Текст книги "Я – Васька из Кокошино"

Автор книги: Иван Панюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Иван Панюхин
Я – Васька из Кокошино

От автора читателю.

«Васька» – детская книга для взрослых. Написана она не с целью удовлетворения любопытства читателей, а с целью пробуждения логики. В книге затронуты спорные темы. По ним изложены некоторые умозаключения. Но они не подаются как некие непреложные истины. Все спорные темы должны пробуждать у читателя желание задуматься – не принимать прочитанное на веру, а поискать свой логический вывод. Насколько удачен мой замысел – судить читателям. Я должен признаться, что я не писатель и не готовился им стать. Я всего-навсего обыкновенный человек, доживший до старости и накопивший за долгие годы нечто такое, чем захотелось поделиться со своими потомками. Не надо меня судить за мою малограмотность, за примитивность языка, За художественное несовершенство. Не в этом суть. Суть в том, что меня всю жизнь возмущал фанатизм человека во всех его проявлениях, и я «восстал» против него. Замысел этой книги, наверное, и родился по этой причине. Дорогой мой читатель, не будь, пожалуйста фанатиком – иждивенцем чужого разума. Учись думать сам.

Я писал не в стиле классического повествования, а в стиле торопливого рассказа, Чтобы не утомлять Тебя, дорогой мой читатель, Чтобы мысли твои всегда были свежими, Чтобы прочитанное успевал обдумывать, чтоб прочитанное хорошо запомнилось.

Дай Бог, чтоб ты не в пустую убил своё драгоценное время над моим «Васькой»!

P.S. Дорогой мой читатель, я писал «Ваську» с ехидной улыбкой и горькими слезами. Смейся и плач – не стесняйся. Ведь жизнь наша, это – смех и слёзы. Когда жизнь человеческая наполнена поровну радостью и горем, душа человеческая, умытая слезами, чиста. Дорогой мой читатель, если у тебя не хватает терпения, интереса или любопытства прочесть мою писанину до конца, не обвиняй меня в том пожалуйста: в этом твоя беда. Мою писанину надо читать с первой до последней строки придирчиво, внимательно и вдумчиво. Непреложных истин преподносить тебе я не планировал: в преподнесении их смысла мало. Они, преподнесённые Тебе в готовом виде, превращают Тебя в иждивенца. А я этого не хочу. Думай сам. Такова о Тебе моя забота.

С уважением автор книги– Панюхин Иван Федорович.

1 Снежный человек

Кокошино – это деревня в которой я родился. Деревня наша прямая, без дополнительных улиц и прогонов. Растянулась по пригорку на правом берегу речки, в которой мы летом целыми днями купались, а зимой по её берегам катались на лыжах да санках. Подворье наше третье с края, это если идти от Лубянки, а от Костышевки, так третье с конца. А речка бежит за нашим огородом. Жил я в своей деревне и не знал ни горьких обид, ни серьёзных забот. Знал только хорошо маму да бабушку, которая жила в другой деревне – в Мякошино. Мякошино недалеко от Кокошино – в двух километрах, влево на выходе к Костышевке.

К бабушке я часто бегал – когда на меня сердилась мама. А когда на меня сердилась бабушка, я убегал к маме. И, конечно, у меня были друзья. Этих было полно. Как жить да скучать, я не знал. С друзьями мы исходили, облазили все поля, леса, овраги и скотные дворы. Часто крутились около механизаторов. Вот и случилось со мной такое, что в век не забуду.

Прислали к нам в колхоз самолёт, поля обрабатывать какой-то отравой. Ну, а мы с дружками – тут как тут: «Прокати, дядя Серёжа! Прокати пожалуйста». Вот он меня и прокатил… Дядя Серёжа, он добрый. Давайте, говорит, я вас по-очереди – сегодня одного, завтра другого. Мы жребий метнули. Моя очередь была седьмая.

В тот день я был у бабушки. Она пироги стряпала. Накормила меня и говорит: «У тебя, Вася, у куртки все пуговицы оторваны. Дай-ка пришью». – Поглядел я на часы – бежать мне пора, а то дядя Серёжа без меня улетит. Схватил шпульку с иголкой да в карман сунул. Сам, говорю, пришью. А пироги-то мне понравились. Дай, думаю, прихвачу пирог для дяди Серёжи. Прибегаю на поле, а дядя Серёжа меня ждёт. Опаздываешь, говорит. Вскарабкался я в самолёт и мы полетели. Я всё в окошко смотрел. А сердце-то во как замирает, когда от земли отрываешься. Я, конечно, об этом дяде Серёже ничего не сказал. Он смотрит на меня, посмеивается. А земля от нас всё дальше, дальше. А лес поля, овраги – как в кино. И вроде как на картинке, и живые. Красиво! Интересно!

