Текст книги "Я – Васька из Кокошино"

Автор книги: Иван Панюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Дядя Серёжа помолчал и с не меньшим пылом стал развивать свои мысли дальше.

«Звуковые волны имеют одну скорость, световые – другую. Почему? Звуковые волны – это колебания молекулярной среды, более тяжёлой, чем межмолекулярная. А за межмолекулярной в сторону малого следует какая-то другая среда со своими, ещё более быстрыми, волнами, нам неизвестными, нами не ощутимыми. Так и в сторону великого – за молекулярной средой следует космическая среда, состоящая из солнечных систем. И опять же эта среда имеет свои колебания с проявлением результатов от них. И уж конечно в миллиарды миллиардов раз эти колебания тяжелей и медленней молекулярных. Что они создают? Уж конечно не свет, не звук, а нечто нам недоступное. За космической средой следует другая среда».

Дядя Серёжа как-то разом остановился, посмотрел на меня и улыбнулся. «Не сердись, не скучай, Васька, скоро придут». – «Кто?» – спрашиваю. «Бабоньки. Чего ради мы тут время коротаем?» – «Уж больно мудрёная у тебя философия, дядя Серёжа», – говорю. «А я, Васька, не столько для тебя говорю, сколько для себя. Вот рассуждаю и не знаю, в чём я прав, в чём нет. Не с кем мне на эту тему поделиться. Расти быстрей, да спорить будем».

Дядя Серёжа повернулся ко мне лицом. «Я тебе не успел рассказать, что я узнал, уходя от тебя по сухой пещере старицы. И хорошо, что я теперь расскажу, а не там, в подземелье. Вот уж где я испугался, так испугался, Васька! Я думал там наша с тобой смерть. Вот мы с тобой обвал-то слышали? Так это оказывается колодец наш рухнул! И нет там возможности выбраться. И тут я не надеялся выбраться, и там рухнула надежда. Ну, думаю, всё… Эх и повезло нам с тобой, Васька! Спасибо этому дереву! Кстати, а что за дерево мы с тобой уронили?» – «Ты, дядя Серёжа, уронил, а не мы с тобой. Я не копал». – «Мы с тобой, Васька. Мы с тобой»». Дядя Серёжа обнял меня крепко и поцеловал. Я тоже его обнял. Потом сказал: «Вяз». – «Что вяз?» – «Вяз мы уронили». – «Бедный вяз. Стоять бы ему да стоять, кабы не наша беда». – «А как ты, дядя Серёжа, узнал, что колодец рухнул? Может быть это просто свод обвалился?» – «Нет, Васька. Сухая пещера начало своё имеет совсем рядом с колодцем. Когда она под моими ногами кончилась, я не пожалел бензина в зажигалке, посветил и увидел придавленные землёй брёвна сруба и обломки деревянной лесенки. Я здорово расстроился. Ну, думая, живьём мы с тобой в могилу попали. – Немного помолчав, добавил, – Хорошо, когда хорошо кончается. Кончились приключения, наступают мучения», – пошутил он. «Какие, – говорю, – мучения?» – «А помнишь, ты на туче катался?» – «Как не помнить? Такое не забудешь». – «Так вот, после того случая меня два месяца таскали в милицию. В тюрьму хотели посадить». – «За что?» – «За убийство». – «А кого же ты убил?» – «Тебя». – «Как, говорю, – меня? Я ж живой!» – «Вот и я два месяца в милиции доказывал, что ты живой». – «Не верили что ли? Взял бы да показал меня». – «Мало ли кого ты, – говорят, – нам покажешь вместо Васьки. Ты нам справку давай из РайЗАГСа. А там дали мне справку, что похоронную на имя Василия Сыроедова не выписывали. Вот и всё. А в милиции говорят, нам такая справка не нужна. Давай такую, в которой говорилось бы что ты живой. А в загсе говорят: откуда мы знаем, живой – не живой. Эх, Васька, волокиты было! И от председателя колхоза приносил им справку, и от председателя сельсовета, и от директора школы. Нет, им надо из загса». – «Ну и как отвязался?» – «А поскольку иска в суд на меня никто не подал, дело «за отсутствием состава преступления» закрыли». – «А кто должен был подать на тебя в суд?» – «Ну, а кто, кроме твоей мамы или бабушки?» Я недоумённо вобрал голову в плечи, скорчив глупую мину. «А теперь нас двоих будут таскать в милицию. Ты будешь доказывать, что я живой, а я… что ты живой», – пошутил дядя Серёжа.

Мы рассмеялись. Я встал и хотел ещё раз поискать клубнику, но увидал, что по дороге из сосновых посадок кто-то идёт в нашу сторону. Было видно, что идёт человек, но непонятно, то ли он чем-то перегружен, то ли по-зимнему тепло одет. Летний день только перевалил за полдень, была приличная жара. Июль!.. И вдруг – по-зимнему… За человеком кучкой появилась стайка женщин. По мере приближения стал различаться жёлтый цвет одежды идущего. Одеялом он что ли накрылся? – подумал я. Дядя Серёжа тоже встал и стал ждать приближающихся. Люди шли в нашу сторону медленно. Я заметил, что на груди впереди идущего что-то поблескивает на солнце. Не могу понять, во что одет человек? Постояв немного молча дядя Серёжа сказал: «Не иначе, Васька, нас с тобой бабоньки за чертей приняли. Попа привели».

Попа, признаться, я ни разу в жизни не видал и не знал для чего они существуют. «А зачем, – спрашиваю, – нам поп?» – «Да нам-то с тобой он ни к чему, а вот бабоньки, похоже, нас не застыдились, а испугались». – «И что теперь?» – «Если они нас за чертей приняли, то ведут попа, чтобы он меры принял». – «Это какие такие меры?» – «Чтобы он помолился, покрестился, и мы чтобы сгинули». – «Как сгинули?» – «Ну, чтобы снова ушли в подземелье, в тартар, в ад, или ещё куда. Я не знаю, где они живут». – «Кто?» – «Черти-то».

