Текст книги "Партизанский фронт"

Автор книги: Иван Дедюля

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

ФРОНТ БЕЗ ЛИНИИ ФРОНТА

Все сильнее пригревало весеннее солнце. Ожил вековой бор на Кормше. Почти к самому лагерю подступили весело искрящиеся на солнце весенние воды. Холодная зима, полная тревог и лишений, осталась позади.

К весне отряд значительно вырос. Теперь против оккупантов ежедневно выступали многочисленные боевые группы не из одной роты, как это было, например, перед Новым годом, а уже из трех рот, насчитывавших около пятисот бойцов. На вооружении у нас уже были десятки трофейных ручных пулеметов, несколько наших станковых пулеметов «максим» и даже отечественные минометы.

В горниле партизанской войны выковалось и закалилось немало отважных командиров-вожаков. Первую роту водил в бой Иван Михайлович Демин, а вторую – бывший участник рейда 2-го гвардейского кавкорпуса генерала Доватора по тылам врага гвардии старший лейтенант Григорий Анисимович Щемелев. Бойцов третьей роты возглавлял бесстрашный лейтенант Иван Фоминков. Это он, узнав, что из Судабовки в лес возле Острова за дровами выехал немецкий конный обоз, недолго раздумывая, бросился туда с небольшой группой партизан. Дерзкий налет увенчался полным успехом: был уничтожен вражеский взвод, взято четыре пулемета, двадцать винтовок и весь конный обоз.

К числу лучших лесных гвардейцев мы по праву относили также белокурого весельчака и храбреца политрука Ивана Прочакова, степенного лейтенанта Олега Довноровича, капитана Казиева Лятифа Алиш-оглы, политрука Георгия Массолова, лейтенантов Ромашко, Шимановича и многих других партизанских командиров.

Наша большая партизанская семья жила суровой боевой жизнью, наносила по врагу беспрестанные удары. На непокорившейся белорусской земле не было такого места, где проклятые народом оккупанты чувствовали бы себя спокойно. Армия народных мстителей ежедневно пополнялась, расширялись ее владения. Противник все сильнее ощущал результаты партизанских ударов. Так, еще осенью 1942 года он был вынужден отказаться от ночных автоперебросок по магистрали Минск – Москва. Враг фактически лишился возможности использовать наземные линии связи вдоль Минского шоссе. Даже круглосуточная работа аварийных команд не обеспечивала полного восстановления того, что партизаны успевали вывести из строя за ночь. Фашистам не помогали ни патрули на бронемашинах, ни танки, ни многочисленные минные и проволочные заграждения.

Руководители гитлеровского рейха и командование вермахта, уверовав в бредовую теорию о России – «колоссе на глиняных ногах», при разработке плана нападения на Советский Союз не предполагали возможности возникновения активного подполья на оккупированной советской территории.

Западногерманский историк Эрих Хессе в книге «Советско-русская партизанская война 1941—1944 гг. в отражении немецких военных инструкций и приказов» отмечает, что перед войной и в первые дни войны главари германского государства рассматривали партизанское движение лишь как «назойливое зло», уничтожить которое можно будет сразу же после разгрома Советской Армии.

Однако жизнь сказала свое решающее слово. Уже в июле 1941 года штабы групп армий «Центр» и «Север» доносили в Берлин о возникших в результате действий партизан трудностях снабжения и обеспечения войск.

Столь активное выступление патриотов с оружием в руках вынудило оккупантов пересмотреть свой взгляд на партизанское движение. 23 июля 1941 года в срочном порядке командование вермахта издало директиву по борьбе с партизанами, за ней последовали директивы от 16 сентября и 25 октября. В директивах предусматривались драконовские меры по отношению к борющимся советским патриотам…

Все это оказалось неэффективным. Партизанское движение с каждым днем росло и набирало силу. Гитлер в своем приказе № 46 от 18 августа 1942 года бил тревогу:

«…Действия партизанских отрядов на Востоке за последние несколько месяцев стали крайне опасными и ныне представляют серьезную угрозу нашим коммуникациям, идущим к фронту».

