графику. Нам стало известно об усиленной подготовке немцев к летней операции под кодовым названием «Цитадель», стремившихся добиться реванша за поражение под Сталинградом. На эту операцию гитлеровцы возлагали большие надежды, рассматривали ее как решающую.

«Победа под Курском, – говорилось в директиве гитлеровской ставки войскам, – должна явиться факелом для всего мира». Солдатам и офицерам предписывалось «победить или погибнуть».

А перед партизанами Москва поставила задачу усилить удары по врагу на его коммуникациях. Приказ касался всех партизанских отрядов и прежде всего тех, которые находились у важных артерий, питавших фронт. Именно на таком бойком участке автострады и железной дороги в районе между Минском и Борисовом действовал наш отряд.

Из Кормшского леса, где укрывалась центральная база отряда, ежедневно выходили десятки диверсионных групп с толом, снарядами, бомбами. В эти жаркие дни у партизан вызывало беспокойство только одно – нехватка боеприпасов и взрывчатки.

Народная армия в тылу росла с каждым днем и усиливала удары по врагу. Для гитлеровцев это был настоящий второй фронт. Командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал фон Клюге докладывал Гитлеру:

«В тылу у меня повсюду партизаны, которые все еще не только не разбиты, но все более усиливаются. К тому же их активность возросла… А 400 этих проклятых диверсий на железной дороге!»

Фельдмаршал фон Клюге нервничал. Еще бы! Ему доносил командующий охранными войсками и начальник тылового района группы армий «Центр» генерал Шенкендорф:

«Существует угрожающее положение, создавшееся в результате действий партизан. Важнейшие пути подвоза по железной дороге постоянно находятся под угрозой. Число налетов партизан, диверсий и т. п. с каждым днем возрастает…»[18]18
  «Совершенно секретно! Только для командования!» М., «Наука», 1967, с. 397.


[Закрыть]

После блокады перед разведчиками стояла задача: восстановить связь с подпольщиками. С этой целью вышел к автостраде начальник разведки с группой прикрытия. Впереди них по широкой асфальтовой полосе нескончаемым потоком тянулись на восток тяжелые грузовики, выплевывая из выхлопных труб струи черного дыма. Почти касаясь верхушек деревьев, пролетали транспортные самолеты с черными крестами на крыльях. Как хотелось резануть по ним из пулемета бронебойными! Как хотелось! Но это нельзя было делать: противник находился рядом и давал о себе знать пулеметными очередями то с железной дороги, то со стороны станции Жодино, то с нефтебазы. Да и не обстрела ради пришли сюда разведчики. У них другая задача – нужно связаться с подпольщицей Таней Конюховой, получить сведения о гарнизоне, а главное, о перебросках по железной дороге живой силы и боевой техники. Это было очень важно для нас, а еще важнее для фронта, для Москвы. В данный момент вся надежда возлагалась в этом отношении на Таню. Она являлась пока единственным человеком, кто добывал важные сведения о противнике, по ее же словам, из «первых рук», и сведения были всегда полными и точными.

Однажды заместитель командира бригады Григорий Савельевич Якимович, наладивший подпольную работу Тани, спросил ее:

– Что это за первые руки?

Лицо Тани густо покрылось краской. Потом она успокоилась и с достоинством ответила:

– Нашего верного друга. За точность сведений ручаюсь.

Яркое июньское солнце щедро заливало светом опушку соснового перелеска, отделенного от автомагистрали Минск – Москва стометровой, недавно вырубленной немцами полосой безопасности. Начальник разведки Евгений Михайлович Чуянов с группой расположился в тени сосен. Тем временем разведчик Петя Мальцев скрытно добрался до края перелеска, внимательно осмотрелся вокруг и, поднявшись на одно из высоких деревьев, прикрепил на его верхушке белую тряпицу. Это был сигнал срочного вызова на встречу подпольщицы Тани. Опустившись с дерева, Петя по-пластунски дополз до опушки и укрылся в густых зарослях.

