Текст книги "Я – Васька из Кокошино"

Автор книги: Иван Панюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

«Ну, а что же дальше?» – спросил я дядю Серёжу. «Да ничего, Васька. Одевай лыжи да пошли». – «А эти на нас сзади не набросятся?» – «Нет. Им теперь мяса надолго хватит. Жри – не хочу, как говорится».

Вонючий факел догорал, но я его не бросил, для страховки. Мы одели лыжи и спокойно двинулись в сторону деревни. Я часто оглядывался, но волки за нами больше не шли. Когда мы миновали речку и стали подниматься в горку к деревне, дядя Серёжа сказал: «А знаешь, Васька, кто виноват, что на нас волки напали?» – «Кто?» – «Заяц». – «Как так?» – «А вот так. Проткнул я его палкой-то, кровь из него пустил. Запах её по ветру пошёл, да как раз в сторону волков. А они не то, чтобы очень кровожадные, а просто нынче очень голодные. Зимой с ними часто такое случается. А ты знаешь, что значит, когда голодному волку в нос запах крови ударит?» – «Представляю, – говорю, – дядя Серёжа». – «Как это ты представляешь?» – «Так ведь я тоже голодный». Дядя Серёжа рассмеялся: «Вот ведь какое совпадение. Что ж ты там этого мне не сказал? Я бы вторую-то половину волка тебе отдал». – «Вот ты какой, – говорю, – дядя Серёжа. Волков кормишь зайчатиной, а меня хочешь накормить волчатиной».– « Злопамятный ты, Васька, – пошутил дядя Серёжа. – А как мы сейчас оправдываться будем перед тётей Таей? Она ведь нас уж заждалась небось. Вот мы такие сейчас придём, рваные да покусанные, напугаем её. А её сейчас пугать да расстраивать нельзя – она в положении». – В гору мы шли держа лыжи и палки в руках. Шли рядом, а не друг за дружкой. Хоть и было уже темно, как ночью, но дядю Серёжу, рваного и потрёпанного, разглядеть было нетрудно. И я представил, как испугается его вида тётя Тая, как заахает да заохает, засуетится. Ну конечно надо что-то придумать. А что?..

«А ты, дядя Серёжа, – спрашиваю, обманывал когда-нибудь тётю Таю?» – «Нет. Если только в шутку. А по-серьёзному, я даже и не умею». – «Ну и как мы её обманем?» – «Надо что-то придумать».

До деревни осталось с полкилометра. Уже были видны светлые пятна окон на фоне тёмных силуэтов изб. Нам надо было придумать какую-то версию, не вызывающую ни подозрений, ни сомнений. Иначе тётя Тая не уснёт, пока от нас правды не добьётся. А я в жизни никогда никого не обманывал и делать этого не умею, потому придумать ничего не мог и бесцельно, наверное сердясь за это на себя, спросил: «Дядя Серёжа, а для чего на свете существует неправда? Она ведь не вечная. Всё равно, рано или поздно, будет разоблачена. Все это знают и всё равно её выдумывают».

Дядя Серёжа ответил не сразу. Некоторое время он шёл и думал, а для ответа остановился. – «Вся жизнь, Васька, состоит из лжи и правды. Во всякой неправде есть элемент правды, как и в правде может присутствовать неправда. И наша задача – весь свой век сортировать эти элементы смысла, раскладывать по полочкам. И тот, кто меньше ошибается, тому легче живётся, а кто постоянно ошибается, тот постоянно ходит жизнью покусанный. Как я вот… сегодня». – Дядя Серёжа осторожно приподнял левое плечо, потом опустил и пошёл, слегка припадая на правую ногу. «Не соврать ведь нам, дядя Серёжа, – сказал я. – Куда ты свои раны-то денешь?» – «А мы зайдём сначала к врачу. Пусть посмотрит, что за раны. Может заклеить их можно как-то». – «Но ведь тебе больно». – «Ничего, Васька, терпимо. Главное, чтоб она сегодня не заметила, а потом, постепенно, сами разоблачимся. Тогда уж она не расстроится, а только удивится».