Он потребовал для ликвидации партизанского движения использовать фронтовые части.

Буржуазные историки нередко пытаются доказать, будто вермахт не принимал участия в карательных акциях на оккупированной территории. Факты говорят о другом. А именно: если до появления приказа № 46 в «наведении порядка» в тылу немецких войск участвовало 10 охранных дивизий, 27 полицейских полков и 144 полицейских батальона, то осенью 1942 года к этим силам были приданы 15 полевых дивизий. К весне 1943 года количество участвовавших в борьбе с партизанами дивизий вермахта увеличилось до 25. Вместе с ними действовали части СС и СД, а также вспомогательные войска.

В соответствии с приказом Гитлера № 46 с августа 1942 года предпринимаемые вооруженные акции против партизан на временно оккупированной советской территории рассматривались командованием вермахта как «выполнение задачи, равной другим фронтовым задачам».

На одном из совещаний высшего командования вермахта Гитлер озлобленно сетовал, что наряду с другими сильными средствами ведения войны большевики создали и новый грозный вид оружия, именуемый «партизан». Не случайно вермахту предписывалось подобно тому, как он вел борьбу против советских «катюш» на фронте, «всеми средствами» бороться против партизан в тылу. При всех штабах вермахта были учреждены специальные должности офицеров, на которых возлагалась ответственность за борьбу против партизан. В их распоряжение передавались отличившиеся в боях части вермахта, а также зондеркоманды, укомплектованные уголовными элементами и преступниками.

Западногерманский историк Хессе свидетельствует о том, что немецкому командованию, несмотря на многочисленные попытки, в 1942 году не удалось разработать действенный способ подавления партизанского движения.

«Почти все концентрированные операции немецких войск против партизан, – пишет он, – оказывались ударом в пустоту».

В декабре 1942 года гитлеровцы издали новую директиву, в которой предписывалось вести борьбу против партизан «всеми жесточайшими методами». В ней указывалось, что ни один немец не может быть привлечен к дисциплинарной ответственности или к суду военного трибунала за свое поведение в ходе борьбы против партизан и их пособников. К последним они относили младенцев и престарелых. Оккупационным властям предписывалось создавать «оборонные деревни». Такие деревни появились и в районе наших действий – Ляховка, Сорское, Белое болото. И это оккупантам не помогло. Враг по-прежнему терпел неудачи, хотя и менял тактику борьбы.

В конце марта во многих соседних с нами немецких гарнизонах сосредоточивались крупные боевые части с орудиями и танками. Это говорило о том, что над отрядом нависают грозовые тучи. Да это и было понятно. Наша боевая активность резко возросла, и теперь немцам было крайне необходимо поскорее разделаться с нами. Притом весной это сделать было легче, чем морозной и снежной зимой. Они хотели любой ценой расчистить себе дорогу для создания запасного укрепленного района на Березине и Гайне.

Кроме решения этой стратегической задачи, оккупанты стремились выполнить строгое указание Геринга и приказ командующего полицией безопасности и СД от 19 марта 1943 года о захвате дармовой рабочей силы для вывоза в Германию. Войскам и полицейским карателям предписывалось вместе с тем при захватах деревень «не оставлять ни скота, ни продовольствия». Далее предлагалось «не обращать внимания на то, что сельскохозяйственное производство на оккупированной территории захиреет».

Нам не пришлось в ту весну читать приведенные выше указания главарей фашистского рейха, но мы видели исполнение их на деле. Вермахт, полиция безопасности, СД и чиновники никогда не ограничивали себя в жестокости по отношению к советским людям. Свидетельство этому – преднамеренный разбой и грабежи на Минщине и в Борисовско-Бегомльской зоне весной и летом 1943 года.