А бабушка не зря вспомнила про пуговицы: небо-то всё в тучах. А тучи тяжёлые, плотные. Дядя Серёжа загляделся на меня, что-то, видно, хотел мне рассказать, да не успел: как врежется наш самолёт в тяжёлую снеговую тучу! Темно стало. Никакого движенья. И пропеллер остановился. А как он будет в снегу-то крутиться? Дядя Серёжа почесал затылок. «Да, – говорит, – врезались. Бери-ка, – говорит, – лопату. Выгребаться будем». – Дверку насилу открыл. Вылезли мы на тучу, огляделись – туча большущая, толстущая, длиннющая. Один хвост самолёта из неё торчит. Ничего себе, вот уж покопаешься! Тут снегу-то больше, чем на земле. Я первым делом пошёл пропеллер откапывать. Потом, думаю, крылья освободим. Копаю, а сам думаю: «А вдруг насквозь тучу проткну лопаткой… и улечу на землю без парашюта? Жутко!..» А потом думаю: «Да куда там… Туча-то толстенная». Ну и копаю себе, не оглядываюсь. А дядя Серёжа спустил трос на землю, там трактор зацепил трос и вытянул самолёт из тучи.

Когда самолёт стал отделяться от тучи, я испугался и отбежал на середину тучи. И вот не знаю, как так получилось, улетел дядя Серёжа, а меня оставил. Потом он долго летал между тучами. Меня наверное искал. То ли не запомнил, на какой туче я остался, то ли не смог сесть на тучу, чтобы меня забрать – улетел. И остался я на туче один. Ни друзей, ни дома, ни бабушки, ни мамы. Направо – тучи, налево – тучи, над головой – тучи, внизу – земля. Только земля далеко-далеко. И страшно мне стало! Сел я на снег и заплакал. Кругом тишина, аж в ушах звенит – ни собаки не лают, ни петух не кукарекает, ни даже воробей не чирикает. И чем тут займёшься? Ни дерева, ни травинки – один снег. Что у меня есть? Одна лопата и больше ничего. У Робинзона хоть ружьё было. Да здесь и стрелять-то не в кого. Чаю вскипятить – ни котелка, ни дров, ни спичек. Вспомнил я про пирог. Он у меня за пазухой был. Искрошился весь, пока я в снегу копался. А надолго ли мне его? А на что ещё мне надеяться? А куда мою тучу ветром утянет? А вдруг – на юг… Растает туча и выпаду я с дождём. Это без парашюта-то?.. Ладно, если в какую речку, в озеро или болото плюхнусь, может и жив останусь. А если на кочку, на дерево, на сухой сук наткнусь и кишки вон. Покоробило меня, холодно со страху стало. Зарылся я в снег, там ветра нет – теплее. Лежу и думаю: а вдруг меня за границу унесёт? Оттуда меня домой никак не пустят. Скажут: «шпион»! Иди вот, докажи, что я Васька из Кокошино, и ни какой не шпион. А я и языков-то других не знаю. Только и знаю по-немецки: «гутен морген». А вдруг меня утащит в Японию, а не в Германию, или ещё куда? Что тогда? А впрочем, неизвестно, останусь ли я жив, чтобы переживать об этом. Вот бабушку жалко, и маму тоже. Искать они меня будут. А где? На земле меня нет, сюда им не забраться. А дядя Серёжа?.. У него наверное бензин кончился. А тучи на месте не стоят – ему уже меня не догнать. Эх!.. Вон и солнышко за горизонт прячется. Всё!.. И опять я заплакал. Долго плакал, а утешить не кому. Так и уснул.