До этого момента я думал, что черти – это сказочные существа, не существующие, а выдуманные для богатства сказочных содержаний – забавная игра человеческой фантазии. И вдруг, оказывается, это нечто существующее, чего люди боятся. Я не помню и не знаю, видел ли кто-нибудь их в жизни, чтобы убедиться в правдивости их существования. И тем не менее существуют средства борьбы с ними – поп, крест и молитва.

«А черти на людей что ли похожи?» – спросил я. «Да», – ответил дядя Серёжа. Вот так мы стояли и переговаривались, догадывались и рассуждали, а люди потихоньку приближались. «А что, – спрашиваю, – у попа в руках?» – «Крест». У попа в руках действительно был большой, от подбородка до пояса, крест, который он нёс, прижимая к груди. На голове жёлтая, высокая, без ушей шапка, на плечах жёлтый с рисунками халат. «А во что он одет?» – спросил я. «В ризу». – «Что за риза?» – «Накидка такая, позолоченная».

Действительно, когда поп подошёл к нам на расстояние двадцати шагов и остановился, я невольно залюбовался золотыми рисунками, украшающими ризу. Как я и представлял, что все попы бородатые, этот тоже был с бородой, но с небольшой. Борода была русая, широкая, короткая. Попов часто рисуют толстыми. Этот был не толстый, но и не худой.

Остановился поп, остановились и бабы, боязливо прижимаясь друг к другу.

«Кто вы?» – спросил поп. «Мы – люди», – ответил дядя Серёжа. «Откуда вы здесь?» – «Из-под земли вылезли», – продолжал отвечать дядя Серёжа. «По чьей воле вы сюда пришли?» – «По воле случая».

Поп поднял над головой крест, окрестил им три раза нас, потом взял крест в левую руку и трижды, освободившейся рукой, перекрестился. Похоже поп не поверил, что мы люди. Неужели мы и вправду похожи на чертей? Я посмотрел на дядю Серёжу, потом на себя. Не знаю, почему до этого момента мы не обращали внимания на свой вид? А тут… Мне страшно захотелось рассмеяться. Дядя Серёжа стоял в рубашке с одной полой, в рваных, грязных штанах, босой и весь выпачканный глиной, без фуражки, со взъерошенными волосами. Кроме того, там, где у брюк должны быть карманы, оказались неряшливым образом вырезанные дыры. Я позже узнал, что карманы дядя Серёжа сжёг в сухой пещере. А я рядом с ним, босой, в одних грязных штанах, вымазанный глиной и тоже, вероятно, взъерошенный. Ну, как есть два пугала. Дядя Серёжа тоже посмотрел на меня и на себя, и мы разом расхохотались. «Ну, Васька, – сказал дядя Серёжа нарочно громко, чтобы все слышали, – не знаю, похожи или нет мы на чертей, а на людей точно мало похожи». Потом он обратился к попу: «Напрасно вы нас боитесь. Мы люди, обычные люди. Не лешии, не черти. Просто мы не успели привести себя в порядок. Дело в том, что мы в неприятный переплёт попали. И вот выбрались, опомниться не можем, что живы остались». – «Что же с вами случилось?» – спросил поп. «Да вы подходите ближе, мы всё расскажем. История-то наша длинная».

Поп вроде осмелел и подошёл поближе. Женщины остались на месте.

«А и впрямь на людей похожи», – сказал поп. – Ну, уверуйте нас». – «Я прошу прощения, – сказал дядя Серёжа. – Я не верующий и мне наверное не подобает вас называть батюшкой? Подскажите, как вас можно иначе называть, чтобы мне вас, не дай Бог, оскорбить или обидеть». – «Называйте меня по-мирскому, – сказал поп, – Григорием Порфирьевичем». – «Так вот, Григорий Порфирьевич, Чтобы быстрей и проще вы нас поняли, предлагаю заглянуть в то отверстие в земле, откуда мы вышли. Вы всё поймёте. А если будет что-то непонятно, так мы объясним».

Поп вдруг побледнел, перекрестился несколько раз, загородился от нас крестом и боязливо попятился, торопливо повторяя шёпотом какое-то слово, которое я не понял. Он видимо подумал, что дядя Серёжа приглашает его к тому отверстию, через которое черти грешников утаскивают. Дядя Серёжа улыбнулся и тут же извинился: «Простите меня, Григорий Порфирьевич, я был не осторожен, неверно выразил свою мысль». – «Нет-нет, не соблазняйте, – торопливо сказал поп, – я не грешен».

Слышал я в разговорах взрослых, что попы сами в Бога и в чертей не верят. Просто у них работа такая. Они так деньги зарабатывают. Но этот поп был видно крепко верующий. Дядя Серёжа долго объяснял ему, как мы попали в беду, как блуждали в потёмках и как, наконец, выбрались на свет, вот в этом месте.

«А дерево кто уронил?» – спросил поп. «Я», – честно признался дядя Серёжа. Поп опять несколько раз перекрестился и отрицательно покачал головой. На дороге показалась легковая машина. Бабы забеспокоились, засуетились. Поп тоже оглянулся. Все замерли в ожидании. Машина остановилась около нас. Из неё вышел председатель колхоза – плотный, кругловатый, невысокий, пожилой дядя, подвижный, с весёлыми глазами.