Кроме вооруженной силы, оккупанты активно использовали против борющегося советского народа свою агентуру и провокаторов. Сражения на невидимом фронте происходили днем и ночью и почти всегда приобретали весьма острые формы. О таких схватках с врагом многое еще скажут мемуаристы.

Контрразведке отряда приходилось иметь дело с вражескими лазутчиками, диверсантами, террористами и целыми лжепартизанскими бандами, созданными абвером, гестапо или СД.

Гестапо и абвер упорно и настойчиво протягивали свои невидимые щупальца и к нашему партизанскому отряду. В прилегающих лесах начали все чаще бродить подозрительные «любители» весенней природы, в ближайших деревнях стали появляться часовые мастера с явной военной выправкой, блуждали торговки и сомнительные военнопленные.

В это тревожное время из подпольного обкома партии на основании данных, полученных от советской разведки, проникшей в Ново-Борисовскую диверсионно-разведывательную школу абвера, нам сообщили точные приметы одного из гитлеровских лазутчиков, посланного в наш отряд.

И действительно, чуть ли не на следующий день к нам пожаловал под видом советского военнопленного новоиспеченный диверсант. Приметы совпали. Раньше он был полицаем. Зная все это, нам было нетрудно уличить фашистского наемника.

На допросе под неопровержимыми уликами он сразу же «раскололся», перепугался и взмолил о пощаде. Показания полицая были довольно скудными. То, что он знал о диверсионно-разведывательной школе в Ново-Борисове, было известно и нам. Заинтересовало нас другое. Он утверждал, что в разное время под видом бежавших военнопленных и с другими «легендами» абверовцы заслали в отряд несколько диверсантов. Это заставило нас крепко задуматься, тем более что этот сигнал был не первый.

– Знаешь ли хоть одного из засланных к нам мерзавцев? – строго спросил лазутчика Чуянов.

– Одного во время обучения я знал в лицо, но мне неизвестно, куда он направлен – к вам или в другой отряд.

– Что еще знаешь – все выкладывай! От этого зависит твоя судьба.

– Возможно, это не относится к делу, но расскажу. В борисовской тюрьме нам показывали действие на людей мышьяка, засыпанного в пищу, – раздался неуверенный ответ.

Я на миг задумался, вспомнив совеем недавно повторную попытку одного из пойманных лазутчиков засыпать мышьяк в наш котел. Это и был человек, которого прислали с инструкциями для Ирмы.

– Вот откуда ниточка тянется! – шепнул мне Чуянов, продолжая допрос. – Расскажите об этом подробно. На ком проводились испытания?

– Точно не знаю, но люди в камере были страшно худыми. Одеты были в гимнастерки. Было еще два подростка по 14—15 лет. Бедняги ребята будто чуяли беду и наотрез отказывались есть отравленную похлебку. После сильных побоев они, горько плача, все же проглотили похлебку… и мучились дольше всех.

– Вот гады! – не выдержав, крикнул Чуянов. – За это четвертовать надо! Назовите фамилии убийц!

– К сожалению, не знаю, – побледнев, проронил полицай. – Меня сразу провели в отдельную кабину с окошечком и закрыли. Рядом стояло еще несколько таких же кабин. Потом всех по одному отвели обратно. Из тюремного начальства я тоже никого не знаю…

– Говорите правду!

– Клянусь, что говорю чистую правду! Поверьте, сказал все, что знал. А еще прошу, – тут он грохнулся на колени и зарыдал, – не расстреливайте и не вешайте меня… Я еще ни одного человека не предал и не убил… Я… я… искуплю вину. Готов на все!