Мы так и сделали – зашли к врачу. А врач – та самая женщина, которая меня лечила – промыла раны, чем-то смазала и заклеила пластырем. Ну конечно спросила, как и что случилось? Раны были неглубокие – всё-таки сквозь ватник кусали волки. И тем не менее от услышанного врач пришла в ужас. Собственно ужас её был вызван даже самим видом дяди Серёжи, представшим перед ней в рваных ватных брюках и рваной фуфайке с одним рукавом. Да он ещё и топор окровавленный у порога положил. Она не торопилась отпускать дядю Серёжу, расспрашивая – не тошнит ли, не кружится ли голова? Не чувствует ли слабости в теле и непривычной дрожи? И ещё что-то. И долго наблюдала за ранами – не увеличивается ли вокруг них покраснение, не появляется ли опухоль. Но, слава богу, всё обошлось без осложнений. Наконец мы пришли домой. Дядя Серёжа велел мне зайти в избу первым, весело обнять тётю Таю и похвастаться, как много мы сделали, чтобы отвлечь её внимание. А он тем временем успел потихоньку сбросить с себя всю ватную рвань и спрятать свои раны под домашней одеждой. Вроде всё получилось и мы переглянулись, радуясь нашей удаче. Но тётя Тая всё же долго приставала к нам с расспросами, почему мы так сильно задержались? Дядя Серёжа доказывал ей, что мы заходили к Сергею Семёнычу, выясняли кое-какие вопросы насчёт поваленного леса. Но тётя Тая не верила, потому, что к Сергею Семёнычу нам было не по пути. Тогда дядя Серёжа сказал: «Завтра я тебе устрою очную ставку с Сергеем Семёнычем. А сейчас давай спать, устали мы с Васькой». – «Спать?» – удивилась тётя Тая.

Декабрьская ночь длинная, но это не значит, что её всю надо спать. Именно потому и удивилась тётя Тая, а потому, плотно накормив нас ужином, уселась рядом с дядей Серёжей, обняла его и ласково зашептала ему в ухо: «А ведь я тебе всё равно не верю. Ну что тебе… жалко рассказать всю правду сразу?»

Дядя Серёжа поморщился от боли, снял её руку с левого плеча и сказал: «Ты извини, тут у меня чирей выскочил. Давай в другой раз пообнимаемся». – «Чирей? Откуда у тебя чирей? Утром ты об этом ничего не говорил. Ну-ка покажи, мы его сейчас… в два счёта…» Тётя Тая потянулась к пуговицам рубашки, чтобы расстегнуть, но дядя Серёжа отстранил её руки и сказал: «Я пошутил. Ничего там нет». Тётя Тая села напротив него и уставилась изучающим взглядом. «Ты какой-то сегодня не такой». – «Может быть и не такой, но и не такой-сякой, – сказал дядя Серёжа, взял тётю Таю за плечи, прислонил свой лоб к её лбу, покрутил головой, встал, подошёл к кровати и стал её расправлять. – В самом деле, Тая, мы очень устали. Топорами целый день махали, да и убродно в лесу. Утро вечера мудренее».

Я разделся и забрался на печку. Дядя Серёжа устроился на постели. Тётя Тая унялась и несчастный день закончился. Зато утром, задолго до рассвета, кто-то постучался в ворота. Тётя Тая на кровати мостилась с края, потому встала первой и вышла узнать, кто там пожаловал в такую рань? Дядя Серёжа тоже встал и сразу пошёл к умывальнику, щупая на ходу заклеенные раны. Я свесил голову с печи, ожидая с кем тётя Тая в избу зайдёт. В дверь вошёл Сергей Семёныч, а за ним – врач, ну и тётя Тая, конечно. Дядя Серёжа, только и успев три раза щёлкнуть соском умывальника, оглянулся на вошедших и спросил: «Что случилось, Сергей Семёныч?» – «Доброго вам утра! – поздоровался Сергей Семёныч. – Я тоже хотел бы знать, что с вами вчера приключилось?» А врач, не поздоровавшись, сразу пошла к дяде Серёже, спрашивая на ходу: «Как ночь спали?» И сразу стала щупать его раны.

Тётя Тая недоумённо крутила головой, как бы молча спрашивая и вошедших, и дядю Серёжу, и меня – Что здесь происходит? Потом она рывком подскочила к дяде Серёже и стала внимательно всматриваться туда же, куда и врач. На лице её вдруг отразился испуг. «Что? Что случилось?! – воскликнула она. – Что вы вчера от меня утаили? Я знала, я чувствовала, что с вами что-то случилось, а вы утаили… Ну хоть сейчас-то скажите!» Дядя Серёжа прижал тётю Таю к груди, приподнял слегка над полом и трижды крутнулся на месте. «Не волнуйся, милая, не расстраивайся, успокойся! Что случилось, то случилось. Всё благополучно обошлось. Никому ни о чём не жалуемся, ни от кого ничего не просим. Слава Богу!» Он отпустил тётю Таю, вскинул руки вверх и ещё раз выкрикнул, словно и вправду выражая Богу благодарность: «Слава Богу! И вам спасибо, Агния Степановна». Подойдя к Сергею Семёнычу он поздоровался с ним за руку и сказал: «Сергей Семёныч, а давайте сегодня устроим праздник. Мы с Васькой сегодня именинники. Нет, не именинники, а как это назвать? Нам Бог дополнительную жизнь подарил, разрешил ещё пожить на этом свете. Чёрт знает, как это всё называется. Васька, иди сюда, – позвал он меня. – У меня радости сегодня – до потолка. Помнишь, как мы с тобой из-под земли вылезли? Сегодня у меня ещё больше радости, чем тогда».