«Ну-ка, что тут за черти у нас объявились? – спросил он и взяв меня за волосы потянул вверх. – Ну и где у тебя рога?» – «Один, – говорю, – у меня только. Вот», – я показал ему шишку на голове, которую посадил ударившись обо что-то в темноте пещеры. Председатель пощупал и сказал: «Ого! Большой! Ну ничего, до свадьбы, думаю, сойдёт. А у вас?» – обратился он к дяде Серёже. «Я комолый, – ответил тот. – А вообще-то тоже один имеется». Председатель опять обратился ко мне: «Ну так ты взаправдашний чертёнок или нет?» А я говорю: «Я – Васька… из Кокошино». – «Васька? Из Кокошино? – переспросил председатель. – А это кто?» – показал он пальцем на дядю Серёжу. «А это, – говорю, – дядя Серёжа». – «Постой, постой… А это не ты на снежной туче на Кавказ улетал?» – «Я» – «А дядя Серёжа, это, стало быть, тот лётчик, который тебя на ту тучу посадил?» – «Да, – говорю, – он».

Председатель повернулся к бабам: «Бабоньки! Вот посмотрите, кто к нам в гости пожаловал – знаменитый путешественник – Васька из Кокошино».

Наш разговор с председателем видимо рассеял сомнения у баб и попа. Они помаленьку стали нас окружать. «Ну, рассказывайте, какая беда вас сюда занесла?» – обратился председатель к дяде Серёже. И дядя Серёжа рассказал всё по порядку. Бабы слушали да ахали. Потом дядя Серёжа попросил прощения у женщин, за то, что мы съели чей-то пирог.

«Ну и слава Богу! На здоровье! – сказала одна молодушка. – Я нездорова сегодня, аппетита нет. Я бы знала так больше принесла».

Потом председатель пошёл посмотреть дыру из которой мы вылезли. Ну и мы с дядей Серёжей подошли. Поинтересовались и некоторые женщины. А поп так и не подошёл. Да и женщины некоторые смотрели только издали. Дядя Серёжа вытянул за верёвку лодку. Фуфайка, куртка и один дядин Серёжин ботинок выпали из лодки, пока он её вытягивал. На дне лодки остались только – фонарик, молоток, насос и три ботинка.

«Вот наши доказательства», – сказал дядя Серёжа. «Это надо в музей. – Ну ладно, поглядели и домой». Глянув на нас он спохватился: «Как же я вас, таких грязных, повезу? У меня в машине ведро есть, а у вас есть верёвка, а там воды – не вычерпать, – показал он на подземелье. – Хотя, нет. Там вода ледяная. Заедем на речку, выкупаетесь. Давайте, в машину». – «А где мы находимся?» – поинтересовался наконец дядя Серёжа. «На границе между Кокошинскими угодьями и Лубянскими. Вон поля-то ваши, Кокошинские. А покосы наши – Лубянские». – «То-то мне показалось место знакомое, – сказал дядя Серёжа. – Я же весной эти поля опылял». – «Мы с вами не знакомы, а ведь я вас давно знаю, – сказал председатель. – Меня зовут – Сергей Семёныч. Мы даже с вами тёзки». – «Да, – сказал дядя Серёжа, – не знаешь, где друга потеряешь, не знаешь, где найдёшь. Спасибо за дружескую заботу. Может когда-то и я вам пригожусь». – «И я так думаю, – ответил председатель и крикнул женщинам: хватит бабоньки, подивились чуду и за работу. А вы, Григорий Порфирьевич, тоже в машину садитесь, я вас подвезу».

Мы выпустили из лодки воздух, бросили её в багажник и поехали. Поп дорогой до самой речки извинялся перед дядей Серёжей. «Понимаете, молодой человек, какая оказия приключилась? Я сейчас неловко себя чувствую. Вы уж простите мне грешному. Прибежали ко мне три женщины перепуганные, запыхавшиеся и стали наперебой рассказывать, как на покосе у них на глазах ни с того ни с сего упало дерево. Ветра нет, дерево здоровое – и вдруг упало. Мы, говорят, долго глядели и рассуждали с чего бы это, а тут из-под земли вы появились. Ну, ни дать, ни взять – нечистая сила. Они и бросились в деревню. Которые – ко мне, которые – к Сергею Семёнычу. Ну и, разумеется, всю деревню переполошили. Пришлось пойти…»

А дядя Серёжа извинился перед председателем, что людей от дела оторвал. Потом мы выкупались в речке, заехали в Лубянку, высадили попа. А председатель – Сергей Семёныч – завёз нас к себе домой, дал дяде Серёже свою рубашку, штаны и ботинки. Рубашка оказалась широковата, но коротка, да и штаны так же, а ботинки жали ноги. «До дому доехать сойдёт», – сказал дядя Серёжа. А мне председатель дал рубашку своего внука, какую-то зелёную, в полоску. Она тоже мне мала, да ладно. И, конечно, он нас накормил до сыта. Сергей Семёныч всё делал быстро: медлить, видать, не любит. Хозяйки дома не было – сам всё нашёл. Потом он привёз нас к дому бабки Агафьи, высадил, попрощался и уехал. Дядя Серёжа пошёл в избу, а я первым делом направился к колодцу. Решил проверить, правда ли, что тот рухнул? Вижу, навстречу бабка Агафья идёт. Увидала меня, остановилась и давай креститься. А когда я стал подходить отгородилась от меня ладонями с растопыренными пальцами и запричитала: «Сгинь! Сгинь! Сгинь!» – «Ты что, – говорю, – бабушка Агафья? Это ж я – Васька». – «Сгинь, окаянный, сгинь! – продолжала бабка. – Ты покойник – сгинь!» И стала обходить меня далеко стороной, стараясь на меня не смотреть. Я махнул на неё рукой и побежал к колодцу. Подбегая, я увидел вместо колодца большую воронкообразную яму, на краю которой сидела моя мама, обхватив колени руками, и плакала. Рядом стояла, опёршись на палку, сгорбившаяся бабушка, часто прикладывая к глазам скомканный носовой платок. Я сходу окликнул их: «Мама, бабушка, чего это вы тут плачете?» мама вскочила, уставилась на меня и… ни с места: и верит и не верит глазам своим. Боится, как бы не спугнуть видение. А бабушка оглянулась, резко отпустилась от палки, как будто об неё обожглась, и повалилась. В обморок упала. Мама бросилась к ней, попыталась помочь ей встать. Но та не вставала, вроде как уснула.

