Текст книги "Красиво жить не запретишь"

Автор книги: Иван Мотринец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Поговорим по душам после. Сейчас – мигом двух свидетелей, проверите паспортный режим на третьем этаже.

– Да нет же никакого повода! И время какое! Дом этот тихий, всего-то двенадцать квартир.

– Исполняйте!

Пастушок скрылся в подъезде. Минутная стрелка на часах Валентина подавала столь слабые признаки жизни, что он невольно резко встряхнул рукой. Подождав еще, стремительно пошел к подъезду. И услышал крик, женский, истеричный. Вбежав в приоткрытую дверь седьмой квартиры, Валентин уже знал: не успел.

Маша сидела в изломанной позе на полу, упираясь спиной в кресло. На паркете успела высохнуть узкая кровавая змея.

– Вот тебе и паспортный режим, – услышал Валентин сдавленный возглас участкового. Поднял поникшую голову девушки:

– Маша, Машенька!

И не поверил себе: тело казалось столь безжизненным, неестественно согбенным, но оно было теплое, оно жило. Валентин, ощутив слабое его движение, крикнул: «Скорую!»

– Убита ведь, какая «скорая», – ответил за спиной раздражающий голос Пастушка.

– «Скорую», тебе, идиот, говорят! Телефон в квартире есть?

– Будто бы нет. Гляну сейчас. Да вот он, голубчик!

– Стойте, я сам!

Валентин достал тонкие перчатки, которые, слава Богу, привык носить в кармане летом и зимой, набрал номер «скорой», затем перезвонил Иволгину. Майор ответил односложно:

– Выезжаю.

Скворцов огляделся. Две незнакомые женщины, надо понимать, свидетели – застыли у двери. Пастушок переступал с ноги на ногу, думая, несомненно, о собственной шкуре.

– Вы – соседи? – обратился капитан к женщинам.

– Да, я со второго этажа, неожиданно громко ответила та, что помоложе и, кажется, сообразительнее.

– Хозяев квартиры знаете? Где они?

– Уехали. К внукам, то есть, к сыну. Квартиру, наверно, кому-то сдали, здесь без конца музыка, гулянки.

– Родственников в городе у хозяев квартиры нет?

– Не знаю.

– Есть, есть, сестра Анны Семеновны. И телефон у нее есть, номер не знаю, но вы по фамилии можете найти, – неожиданно засыпала словами полная женщина явно пенсионного возраста. – Перетятко ее фамилия.

В дверь заглянули Гуленко с Павлишиным.

– Игорь! – подозвал Валентин последнего. – Выясни номер телефона Перетятко, сестры хозяйки этой квартиры, Анны Семеновны Михайловой. По рации свяжись, живее!

Прошло минут семь и комнату заполнили люди: бригада скорой помощи, судмедэксперт, Иволгин, Иванцив. Машу, так и не пришедшую в сознание, с опаснейшей, как сказал врач, травмой черепа, увезли в реанимацию. Иванцив молча, шаг за шагом, предмет за предметом, изучал квартиру. Иволгин подошел к стоящему у стола, непривычно статичному Валентину:

– Федосюка ищут?

– Я его, бандюгу, под землей достану… Василий Анатольевич, добавьте людей, нужно перекрыть ему все возможные выходы из города!

– Ты наши возможности знаешь не хуже меня. Попробую подключить областное управление, задействуем выпускной курс школы милиции. Так некстати эта бессмысленная поездка в Киев! Прокатимся, отрапортуем, выслушаем, как плохо работаем, и обратно. Понимаю, когда вызывают на совещания по глобальным вопросам, после чего хоть что-то может измениться. Но раскатывать по каждому преступлению… Ты давай действуй. На завтра планы не меняются.

Вернувшись в райотдел, доложив подполковнику Никулину о происшедшем в доме на Вересаева, Иволгин из его кабинета позвонил в реанимационное отделение, попросил позвать к телефону заведующего. Тот отозвался минуты через две-три, почти агрессивно:

– Мы, к вашему сведению, подчиняемся пока не милиции! Звоните без конца, как будто сами не знаем, что делать.

– Позвольте, Виктор Павлович, это Иволгин. И последний раз звонил я вам, дай Бог памяти, месяца три назад.