Дядя Серёжа снова стал ласково трепать тётю Таю. «Жить будем! Жить будем!» – Серёженька, милый, ну расскажи пожалуйста, что вчера произошло?» – «Расскажу! Всё расскажу! Пусть все знают! Мне не стыдно. Нам с Васькой не стыдно. Сергей Семёныч, запрягайте сани-розвальни. Волков будем грузить. Сколько их там, Васька?» – «Шесть штук, – говорю. – Нет, пять с половиной. Одного-то ты разрубил и половину оставшимся волкам бросил». – «Волки… волки…» – бессмысленно запричитала тётя Тая и повисла на шее у дяди Серёжи. «И сколько их было?» – спросил Сергей Семёныч. «Девять», – ответил я за дядю Серёжу.

Сергей Семёныч не мог спокойно стоять на месте. По давней своей привычке он переминался с ноги на ногу, словно собирался куда-то уйти. Особенно это проявлялось в минуты волнения, и вот сейчас было понятно, что он сильно взволнован.

«А где это было? Где они вас настигли?» – «На спуске от леса. Почти у речки». Сергей Семёныч ударил рукавицей по левой ладони и крякнул. «Кхе! Пожалуй я так и сделаю. Сейчас кого-нибудь пошлю, чтобы привезли волков. А насчёт праздника… Вы что, Сергей Савельич, и вправду хотите пир на весь мир?» Дядя Серёжа улыбнулся, приобняв правой рукой тётю Таю. «Пир на весь мир в наше время возможен только в кино. Нынче бутылку днём с огнём не найдёшь. Да и слава мне не нужна. Не терплю я хвальбишество. А так… празднично день провести в хорошей компании я бы не против. Вот сколько есть нас здесь сейчас, мне бы и хватило». – «А если на два-три человека побольше будет?» – «Ну, лишь бы в избе места хватило». – «Ясно, – сказал Сергей Семёныч. – Летом бы нам никто не позволил такую роскошь, а сейчас… Так и быть, составлю вам компанию. Вот так сделаем…»

Сергей Семёныч окинул взглядом дядю Серёжу и тётю Таю, и засмеялся: «В таком виде вас женить можно, а вот в качестве героев как-то не смотритесь. Вы хоть оденьтесь по-человечески. Хватит перед нами в трусах-то танцевать». – «Мне кажется, страшного ничего нет в ваших ранах, – сказала Агния Степановна дяде Серёже. – Не торопитесь пластырь снимать, ну и не бередите, по возможности. В бане их не мочите. Я вам больше не нужна. Пойду уж». – «Нет-нет, – сказал дядя Серёжа, одеваясь. – Мы с вами ещё не договорились. Вы ведь первый наш свидетель. Вам за моим столом одно почётное место положено. Сейчас всё спланируем и, надеюсь, вы поддержите наш праздник». – «Ну что вы, Сергей Савельич? Я своё дело делаю. Это моя обязанность. Да мало ли ещё кому понадоблюсь». Агния Степановна повернулась к Сергею Семёнычу и пожаловалась: «Сазыкин Пётр Константиныч второй месяц мается с радикулитом, а я ни чем ему помочь не могу. Все известные мне средства на нём испытала, а улучшений нет». – « И тем не менее Петра Константиныча, Агния Степановна, на ноги поставить надо». – «Да я понимаю, что это моя задача. Но как?» Сергей Семёныч снял шапку, почесал затылок, снова одел шапку и спросил: «А что такое радикулит, Агния Степановна?» – «Радикулит – это ущемление нервных усиков смещёнными позвонками». – «Не совсем так, Агния Степановна. Радикулит, это результат смещения позвонков. Вернее то, что происходит в результате смещения позвонков. А позвонки, они круглые. А окружность имеет триста шестьдесят градусов, а вернее – триста шестьдесят сторон. А это значит, у радикулита триста шестьдесят разновидностей. В какую сторону сместится позвонок? На что воздействует смещение? Искать надо. А в году триста шестьдесят дней и пять выходных. Когда-нибудь найдёте. Главное – надеяться и стараться». – «Так ведь я, Сергей Семёныч, стараюсь». – «Да пошутил я, Агния Степановна. Мы все ваши заботы прекрасно видим и знаем, и благодарности своей от вас не прячем. Вот и Сергей Савельич своим приглашением хочет выразить вам свою признательность».