«Ну что ты стоишь? – закричала на меня мама. – Принеси скорей воды». Я побежал домой, схватил ведро с водой и обратно… Но когда прибежал с ведром, бабушка уже сидела, упершись правой рукой в землю, а локтем левой руки в колено, и тёрла глаза платком. Мама встретила меня с заплаканными глазами, но обрадованная. Отобрала ведро, поставила на землю, обняла меня и запричитала: «Да милый ты мой, Васенька, окаянный ты мой проказник! Ничего-то на свете у меня нет тебя дороже, изюминка ты моя горькая!»

А дядя Серёжа рассказывал потом, что бабка Агафья долго не входила в избу, завидев там его. И даже не ночевала в ту ночь дома.

Только дружки мои, как ни в чём ни бывало, окружили меня, в шутку тыкали мне в бока кулаками и просили рассказать, как и что случилось, что приключилось. И я рассказывал. Рассказывал много раз. И даже однажды мы большой ватагой ходили смотреть на ту дыру в земле, оставшуюся после нас на Лубянском покосе. Края её вскоре тоже обвалились и это место превратилось в небольшое болотце. А дружки меня после долго ещё звали «чертёнком». Чурок-чертёнок!

3 Дьявол

В то злосчастное лето, когда мы с дядей Серёжей блуждали по подземелью, Сергей Семёныч, председатель Лубянского колхоза, несколько раз заезжал к дяде Серёже и уговаривал его обслуживать на самолёте Лубянские поля. Поэтому дядя Серёжа был очень занят и встречались мы с ним редко. А осенью он женился и вообще переехал жить в Лубянку. Я очень о нём скучал. А женился он на той самой молодке, у которой мы съели пирог. Я вначале был настроен против неё и очень на неё сердился. Мне так было охота, чтоб она была некрасивая, неприветливая, неумеха, злюка. А она оказалась напротив – доброй, весёлой, заботливой и, как мне потом показалось, симпатичней всех наших Кокошинских девчат. Всегда опрятная, прибранная, проворная, работящая. Ну и слава Богу! Дядя Серёжа ею доволен, а мне-то какое дело? Я бывал у них в гостях. Бывал много раз. Первый раз я приехал с дядей Серёжей, когда он переезжал жить в Лубянку. Вскоре у неё, у дядиной Серёжиной невесты, умерла мать, с которой она жила, и я был на похоронах. Отца она схоронила незадолго до свадьбы. Ну и потом ещё много раз бывал. Она очень гостеприимна и в последнее время мне всё больше и больше стала нравиться. Зовут её – Тая. Она мне даже на Новый год подарила рубашку – зелёную, в коричневую клетку. Я любил летом эту рубашку одевать. И всякий раз, как я её одевал, мне почему-то всегда было охота пойти в Лубянку, повидаться с дядей Серёжей. Но его всегда было трудно застать дома, так много было у него дел. Он иногда появлялся в Кокошино на своём самолёте, но в основном находился в Лубянке. Кому принадлежал его самолёт – Кокошинскому колхозу или Лубянскому, или он был государственным – я не знаю. И вот как-то в конце июля, не знаю, в связи с чем, мама напекла много пирожков, шанег, плюшек, а сама ушла на ферму доить коров. В то лето она работала дояркой. Мне же поручила сметать на сеновал сено. Прибежал ко мне Мишка Олашкин. Живёт он в Мякошино, но часто бывает в Кокошино у двоюродного брата Федьки Хомутова. Федька его старше на три года, часто бывает занят колхозными делами, и Мишка, не застав его дома, идёт ко мне. Так и в этот раз. Он мне помог сметать сено и вторая половина дня у меня оказалась свободной. Мне очень захотелось повидаться с дядей Серёжей. «А что, – говорю, – Мишка, пошли в Лубянку?» – «Нет, – говорит, – я ещё с Федькой не повидался». – «Ну, не хочешь, как хочешь. Я один пойду».