– Не вы, так ваш капитан. Нечего мне сказать, не-че-го. В сознание раненая не пришла, положение критическое, минут через сорок соберется консилиум.

– Благодарю. Так я перезвоню после консилиума?

4

В Одессу Жукровский, попетляв по городам и весям, въехал в полдень. Город у моря и на сей раз не подкачал: день казался скорее мартовским, чем предзимним. Ярко синело небо, светило солнце, белой пеной играло море, шумела, спешила уличная толпа. Подумав, поехал на Привоз, набил сумку снедью, вернулся, купил еще апельсинов, яблок, несколько лимонов, яркие пакетики жвачки. Настроение соответствовало погоде в Одессе. У него было все: деньги, машина, свобода. Он ехал к женщине, которую помнил и желал.

Во дворе хорошо знакомого дома присел на скамейку, обдумывая, какой повод приезда в Одессу в явно не курортное время найти для первого разговора со стариком. Дальше, за рюмкой, они быстро найдут общий язык. А, собственно, нужны ли объяснения? Приехал и поспешил к хорошему человеку.

На звонок никто не ответил, дверь квартиры выглядела пыльной, негостеприимной – иной, чем в прошлый приезд. Что делать? Может, в такую погоду старик сидит у моря, кормит чаек и невозможно предположить, когда вернется. Подождать во дворе? Придется. Но лучше всего отправиться в ресторан, с толком пообедать. Так и сделает: купит путеводитель по городу, отыщет укромное, уютное местечко, посидит часа полтора, а дальше будет видно.

Он начал спускаться уже вниз, когда услышал металлический стук каблучков в подъезде. Приостановился: вдруг… Да, это была она, Наташа. Одна. В модном, прекрасно демонстрирующем ее точеную фигуру кожаном, под поясок, плаще, высоких светлых сапожках, без головного убора. Она о чем-то задумалась и подымалась машинально, не глядя. Изящная, молодая, броско красивая.

Жукровский на мгновение даже растерялся от этого неожиданного везения, но тут же шагнул, улыбаясь, навстречу. Наташа остановила на нем взгляд, затем как бы выдохнула:

– Вячеслав Богданович! К нам?

Жукровский не упустил эту ее обмолвку, шагнул к ней, обнял, поцеловал темную, волнистую прядь:

– О, простите, ради Бога, простите, вы так неожиданно и так вовремя появились, что я на минуту потерял контроль над собой.

– Ну, вы мастер смущать слабых женщин, – не сразу нашла ответ Наташа. – А вашего знакомого нет, он в больнице.

– Что с ним? Вот незадача: как-то не сообразил списаться, предупредить. А в какой больнице, не знаете?

– Нет. Мы мало знакомы, но я могу узнать у его соседки. Прямо сейчас?

– Ума не приложу, как поступить. Вырвался, спешил, а тут закрытая дверь.

– Давайте зайдем ко мне, и вы спокойно все решите. А я напою вас кофе. Или чаем?

– Неудобно, наверное.

– Во-первых, удобно, во-вторых, у меня к вам дело. Подскажете, как лечить Настю.

– А это кто?

– Кошка. Ужасно кашляет.

– Ну, лечить – мой долг. Пойдемте.

Наташа открыла дверь двумя ключами, и Жукровский подумал, что в квартире, по-видимому, никого, кроме Насти, нет.

– А где ваш малыш? – он успел забыть имя мальчика.

– У бабушки-дедушки, в Ленинграде. А муж в Москве. Я одна хозяйничаю и угостить вас могу только кофе с бутербродами.

– Великолепно: кофе, сваренный прекрасной женщиной.

– Вы не спешите расхваливать мой кофе, он у меня то жидким, то слишком крепким получается.

– Ну, меня тонким ценителем не назовешь. Был бы обжигающе горячим, ароматным и подай изящной ручкой.

– Вы садитесь, можете включить музыку. Я – сейчас.

Жукровский огляделся. Комната говорила о достатке и вкусе. Много света, воздуха и мало, но хороших, тщательно подобранных вещей. Он сходил в переднюю за сумкой, выставил, выложил на стол все, что приобреталось отнюдь не для старика. Не хватало только цветов.

Вошла Наташа с подносом, ахнула:

– Откуда вы столько всего взяли?! Я же заметила: в руках была только спортивная сумка, небольшая.