В разговор вклинился дядя Серёжа: «Агния Степановна, дорогая, мне не просто хочется вас отблагодарить за ваши добрые дела и заботы, мне хочется радостью своей поделиться с вами. Неужели вы будете равнодушны к моей радости?» – «Ох уж, Сергей Савельич! Ну, я не знаю… Вы так… – Агния Степановна пожестикулировала руками около своей головы, пытаясь выразить какую-то мысль, но, видимо, так и не сумев подобрать слова. – Ладно уж, уговорили».

«Ну вот и хорошо», – сказал дядя Серёжа. «Давайте так сделаем, – сказал Сергей Семёныч. – Отпразднуем эту радость в моей избе, а в вашей, Сергей Савельич, уже новой, когда вы её построите, будем праздновать новоселье. Я надеюсь, что его нам ждать долго не придётся. А сейчас вот о чём давайте подумаем». Сергей Семёныч стал что-то подсчитывать на пальцах. «Что вы считаете?» – поинтересовался дядя Серёжа. «На какой контингент стряпню готовить?» Дядя Серёжа пожал плечами. «В общем, вы, Таисия Ильинична, с моей Анной Ивановной сообразите что-нибудь к обеду, человек на пятнадцать-двадцать».

А я и не знал, что тётя Тая по отчеству Ильинична. Моя мама тоже – Ильинична. Выходит, они как бы сёстры, подумал я.

«Мало ли кто зайдёт поинтересоваться или поздравить, – продолжал Сергей Семёныч, – не обнищаем небось. Одевайтесь и идите к нам. Советуйтесь с Анной Ивановной, соображайте, стряпайте. Продукты – какие у вас найдутся, какие у нас, считаться не будем. Вот насчёт бодрящего… Это проблемнейшая проблема. В магазине ни водки, ни красного. В городе по талонам даже коньяк. Что бы вы хотели иметь на столе, Сергей Савельич?» – «Водку, конечно. Красное только алкоголики пьют». – «Ну, это вы зря… Почему только алкоголики?..» – «Не знаю, Сергей Семёныч. На мой вкус – лучше немного, но покрепче. Мне не надо до пьяна. Лишь бы радость во мне горела синим пламенем, как крепкий самогон. Раньше я любил на радостях стопочку коньячка… Да где его нынче возьмёшь? Да и цена у него стала слишком бессовестная». – «Ну, а если водки не сможем достать, на коньяк согласен?» – Дядя Серёжа не сразу, но решительно ответил: «Давай!»

Сергей Семёныч улыбнулся и повернулся к Агнии Степановне. Тётя Тая оделась и заправила кровать. Агния Степановна приготовилась слушать.

«Агния Степановна, дорогая, есть нынче обычай – на похороны отпускается в магазинах водка без талонов, но по справке. У вас есть какая-нибудь печать, чтобы заверить такую справку?» – «А кого вы хотите схоронить, Сергей Семёныч?» – испугалась Агния Степановна. «А вы не бойтесь. Ни Сергея Савельича, ни Васю оскорблять не будем. Давайте схороним моего кота».

Все засмеялись. Агния Степановна улыбнулась и продолжила слушать. «Никто к вам с ревизией не приедет и не придёт. Затеряется эта бумажка в магазине, как никому не нужная. Давайте сочиним…»

Агния Степановна нерешительно пожала плечами и поглядела куда-то в угол. Она бы никогда не додумалась до такой поганой затеи – спекулировать имеющейся у неё печатью. И вот…

«Агния Степановна, миленькая, никакого преступления в этом нет. Абсолютно никто от этого не пострадает. Мы ведь не для перепродажи, а для доброго дела… Ну какая разница? На свадьбу, на юбилей отпускается, а… Ну чем у Сергея Савельича меньше свадебной или юбилейной радости?» – «Так кому и какого содержания я должна дать справку?» – «А давайте так: справка дана Царапкину Василию Яковлевичу…» – «Какому такому Царапкину?» – «Ну кто в районном торге знает под какими фамилиями в деревне люди живут? Кота своего мы с Анной Ивановной зовём Яшкой. Ну, а кто его должен хоронить. Как не сын – кот Васька?» Мы опять рассмеялись. В общем справка была состряпана. Заверена была, конечно, не в дядиной Серёжиной избе, и с кем-то была отправлена в райторг и отоварена.