– Наказание тебе присудит народный суд, – ответил я ему. – Но заранее скажу, что мера наказания зависит и от тебя. Если твои руки не обагрены кровью советских людей и ты навсегда хочешь порвать с врагами Родины и поможешь нам выявить других диверсантов, то суд, может, и позволит тебе искупить вину…

Вскоре мы получили подтверждение, что он был довольно безвредным полицаем и не успел причинить большого вреда. Дело его было специально рассмотрено нами. Сначала было решено негласно показать лазутчику трех человек, поведение которых у многих из партизан вызывало те или иные подозрения. Один был трусом, а другой – пьяницей, корчившим из себя дурачка. Третий в корне отличался от них – это был довольно храбрый, ловкий и дисциплинированный боец. Но он был, пожалуй, слишком общительным, а главное, любил заглядывать куда не надо: часто вертелся возле штаба отряда и особенно у землянки радистов. Все три типа в разное время прибыли зимой в отряд из района Борисова.

Под разными предлогами их провели возле окна штабной землянки, в которой находился Чуянов и подследственный.

– Не тот! Не знаю и этого, – отрицательно качал головой полицай, когда мимо прошли первый и второй подозреваемые.

Он без колебаний сразу же опознал третьего:

– Он, клянусь матерью, это он! Проверьте, у него на правой щеке черная бородавка.

– Он знает вас в лицо?

– Знает, вместе учились в гестаповской школе. Помнится, назывался Мешковым.

– Но это не Мешков.

– Я знаю его как Мешкова. Он исчез вскоре после того, как немцы устроили инсценировку сдачи партизан в плен, снятую на кинопленку. Вывезли человек 100 истощенных и грязных пленных к разгромленной и сожженной партизанами автоколонне под Белыми Лужами. Дали обреченным неисправные и без затворов старые винтовки и начали снимать. Смотрите, мол, какие доходяги партизаны и как они под силой германского оружия сдаются в плен! Немцы строчили из автоматов и пулеметов… Одни пленные падали, другие бросали оружие и подымали руки. Обратно привели меньше половины вывезенных. В тот же вечер, говорят, из лагеря бежала группа пленных. Я ничего определенного сказать не могу, но не исключено, что среди них был и он.

«Мошков» тотчас же был арестован. Он пытался отпираться, божился, клялся, что он честный советский человек и ненавидит фашистов:

– Мой арест – какое-то недоразумение! Я готов выполнить любое задание и доказать преданность!

– Хватит, Мешков! – не выдержал Чуянов.

Подлец растерялся, задрожал, но сейчас же спохватился:

– Я Мошков, а не Мешков. Говорю же, что здесь явная ошибка. Меня принимают за кого-то другого… Вот смотрите – у меня сохранилась даже красноармейская книжка.

Когда в землянку для очной ставки ввели его бывшего однокашника-полицейского, Мешков остолбенел. Приведенный подтвердил свои показания. Однако Мешков быстро овладел собой. Даже понимая, что дальнейшие увертки ни к чему, он все же настойчиво ставил под сомнение показания полицая:

– Он враг и предатель, а вы ему верите! Это же гестаповский диверсант и провокатор, понимаете?! Я его совершенно не знаю, он спутал меня с кем-то…

После некоторой паузы полицай, внимательно разглядывая Мешкова, уверенно заявил:

– Это он! Видите черную бородавку? Пусть не юлит!

– Шкура! Сволочь! – презрительно процедил разоблаченный лазутчик. Тут произошло нечто неожиданное. Он как-то сжался, будто кошка перед прыжком, и через мгновение бросился на полицая, мертвой хваткой вцепившись в его глотку. Однако сильный удар помощника Чуянова быстро осадил злобного предателя. Придя в себя, он тут же раскис и в истерике начал биться головой о стенку землянки, вопя: – Я ненавижу вас, большевики! Ваши карты биты, а дни сочтены, запомните это! Стреляйте! Режьте! Но от меня ничего не узнаете. Жаль, что мне не удалось свести счеты с вами – чекистами. Хайль! – истошно взвыл диверсант и, упав на пол, забился в истерическом припадке.

Когда его, окатив водой, поставили на ноги, Чуянов сказал:

– Идиот! Если бы ты не был ослеплен ненавистью, то смотрел бы на все по-иному. Но теперь поздно!