Утром проснулся – озяб. Давай зарядку делать. Маленько согрелся, доел пирог, думаю: «Как же мне спуститься на землю? Без парашюта – и думать не чего. А где его взять? Никто мне его не приготовил». Поглядел на тучу – не убывает ли? Нет. Всё такая же большущая и толстенная. Глянул вниз, на землю – высоко, жутко. Холодок по телу пробежал. Я потуже стянул на себе куртку: она была без пуговиц. Вспомнил про нитки с иголкой и подумал: «А куртка-то у меня болоньевая, плотная. Если постараться из неё парашют сшить можно, раз уж нитка с иголкой в кармане имеются. Только куртку надо распороть и сшить зонтиком. Эх, ножницы бы…» В кармане оказался складешок. Ура! Распорю им. А что не круглый выйдет, так мне не на базар его. Лишь бы спуститься. И стал я потрошить куртку. Верх снял, подклад оставил: всё-таки холодновато без куртки-то. Целый день кроил да шил – не успел. Темно стало. Пирог ещё утром доел – есть хочется. Не терпится: на землю охота. Плохо я спал вторую ночь. На землю погляжу – ничего не видать. Над головой появились звёзды: тучи поредели. Многие рассыпались и осели на землю в виде снегопада. Ну, думаю, как моя туча рассыплется – пропал я. Надо торопиться с парашютом. Утром, чуть рассвело – я за шитьё. К обеду сшил!

«А где верёвки взять? Стропы ведь нужны». Сел я и давай перебирать свою одежду – из чего можно верёвки свить? Штаны изрезать, рубашку, майку. Хватит ли? Да ведь пока режешь, да верёвки вьёшь да привязываешь – застынешь. А что делать? Изрезал штаны – свил. Изрезал рубашку – свил. Изрезал майку – свил. Стал верёвки связывать, увлёкся, на землю не гляжу. Солнышко пригрело – вроде не зябну. Вдруг толчок! И тучу мою надвое стало разрезать каким-то острым чёрным выступом. Я испугался, глянул на землю – горы! Побежал навстречу выступу, уцепился за него – пролетай, думаю, моя туча, я как-нибудь без парашюта спущусь. Но туча остановилась, повисела немного, разломилась и осела – прикрыла выступ и склоны горы, а я остался висеть над снежной лавиной. Прыгать – высоко, слезать – круто. Что делать? Кручу головой – направо гляжу, налево, вниз. Задел шапкой за острый камень, не успел поправить: руки-то заняты, и полетела моя шапка вниз, как подбитая ворона. Поглядел я ей вслед… И остался с голой головой. Ну, думаю, надо спешить, пока не озяб. Была не была, стал спускаться. Всем телом к скале прижимался, цеплялся и спускался. Подклад от куртки, служивший мне последней одеждой, быстро превратился в лохмотья. Эти лохмотья не только уже не грели, они мне мешали. Пришлось их сбросить. Силы мои кончались: Я ведь был голоден, мне было холодно, а до основания горы, ой, как ещё далеко! Я стал выбирать более удобный спуск, мечась по склону из стороны в сторону. И совсем вроде рядом, а спуститься не могу. И сил больше нет. Кое-как спустился до места на которое осела туча. На снегу от этой тучи ни кого кроме меня не было. Но вдруг я заметил кроме своих следов ещё чей-то человеческий след. Это меня обрадовало. Я пошёл по этому следу, а он начал петлять – туда, сюда. Что за чертовщина? Мне спускаться надо, а этот след меня с толку сбивает. Присесть бы, отдохнуть, да голому на снегу сидеть не с руки. Нагнулся я, упёрся руками в коленки: кончилась сила. Голову совсем опустил, чуть не до самого снега. Вдруг!.. Кто-то быстро накрыл меня холодным мешком. Чьи-то сильные руки меня в этот мешок втиснули, опрокинули и куда-то потащили. Сопротивляться у меня уже не было никаких сил. Да и не знал я, надо ли сопротивляться? Вначале я дрожал от холода, а может быть и от страха. Но вот меня притащили куда-то в тепло и осторожно положили, не развязывая мешок. Я потихоньку согрелся и уснул. Сколько спал – не знаю. Наверное очень долго, потому что когда засыпал было тихо, а когда проснулся, услышал множество человеческих голосов. И я уже был не в мешке, а лежал на соломе. От человеческих голосов я был отгорожен какой-то решёткой. Когда люди увидели, что я проснулся, ещё больше загомонили. Я видимо всё-таки простыл: в голове стоял страшный шум, она была тяжёлой. Силы ко мне почти не вернулись. Сквозь шум в ушах я не мог уловить, о чём говорят люди. Один только вопрос радостно дошёл до моего слуха: «А чем его кормить?»