Схватил я целлофановую цветастую сумку, которую маме на 8-е марта подарили, наклал в неё пирожков, шанег да плюшек – дяде Серёже на гостинцы – и в путь. Я знал, что дяди Серёжи сейчас дома нет. Он где-нибудь в поле. Спрошу у кого-нибудь в каком он поле. Найду его. А если не найду, так дома дождусь – и тётю Таю угощу. Стряпни наложил много. Настроение у меня было радостное – доброе дело сделаю. Шёл я по полю весело. Пробовал даже песни петь. Дорога до Лубянки то полем, то лесом идёт. И вот, пересекая лес, захотелось мне набрать для дяди Серёжи земляники. На открытых местах она отошла, а на затенённых лесных полянках её много, и она крупная, сама, как говорится, в кузовок просится. Вот посудину-то только я не предусмотрел. Как быть? Плюшки да шаньги у меня в газету завёрнуты. Ну, думаю, и без газеты в сумке полежат. Сделал я большой бумажный кулёк и давай собирать в него ягоды. Пособирал на одной полянке, перешёл на другую – там земляники больше. А на третьей ещё больше и крупнее. В азарт вошёл. И чем больше собираю, тем больше хочется. А земляники – видимо-невидимо. Увлёкся, ничего не остерегаюсь, никого не боюсь – по сторонам и на небо не гляжу. Сколько времени прошло – не знаю. Набрал литра полтора, а может и больше. Темнеть уж стало, потом дождь закапал, а там и молния сверкнула. Погромыхивало-то давно, да я внимания не обращал. А тут резко, как будто что-то лопнуло и что-то металлическое покатилось по небу. Глянул в небо, а его так толсто заволокло, аж черно. Ну, думаю, сейчас меня хорошо наплюхает. Бросился искать дорогу. Пока землянику собирал – увлёкся, не запомнил, в которой стороне она осталась. А темень так и накрывает, а дождь всё сильней. Бросился я в одну сторону – нет дороги, в другую – нет дороги, в третью… По глазам ударила вторая молния, потом третья. Небо загудело на все лады. Такой хватил дождь! Как из ведра. Встал я под ёлку, сумку к себе прижимаю, чтобы вода в неё не попала, а меня поливает. Ни какие ветки не спасают. Моментально промок до ниточки. Как будто речку бродом переходил. Молнии сверкают, небо гудит. Какой, думаю, смысл стоять? Всё равно мокрый. Пошёл искать дорогу. Ну поливает! Того и гляди захлебнусь. Наклонился, раскрылился, только сумку зажал, чтобы пироги в ней не размокли. Иду. Куда? Сам не знаю. И вдруг такой яркий свет, как будто лампу внезапно включили в пятьсот свечей, аж глазам больно стало. Поднял я голову, а дождь глаза заливает. Подставил ладошку над глазами, вижу – огромный ярко-белый шар над лесом плывёт. Дождь как водопад, а он спокойно плывёт себе слева направо. Казалось и молнии унялись, словно уступая ему дорогу. Долго, минут десять плыл он над лесом. Потом куда-то исчез. На землю спустился, что ли? Снова стало темно. После такого освещения, как ночь мгновенно опустилась. И снова засверкали молнии и загудело небо. Я зашагал дальше. Полчаса иду, час, а дождь всё не унимается. Под ногами не то, что лужи – болото. Дождь летний, тёплый. Вроде бы и не холодно, а начал зябнуть. Не зима, Васька, думаю, терпи. Иду, петляю – кусты да неудобицы огибаю. А вода подо мной всё выше и выше. Вот уже коленки стало скрывать. Не понимаю, то ли я в болото забрёл, то ли дождь столько воды налил. А дождь развеселился – то хочет утихнуть, то снова как из ведра льёт. Я хочу в одном направлении идти, чтоб хоть куда-нибудь выйти, а у меня не получается – то заросли на пути встают, то воды вдруг по пояс. И ни какой тебе поляны – сплошной лес. Куда, думаю, забрёл? Как выйти? Хоть бы в поле… Там, думаю, проще найти дорогу. Блуждал, блуждал – уставать стал, зябнуть. Жутковато стало. Наверное скоро ночь наступит, а я в воде по пояс. Не присесть, не прилечь. Хоть бы на бугорок какой выйти, на островок. Стал примеряться к воде, искать где помельче. Может и вправду островок найду? Дождь помаленьку стал ослабевать, но совсем не переставал. Молнии отодвинулись куда-то в сторону и гром стал глуше. Надеяться на то, что я до ночи выберусь из леса, смысла не было. Хоть бы дождь перестал да на сухом месте бельё отжать. Где оно, сухое место? В которую сторону идти? Как сориентироваться? Небо всё в тучах. Да в лесу оно маленькое. Ни какого тебе горизонта. Наконец дождь стал утихомириваться, но воды подо мной по-прежнему было по пояс. Сумку я постоянно нёс приподняв, чтоб она не плавала в воде. Руки давно устали. Ноги в воде постоянно натыкались на затопленные валёжины, пеньки и кочки. Это меня злило и изматывало. Куда я иду? Не знаю. Мне было всё равно. Лишь бы выйти на сухое место. Стал приглядываться. А ведь лес-то давно сменился. Там где я землянику собирал был ельник, а теперь в основном берёзник. Ёлки совсем редко попадаются. А липа напрочь исчезла. Я остановился, чтобы сообразить, что бы это значило? Стал вспоминать, где какой лес любит расти. Почему здесь мало ёлок? А если есть, то они все тонкие да чахлые. И совсем нет лип. А там, где нет липы среди берёз, там груздей не бывает, говорила бабушка. А причём тут грузди? А грузди большую сырость не любят, говорила бабушка. А ёлки тоже большую сырость не любят. А липа – тем более. Значит я в какую-то низину попал. А как выбраться? В которую сторону двигаться? Решил идти в ту сторону, где больше ёлок. Стал глазами шарить по сторонам и пробираться от ёлки к ёлке. Долго никакого успеха не ощущал, но продолжал упрямо двигаться. Дождь успокоился, ненадолго в лесу стало посветлей и мне стало удобней определять, где больше ёлок. Глубина воды стала постепенно уменьшаться. Это радовало и давало надежду. Но постоянные под ногами пеньки, кочки, валёжины и палки, скрытые под водой, до того меня вымотали, что я уже не мог быстро двигаться. Плёлся устало, хватаясь за стволы берёз, чтобы не упасть или просто опереться для облегчения. Справа показался какой-то просвет – то ли поляна, то ли редыльник. Я вяло и равнодушно направился в ту сторону. Сквозь редкие берёзы я разглядел что-то вроде острова. Немного пройдя в ту сторону, я понял, что вышел на берег какой-то речушки. Выходит я блуждаю по затопленному берегу этой разлившейся речушки, а другой берег у неё повыше и сухой, то есть – не затопленный. Когда я подошёл вплотную к руслу речушки то радости не испытывал. Тот берег представлял собой гряду островков, потому что он не везде был повыше этого, затопленного. Единственно, что меня утешило – это то, что на одном из этих островков можно отжать одежду и устроиться на ночлег. Время в блужданиях я потерял очень много и ночь ощутимо накрывала своим серым пологом тумана затопленный лес.