– Такая это сумка. Разрешите, помогу.

– Давайте отнесем в кухню и там решим, что подать к столу.

– Решать вам. Вино и фрукты оставить здесь?

– О, вино чудное, я люблю полусухое. Сегодня у нас вторник? Объявим его выходным, праздничным днем. Согласны?

– Без хороших идей человечество не развивается. Но прежде покончим с делами. Что-то я не вижу больную.

– Сейчас, доктор, принесу пациентку. Она у нас, предупреждаю, царапучая.

– Знаете, англичане считают, что лучшее средство поберечь нервные клетки – ежедневно гладить кошку.

– Не надейтесь, Настя себя погладить не позволит.

Но Жукровский, считающий себя хорошим психологом, не очень вслушивался в то, что говорила возбужденная Наташа. Он привык больше верить женским глазам, а не словам. А ее глаза радовались и смущались, звали и сомневались. Он, разумеется, проявил максимум внимания к рыжей Насте, и они вместе впихнули ей в рот четверть таблетки аспирина. Затем долго сидели за столом, мало ели и немало выпили, шутили, танцевали. Комната погрузилась в сумерки, когда он, танцуя, вдруг поднял Наташу, закружился с ней по комнате, повторяя:

– Милая! Милая! Милая…

Наташа закрыла глаза. Он все еще сдерживал нетерпение, понимая, что не должен допустить ни единой ошибки. Покружив, бережно усадил ее в кресло, спросил:

– Может, я приготовлю кофе? Этот давно остыл…

Через десять минут он подал ей дымящуюся чашку и сам сел на пол, рядом.

– Хорошо как. Похож я на собаку? – и потерся головой о ее ноги. Наташа не вздрогнула, не отстранилась, и Жукровский положил голову на колени. – А теперь я мысленно мурлычу.

Он сделал паузу. Вскоре ее рука легко прикоснулась к его затылку, осторожно проследовала вперед, ко лбу, вернулась, погрузила пальцы в его густую шевелюру, замерла. Он взял эту руку, поднес к губам, рывком поднялся, рывком поднял ее с кресла, прижал: – Милая… Желанная! Самая-самая!

Они долго, неутомимо наслаждались друг другом. Наташа оказалась достаточно опытна в любовных играх, и Жукровский был благодарен ей, что не надо больше сдерживаться. И еще за то, что не пытала его вопросами.

Около одиннадцати они оба, одновременно, почувствовали голод и вернулись в гостиную. Наташа надела только махровый халат – в комнате было прохладно. Он попросил не запахивать его, зная, как и возбуждает, и умиротворяет нагое тело женщины, которое еще почти не знаешь. Он положил левую руку на ее плечо, ладонью на обнаженную, хорошо развитую грудь, незаметно наблюдая за ней. Муж, даже любовник, если он у нее был, похоже, не умели с ней обращаться. Такие элегантные, хрупкие, кажущиеся независимыми, своевольными женщины любят грубую мужскую силу. В общем, они прекрасная пара. И Жукровский задумался, как устроить, чтобы не расставаться с нею ближайшие дни, даже недели.

Дело не в чувствах. Жукровский никогда не испытывал горечи расставания. Но в его положении не выть же одиноким волком. Как-то надо налаживать даже такую кочевую жизнь. Разумеется, надо менять города, женщин, но как можно реже следует бывать на людях одному.

Утром они решили, что вместе съездят дней на десять в Кишинев. Наташа оформит отпуск за собственный счет, мужу пошлет телеграмму: с подругой, кишиневской, случилась беда, должна ее навестить.

5

Скворцов в который раз мерял шагами больничный двор. Медленно кружили в воздухе редкие, крупные снежинки, мгновенно истаивая на его сумрачном лице. Окна были освещены, там, за ними, шла иная, незнакомая и пугающая жизнь. Там была Маша, пришедшая в сознание. Но его не пускали к ней. Валентин упрямо ждал, надеясь, что принявшая дежурство в реанимации ночная смена окажется сговорчивее. Впрочем, надежда была только на маленькую, быструю медсестру Катю, явно сочувствующую ему после того, как услышала краткий его рассказ-легенду. Врач же оказался сух и категоричен: нет!