Немного погодя я увидел как мне просунули сквозь решётку кусок сырого мяса. Сырое мясо я никогда не ел. Но есть хотелось страшно. И я подумал: путешественники в бедственных условиях едят сырое мясо. Наверное поэтому мне его и подали. А может быть здесь принято есть сырое мясо? Ведь я не знал, куда я попал. Взял я мясо и стал кусать. Люди оживились. Я не слушал о чём они говорят, только попросил соли. Соли мне насыпали прямо на пол, рядом с соломой. Сырое мясо своё дело сделало – ко мне стали возвращаться силы. Я решил встать, чтобы узнать где нахожусь. Огляделся и понял – в клетке. А рядом много таких же клеток с хищниками – медведями, тиграми, львами, волками… Выходит я в зоопарке! Почему?! Разве я зверь? Тем более, хищный? Я бросился к решётке, чтобы заявить свой протест: «Я – Васька! Из Кокошино! Выпустите меня!» Я сотрясал решётку громко доказывая: «Человек я! Человек! Я Васька из Кокошино!» Но люди меня не слушали, а что-то решали своё. Мало силы вернулось ко мне, не смог я доказать, что я не зверь, лёг снова на солому, отвернулся и долго плакал. Когда слёзы унялись я стал думать: «Куда я попал? Может быть меня унесло за границу, где по-русски не понимают? Как же можно спутать человека со зверем? Может быть это такая нехорошая шутка? А может это просто сон? Долго я лежал и думал, пока снова не заснул. Всё-таки я был, видимо, нездоров, потому что проснулся только на другой день. Моя клетка оказалась уже на другом месте – рядом с обезьянами. Перед клеткой было очень много людей и все смотрели на меня. И один человек громко объяснял: «Вот перед вами снежный человек. Зовут его – Васька из Кокошино. Недавно пойман в горах охотником и любезно доставлен сюда, для всеобщего обозрения. Редчайшее из редчайших явлений! Единственный в мире экспонат!»

Мой измученный недоумённый вид мог только подтверждать сказанное. Все охотно верили говорившему и со вниманием меня разглядывали. Мне это не нравилось. Очень не нравилось! Во мне закипало негодование. Я был готов броситься тигром на рассказчика. Люди, заметив во мне проявление дикого характера, стали отходить подальше от клетки.

«Прекратите издевательство! – закричал я на весь зоопарк. – Человек я! Человек!» – «Правильно. Я и говорю: снежный человек», – как бы оправдываясь ответил мне говоривший.

Тут подошёл мальчик, дёрнул говорившего за рукав и спросил: «Дяденька, а снежные человеки все по-русски говорят?»

«Дяденька» пожал плечами. Среди людей поднялся шум. «Дяденьку» схватили и начали трясти: стали требовать, чтобы меня выпустили из клетки. Подошёл к клетке старичок и спросил меня: «Ты кто?» А я говорю: «Я – Васька из Кокошино». – «Ну вот, – старичок говорит, – всё ясно».

Старичку-то всё ясно, а вот мне ни чего не ясно. Меня, конечно, тут же выпустили. А как я без штанов да без рубашки, без куртки да без денег к бабушке буду добираться?!

Люди стали расходиться, а старичок, который меня спрашивал, подошёл ко мне, потрепал за волосы и опять спросил: «Васька, а как ты в горы-то попал из Кокошино?» А я говорю: «Я есть хочу». Старичок спохватился, взял меня за руку и повёл за собой. А мне интересно поглядеть на зверей да на птиц: я ведь в зоопарке не бывал ещё никогда. Старичок меня за руку тянет, а я на клетки глаза таращу, отстаю от него. «Ты, – говорит, – что не торопишься?» – А я говорю: «Силы нет». Подвёл меня старичок к киоску. Тут, на территории зоопарка киоск работает, зрителям всякую чертовщину продают, чтобы они зверей подкармливали – семена всякие для птиц, крупу, червей для рыб…, ну и всякую всячину. Тут и крендели оказались. Купил старичок кренделей и сунул мне в руки. А я говорю: «Айда, на слона поглядим». Он согласился. Потом мы на верблюдов, на жирафа поглядели, на белого медведя, на тюленей, на моржа. Старичок глянул на меня: «Васька, а ведь на тебя самого интересно смотреть. Ты в одних трусах и в зимних ботинках».

А и вправду… Это у нас в октябре зимой попахивает, а тут – лето летнее. Мне и в одних трусах жарко. Оно бы ладно, что в одних трусах, а вот зимние ботинки на мне, пожалуй, не менее интересны, чем клыки у моржа. «Ладно, – говорю, – пойдём из зоопарка». Старичок повёл меня к себе домой.