Прислушавшись к дневным шорохам и ничего подозрительного не обнаружив, разведчик пристальным взглядом наблюдал за деревней, опоясанной колючей проволокой. Она была безлюдной. Казалось, что там нет ни одной живой души. Разведчик какое-то время был спокоен. Длительное молчание Тани начинало его беспокоить. До боли в глазах всматриваясь в дверь третьей от края хаты, он поминутно бросал косые взгляды на черный циферблат трофейных часов. Как хотелось Пете, чтобы распахнулась эта дверь и на пороге появилась Таня с белой косынкой в руке! Ему совсем не хотелось думать о возможном появлении девушки с черным платком. Это означало бы: «Опасность! На встречу не выйду!»

Со времени последней встречи подпольщицы с партизанами прошло более двух месяцев. С тех пор она не знала толком ничего об отряде и судьбах дорогих ей людей. В конце июня Таня прочитала в местной газетенке сводку немецкого командования, в которой хвастливо сообщалось о полном разгроме партизан. При этом приводились имена убитых и захваченных в плен, расстрелянных комсомольцев, повешенных коммунистов. Среди них значилось и наше командование. «Так что же это? – думала Таня. – Неужели это правда? Видно, брешут, проклятые гады».

…Из укрытия разведчик Петя хорошо видел все, что происходило на автотрассе и рядом с ней. Вот откуда-то появились гитлеровцы с витками проволоки на плечах. Они начали сновать от одного телефонного столба с оборванными проводами к другому.

Вначале партизанам, оставшимся на поляне дожидаться Петю, казалось, что все идет своим чередом и для особого беспокойства нет причин. Вдруг трое солдат сбросили с плеч витки проволоки, закурили и, сняв карабины на изготовку, скрылись в зарослях.

– Этого еще не хватало, – обеспокоился Демин, – того и гляди фрицы на Петра наткнутся. Как у него с патронами?

– Штук тридцать будет, – невнятно ответил Чуянов, занятый мыслями о предстоящей встрече с Таней.

– Так это же всего одна длинная и две короткие очереди! – возмутился Демин.

– Не одна длинная и две короткие, а целых тридцать выстрелов, если стрелять одиночными. А если еще стрелять прицельно, то… Дались тебе эти патроны. Будто у меня их больше!

– А ты не сердись, Женя. Если бы я знал такое дело, то отдал бы свои, – с укором сказал Демин погорячившемуся Чуянову. Тот молча закрепил диск и, повернувшись к Демину, бросил:

– Ты прав, Иван. При нужде прикрой нас…

Чуянов приподнялся и, прячась в сосняке, где ползком, где пригнувшись, направился к опушке. Под ногами предательски потрескивали сухие ветви и сучья.

Петя слышал невдалеке осторожные шаги. Он хорошо знал, что оккупанты так не ходят. Но все его внимание было сосредоточено на том, что он увидел на окраине деревни.

Чуянов щелкнул языком, подражая белке, и сразу же услышал ответный щелчок. Когда начальник разведки оказался рядом, Петя еще плотнее прижал к глазам бинокль и прошипел:

– Удавить этакую мало…

– Ты о ком это? – насторожился Чуянов.

– Возьми бинокль и глянь на эту чертову куклу!

– Не шуми, немцы рядом, – тихо сказал Чуянов и взял бинокль… От неожиданности он издал какой-то непонятный хрип.

– Неужели это наша Таня? Никогда не думал… Докладывай все, что видел, – распорядился Чуянов.

Он не спускал глаз с Тани и человека в немецкой форме, шедших рядом по тропинке к узкоколейке, которая с обеих сторон была окружена густыми зарослями молодого березняка и осинника. Таня, чрезвычайно стройная и красивая, легкой походкой шла рядом с высоким мужчиной, что-то ему говорила и кокетливо улыбалась. И тот улыбался в ответ и одобрительно кивал головой, а когда они приблизились к кустарнику, попытался обнять девушку. Она ловко увернулась и погрозила пальцем. Немец поправил соскользнувший с плеча автомат и взял Таню под руку. Они снова зашагали дружно, непринужденно. Со стороны можно было подумать, что идет счастливая влюбленная пара.