Сомнений у Валентина не было: с Машей расправился Федосюк. Но доказательств, достаточных для прокуратуры не было. Бог мой, в какую сумбурную минуту он решил воспользоваться помощью и, так сказать, профессионализмом девчонки! Как дошел до жизни такой! И каким несмышленышем показала она себя в жестокой мужской игре! Теперь он это знал, но с каким непоправимым опозданием постиг ее роковую ошибку. Спою – тоже.

Только вчера вечером он распекал ребят за то, что потеряли след Федосюка. Ночью окончательно решил: нужно немедленно отстранить девушку, оградить от возможности даже случайной встречи, на время услать ее из города. Маша позвонила около пяти утра. Может быть, даже набрала вначале его служебный телефон, а уже затем перезвонила дежурному, сообщила местонахождение Федосюка: улица Вересаева, семь, квартира двенадцать. Дежурный, как полагается, поинтересовался, кто с ним говорит. Она сказала: это неважно. Передайте капитану Скворцову, что звонила его знакомая Маша. Дежурный действовал, как надлежит: выслал по адресу ребят. Попозже, когда заскочил в райотдел Валентин, дежурный, как всегда, замотанный утром, перед сдачей дежурства, попросил его без промедления заменить этих ребят – они мотались всю ночь. И Скворцов, тоже в спешке, послал на Вересаева Вознюка.

О некой знакомой Скворцова дежурный позабыл. Маша-Аэлита! Значит, этот стервец Федосюк не спал, слышал каждое твое слово. Только бы выжила! – мысленно крикнул Валентин в высокое, громадное окно палаты на первом этаже, где находилась девушка. Здание больницы выглядело угрюмым и тяжелым в вечерней темени. Оно стояло здесь уже целое столетие, построенное в дар городу хорошим человеком в благодарность за спасение жизни дочери.

Валентин старался настроить себя на обычную сдержанность, ибо надо было работать, безошибочно и быстро. Но в первую очередь необходимо было увидеть Машу.

Его мольба как будто была услышана. Скрипнула дверь, в ее проеме появилось «белое» и позвало:

– Идите сюда!

Милая, добрая медсестричка с оленьими глазами. Она быстро-быстро говорила Скворцову, ведя сумеречными коридорами:

– Маша в сознании, пока ничего не говорит. Но мне удалось уговорить врача впустить вас на минуточку в палату. Сейчас мы снимем с вас верхнюю одежду, я дам белый халат и пойдем к ней.

Палата оказалась неожиданно большой – целый зал, ярко, слепяще освещенный. Но, кроватей, странно высоких, металлических, на колесах, было немного – четыре, у трех из них стояли капельницы, какие-то неизвестные капитану приборы.

– Маша, милая, ты будешь жить, все будет прекрасно! Мне не разрешают здесь быть больше минуты, я прошу тебя, очень прошу, скажи мне всего одно слово! С тобой это сделал Федосюк?

– Федосюк. Виктор, – внятно, медленно прозвучало из запекшихся губ.

– Все, вы должны немедленно покинуть палату, – сутулая, но крепкая фигура врача приблизилась вплотную к Скворцову.

– Ухожу. Только прошу вас и медсестру уделить мне пять минут внимания.

– Сестра, проводите капитана в ординаторскую. Я задержусь еще у больной.

В ординаторской Валентин сразу же сел к столу, попросил медсестру Катю дать лист бумаги, быстро набросал стандартный текст. Только когда он закончил писать, Катя, запинаясь, спросила:

– Она сказала что-то… важное? Это – имя убийцы?

– Да, это имя того, кто хотел ее убить. Это то, что мне позарез нужно было услышать! Спасибо огромное, что помогли. Я всегда так представлял себе медсестру, точнее, сестру милосердия: светлая, добрая, чуткая. Как вы, Катя…

– Что вам нужно еще? – резко, даже грубо спросил врач, распахнув дверь. – Поймите, здесь реанимация, у меня на счету каждая минута.

– Вот здесь нужна ваша подпись. И медсестры.

– Хватит! У нас тут жизнь человека на волоске, а вы нашли время и место канцелярию разводить.

– Это – не канцелярия. Здесь я записал показания девушки, которую пытались убить. Она при вас назвала имя убийцы. Вы были свидетелями. Без этой канцелярии прокурор не позволит мне задержать преступника.

– Ну, его еще надо найти, насколько я понимаю в детективах.