На пиру на том я сидел за столом рядом с мамой. Дядя Серёжа посылал за ней Ваську Зюкова на Газике, такого же пацана, как и я. Она ничего о случившемся не знала и Ваське строго было наказано не проболтаться. Она даже не знала, что её привезли на пир. Но она с первой минуты была уверена, что опять что-то случилось с Васькой. Оттого сразу по приезду не спускала с меня глаз и всё норовила прижаться поближе. Ростом своим я уже стал её перегонять, поэтому не прижимать меня к себе, а самой ко мне прижаться ей было удобней. От осознания этого в душе моей что-то поменялось – теперь не мне надо ждать от неё защиты, а самому пора её защищать. Но за столом мне пока не наливали и чокаться не приглашали. Маме же, конечно, не терпелось поскорее узнать в чём дело. А вдруг решили кому-то справить День рождения, а она без подарка. Да и зачем её привезли? Разве некому поздравить? Нет, тут что-то не то. И она несколько раз шёпотом меня спрашивала: «Что, Васька, тут за праздник? Зачем меня привезли?» – «Пируй а ты, – говорю, – да радуйся. Постепенно всё узнаешь».

А тётя Тая, уставляя стол яствами, улыбалась маме и просила сесть «вот на этот стул». Сама уселась рядом. Вот мы и сидели в одном ряду – дядя Серёжа, тётя Тая, мама и я. Рядом с дядей Серёжей, с торца стола, сидел Сергей Семёныч, напротив дяди Серёжи сидел Максим – прежний механик, нынешний дядин Серёжин заместитель. Это он ездил в райторг и привёз ящик водки. Рядом с ним сидел дядя Кузя – тракторист, уже старичок. Ему пора на пенсию. Это его Сергей Семёныч посылал за убитыми волками. Все пять с половиной волчьих туш он привёз и сгрузил в пожарном сарае. Лубянские псы, почуяв волчий запах, попрятались, опасаясь даже тявкнуть. Напротив мамы сидела Агния Степановна, а напротив меня, к моему удивлению, пришёл позже всех и уселся поп. Как я потом узнал, он был приглашён по просьбе дяди Серёжи. Поп красиво, с поклоном, поздоровался со всеми. Пожелал всем доброго здоровья, всего хорошего и душевного блага. Я, между прочим, не забыл его добрые слова в мою защиту, был ему за это благодарен и охотно его поприветствовал полупоклоном. Он, усаживаясь, мне подмигнул. Анна Ивановна пока не садилась. Ей осталось место рядом со мной, с торца стола – напротив Сергея Семёныча. Она продолжала хлопотать по кухне – кому-то соль понадобилась, кому-то нож. Наконец Сергей Семёныч встал с налитой стопкой.

«Ну, друзья дорогие, закуски запахом дурманят и медлить нету больше сил. Собрались мы, думаю, всем известно по какому поводу. У Сергея Савельича и у Васи нынче радость до небес, по поводу того, что Бог помог им справиться с волками и не покинуть раньше времени наше с вами общество. Я предлагаю выпить за нашего всемогущего хранителя и спасителя – Бога! Я, дорогие друзья, неверующий, но этот случай себе объяснить не в состоянии. Пусть это – сила, смелость и находчивость Сергея Савельича и Васи, пусть это – стечение обстоятельств, но это – исключительное стечение обстоятельств. Просто чудо какое-то!» Сергея Семёныч обвёл всех вопросительным взглядом и спросил, обращаясь к попу: «Я не богохульствую, Григорий Перфирьевич?» – «Напротив, я приветствую ваш тост, – ответил поп. – Я только посоветовал бы всем встать, перекреститься, кто желает, конечно, и выпить молча. Бог любит хвалу и просьбу скромных». Все встали. Я, не зная как мне быть (у меня ведь не было стопки с водкой), побоялся нарушить обычай старших, тоже встал, слегка потупился. Все перекрестились, кроме дяди Серёжи и Сергея Семёныча, молча чокнулись, выпили, сели и стали налегать на закуски. Ну, а закусывать было чем! На столе дымилось жаркое, две хорошо подрумяненные курицы, посыпанные зеленью укропа и петрушки, какой-то салат, густо покрытый сметаной и тоже посыпанный зеленью, солёные огурцы, квашенная, пластовая, крупно нарезанная капуста, при виде которой у меня всегда бегут слюнки, и даже солёные рыжики. Это уж достоинство кухни Анны Ивановны. Кроме хлеба были ещё какие-то замысловатые пресные крендельки. Это, что называется, на любителя. В общем из-за такого стола голодным не выйдешь. Мама тоже отхлебнула маленько из своей стопки, сунула в рот рыжик, приобняла меня и заявила сем свою претензию: «А ведь я ничего не поняла. Что случилось? Какие волки?» – «Клавдия, милая, – прервала её тётя Тая, – что-то вчера страшное случилось, мне до сих пор толком не говорят. Я уж терплю – всё ведь потом расскажут. Потерпи». – «Ох, как я испугалась, когда они вчера вечером зашли ко мне после побоища! – сказала Агния Степановна. – На Сергее Савельиче ватная фуфайка вся рваная, с одним рукавом, штаны – в клочья, в руках окровавленный топор…»