Глядя на хищный оскал его лица, я почему-то вспомнил о предательском донесении, посланном из лагеря в гестапо после ухода наших девушек-связисток и подписанном «Лесной волк». «Надо проверить – не он ли?» – быстро мелькнула у меня мысль. И я как можно спокойнее сказал Чуянову:

– Ну вот и «Лесной волк» финишировал…

Удар был настолько неожиданным и точным, что диверсанта всего передернуло. Поняв, что пощады ему не будет, он в исступлении выкрикнул:

– Ненавижу вас! Убивайте! Но знайте, за «Лесного волка» вам еще припомнят гестаповские драконы…

Больше ничего мы от него не добились. А на истерические вопли о драконах, откровенно говоря, не обратили внимания. А зря!

…Поздно ночью решалась участь раскаявшегося лазутчика-полицая. В штабе разгорелся спор. Одни требовали расстрелять.

– Они, подлюги, мышьяк засыпают в наш котел, отравляют, жгут и вешают советских людей, а мы с ними возимся. К стенке предателя, и дело с концом! – гневно шумел Кисляков.

Другие считали возможным и полезным предоставить полицаю возможность искупить вину. После долгих дебатов решили использовать его для разведки против немцев. Он был назван «Фигаро» и после соответствующей подготовки получил от Чуянова контрспецзадание. Мы не просчитались. Благодаря правдоподобной «легенде» о причинах его возвращения ему удалось обмануть гестаповцев и остаться у них на службе. От него поступил, как увидим ниже, ряд важных сведений…

Нам стало известно, что противник решил провести против нашего отряда карательную операцию довольно крупного масштаба. Проанализировав поступающие данные, в том числе и донесение «Фигаро», мы убедились, что блокаду гитлеровцы начнут в самые ближайшие дни. Не было никаких сомнений в том, что при любых вариантах осуществления блокады немецкое командование обязательно постарается расположить часть своих сил по узкоколейке. Об этом, в частности, свидетельствовало то, что в конце зимы оккупанты срочно восстановили до рубежа реки Гайны полотно и мосты на узкоколейке, которые мы довольно основательно разрушили еще осенью.

По нашему предположению, командование карательной экспедиции, основываясь на устаревших данных об отряде, наметило следующий план. Немцы были уверены, что отряд, находящийся в лесном массиве в районе Гребенчука, во всех случаях будет переходить к жесткой обороне основной базы. Это «наше твердое намерение» в целях дезинформации мы постоянно «доводили» до эсэсовцев через своих связных, а последний раз – через «Фигаро». Исходя из этого, они решили, захватив рубеж узкоколейки, блокировать отряд, а затем уничтожить его методическим наступлением. По их расчетам, отступать на юг мы не могли, так как там тянулся обширный почти открытый участок, а за ним проходили оживленная автомагистраль и круглосуточно охраняемая железная дорога Минск – Москва.

На западе непреодолимым барьером для партизан фашисты считали широко разлившуюся Гайну и Гайнское болото. Основной удар они замышляли нанести крупными силами мотопехоты и танков с востока. Штаб карателей полагал, что стоит только оседлать узкоколейку, разделив тем самым лесной массив на две части, как наши коммуникации на севере окажутся перерезанными. Этим оккупанты надеялись захлопнуть западню и зажать партизан в мешке. Расправиться с нами на суше гитлеровцы намеревались пехотой и танками, а тех, кто сумеет прорваться к реке и болоту, расстрелять с самолетов. Уничтожив отряд, гитлеровцы получали бы беспрепятственный доступ в Логойский и Плещеницкий районы, богатые строительными материалами (лесом и камнем), необходимыми для возведения по западному берегу Березины тыловой оборонительной укрепленной полосы.

Оценив складывающуюся обстановку, мы с командиром и начальником штаба решили сманеврировать отрядом и тем самым спутать планы карателей. До рассвета отряд бесшумно покинул обжитый Гребенчук и переправился на левую сторону Гайны. Первая рота расположилась в бывшей школе на Антопольской высоте, вторая находилась в глубине соснового бора близ деревни Ляды. Третья ушла на север – в район деревни Швабовки. Штаб, часть разведки и хозяйственный взвод остановились в деревнях Заречье и Сутоки.