Я не знаю, разглядывали меня прохожие на улице или нет – мне было не до них. Я сам заглядывался на большие дома и на их разнообразие. Я же в городе не бывал и ничего такого не видал. Пришли мы к одному большому дому, вошли в подъезд и к какой-то дверце подошли. Старичок кнопку нажал, дверца отодвинулась и мы юркнули в маленькую кабинку. Дверца за нами закрылась сама. Старичок снова нажал какую-то кнопку и нас потянуло вверх. Потом кабинка остановилась, дверца сама собой открылась и мы вышли на площадку этажа. На стенке крупными буквами написано: «9-й этаж». Вошли в квартиру. Я растерялся. Я растерялся: совсем всё не так как у нас или у бабушки. Старичок завёл меня в маленькую комнатку, набрал в ванну воды, говорит: «Залезай». Ну, я – с удовольствием. Долго я булькался, купался. Старичок ко мне не заходил. Я уж подумал, что он про меня забыл. Всё же дождался. Подал он мне полотенце и бельё – другие трусы, майку, рубашку, штаны, носки и комнатные тапки. Бельё всё новенькое. Видно, пока я купался, сходил в магазин и купил. А вот тапки подал видно свои – большие и не новые. Потом мы сели за стол, ели суп, ещё что-то – я даже объяснить не могу. Вкусно очень. Вроде рыбой пахло. А потом он поставил на стол яблоки, груши, виноград, персики. У меня аж глаза разбежались. Я сначала съел грушу, потом взял персик. Съел его, а косточку сунул в рот и хотел раскусить. Старичок посмотрел на меня, покачал головой: «Вот теперь я верю, что ты Васька из Кокошино. Эту косточку молотком не сразу разобьёшь, а ты раскусить хочешь». А я действительно чуть зубы не сломал, но так и не раскусил. Положил косточку в карман. Виноград я есть не торопился: я его едал. А вот персики – это я с удовольствием. Старичок ко мне подсел и стал расспрашивать, как я из Кокошино на Кавказ попал? Ну я… всё по порядку… Старичок слушал, всё ужимал губы и качал головой. Вроде бы со мной соглашался, но похоже, верил не совсем.

«Ну, и где оно, это твоё Кокошино?» – спросил он меня. «Как, – говорю, – где? У нас. Там. Рядом с Мякошиным». Старичок рассмеялся. «А где это там? В какой области или республике?» А я и не знаю. «В советской, – говорю, – республике». – «А какой, – спрашивает, – полный-то адрес?» А я говорю: «Писем я ни кому ни разу не писал, адреса не знаю». – «Ну, а какие около вашего Кокошино есть города?» – «А я в города не ездил и пешком не ходил». – «Ну, а в гости к вам из города кто-нибудь приезжает?» Я пожал плечами и покачал головой. «А может быть родные в городе живут?» – продолжал допытываться старичок. Я отрицательно замотал головой. Старичок встал и прошёлся по комнате. «Что ты, – говорит, – Васька русский и живёшь в советской республике, в деревне Кокошино, это уже половина твоего адреса. А как же нам восстановить другую половину?» Походил, походил по комнате и говорит: «Ладно, собирайся». И сдал меня в милицию. Дуралей я! Надо было съесть все груши и персики. Я и не подумал, что он так быстро отведёт меня в милицию. Потом, всю дорогу до родного дома, я всё жалел об этом и думал: почему он меня сдал в милицию? Видно не поверил в моё путешествие. Наверное посчитал меня проходимцем.

В милиции со мной мало разговаривали: наверное старичок обо мне всё рассказал. Только милиционер ещё раз спросил, где моя деревня Кокошино? Какие ещё рядом деревни есть? Потом полистал какую-то толстую книгу, заполнил какие-то бумаги и спросил: «Ну, на чём домой поедем?» – «Как, – говорю, – на чём? На попутной». Я думал милиционер не умеет улыбаться, а он улыбнулся. «На попутке, – говорит, – это очень долго». – «А поезда и пароходы, – говорю, – к нам не ходят». – «Можно, – говорит, – на самолёте». – «Нет, – говорю, – на самолёте я уже накатался». – «Так ведь не на колхозном, а на пассажирском, на большом. Он выше туч летает». – «Ого, – говорю, – выше туч… А ну как если он крылом о небо царапнет? Отломится крыло, а на одном-то крыле далеко не улетишь». – «Весёлый, – говорит, – ты мужик, Васька». Потрепал меня за волосы и повёл на вокзал. Ну, дальше не интересно. Ехали на поезде, потом на автобусе и на попутной. В общем, домой меня доставили в целости и сохранности. Мама расписалась в какой-то бумажке, милиционер уехал и вот я дома. А мама оттрепала меня за уши, отколотила своими мягкими кулаками, не больно ни сколько, обняла меня, прижала к своей тёплой груди и заплакала.