Дядя Кузя заикнулся было что-то маме с тётей Таей сказать, но дядя Серёжа показал ему палец. – «Потом, дядя Кузя. Потом. Пусть будет сегодня праздник, а переживать будем потом. Напереживаемся ещё, жизнь наша длинная, богатая. Всего в ней хватает, и горя и радости. Сегодня будем радоваться!» И он велел наливать по второй. Вторую выпили уже не вставая, за здоровье каждого, потому что все мы и всегда друг другу нужны.

«Сожрали бы меня одного волки, если бы не Васька, – признался дядя Серёжа, – как и Ваську бы сожрали без меня».

Григорий Порфирьевич дополнил тост словами: «Все мы – братья и сестры, и должны уважать друг друга, помогать и заботиться о каждом».

А потом Сергей Семёныч высказал свою особую радость, по поводу которой попросил налить по третьей. Он торжественно заявил, что вчера был в райкоме и сдал партбилет. Какое душевное облегчение! Отныне он беспартийный! Все удивлённо и недоверчиво уставились на него, а дядя Серёжа, а потом и Максим поаплодировали. Мне было интересно смотреть и слушать такие откровения взрослых. А взрослые налили и осушили по третьей. Мама и тётя Тая чокались со всеми, но пить не пили, только губы мочили. Потом тётя Тая попросила меня поменяться местами с мамой, чтобы я им рассказал, как на нас вчера напали волки и как мы от них отбивались. Но я наотрез отказался, напомнив тёте Тае, как она упала с кровати, наслушавшись моих россказней. «Потом, – говорю. – Пусть всё маленько забудется. А то мне сейчас и самому страшно вспоминать». Ну, они давай меня обнимать, как маленького, а мама опять расплакалась. «Ну что ты, – говорю, – при людях-то плачешь?» – «Боюсь я, Васька. Никак у тебя без приключений не получается».

Григорий Порфирьевич, разговаривавший больше с Анной Ивановной и с Агнией Степановной, повернулся в нашу сторону. – «Не вкусивший горя, радости не знает. Тот, кто горе испытал до слёз, тот и чужую радость воспринимает со слезами. Ты, Василий, и вы, уважаемая мамаша, посетили бы наш храм. Все людские благополучия на Земле проистекают не без помощи воли Божьей. Отблагодарить Господа надо и попросить его о дальнейших заботах о судьбах наших». – «Спасибо, – говорю, – Григорий Порфирьевич. Я благодарности своей лично к вам не теряю, век буду хранить её, но прошу меня простить, Бога я не знаю». – «А ты походи в храм наш, по присутствуй в нём смиренно, послушай, приглядись – всё поймёшь, сын мой».

Наш разговор услышал дядя Серёжа и обратился к Григорию Порфирьевичу: «Уважаемый Григорий Порфирьевич, мы с Васькой не будем возражать, если вы своим прихожанам будете освещать наш случай, как проявление воли Божьей. Я, однажды побывав в вашем храме, навсегда проникся уважение к вашей деятельности. Готов всегда и чем угодно помогать вам, хотя и остаюсь неверующим». – «Дорогой Сергей Савельич, церковь всегда с благодарностью принимает добро, приношения и пожертвования от кого угодно. Если вам удобно быть неверующим, оставайтесь им, но, желая нам чем-то помочь, не подчёркивайте этого, ибо вера наша не терпит кичливости, но ценит скромность». – «Вот и даже за это я обязан вас уважать».