– Подпишите, прошу вас!

– С условием, что вы сиюминутно удалитесь.

– А как она?

– Вытянем.

6

Иволгин, к счастью, был в райотделе. Скворцов определил по его короткому, хмурому взгляду: быть грозе.

– Василий Анатольевич! Я – из больницы, видел Машу.

– Капитан Скворцов, вам надлежит написать объяснительную и положить без промедления сюда, на этот стол. Это покушение на убийство, если не убийство – на вашей совести. Там, на Вересаева, я сразу не сказал вам этого в глаза только потому, что было слишком много людей, честь милиции в глазах общества и без того пустой звук.

– Я отлично понимаю, что виноват, и готов ответить. Об одном прошу: разрешите взять Федосюка, доверьте его мне!

– Скор, однако: взять! А кто тебе позволит?

– У меня в руках – документ! Вы можете убедить прокурора возбудить уголовное дело.

– А что вы можете, капитан? Ладно, давай сюда бумагу.

Громы и молнии покинули кабинет, майор срывался крайне редко и быстро умел гасить собственные эмоции. Разговор продолжался около часа. Картина вырисовывалась убедительная. «Чистый» Федосюк не пытался бы убить Машу, узнав о ее связи с милицией. Поколотить – да, но беспричинных убийств не бывает, кроме как в пьяной драке и сугубо семейных ссорах, зреющих годами. Загнанный зверь наиболее опасен. Вывод: на совести Федосюка может быть убийство или соучастие в убийстве Черноусовой. Не исключены, разумеется, другие версии, но без сомнения, Федосюк – их клиент, об этом говорят даже те сведения, что успели собрать, ведя за этим спортсменом наблюдешь.

– Итак, нужен Федосюк, обвиняемый в покушении на убийство и подозреваемый в убийстве Черноусовой, – Иволгин в конце разговора даже мрачновато пошутил: – Задержим этого зверюгу – наша с подполковником поездка в Киев пройдет, как увеселительная прогулка.

Для быстрого задержания, точнее, для того, чтобы найти Федосюка, нужны были не мизерные силы райотдела. Эту проблему майор взял на себя, как и переговоры с прокурором. Валентина же усадил за стол – сам отправился к подполковнику Никулину, приказав:

– Свяжись мигом с группой, которая рыщет сейчас по городу в поисках Федосюка.

Скворцов тщетно, минут пять, крутил телефонный диск. Ночь на дворе, пусто и глухо. Набрал номер дежурного облуправления внутренних дел. Ответил майор Киричук, как всегда, корректный, готовый и выслушать, и помочь. Свой брат, сыщик в недавнем прошлом. Одолели болячки, потому только и оказался в дежурных.

– Приветствую, Валентин. Какие проблемы?

– Не могу выйти на группу, работающую над моим объектом.

– Сейчас попробую по рации связаться.

– Уже пробовал…

– У тебя рация, извини, хреновая.

– Минуту, я в кабинете Иволгина, если вдруг прервется связь.

– Тогда я даю отбой. Жди.

Положив трубку, Валентин впервые, а ведь далеко не новичок в угро, почувствовал, как часто и громко бухает сердце. Он был собран и зол. Понимая, что злость необходимо подавить в себе, впереди – напряженная работа, которая немыслима без ясной, трезвой головы, он позвонил Инне. Она ответила тотчас.

– Здравствуй, это я. Не разбудил?

– Нет-нет. А если бы трубку подняла мать?

– Естественно, дал бы отбой.

– Плутишка-зайка серенький. Ты откуда, с работы?

– Да. Извини, закрутился. Хотел услышать твой голос. Завтра позвоню.

– Завтра мы собирались в кино. Ладно, я только хочу спросить: а на свадьбу собственную ты найдешь время? Ты уже доложил начальству? Или ты отложил свадьбу до лучших времен?

– Каюсь, винюсь, я вообще, знаешь, кругом и во всем виноват. Завтра, видимо, будет у нас жарко, как и этой ночью. Но я непременно позвоню. Помню, люблю, целую. Прости, надо кончать, жду звонка.

– Валечка, береги себя. Мне очень тревожно. До звонка?

Телефон, еще хранящий тепло голоса, спокойного дыхания Инны, сразу же затрезвонил.

– Слушаю, Скворцов!