Расчеты врага оказались бы верными, если бы отряд пассивно оставался в старом районе. Не зная наших истинных планов, враг готовился окружить лесной массив, где оставались лишь пустые землянки да набитые соломой и сухими листьями чучела в немецкой форме. На наиболее вероятных направлениях появления карателей наши саперы установили и замаскировали значительное количество противопехотных мин нажимного действия. При входе в лагерь и на всей его территории вокруг землянок повесили дощечки с надписями: «Берегись! Заминировано!», а кое-где и в самом деле поставили мины.

Скрытно и быстро выведя отряд из подготавливаемой ему западни, командование и штаб решили неожиданным и смелым ударом разгромить первую группу карателей, которую они, несомненно, должны выслать по узкоколейке. От исхода этой операции зависело многое. Нам хотелось показать им, что блокировать нас не так-то просто.

Наш прогноз оправдался. Разведка установила, что на станции Жодино уже был оборудован специальный состав для перевозки немецкого подразделения, чтобы оседлать узкоколейку. В состав входили платформы, оборудованные как подвижные укрепленные огневые точки. Их фашисты вымостили железнодорожными шпалами, по краям уложили мешки с песком, а между ними соорудили бойницы и пулеметные гнезда. Пока только не было известно, когда и сколько карателей будет выслано на этих платформах в первую вылазку и как они будут вооружены.

Эти данные были получены поздней ночью. Из Жодино в штаб прибыл наш связной – лейтенант Ромашко. Он доложил, что утром из Жодино немцы выдвинут по узкоколейке около роты – до 100 человек, вооруженных пулеметами, автоматами, винтовками и гранатами.

В засаду было решено выдвинуть нашу первую роту. Все было взвешено и продумано до мелочей. Перед рассветом рота под руководством мужественного и хладнокровного Демина и комиссара Лихтера, погрузив на подводы партизанскую «артиллерию» – 10 тяжелых снарядов, – отправилась к узкоколейке. Третья рота под командованием лейтенанта Фоминкова с целью отвлечения части сил противника выступила на ответвление от автомагистрали шоссе Москва – Вильнюс.

Над деревьями низко неслись сплошные облака. Моросил густой мелкий дождь, часто переходящий в снег. В общем, для партизанской вылазки погода была в самый раз. Походную колонну замыкали медсестра Валя Бондарева и политрук Прочаков.

Рота благополучно прошла Кормшский лес, пересекла поляну и добралась до места засады. Подрывники быстро установили на узкоколейке снаряды, протянув от них подрывные шнуры. За это время остальные замаскировались вдоль насыпи в обледеневшем кустарнике и изготовились к бою. Начинало светать.

Ждать под дождем на холодной расквашенной земле было, конечно, не очень-то приятно. Но вот до партизан донеслось сначала тихое гуденье рельсов, потом из-за макушек деревьев показался черный дым. А вскоре все увидели пыхтевший паровоз. Состав плелся так медленно, что казалось, будто он крадется по рельсам. Перед небольшим деревянным мостом, примерно в двухстах метрах от засады, он остановился. На землю важно сошли два офицера, солдаты с пулеметом и тремя овчарками. На платформах, за мешками с песком, настороженно зашевелились рогатые каски карателей. Из бойниц грозно смотрели стволы пулеметов и винтовок. Сошедшие гитлеровцы нерешительно огляделись по сторонам и трусливо зашагали к небольшому, недавно восстановленному деревянному мосту. Тщательно осмотрев его, они поспешно вернулись и вскарабкались в тамбур паровоза. Вслед за ними впрыгнули и собаки. Тотчас до партизан донеслась команда:

– Форвертс!