Дядя Серёжа снова повернулся к Сергею Савельичу. В избе было шумно. Не сразу разберёшь, кто и на какую тему разговор ведёт. Максим спорил с дядей Кузей на тему волчьих повадок. Дядя Кузя видимо находился под впечатлением от увиденных в поле порубанных волков. «Надо же, шесть волков порубил! Да ещё и не всех».

Григорий Порфирьевич, Агния Степановна, мама, тётя Тая и Анна Ивановна внимательно их слушали, пытаясь представить картину побоища. А я прислушивался к разговору дяди Серёжи с Сергеем Семёнычем.

«Нынче модно сдавать партбилеты, – сказал дядя Серёжа. – Не думал я, что вы поддадитесь этой моде». – «Нет, Сергей Савельич. Сто раз нет, – встрепенулся Сергей Семёныч. – Я даже могу обидеться на ваш вывод». – «Ну, если мода не причём, тогда почему?» – «А причина простая. Нагляделся я на партию, особенно на её руководителей и пришёл к убеждению – идея коммунизма порочна, абсурдна, даже преступна. В эту идею может верить только тот, кто не имеет представления о человеческой психологии. В кого она превращает человека? В шестерёнку, винтик, в бесправную, опустошённую, послушную тварь. У нас уже не осталось ни чувства собственного достоинства, ни чувства полноценного человека, ни уважения к себе и к другим. Опустошили наши души. И это ещё по пути к коммунизму, а что же тогда дальше-то будет?.. А эти наши руководители, так называемые «убеждённые коммунисты», в кого они превратились? В хищников? Для чего хищнику коммунизм? Чтоб беспрепятственно пожирать кого захочется?» – «Почему в хищников?» – несколько удивился дядя Серёжа. – «А вы не перебивайте, слушайте. Мне хочется выговориться. Не язык почесать, а успокоиться, утвердиться в мыслях. Вы, я, мы – мой народ тысячу раз обманут, тысячу раз ограблен и обобран, оскорблён, унижен, забит, замордован, обесправлен, запуган. Кем? Советской властью? Не было у нас её и нет – Советской власти. Вся власть у партии. Семьдесят лет мы думали, что живём в Советском Союзе. Не было Советского Союза и нет, потому что у нас нет ни одной союзной республики. У нас есть империя с покорёнными, бесправными народами. Вот мы с вами – колхозники. Нет у нас во всей России ни одного колхоза. Ложь всё это. Утопили нас во лжи». – «Как нет колхозов? – перебил дядя Серёжа. – Но мы же колхозники». – «Колхоз – коллективное хозяйство. Какое к чёрту оно коллективное, если коллектив не хозяин своего хозяйства?» – «Понял». – «Не перебивай. Семьдесят лет вешали нам на уши лапшу. Семьдесят лет учили нас думать «телячью думу» – в недовольстве молчать, а на радостях мычать. Это по воле партии, возжелавшей сласти от власти, были замучены, сгноены и расстреляны в тюрьмах и лагерях лучшие сыны моей Родины, миллионы невинных моих братьев и сестёр. Это она (партия) оставила кормилицу землю без хозяина, это она культивировала вместо оптимизма верхоглядство, это она в инфляцию выплеснула свою неряшливость. И нет ей от меня прощения!»

Сергей Семёныч был не просто взволнован, он был вроде как на кого-то сердит. Казалось вот сейчас хватит кулаком по столу. Оттого дядя Серёжа его не перебивал, слушая и наблюдая за его жестами. Но Сергей Семёныч вдруг как-то разом сменил сердитый вид на улыбку. Вот, думаю, артист!

«Народ и партия едины!» Помнишь такой лозунг? – продолжил, между тем, он свой монолог. – Есть народная басенка: «Однажды калина сама себя хвалила: ах, как я с мёдом хороша! А мёд ответил: ах, душа, не зря ли ты поёшь? Ведь я и без тебя хорош». Коррупция… Знаешь, что такое коррупция? Гниение верхушки общества. Наше правительство сгнило. «Убеждённые коммунисты» сгнили! Наша всемогущая партия создала себе закон неприкосновенности. Никакой народный суд не имеет право судить члена партии. Это ли не преступление?! И это явилось благодатной почвой для возникновения мафии. Где центр мафии? Наверху! – Сергей Семёныч показал указательным пальцем на потолок. – А я голосовал за них… И нынче каждый член партии является если не потенциальным мафиози, то пособником мафии».