Течение воды в речушке было еле заметным. Уклон видимо был совсем небольшой. Я попытался немного пройти по затопленному берегу вверх по течению, чтобы выбрать более удобный островок, но валёжник и затопленные кусты под ногами постоянно старались отнять у меня последние силы. Ладно, думаю, немного мне и место-то надо, чтобы переночевать. Перебрался на выбранный островок. Речушка – пять-семь шагов поперёк и глубина мне по шею. Повесив сумку на сучок чахлой ёлочки, сняв ботинки и носки я разделся догола. Отжав рубашку, трусы и штаны, оделся снова. Комары, на которых я раньше не обращал внимания, будто только и ждали когда я разденусь. Эге, думаю, ещё одна забота. Не дадут ведь они мне спать-то. И, удивительно, отжатое бельё, оказывается, холодней, чем мокрое. Я сразу окончательно озяб до дрожи. Эх, костерок бы! Ни спичек, ни дров сухих. Обулся, попрыгал, немного согрелся, достал из сумки шаньгу – перекусил. Как же, думаю, спать-то я устроюсь? После дождя ни сесть, ни лечь не куда. А устал-то я хорошо. Потоптался, попрыгал ещё, прошёлся по островку. Он невелик – метров семьдесят вдоль и поперёк. Верхняя по течению сторона поросла ивняком, посредине две чахлые ёлки и несколько небольших берёз. Две накрест свалившиеся берёзы соединяли островок с затопленным лесом. Картина сиротливая. Под ногами кругом мокрая трава, в основном – сныть, папоротник, пырей да крапива. Я топтался и соображал – как устроить ночлег? Пошёл наломал ивовых прутьев, постлал под ёлкой, постоял, подумал – и жёстко будет, и от комаров чем-то укрыться надо. Хотел нарвать папоротника, да вспомнил, бабушка говорила, что от него голова болит. Нарвал, отряхивая от излишков влаги, пырея, сныти и дягильника, избегая крапивы. Нарвал несколько охапок. Пока рвал, согрелся. Натаскал на ивовые прутья, зарылся и попытался уснуть. Вспомнил про ивняк. Эх, какой я дуралей! Ивняк ведь вечный спутник берегов болот и речек, любитель сырых мест. Сколько раз я обходил его заросли, блуждая по лесу. Как я не догадался, что в низину спускаюсь? И весь вечер по низине шлялся! Тоже мне путешественник. Растяпа! Лежал и ругал себя. Но ругал недолго – усталость своё взяла. Я уснул. Уснул крепко и сладко. Ни какого сна я не видел. А может и видел, да не помню. Только под утро слышу сквозь сон, кто-то меня шубой одевает. Спросонья я подумал, что это бабушка обо мне заботится (забыл я, что сплю не дома). Одевает, но почему-то не всего. Я, не открывая глаз, решил закутаться в эту шубу, вцепился в шерсть правой рукой и потянул на левое плечо. За моей спиной кто-то завозился и зарычал. Я моментально проснулся и вскочил. Увидев лежащего рядом со мной медведя я остолбенел. Мне не только отказали руки и ноги, я дышать затруднялся. Тело моё покрылось холодным потом. Медведь не торопясь сел, мотнул головой и беззлобно рыкнул. Ну что ты, мол, меня испугался? Спи. А я шевельнуться боюсь. Не знаю, то ли бежать от него, то ли не стоит. А куда бежать? Кругом вода. Медведь зевнул и опять мотнул башкой, посмотрел вокруг, на постель глянул и опять на меня уставился. А я ни с места. Гляжу на него, дрожу от страха и думаю: видно медведь сыт, раз меня не ест. А как он будет меня есть? Убьёт сначала или живого будет на куски рвать? Вот ведь бывает кого-то спасают, выручают, кому-то удаётся удрать. А у меня ни каких шансов. И все попытки бесполезны. Добегался, Вася. И ни кто не узнает, где и как твоя жизнь закончилась на этом свете. Бедная бабушка, бедная мама, как они будут плакать! А дядя Серёжа? Так я и не повидался с ним. А что бы он предпринял на моём месте?

Медведь встал на все четыре лапы и отряхнулся. Я отскочил от него к воде шагов на пять и остановился, не спуская с него глаз. Он поворчал опять беззлобно, потоптался и снова сел. Бежать мне было некуда, хоть медведь мне вроде как разрешил. Беги, мол, дурак, если хочешь. А куда побежишь? Да мне от него и не убежать даже по гладкой дороге, не только по затопленному лесу, усыпанному коварным валежником: у него четыре ноги, а у меня только две.

Утро было в разгаре. Небо очистилось и в стороне, откуда текла речка, вот-вот должно было выкатиться солнышко. Трава под ногами была мокрая и я моментально промочил ноги, отчего стал зябнуть ещё пуще. Ну, и как водиться, под утро комары особенно прожорливы. Меня пробирала дрожь, донимали комары, но я стоял, не сводя глаз с медведя. Конечно, надо было побегать, попрыгать, чтобы согреться. Но я боялся сделать лишнее движение, чтобы не пробудить в медведе недоверие или какое недоброе желание. Он пока меня не трогал и смотрел в мою сторону мирно. Что мне делать? Так и стоять в стороне, кормя комаров, или подойти к нему поближе? А может снова лечь спать? Нет… Спать с медведем… Он ещё повернётся во сне да задавит невзначай. Вон какая махина!