Паровоз вздрогнул и не спеша потащился. Демин, руководивший операцией, весь напрягся и решительным жестом подал сигнал подрывникам. Через несколько секунд безотказно сработала наша «артиллерия»: почти одновременно под небольшим составом взорвались все десять снарядов, заложенных в полотно узкоколейки. Взрывы произошли с перекатом, что еще больше увеличило эффект. Для фашистов, успокоенных только что произведенным осмотром моста, это показалось потрясающе внезапным. На землю то тут, то там шлепались в грязь куски шпал, рельсов, мешки с песком, исковерканное оружие, убитые и раненые немцы. Едва стихли взрывы, как раздался дружный и мощный партизанский залп. Со стороны разбросанных, покореженных платформ неслись крики и брань. Но вскоре начали раздаваться и ответные беспорядочные очереди из пулеметов и автоматов. Над головами партизан засвистели пули, с треском разрывавшиеся в ветвях кустарника. Немцы вели огонь разрывными пулями. Уцелевшие фашисты залегли на некоторых платформах и противоположной стороне узкоколейки. Постепенно их огонь становился сильнее и организованнее. Попав в засаду и чуя смертельную опасность, немцы упорно отстреливались. Партизанская рота, хотя и нанесла врагу взрывом большие потери, все же оказалась прижатой к земле из-за выгодного расположения на высоте противника.

– Фойер![16]16
  Огонь!


[Закрыть] – с надрывом раздалась команда на узкоколейке, и спустя секунду последовал приказ: – Форвертс!

Через насыпь поползла плотная вражеская цепь. Гитлеровцы дали дружный залп в сторону партизан и с диким криком ринулись в лобовую атаку.

Вскрикнул за кустом один партизан, у березы застонал другой… Перед атакующими взметнулся с земли Василий Лаврухин, дал длинную автоматную очередь по гитлеровцам и, прошитый пулями в грудь, упал на землю. Падали и каратели. Но, не обращая внимания на потери, гитлеровцы наседали. Вот они почти рядом, менее двух десятков метров…

Зашевелилась в тревоге засада. Казалось, не выдержат больше нервы накала боя… и вдруг с левого фланга по цепи противника полоснула свинцом длинная пулеметная очередь, за ней вторая, третья. Это пулеметчик Николай Матвеевич Кудревич, бывший подпольщик из деревни Тадулино, строчил из очередного диска, только что перезаряженного вторым номером Владимиром Кононовым под пулями врага. Цепь поредела и споткнулась. С воплями гитлеровцы ринулись обратно на насыпь. Николай Матвеевич вскочил с земли и, стоя во весь рост, строчил им вдогонку короткими очередями, сопровождая их крепкими словами. Когда уцелевшие гитлеровцы перевалили через узкоколейку и готовы были открыть ответный огонь, Кудревич снова плотно прижался к земле для перезарядки дисков пулемета.

Дуэль не на жизнь, а на смерть длилась около часа. Оставшихся в живых оккупантов партизаны прочно приковали к земле. Постепенно их огонь стал стихать. Каратели, не имея возможности отойти под нашим огнем, понимали, что они могут спастись, только лишь оттягивая время, необходимое для подкрепления. Они начали окапываться, получше прятаться за насыпью и уцелевшими платформами, а также экономить патроны, ведя прицельный огонь. Время работало против партизан. Поэтому Иван Михайлович Демин решил, что с гитлеровцами надо покончить быстро и решительно. Для этого требовалось незаметно сманеврировать частью сил, нанести неожиданный и смертельный удар в самое уязвимое место – с фланга и тыла. Эту чрезвычайно трудную задачу он возложил на группу партизан, которую приказал возглавить политруку Прочакову.