– Дежурный по управлению передал, что ты нас разыскиваешь.

– Вы далеко? Вышли на след?

– Увы! Этот пострел везде успел. Как в анекдоте: и тут его нет, и там его нет. Но – был! А мы в десяти минутах от вашей райрезиденции.

– Тогда, может, не по телефону? Крепко все закручивается и времени в обрез. Да и, сами знаете, «уши» есть и в наших кругах!

– Это – знаю. Лады, еду, тут на стреме есть кого оставить.

– Спасибо. Сейчас кофе приготовлю.

– Ну, нечего хозяйничать в чужом кабинете.

– Простите, но… Нет, нет, я не вам. Жду. Кофе будет.

– Так-так, ты уже здесь, без меня, приемчик устраиваешь, – Иволгин, хмурясь, пересек кабинет, остановился у стола. Взгляд майора, бесспорно, был далеко не мрачен, глаза скорее смеялись.

– Я подумал: человек ночью, с холода…

– Все правильно. Включай чайник, да воды вначале набери, там на дне осталось, а нас здесь соберется целый коллективчик. Сейчас будут начальник следственного отделения, пару наших орлов. Должен и Иванцив подъехать, послал за ним машину. Подполковник одобрил план действий. Ну, заяц, погоди!

Через десять минут они пили кофе, образуя довольно-таки живописную группу. Посторонний, попав в этот кабинет, вряд ли смог бы определить, кто и зачем здесь собрался в поздний час: возраст – разный, все – в гражданской одежде, кабинет невыразительный: на полке – бюст Пушкина, на стене – плакат-шутка о вреде курения. Но все они хорошо понимали друг друга, и, главное, умели думать вместе. Когда, наконец, определились в деталях совместной работы, Иволгин, как гостеприимный хозяин предложил:

– Может, еще по чашке кофе? Чтоб не зевалось…

Отказались все, кроме Иванцива. Валентин подчеркнуто старательно отмерил в довольно объемные, не кофейные керамические чашки по две чайные ложки растворимого индийского кофе, по ложке сахара, – в этом их вкусы были схожи, залил кипятком, размешал до появления пенки.

– Ты, Скворцов, способный малый, – заметил Иванцив. – Пора бы тебя женить, вполне созрел. Жену сумеешь обслужить.

– Я как раз думал…

– Ну, думки оставь, Валентин, до более спокойных времен. Сейчас не до лирики, – отрезал Иволгин.

– Жена в нашем деле не помеха – только психологическое затруднение, – судя по этим словам, Иванцив уже преодолел продолжительную горечь собственного развода.

– Не совращай парня, старый циник-философ. Ну, пошли? Кажется, ничего не упустили.

– Я думаю, следовало бы организовать пост в больнице, где находится ваша разведчица, – одеваясь, сказал Иванцив.

– Пост? Ну, все-таки у нас не сицилийская мафия, – проронил несколько скептически майор.

– Да, у нас – собственная. Но ты заметил, как наше здоровое советское общество упорно перенимает именно худшие образцы западной жизни? Доживешь, Валентин, может быть, до того, что и у нас мафия пойдет в открытую – стрелять, взрывать, похищать.

– Вот уж нет, я таким долгожителем быть не желаю, – отказался Скворцов. – А может, действительно нужен пост в больнице? Хотя Маша там под постоянным наблюдением, в этой палате – круглосуточно свет, неотлучно люди из персонала. И все же пост нужен! Раз – безопасность Маши, два – Федосюк сам либо некто из подосланных им мог узнать, что ее увезли без сознания, но живую. Зевак было при этом немало. Вот и выход на след. Поставим реанимацию на прослушивание?

– Уже сделано, – отозвался Иванцив. – Вы об охране позаботьтесь.

Они опоздали примерно на четверть часа. Еще раньше, два часа назад, дежурный врач реанимационного отделения распорядился перевести Машу, пришедшую в себя, в другую палату, чтобы она спокойно поспала.

7

– Дрянь недобитая! И что теперь делать? Меня же, как пить дать, уже ищут-свищут, – Федосюк нервно кружил по комнате, обставленной с претензией на вкус, но больше свидетельствующей о тугом кошельке хозяина.