«Ну, – говорю, – кабы эти твои слёзы я видел там на туче, мне бы куда было теплей». А она ещё пуще заплакала. Плачет, смеётся, за волосы меня треплет и приговаривает: «Глупый ты мой». Тут я совсем ничего не понял: и плачет, и смеётся. «К бабушке, – говорю, – пойду. Я о бабушке соскучился». Вырвался из маминых объятий и побежал к бабушке. А бабушка, как меня увидела, так и присела на стул… и повалилась. Наверное в обморок хотела упасть да я подбежал, схватил её, говорю: «Бабушка, ты что? Это же я, Васька! Вот я, приехал». А она как-то тяжко встала, обняла меня, потом отпустила, схватила за уши и давай трепать. Потом снова обняла. Мне показалось, что она хотела меня поднять, взять на руки, заплакала, завсхлипывала, запричитала: «Миленький ты мой! Васенька! Жив! Жив! Жив!»

А тут и мама к бабушке пришла. Она на работу не пошла по случаю моего возвращения. Обняли меня обе враз, целуют, плачут. «Ну что вы, – говорю, – обливаете меня слезами? Надо радоваться, а вы плачете».

Кто знает сколько бы ещё они меня мусолили, если бы не ввалились в бабушкину избу мои дружки. Загалдели, вцепились в меня, как в мешок с подарками: «Васька! Васька!» – Я думал куртку на мне порвут. Я забыл сказать: куртка на мне была новенькая, лучше той, которую я изрезал на парашют. Правда немного великовата. «На вырост», – сказал милиционер, когда на меня её одевал. А вот шапку он мне дал – так себе, можно сказать, дрянь. Дружки даже засмеялись над ней: «Ну и малахай!» В общем, потащили дружки меня на улицу и стали расспрашивать: Что случилось? Как было? Что видел? Вопросов была тьма. Я им всё рассказал. Не по порядку только получилось.

Наша очередь по жребию кататься на самолёте была длинной. Мякошинские дружки не все в ней участвовали, но и те, которые не успели покататься на самолёте от своей очереди отказались. «Да-а-а, – говорили они, – оно, конечно, не плохо бы на туче покататься, но страшно».

И тут я вспомнил про дядю Серёжу. «А пойдёмте, – говорю, – к нему!» А ребята присмирели, молчат. «Вы чего?» – спрашиваю. Опять молчат. Тут я пристал к Мишке Олашкину: «А ну, рассказывай, где дядя Серёжа? Что с ним?» А Мишка глаза опустил, потоптался, губы свои помусолил и стал неохотно рассказывать. Слово, другое скажет, потопчется и дальше: «Ну, понимаешь? Когда он тебя потерял, без тебя прилетел, пришёл в правление, рассказал, в милицию позвонил… Председатель его здорово ругал, кричал на него. Тебя, говорит, в тюрьму мало посадить! Что ты наделал?! А дядя Серёжа сам не свой. Хмурый, как туча. Ну, мне, говорит, всё равно, что в тюрьму, что на тот свет. Сел в самолёт и улетел. Куда улетел, ни кто не знает».

Глянул я на ребят – все стоят понурые. И страшный страх охватил меня и стыд: вот чем кончилась моя история. Накатался Васька на самолёте. Жалко. Ох как жалко дядю Серёжу!