Мне захотелось запомнить слова «потенциальный мафиози» и я стал про себя их повторять, чтобы потом спросить у дяди Серёжи, что это такое? Естественно я притупил внимание и дальнейший их разговор не запомнил. Помню только, что дядя Серёжа махнул рукой и сказал: «Наплевать на политику! Я всё равно в ней не разбираюсь. Не моя это забава. Давайте лучше лишний раз подумаем, как пацанов квалифицировать». – «Ах! – крякнул Сергей Семёныч. – Давай ещё по стопке, я что-то взвинтился».

Сергей Семёныч налил и они чокнулись без тоста. Дальше, между прочим, мужики тостов не произносили, наливали себе и выпивали. Особенно часто это делал Максим, предлагая свою компанию дяде Кузе и Григорию Порфирьевичу. Но те его поддерживали редко и вот Максим крепко захмелел, откинулся на спинку стула и повесил пьяную голову. Вид у него был весьма не привлекательный. Анна Ивановна сняла с печки старое рваное пальто, бросила его на пол у порога и дядя Кузя препроводил Максима на эту импровизированную постель. Тётя Тая запела: «В низенькой светёлке…», мама подхватила, за ней и Анна Ивановна, и Агния Степановна, потом все мужики, в том числе и Григорий Порфирьевич. Мама встряхнула меня: «пой». Я сначала стеснялся, но потом подумал: а кого стесняться-то? И зачем? И я подхватил песню, вливаясь в мужские голоса. Слов я не знал – прислушивался, ловил их налету и запоминал. Кончилась одна песня, тут же началась другая. Протяжную песню сменяла весёлая, весёлую – грустная, потом шуточная, потом снова протяжная. Пение мне понравилось и я пел с удовольствием. В избу ввалился Фёдор Степаныч – сепараторщик. В деревне пирушку не утаишь. Особенно, если в избе поют. Ну, а Фёдор Степаныч, видно, соскучился по стопке. Нынче не скоро дождёшься, кто тебе нальёт. А сам – купил бы, да негде. Как не воспользоваться случаем?

«Прошу меня извинить, не ко времени зашёл», – стал он оправдываться, не успев поздороваться. «Не наступи на спящего», – предупредил его дядя Кузя. «А-а-а-а… Фёдор Степаныч, сосед мой дорогой, – протянул руку навстречу вошедшему Сергей Семёныч. – Раздевайся, проходи».

Анна Степановна помогла Фёдору Степановичу раздеться и усадила на место, покинувшего стол, Максима, налив сходу стопку. Фёдор Степаныч, зажав в кулак «заветную», поинтересовался: «Ну так по какому случаю пир-то? Кого и с чем мне поздравлять-то?» – «Сергея Савельича с Васькой поздравляй, – подсказал дядя Кузя. – С победой». – «С какой победой?» – Дядя Кузя взмахнул правой рукой, как бы готовя решительный жест, но, посмотрев на дядю Серёжу и женщин, обмяк, бросив просто: «Пей за здоровье Сергея Савельича и Васьки».

В уговоры вклинился Григорий Порфирьевич: «Ты, Фёдор, выпей во славу Господа Бога, ибо все наши деяния и здравие в воле его. Да перекреститься не забудь». – «Слава тебе, Господи!» – воскликнул Фёдор Степанович и опрокинул стопку в рот. Мне показалось он одним глотком её осушил. Закусив, Фёдор Степаныч завёл тихую беседу с дядей Кузей. Тот, похоже, принялся объяснять ему причину пира. А дядя Серёжа с Сергеем Семёнычем что-то безбожно потрошили. С чего начался разговор, я прослушал. Внимание моё привлеки слова: «неряшливость», «верхоглядство» и «тщеславие». Григорий Порфирьевич попросил Фёдора Степаныча поменяться с ним местами, подсел к Сергею Семёнычу поближе, чтоб послушать их разговор, а может и своё слово вставить. Женщины завели свою беседу, решая свои проблемы. Мы с тётей Таей тоже поменялись местами для удобства. Фёдор Степаныч быстро выровнял своё состояние с дядей Кузей. Но мне было не интересно о чём они говорили. Меня всю жизнь тянет к дяде Серёже, поэтому я боялся пропустить каждое сказанное им слово. А этот сегодняшний их спор-разговор мне показался особенно интересным, потому что они сегодня, возбуждённые спиртным, как-то особенно убеждённо и решительно выкладывали свои мысли. Говорил больше Сергей Семёныч, а дядя Серёжа слушал и, время от времени кивая головой, как бы утверждал его мысли и рассуждения.