Медведю надоело наблюдать за мной. Он стал к чему-то прислушиваться, медленно поворачивая голову, направляя куда-то в мою сторону то правое, то левое ухо. И я у себя под ногами услышал какое-то шуршание. Осмотрев землю вокруг себя я увидел возле правой ноги змею. Как кипятком ошпаренный я отскочил от неё и торопливо стал искать глазами палку, чтобы убить эту гадину. Медведь опять проворчал, мол прыгай, да не забывайся. Я взглянул на него. Он спокойно переводил взгляд то на меня, то на змею. А змея какими-то рывками двигалась в сторону воды. Ну и ползи, гадина, подумал я. Чёрт с тобой. А мне-то что делать? Так вот и стоять пока вода не схлынет? Комары сожрут. А тут ещё и утренняя прохлада донимает. Я стал отмахиваться от комаров и переминаться с ноги на ногу. Медведь перестал на меня обращать внимание. Я попробовал сделать несколько шагов от него. Тот не реагировал. Бежать мне было не куда – я вернулся на прежнее место. Потом, оглядываясь на медведя, повторил ходьбу, потом ещё раз… Смотрю, а медведь не мной занят, а что-то разглядывает у себя под ногами. Любопытство изменило направление моих шагов. Я приблизился к медведю и увидал у самых его передних лап ещё одну змею. Она медленно проползала мимо медвежьих лап, а он изучающе разглядывал её, слегка поворачивая голову, ничего не предпринимая. Вон, значит, как, подумал я. Змея его не трогает, и он её не обижает. Никто ни кому не мстит. Я же медведя не обижал, и он меня не обижает. Змея долго проползала мимо его лап, и он терпеливо провожал её глазами. Страх мой помаленьку стал спадать. Я стал двигаться смелее, всё ближе подходя к медведю. Над лесом встало солнышко. Утренний озноб стал потихоньку отпускать. Забрать бы сумку да по тихоньку, с разрешения медведя, двинуть вон из леса. Но сумка совсем рядом с медведем на суку висит. Да и в воду утром лезть не хочется. А вода спадает не спеша. Остров пока остаётся островом. У медведя тоже ведь наверное своя дорога есть. Он не спешит пока, сидит, ждёт когда вода спадёт. Я по маленьку, шаг за шагом, всё ближе стал к нему подходить, чтобы взять сумку. Медведь мирно следил за мной, но с постели не уходил. И чем ближе я к нему подходил, тем мне страшней было глядеть ему в глаза. А именно в глазах я улавливал его настроение – добрый у него, мирный взгляд, или хищный? Медведь вроде как тем же занимался, чем и я, только вёл себя спокойней. Ну, а как же? Не дрожать же ему передо мной. Ведь он в тысячу раз меня сильней. Можно, конечно и оставить сумку. Чёрт с ней и с пирогами – дядя Серёжа не обидится. Да я сам проголодался. А кто знает, когда я выберусь из леса да за стол попаду? Ну, думаю, была не была, подойду и возьму свою сумку. Я подошёл вплотную к медведю. Он смотрел на меня вопросительно, мол, чего ты хочешь? Сзади послышались какие-то шлепки. Медведь повернул туда голову. Я тоже оглянулся. Откуда-то прибежал заяц, сел у самой воды, как раз там куда уползла первая змея, постриг воздух ушами, повернул голову в нашу сторону, увидел нас и стремительно бросился бежать вдоль воды вокруг острова. Через полминуты вернулся с другой стороны и, снова увидев нас, бросился в обратную сторону. Медведь проворчал, мол «вот дурачок», провожая его взглядом. А заяц всё бегал вдоль воды, желая убежать, но каждый раз снова прибегал к нам. Я пожалел зайца и вслух сказал: «Ну хватит бегать-то, дурачок. Успокойся». Медведь посмотрел на меня, потом на зайца и добродушно промолчал. После этого заяц затерялся где-то в ивняке. То ли успокоился, то ли просто спрятался. К этому времени я совсем осмелел, дотянулся до сучка, снял сумку и хотел отойти от медведя. Но он вдруг встал на все четыре лапы и потянулся мордой к сумке. Я быстро отдёрнул руку с сумкой, но он шагнул к ней и готов был вцепиться в неё зубами. Я быстро достал из сумки пирожок (а может мне попалась в руки плюшка) и поднёс к его носу. Он разинул пасть и я бросил пирог прямо ему в зубы. Тот даванул его зубами, моментально проглотил и снова потянулся к сумке. Я торопливо достал следующий пирог и сунул ему в пасть. Медведь и его проглотил, и снова мордой к сумке потянулся. Я бросал ему в пасть пирог за пирогом, а сам думал: «Вот обжора! Так я и сам голодным останусь». Тогда я решил, прежде чем бросать очередной пирог в медвежью пасть, откусывать от него хоть немного, а то ведь и в самом деле мне ничего не останется. Медведь посмотрел на меня и перестал тянуться мордой к сумке, но ждал, когда я достану и брошу ему следующий кусок. Он глотал пироги и шаньги не жуя, а я так не мог. Поэтому я успел откусить только от одного пирога, от двух плюшек и от шаньги. Наконец стряпня закончилась, больше нечего было бросать в пасть медведю. В сумке остались только ягоды в газетном кульке. Их в пасть не высыплешь. Поэтому я замешкался. А медведь лапой выхватил у меня сумку из рук, уронил на землю, наступил на неё и зубами разорвал. Ягоды рассыпались и он быстро и ловко собрал их все языком. Потом облизнулся, тряхнул головой, посмотрел на меня, убедился, что у меня больше ничего нет, сел, добродушно промычал и ещё раз облизнулся. «Обжора», – обозвал я его вслух. Он