Вернулся я к бабушке, позвал маму домой. Плохое было у меня настроение. Всю дорогу шёл, молчал. А мама весёлая. Идёт, со всеми здоровается. Как будто сто лет не виделась. Пришли домой, мама спрашивает: «Ты что не весёлый?» – «Дядю Серёжу, – говорю, – жалко». Мама тоже нахмурилась. «Да, – говорит, – из-за тебя всё это». А я и сам знаю, что из-за меня. Гулять я больше не пошёл. Мама тряпки какие-то стала перебирать. То с рубашкой, то со штанами ко мне подойдёт: «Ну-ка померяй. Большой ты у меня становишься». А мне на всё наплевать, дядя Серёжа из головы не выходит. Вот уже и стемнело. Мама ужин стала готовить. На улице стукнула калитка и кто-то тяжело протопал по двору. Мы уставились на дверь. Вошёл дядя Серёжа и уставился на меня, вроде как глазам своим не веря. Мы растерялись. Верить или не верить? Да может ли такое случиться? Потом я как брошусь к нему! Прямо в его сильные руки попал. Подкинул он меня к потолку, поймал и крепко-крепко к себе прижал. Ох, думаю, и сильный ты, дядя Серёжа! Обвил я руками его шею, щеками трусь о его лицо. А он не бритый, колется. А мне так охота было расцеловать его!

Мама глядела-глядела на нас, а потом вдруг заплакала, встала перед дядей Серёжей на колени и вроде как ищет что бы такое у дяди Серёжи поцеловать – то ли сапоги, то ли коленки. По щекам слёзы ручьём, что-то хочет сказать, а не получается. Отпустил меня дядя Серёжа, приподнял за плечи маму: «Ну хватит, хватит, – говорит. – Слава богу, всё хорошо закончилось. Ставь-ка, хозяйка, самовар. Я гостинцев привёз. Мама вдруг заулыбалась, заутиралась, заметалась по избе, как напуганная, не зная в который угол сунуться, приговаривая: «Я сейчас, я сейчас, я сейчас…» Дядя Серёжа подхватил оставленную у порога сумку и стал доставать из неё яблоки, груши, персики, виноград. «Это тебе, Вася, друзья прислали». – «Какие, – говорю, – друзья?» – «Как какие? Твои, новые». – «А ты, – спрашиваю, – где, дядя Серёжа, был?» – «А вот сейчас чаю попьём, я всё и расскажу».

Мама раскрыла русскую печь, и сразу по избе разошёлся крепкий запах тушёного мяса, каким у нас обычно в праздники пахнет. Так слюнки и потекли. День-то был такой, что и поесть толком некогда было. А тут вдруг – праздничный запах. Наставила мама на стол всякой всячины и виновато уставилась на дядю Серёжу: «Бутылочку бы надо – не ждала, не гадала». А дядя Серёжа улыбнулся: «Не печалься, хозяюшка, не это главное».

Помыли мы руки и сели за стол. Дядя Серёжа ел с аппетитом, да и я уплетал за обе щеки. А мама почему-то ела мало, всё смотрела на нас да подставляла, что повкусней, приговаривая: «Ешьте, ешьте, милые, ешьте, дорогие».