Хозяин квартиры, лет тридцати с небольшим, выглядел вполне интеллигентно: черная, ухоженная бородка, быстрые карие глаза, крупный, но хорошей лепки нос. Портили впечатление уши, слишком заметно отстающие от черепа, слишком розовые. Он, сидя в кресле, спокойно курил, наблюдая за Федосюком. Тот резко остановил свое кружение, почти крикнул:

– Что ты молчишь! Ждешь, пока я слиняю отсюда? Такой гость – хуже татарина?

– Жду, когда, наконец, утрешь сопли и будешь готов к мужскому разговору.

– Я же пришел к тебе за советом. Но, черт побери, земля горит под ногами, именно такое ощущение. «Тачку» поставил метрах в трехстах от дома, но… Они же там, в милиции, не все олухи, а «Жигуль» – не иголка в сене.

– Кстати, знаешь, как найти эту самую иголку в сене? Сжечь стог.

– Не врубился.

– Да я так, чтобы выпустить пар. Сказанное здесь тобой, надеюсь, чистосердечное признание? Иначе игра сразу не в твою пользу пойдет.

– Не убавил – не прибавил. Но сколько не шевелю мозгами, не пойму, зачем эта сучка следила за мной.

– Их карты мы не знаем. Пока. Но сдается мне, что интересуешь ты ментов исключительно по одной причине: убийство старухи. Из них уже, небось, душу вытрясли, а там и звезды полетят: в прекрасном, орденоносном городе Львове убивают таких замечательных граждан, как профессор мединститута. Кстати, ты точно не тюкнул ее по головке? Любя? Или из ревности?

– На кой мне она на кладбище? Живая – меня ценила, хотя, чтобы выжать из нее пару кусков, надо было попотеть.

– Ну, ты мужик в хорошей форме.

– Бей, бей лежачего! Да я при ней был долгое время вроде личного секретаря.

– Секретарша обошлась бы ей дешевле. Но о вкусах не спорят. Лады, пора подводить черту. Ты здесь прохолонь окончательно, встряхни мозги. А я смотаю по тройке адресов, улажу, что нужно, узнаю, что нужно.

– Да скажи мне по-человечески, что же можно сделать в моем положении?! Я здесь без тебя волком завою.

– Там, на полке, найди и полистай Уголовный кодекс.

– Ты что, думаешь, мне самому надо идти в милицию?

– В тридцать лет ума нет – и не будет. Но это – не про нас. Все сделаем красиво, не гони лошадей. Я – скоро.

Ждать пришлось долго. Федосюк успел прикончить найденную в баре бутылку «Совиньона», докурить свой «Космос» и приняться за «Мальборо», взятые там же, в баре. Кодекс он отыскал без труда, но с трудом продирался сквозь зловещие строки статей и параграфов, переполняясь липкой, бросающей в пот тревогой и все более укрепляясь в мысли: его конкретный случай – совершенно особый, чистейшая психология. Никакого умысла, преднамеренности и так далее. Переспал с красивой телкой, вовсю старался, чтобы и она получила кайф сполна. Уж он-то в таких играх мастер экстра-класса. А не прошло и часа, как та кобра дошла в его руках до состояния раскаленной сковородки, и вдруг этот, ее подлый телефонный звонок, слава Богу, услышанный им. Кто бы на его месте не озверел!

Послышались короткие, частые, оглушительные для нынешнего состояния Федосюка звонки в дверь. Замерла на полпути к пепельнице рука с сигаретой. Так долго и нагло вряд ли могут звонить приятели или знакомые Кости. Неужели пришли за ним, Виктором? Тогда вот-вот взломают дверь.

Но прозвучал еще один звонок, на сей раз леденяще длинный, и наступила тишина там, снаружи, теперь комната наполнилась иными звуками – частыми ударами его сердца. И мысли медленно переключились на более близкую, физически ощутимую и никогда ранее не испытанную опасность. Тахикардия в его возрасте? Нет, чепуха, всего лишь нормальная реакция на стресс.

Сколько просидел в сумерках, без движения, он бы не смог определить. Час, два или все пять? И когда, наконец, услышал шорох ключа в дверном замке, звук захлопывающейся двери, не ощутил ничего, кроме усталости. А Костя первым делом включил настенное бра, закурил сигарету и коротко засмеялся, остановившись рядом с креслом Федосюка. Пустая бутылка, гора окурков, раскрытый Уголовный кодекс, неподвижный Виктор и взгляд, и смех Кости ясно выражали его отношение к нынешнему Виктору: слабак.