глянул на меня, встал и неторопливо пошёл к воде. Я думал, он запивать пошёл. Но он посмотрел на воду, поозирался, встряхнулся, словно только что вылез из воды, отошёл шагов на семь влево и загляделся на лес на том берегу. И что мне оставалось после этого делать? Я стал планировать в которую сторону мне идти, чтобы выбраться из леса. Солнышко подымалось, возвещая доброе утро, заботливо лаская тёплыми лучами умытую вчерашним дождём землю. Относительно солнышка я решил, что мне надо идти вверх по течению речки – на восток. Это как раз туда, куда подался медведь. К медведю я маленько привык, он уже меня не пугал, но присутствие его оставалось нежелательным. И, поскольку я зашёл в лес где-то на том берегу речки, мне туда и надо вернуться. Но тот берег оставался пока затопленным. Вода спадала не спеша. Остров становился постепенно длинней. На той стороне тоже стали проглядывать пятна островков суши. Скользко будет мне идти, подумал я. Но полного высыхания земли мне не дождаться. Я подошёл к воде, постоял немного, раздумывая, как перебраться через речку? Медведь на меня внимания не обращал. Но, когда я, не раздеваясь, не разуваясь стал заходить в воду, медведь ко мне повернулся и медленно направился в мою сторону. Я перешёл речку и оглянулся. Дойдя до места, где я вошёл в воду, медведь последовал моему примеру. «Не отстаёт», – подумал я. Ладно ли это? Мне это не нравилось. Я решил поспешить, чтобы от него уйти. Но оставшаяся на земле вода и скользкая трава мою прыть постоянно сдерживали. Я подобрал палку, чтобы было на что опираться, и пошёл смелей. Но палка попалась прелая и при первом же случае, когда я на неё навалился своим весом, она сломалась и я правым боком плюхнулся в грязь. Отряхнувшись я поискал другую палку. Нашёл не скоро, но нашёл сразу две. Имея в обеих руках по палке я с большей уверенностью двинулся вперёд. И тем не менее, скользя и запутываясь в траве и валёжнике, я падал ещё не раз. Комары о себе забывать не давали. Из-за них вторую палку пришлось бросить, чтоб иметь возможность хоть как-то от них отмахиваться. Медведь где-то от меня отстал. Я шёл прямо на солнышко. Примерно через полчаса под ногами стало относительно сухо. Я отбросил и вторую палку. Вскоре под ноги попалась какая-то тропинка, старая, заросшая. Я постоял на ней, размышляя. Мне очень хотелось идти дальше по ней, но она шла не на восток, а на северо-восток. Решил идти упрямо на солнце. Но, пройдя шагов тридцать, передумал: «Тропа должна куда-то вести. Ведь по ней люди ходили». Вернулся и пошёл по тропе. Вскоре она меня вывела на какую-то старую вырубку, заросшую мелкой порослью, крапивой и малинником. Тропа в поросли часто терялась, а мне этого не хотелось, поэтому я старался смотреть далеко вперёд, чтобы угадать её направление. Посреди вырубки на ворохах преющих сучьев малинник был усыпан спелыми ягодами. Малиновый аромат и соблазнительный вид этих ягод каким-то праздничным туманом окутывал всю мою волю, парализуя всякую боязнь и мысли. Я залез в малинник и с жадностью стал собирать ягоды, горстями отправляя их в рот. Даже если бы я был не голоден, я с не меньшим наслаждением их бы поглощал. Ах, какая прелесть эта малина! Я специально набивал ею полный рот, чтобы всем ртом ощутить её сладость. Спелые ягоды при неосторожном движении сыпались на землю. Вернее не на землю, а на преющие сучья, сквозь которые и пророс малинник. Я забирался всё выше на эту кучу сучьев. Там, на солнцепёке, кусты ломились от спелых ягод и я горстями отправлял их в рот. Они раздавливались и я вымазал соком всё лицо, до бровей. Губы и щёки стали липкими. Я вытирал их тыльной стороной ладони, не обращая внимание на то, что на ней была засохшая грязь, и продолжал освобождать от ягод ветку за веткой. Вдруг я услышал, что передо мной в малиннике кто-то чавкает и потрескивает сучьями. Я приподнялся повыше, раздвинул кусты и увидел своего старого знакомого – медведя. Он ловко слизывал с веток ягоды, как человек раздвигая и поддерживая лапами кусты. У него получалось, пожалуй, быстрее, чем у меня. Я-то собирал ягоды сначала в горсть, а потом только в рот отправлял. А он – сразу в рот. Видимо он так и шёл следом за мной, а я и не заметил. «И ты здесь?» – сказал я медведю. Он добродушно промычал и продолжил своё занятие. Я не стал к нему приближаться, спустился потихоньку пониже и стал выбирать левую сторону малинника. Тут ягод было поменьше, но я почти уже наелся. Просто глаза ещё были голодные. Мне показалось, что позади меня, где-то недалеко, я услышал приглушенную человеческую речь. Не оглядываясь я напряг свой слух и уловил несколько слов: «…инопланетянин малину ест». Я не знал, что такое «инопланетянин», поэтому подумал, что кто-то, кому-то о ком-то, что-то рассказывает. Я обрадовался, что рядом есть люди. Они мне помогут выйти из леса, подскажут как дойти до Лубянки. Но, обернувшись лицом в сторону звуков я ни кого не увидел. Померещилось, подумал я. Набрав очередную горсть малины и собираясь отправить её в рот я услышал хруст ветки. Снова посмотрев в ту сторону я заметил вздрагивающий куст бузины. За бузиной кто-то был.