Поели мы, поблагодарили маму и дядя Серёжа стал рассказывать. «Ну так вот… Не терял я тебя, Вася. Я боялся, что ты сам потеряешься». – «А что же, – говорю, – ты сразу не забрал меня с тучи?» – «А трактористу нельзя было ждать, когда ты в кабину самолёта залезешь. Туча-то двигается, а трактор за ней не поспевает. Я сам еле успел в кабину вскочить». – «А я думал ты тучу не запомнил». – «Запомнил, Вася». – «А что же вокруг тучи летал-летал, а меня не нашёл?» – «А вот что. Когда трос от трактора отцепили, я второпях его не прибрал, заторопился тебя догонять. Хочу подлететь к твоей туче, а трос за другие тучи цепляется, не пускает. Я уж со всех сторон пытался подлететь, потом пониже спустился трос возьми да за дерево зацепись! Самолёт чуть носом в землю не врезался. Хорошо, что сук у дерева не выдержал – обломился. А то бы не увиделись мы с тобой больше никогда». – «А потом?» – «А потом бензин кончился. Я на заправку полетел, а заправщика на месте нет. Пока его искал темнеть стало. Ну, я в правление пошёл, рассказал всё. А потом в милицию, на всякий случай, позвонил». – «Ну, а дальше что? Как ты меня искал? Откуда знал где меня искать?» – «А это просто, Вася. На самолёте есть приборы, которые определяют высоту и направление. Я запомнил, на какой высоте была твоя туча и в каком направлении она двигалась. Надо было только догнать». – «И что же ты долго меня догонял?» – «А не рисковал я, Вася, тебя по ночам догонять, чтобы снова в тучу не воткнуться. Ты же ночью и днём двигался, а я только днями. Ну вот, подлетаю я позавчера к той скале, где твоя туча остановилась. Ну, думаю, разбился ты. Сердце так и забилось. Никогда не знал где у меня сердце, а позавчера… почувствовал. Вот оно где, оказывается. Облетел скалу, нашёл пологий склон, приземлился. Подошёл к скале – шапка твоя валяется. Ну тут я и стал тебя искать. Вижу из снега что-то чёрное торчит, тряпка какая-то. Ещё пуще сердце забилось. Потянул – не пойму, что за тряпка? Вроде от твоей куртки, а по выкройке, что-то не то. Пригляделся – из лоскутьев сшито. Что же, думаю, это такое? Покопался в снегу – верёвки из тряпок свитые. Тут я догадался, что ты парашют сочинял, да видно не успел. Где же ты сам? Жив ли? Пошёл вправо, вижу – следы. Твои следы, маленькие. Пошёл по этим следам. А там другой след рядом появился. Ну, думаю, кто-то тебя подобрал значит. Надо тебя искать в городе, что поблизости. А где в городе искать? Конечно в милиции. Милиция всё знает. Ну я сразу туда… Не подбирали, спрашиваю, в горах мальчика? Нет, говорят, не подбирали. А может кто-нибудь к вам мальчика приводил? А какой он, спрашивают? Как зовут? Васей, говорю. Посмотрел на меня милиционер, подумал, снова спрашивает: а это, случаем, не Васька из Кокошино? Точно, говорю, он! Так его вчера домой отправили. Сопровождающий ещё не вернулся. А кто, спрашиваю, его к вам привёл? Да старичок какой-то. А могу ли я его увидеть? Мы же всё записываем – кто кого приводит, кто кого уводит. И дал мне адрес старичка. Зовут его – Тимофей Прокопыч. Симпатичный такой, добрый старичок. Это он тебе гостинцы прислал. Ты его не забудь отблагодарить. Хоть письмо ему напиши. Вот его адрес. Он мне рассказал, как тебя в зоопарке нашёл. А вот как ты в зоопарк попал, ты мне сам расскажешь».

Рассказал я, как в зоопарк попал. Дядя Серёжа долго смеялся, приговаривая: «Ну надо же…»

«А что такое снежный человек? – спрашиваю. – Почему меня за него приняли?» Дядя Серёжа пожал плечами и, немного подумав, сказал: «Снежный человек, Вася, это человеческая фантазия, рождённая страхом. Под воздействием страха какие только образы не возникают в воображении человека, не владеющего элементарной логикой. Сатана, леший, кикимора, баба-яга, чёрт, дьявол, змей, дракон… А кто-то придумал снежного человека. Ищут его, ищут. Многим так хочется его найти. А откуда ему взяться? С неба, что ли? Ну, вот ты с небес и сошёл…, и попал в зоопарк. Человек всю жизнь чего-нибудь боится. А то, чего он боится, всегда представляется в виде какого-то чуда, точнее даже чудища, похожего на человека. Страх, связанный с холодным снегом, породил в человеческом воображении образ человека, живущего в снегу или в заснеженных горах. Ну вот леший – это лесной житель, лесное чудо, кикимора – чудище болотное, а снежный человек – житель заснеженных гор. Никто его никогда не видел. Какой он – снежный человек? Никто не знает. А всем на это чудо посмотреть хочется. Вот тебя кто-то за снежного человека и принял, в зоопарк и принёс». – «А на самом деле, – спрашиваю, – снежных человеков не бывает?» – «Нет, конечно. Если бы они были, люди бы их видели. Ну, не все видели бы, а кто-нибудь, случайно, всё равно увидел бы. И увидели бы многие. И знали бы точно, какой он, снежный человек».

Дядя Серёжа похлопал меня по плечу и добавил: «Такого не может быть, чтобы за много тысяч лет никто из людей, из охотников или путешественников, не встретился случайно со снежным человеком…, ни с живым, ни с мёртвым. Хоть бы кости кто-нибудь нашёл. Нет…» – «А чем он питается?» – задал я дяде Серёже глупый вопрос. «Снегом, наверное, – потрепал меня за волосы улыбаясь дядя Серёжа. – Люди со страху не успели подумать об этом, не придумали для него пищу». – «А мне, – говорю, – сырое мясо подсунули. Без соли…» И уж тут дядя Серёжа рассмеялся особенно громко. «Без соли, говоришь?!» Он взял меня под мышки, подбросил под самый потолок, поймал, поставил на ноги и пошёл к порогу, сказав на прощанье: «Ну, спокойной ночи, снежный человек».