– Ну, и какую статью ты себе подобрал?

– Да здесь черт ногу сломит. И ничего, даже похожего, на мой случай.

– Ой ли? Кодекс чтиво общедоступное, все по полочкам разложено. Ты тянешь на покушение на убийство. Можно, правда, умеючи, свести на непреднамеренное, в состоянии ослепления, нанесение тяжкого телесного повреждения. Но за тобой же, как мы выяснили, шла охота до того, как. Так что навесят – шейный позвонок, гляди, не выдержит.

– Вот это слова друга!

– Минуточку! Насчет друга – ты торопишь события. Едва, по прежним нашим стыковкам, тянешь на приятеля. Но это поправимо. А теперь так: либо продолжай сморкаться в тряпицу, либо будем по-мужски решать твои проблемы.

– Костя, ты же знаешь, как меня приперло…

– Сейчас знаю больше твоего. Бабки, надеюсь, у тебя есть? Понадобятся, и немалые.

– Все равно что нет. Пара кусков.

– Ну, ты орел! Старухе-то не один год служил.

– Знаешь, как-то не привык – деньга к деньге. На сегодня всегда и на все хватало.

– Ну, этот вопрос мы обсудим в другой раз. Не хватит бабок – заработаешь, работа, не боись, не пыльная, живот не надорвешь.

– А я и не ломаюсь. Только, ты же знаешь, мне за дверь и нос опасно высунуть.

– Все – путем. Секи информацию. Тебя, как я и думал, клеют к убийству старухи. Убивал – нет, не о том сейчас речь. Но ты из ее постоянного окружения. И жизнь заметную ведешь. Не знаю, сколько времени, но менты следили за тобой, это – информация из первых рук.

– Костя, но за мной ничего нет! Тем более после смерти Черноусовой – с ней все концы в воду.

– На тебе – покушение на убийство. Не знаю, чем взяла тебя подсунутая тебе баба, но, видать, душу ты с ней облегчил. Ибо не спешила бы докладывать капитану. Она все еще в тяжелом состоянии, в реанимации, так что гром, думаю, не грянул, показаний еще не давала. И тут одно из двух: либо заставить ее замолчать, либо обеспечить ее вечное молчание.

– Значит, она в клинике? Туда, да еще вечером, да еще в реанимацию – не сунешься. Но если бы даже удалось с ней переговорить, все впустую. Она из тех, что ни Бога, ни черта не боится, сейчас озверела, скорее всего, от злости, крови ответной жаждет. Бабки вряд ли приведут ее в чувство.

– Так что решаем: молчать ей отныне и навеки?

– Костя, это – безнадега. Я тебе говорил: реанимация – глухая оборона. А даже если вдруг выгорит – мне же вышка засветит.

Но Костя хорошо подготовился и к разговору с Виктором и к последующим действиям. Разумеется, руководствуясь не совсем отвлеченным для него понятием товарищества. Ему нужен был партнер, надежнее и безмолвнее собаки. Он решил сам сотворить то, что требовалось для успешного продолжения собственного весьма доходного, но опасного дела.

Кроме того, спокойный, ироничный Костя все более увлекался этим детективным сюжетом, ощущал себя его талантливым, изобретательным создателем. Примерно через час Виктор, ставший в минуту бородатым и длинноволосым, и более всего смахивающий теперь на зашоренного любителя каких-то там муз, отъехал спокойно от дома в собственной машине, успевшей изменить номерной знак. Поручение Кости было несложным: передать из рук в руки несколько икон и пару допотопных, на вкус Виктора, гравюр некоему Чеславу, который совсем неплохо говорит по-русски. Полученный от этого Чеслава конверт надлежало доставить Косте, не вступая с говорящим по-русски господином ни в какие искусствоведческие дискуссии.

Проблемами самого Виктора занялся Костя.

8

Телефонный звонок разрушительно ворвался в первый, еще поверхностный сон Иволгина.

– Слушаю, докладывайте, майор не сомневался, что этот, в общем, не очень поздний звонок сулит очередную неприятность. Отнюдь не будучи пессимистом, он привык доверять собственному профессиональному чутью.