Как только бойцы этой группы начали отползать по-пластунски через кусты в сторону, рота усилила огонь по немцам, втянув их в огневую перестрелку. Ведя бой, все напряженно следили, как Прочаков со своими бойцами незаметно подобрался к узкоколейке далеко в стороне, в зоне, где им уже не угрожал огонь фашистов. Еще миг, и партизаны, увлекаемые отважным политруком, быстрым броском переметнулись через насыпь и скрылись в низком кустарнике. Гитлеровские командиры видели это, но, прижатые к земле нашим огнем, были бессильны парировать удар. Неотвратимый натиск группы Прочакова решил исход боя. Каратели, зажатые с двух сторон в огневые клещи, понесли большие потери, дрогнули и заметались. Замолчали их последние пулеметы. Яростно огрызались лишь отдельные автоматчики. По сигналу Ивана Михайловича рота решительно ринулась вперед, забросала немцев гранатами и завершила разгром. И только теперь партизаны увидели результаты боя. В кювете, отдуваясь последними струями пара, лежал разбитый паровоз. Исковерканные платформы, вывернутые шпалы и мешки с песком загромождали насыпь узкоколейки. По обе стороны валялись пулеметы, автоматы, винтовки, убитые фашисты, и, уткнувшись носом в землю, валялись две оскалившиеся ищейки. Из всего карательного отряда спаслась бегством лишь одна собака-ищейка.

Партизаны, не теряя времени, начали сбор немецкого оружия и боеприпасов. Раскрасневшийся Иван Прочаков спешил к подводе с первым трофеем – бельгийским пулеметом и двумя коробками патронных лент. Положив их, он бегом вновь направился к узкоколейке. И тут произошла роковая случайность. Едва Прочаков поравнялся с распростертым на земле умирающим фашистским офицером, как тот, слегка приподнявшись, быстро вытянул руку. Сверкнуло дуло бельгийского маузера, и в тишине вдруг раздался громкий выстрел… Все вздрогнули и обернулись. Прочаков, схватившись за грудь, выпрямился, покачнулся, сделал два небольших шага вперед и без единого звука медленно рухнул на протянутые руки подоспевших товарищей. Немецкая пуля остановила сердце советского патриота, политрука и любимца роты. Кто мог предполагать, что этот нелепый случай уже после боя вырвет из наших рядов одного из самых отважных партизан.

Рота Демина одержала большую победу. Но радость партизан была омрачена тяжелой утратой – гибелью политрука Ивана Прочакова. Бойцы, горестно опустив головы, шли за подводой с телом погибшего политрука и четырьмя ранеными партизанами. Колонну замыкали подводы, нагруженные 16 исправными пулеметами, 50 автоматами, винтовками и патронами. Полсотни бойцов обзавелись пистолетами. Последним устало отшагивал батальонный комиссар Лихтер, изредка косившийся на дырки, простреленные в шинели.

Мрачно насупились низко плывущие тучи, моросил густой дождь. Мокрые бойцы шли уже без разбора – по сплошной грязи. К обеду вошли в Юрово. Перед телом политрука, которого хорошо знали во всей округе, крестьяне молча снимали шапки, низко склоняли головы, а женщины и девушки не скрывали слез.

К подводам с ранеными жители несли бинты, простыни, хлеб, горячее молоко. Старик Шемпель, живший против школы, снял с себя кожух и осторожно укрыл им побледневшего от потери крови и холода Лаврухина.

Вечером на кладбище в Заречье состоялся траурный митинг.

Боевое оружие политрука Прочакова – автомат и пистолет – перед строем вручили молодому партизану Николаю Силичу. Преклонив колено, боец поцеловал оружие и, затем став «смирно», сказал:

– Клянусь до последнего дыхания не выпускать из рук это оружие, не щадя жизни, бить ненавистного врага! Я обещаю бить оккупантов за двоих!

И надо сказать, что он сдержал свое слово. Силич мужественно и смело мстил врагу за Прочакова, за своего заживо сожженного отца, за кровь и слезы советских людей.

Трехкратно прогремел партизанский прощальный салют, и рота двинулась к отряду.

Противник предполагал, что главные силы отряда сосредоточены в Кормшском лесу за рекой Гайной. В приказе от 24 марта 1943 года командира особого батальона СС (подпись неразборчива) говорилось: