Текст книги "Самоидентификация"

Автор книги: Иван Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Так, может, не надо было… ну, тратиться типа, – пожимаю плечами и смотрю на него.

– Да, не в этом смысле денег мало, – махает рукой. – Но, вот, мать хотела купить еще один полноценный дом на островах, а я посчитал и понял, что на хер он не нужен, – объясняет с усмешкой. – Купил ей четырехэтажную лачугу с маленьких гаражем, будет летать туда, медитировать, когда начнется очередной кризис.

– Она слезла с… – смущаюсь снова.

– С колес? – отворачивается, смотрит куда-то вглубь гаража. – Почти. Ей прописали еще какой-то курс. Но должна окончательно завязать к весне.

– А куда на Новый год? – спрашиваю.

– Хрен знает, честно говоря, – протирает лицо ладонью. – Куда угодно, только чтоб не видеть этих постных московских рож. Я бы поехал в тот дом, на Байкале. Но мать…

– Ясно.

– Да, вообще-то, если будет кочевряжиться, уеду один. Ну, и ты можешь… – вздыхает; понимает, что продолжать мало смысла.

– Я подумаю, пап, – обещаю. – Честно. У меня просто… трудный период, знаешь…

– Коэффициент социальной усталости вырос, – усмехается отец; он силен; он всесилен; он крут; он говорит, что все не круто. – Пойдем, порадуешь мать.

– Ага, – говорю. – Только давай посидим еще пару минут.

Он понимающе кивает.

– Давай.

В одном из кафе в торговом центре меня, наконец, находит Мик. Я уже успел купить пару шмоток, но это еще не все.

– Здорово, кутила, – смеется и хлопает по плечу; садится напротив.

– Ты десять минут, как был на этом месте.

– Sorry, – вздыхает. – Наташа позвонила, надо было перетереть.

– Почему ты с ней вообще? Тебя не напрягает? – сопровождаю слова вращением ладони в воздухе.

– Да как сказать, – смотрит в сторону стойки, откуда уже идет к нам официант. – Наши отцы – давние партнеры. Как-то на этой почве мы и познакомились. У них между собой все в порядке. Ну, и у нас должно быть. В сущности…

Вопросительно вскидываю брови, он прервался неожиданно.

– Забей, – махает рукой. – Когда-то мы с ней поженимся. Такие дела. Пошли, мне тоже надо купить пару футболок поприличнее. Хожу, как сраный оборванец.

На Мике летний пиджак от Will Torre, рваные джинсы от Armani, футболка черт те откуда и кеды Adidas. Голодранец, что скажешь.

Мы проходим несколько магазинов, взаимно прикалываясь над тем, что меряем. Мик натягивает какой-то скафандр – слитые воедино, в один мешок штаны и куртка в леопардовые пятна. Когда я ему говорю, что эта хрень – женская, и вообще, мы в магазине женской одежды, он делает расстроенный вид и снимает скафандр. Или комбинезон. Дерьмо какое-то.

Идем вдоль галереи магазинов на третьем этаже.

– Блин, сколько их тут…

Вопросительно смотрю на него.

– Телок-клонов. Копированных уникальностей. И в клубах. И на курортах. И на ебаных яхтах, на тусовках. И ведь каждая такая курочка считает себя уникальной и неповторимой. А у некоторых даже имена одинаковые, шаришь?

– Ну, да. Типаж.

– Это не типаж. Это пиздец. Это шаблон. Это край развития. Мне бы хотелось собрать таких уникальностей – штук пятьсот однородных блондинок с одинаковыми сиськами, одинаковыми лицами, глазами и прочим, в одинакового плана платьях и мехах – в одном огромном сарае типа «пачи» и тупо заставить их смотреть друг на друга.

– Кривые зеркала, – усмехаюсь.

– Ну, да. может, когда-то я так и сделаю. Это круто. Социальный эксперимент.

– Тебе придется сделать два сарая.

– То есть?

– Для клонов-брюнеток еще один.

– Точно, – смеется.

– Про Димку слышал что-нибудь?

– Пока нет. Мобильник у него выключен. Через инет на связь не выходит, – чешет голову; только сейчас замечаю у него свежее мелирование жемчужным блондом. – Мне кажется, должны отмазать. Делов-то.

– Он человека убил, – констатирую.

– Бывает. Не специально же. И не убил, а сбил, – отвечает. – Ну, правда, не на дороге, но это несчастный случай. Вон, Минсар Абдаллиев, сын того самого «Абдалы», помнишь?

– Ну, да.

– Он тогда упорол несколько «бэх», «субарик», «мазду» и еще каких-то «жигулей» собрал. Дрифтовал на перекрестке. И ниче, нашли как списать.

– Это да. Но он никого не убил.

– Он бабок немало упер этими машинами. Ну, или Карим Гуляев – который в 17 без прав устроил замес.

– Сын «газпромовца»?

– Он самый. Тот вообще был не прав, чисто по-человечески. Той осенью на «шестисотом» снес «тойоту», «мерина», «турег», «кьюшку» и еще какой-то мусор. Ну, праздник у них с пацанами был. Он никакущий. Но у него и прав не было. Чем тогда все кончилось? – жестом предлагает ответить.

– Не помню. Вроде, отмазали его.

– Вот именно, – тычет пальцем вверх. – Пацан расхерачил пол-«мичуринки», но за управление без прав только бабки положены. Машина вообще на контору – тоже откупились. И все. Там копейками обошлось. Говорю, не парься. Вечером он должен быть в клубе.

– А я?

– Очень смешно, блин, – хмурится. – Слушай, боюсь спутать…

– Ну?

– Да ладно. Забей. Ты уже знаешь, кого будешь иметь этой ночью?

Смотрю на него с укоризной.

– Ну, что? вот на той попке очень симпатичные шортики. Я бы ее снял, на твоем месте.

– Ты когда-нибудь задумывался о том, что мы когда-то умрем, и все потеряет смысл?

– Мужик, тебе двадцать с хвостиком лет, господи! Какая смерть? Мы только начинаем жить.

– Наверное. И что? Все равно…

– Так что насчет съема? Вон та, в жилетике тоже ниче, – нагло тычет пальцем в девушку на другой стороне галереи.

Вздыхаю. Отворачиваюсь. На него не следует обижаться. Во мне сейчас все не так¸ как должно быть. Мне все также ее не хватает.

Мика словно бы осеняет.

– Блин, так ты же ведь с этой, Катей своей где-то год, да?

– Ага.

Напомнил, молодец. Я как раз стал забывать. Внутри стало горячо.

– И тоже познакомились где-то в районе после твоей днюхи?

– Ну, да.

– Да-а, – вздыхает. – Тогда понимаю, че ты такой загруженный. Извини, мужик. Не знал, что все так запущено. Слушай, – резко останавливается и поворачивается ко мне лицом, – да хрен с ними, со шмотками, с клубами, со шмарами. Пошли сегодня в «Манеж», там типа какая-то премия в области современного искусства – писатели, художники, видео, всякая шобла-ебла. Приобщимся к духовному, посмотрим на вещи, на людей, отвлечемся. Пообщаемся с интересными людьми.

– Есть проходка?

– Дурак, что ли?

– Ладно, – смеюсь. – Уговорил.

Мне не то, чтобы интересна премия. Просто это лучше, чем до вечера гнить дома.

Все равно, я знаю, чем все закончится.

Час спустя, перекусив в ресторане по дороге, едем в «Манеж».

Едем на машине Мика. Он молча смотрит на дорогу. Я – в окно. На тротуары, на которых полно народа. На странно, вяло бредущих куда-то людей. На печальные, полные спертого воздуха автобусы.

– Ты че, мужик? – обеспокоенно спрашивает Мик.

Я что-то пробормотал, но мне казалось, что это было про себя.

– А что я сказал?

– Тебе лучше не знать, – усмехается.

Киваю. Молчу.

Платный паркинг около «Манежа». Мик оплачивает место на пять часов кредиткой.

– Это край. Пиздец, – бормочет.

– Что?

– Место в глубине парковки. Самое дальнее от входа.

– Это на самое страшное, что бывает в жизни.

– Ну, да, – качает головой. – Но это… пиздец, все-таки.

Мы в «Манеже». Авангардные инсталляции с одного края, выставка картин с другого, какие-то парни за столами с книгами с третьего и, собственно, подготовка к выдаче каких-то премий с четвертого. После нескольких минут объяснений, нас с Миком нашли в списке приглашенных. К удивлению, полагаю, тех, кто список составлял. Море «шампуня», какие-то невнятные, с дредами и «туннелями» в ушах телки и авангардные деятели искусства.

После двадцати минут разговора с каким-то модным писателем, у меня начали сворачиваться синапсы, я согласился с предложенной им концепцией мировосприятия и снова пошел за алкогольной газировкой. Мик в зале, где крутят видео.

Все ищут новые пути создания мира в мире. Это круто. Но мне не круто, потому что я не могу уживаться в одном мире со своими желаниями. Мне легче спокойно отойти в сторону и не спорить, чем доказывать свою правоту. Я смотрю на картину из разноцветных мазков, с черным ядром и ярко-светлыми круглыми пятнами вокруг. Подпись гласит «Социальная Фрустрация, Грег Суноев». Догадываюсь, это псевдоним.

– Как Вам это? – паренек в очках, с длинными патлами, остро пахнущий «Fahrengheit 451», внезапно возникает за моей спиной; отпивает из стакана виски. – Картина, I mean.

– Неплохо, – пожимаю плечами. – Конструктивно, кажется.

– Ее следует понимать буквально, – вздыхает. – Честно говоря, это самое важное, что я рисовал когда-либо.

– Да?

– Абсолютно, – допивает залпом все, что было в стакане. – Понимаете, это то, как я вижу социальную разрозненность и бесцельность культуры потребления.

– А в чем, по-вашему, цель? – интересуюсь.

– Не знаю, – качает головой. – Мы пока не можем оттолкнуться от бесцельности, куда нам до великих целей. Видите, – показывает пальцем на черное ядро, – это центр потребительского ада, ядро тьмы, беспроглядной пустоты, бездуховности. А вокруг него – души и их интересы. Но они не внутри ядра и не слишком далеко от него – им не ясно, что делать. Они мечутся в своих интересах – естественных, социальных – любых. И они не получают удовлетворения ни от тьмы, ни от пестроты, ни от собственного света. Они разрозненны. Потеряны.

– Ясно.

Парень действительно копнул глубоко. Я – пятнышко света. Круто.

– Рад, что Вам понравилось, – снова вздыхает; смотрит в стакан и уходит; видимо, чтобы наполнить опять.

Толку-то от этих изысков? Они изображают, что не так, высмеивают, но не дают никакого ответа. И так вечно. Все искусство построено на этом. Они делают вид, что все поняли, но то, что они поняли, было ясно еще до них. А решений все нет.

– Ты как? – Мик хлопает меня по плечу. – Я просто охуел от этих видеоинсталляций. Как после ЛСД-трипа, ей-богу.

– Надо было мне туда же идти, – усмехаюсь. – Видишь? – киваю в строну картины. – Это социальная фрустрация.

– Ну, круто, – смеется. – Пошли, скоро огласят победителей этого года.

– Это будет нечто.

Грег Суноев оказывается в списке награжденных. Когда он выходит на сцену, его взгляд на пару секунд замирает на мне. На поразительно длинную, тягучую пару секунд. В его взгляде – что-то знакомое. Странное, пугающее.

Он что-то знает.

Или просто делает вид.

Вечером в клубе должны быть все наши. Все мои друзья. Пока в ложе собрались только Вик с Машей и Алессио. Никаких громких слов, никаких массовых праздников. Не хочу. Я странно отношусь к Дню. Но сегодня я уже на «яге», и это улучшает настроение. Впрочем, я все равно позвонил папиному знакомому, чтобы тот отогнал ее в мой гараж. Не факт, что по дороге из клуба я буду в состоянии рулить. Одно дело – ехать после «шампуня» или нескольких дорожек, и другое…

А что другое?

Выжрать MDMA и пойти плясать и расцеловывать всех подряд? Не знаю.

Прохожусь по клубу. Не очень людно, но ритм уже задан. Ди-джей играет прогрессив. Пока что мягкий, приятный. Ближе к ночи станет жестче.

На массивном кожаном диване в скромной ложе на двоих сидит с какой-то полуголой – это называется откровенное вечернее платье, – чикой один мой знакомый. Отец Афанасий, священник одного довольно крупного московского монастыря. В миру – просто Саша. Здороваюсь. Он хлопает телку по попке и отправляет погулять. Приглашает присесть.

Сажусь. Потягиваю «перье» из стакана. У отца Афанасия – очевидно, какой-то недешевый коньяк в бокале.

– Как жизнь, отец? Как служба? – интересуюсь.

– Ай, не жалуюсь, – смеется, поглаживает мелкую бородку. – Страна здоровеет, духовность крепнет.

– Это круто.

– А ты сам-то? Давненько не причащался, а? – хохочет.

– Грешен, – улыбаюсь. – А у меня, кстати, сегодня ДР.

– Ох ты как, – искренне удивляется. – А где будешь отмечать?

– Кажется, нигде.

– Э-э, уныние – грех, имей в виду, – махает пальцем. – Ну, я все равно обязан сделать подарок, – улыбается. – Хрен с ним, что я не на работе, – размашисто крестит воздух напротив меня. – Отпускаю тебе все грехи от рождения до послезавтра, сын мой.

– Ох, аж сразу полегчало, – со смехом.

– Только раз такое бывает, пользуйся, – поднимает бокал. – За тебя! – опрокидывает приличный остаток содержимого в себя. – Косячь заново, сын мой.

Перекидываюсь с ним еще парой фраз. Ухожу гулять дальше.

Отец Афанасий – занятный парень. Посмотрев на его манеру отдыхать, нетрудно понять, почему возникают инциденты типа того, на Сахалине, когда мужик начал стрелять в храме Воскресения. Но не все должно быть видно всем. Вера поддерживается слепотой.

Снова встречаю Васю Сорокина. Фотограф и промоутер. Веселый, круглолицый. Он явно сегодня на веществах. Постоянно пританцовывает. Очень позитивный человек.

Замечаю, что давно не читал его блог. Говорю, что его социальные вбросы меня всегда вставляли. Он говорит, что у него уже больше тысячи постоянных подписчиков, и пора писать мемуары. Говорит, это будет псевдобиография. Типа того. Заодно рассказывает про какую-то телку, с которой расстался на днях. Долго, торопливо и муторно. Мне кажется, это кокаин и «экстази». Одно продляет действие другого. Надо спросить у Алессио, делают ли так.

– У нее сиськи, как у коровы – здоровые и отвисшие. Вымя, блядь, с сосками в кулак каждый. И она мне чешет – мол, у меня мерзкая рожа, и она не хочет меня видеть. Я драл ее в зад три месяца. А-а, мужик, жить круто!

Смеюсь. Не столько от содержания его речи, сколько от манеры изложения.

– Мне кажется, тебе следует прекратить принимать антидепрессанты.

– Я и не принимаю, мужик!

– Значит, надо начать принимать.

Оба ржем.

– У тебя клевый пиджак, мужик. И футболка что надо. Ты крут. Никого не слушай. Ты крут.

Обнимает меня.

– Я помню, у тебя сегодня днюха. Поздравляю!

– Хрена у тебя голова! – удивляюсь искренне, без шуток; вот уж от кого не ожидал.

– Читай мой блог, – подмигивает. – Все будет круто!

Прохожу мимо ложи, в которой сидят серые, сексуально одетые, но неинтересные телки. Трое из них встают и идут к бару. Я тоже решаю взять стаканчик чего-нибудь покрепче воды. Ловлю краем уха разговор телок у стойки. Повторяется слово «ржака», идет быстрое обсуждение окружающих, раздаются советы типа «не обращай внимания», упоминается наращивание ресниц. По виду – студентки. По факту – возможно, проститутки. Я уже не знаю, в чем серьезно разница между этими двумя терминами. Ну, кроме того, что вторе – это уже стабильная профессия, а не мало что значащий соцкласс, как первое.

Две телки, перекрашеные в хлам, засыпанные блестками, целуются друг с другом посреди зала. Не эстетично. Раздражает.

Мне чего-то не хватает. Чуть не разливаю виски с содовой и льдом, спотыкаясь. В голову ударяет теплая волна. Подняв взгляд, я вижу Димку. Он стоит, потягивая мутный коктейль. Ни с кем не говорит. Смотрит на ди-джея, играющего на «двухтысячных» «пионерах» и девочек «гоу-гоу». Подхожу. Здороваюсь.

– Извини. Не отзвонился, – бормочет; торопливо отпивает и сглатывает.

– Ты как? Разобрались?

Кивает.

– Выпустили под залог. Но дело заведено. Экспертизу на стафф успели провести. Слишком много видео с места. Очевидцев. Номер засветили. Короче… – замирает. – В общем, могут посадить.

Последние слова звучат, как приговор. Вся его речь проходит под звучание одного и того же повторяющегося слога вокалистки под растущие в объеме средние и высокие частоты. Когда он произносит последние слова, на секунду помещение заполняет «белый шум», и когда он прекращается, и снова звучат бит с басом, мы оба облегченно вздыхаем. Димка на год моложе меня. Он вытаскивает пачку сигарилл, торопливо закуривает. Рука дрожит. Постоянное напряжение.

Вспоминаю Серегу Демина. Моего приятеля. Работягу. Сына одного крупного бизнесмена. Чувак сел на трешку. Уложил в кому дегенерата из «СтопХама», пока товарищи того отвлеклись. Жалко парня. Серегу, конечно. Этим ублюдкам не понравилось, что он на свободной дороге встал рядом с парковкой на ряду, чтобы на десять минут зайти в какую-то контору. А он пришел, когда они обклеивали лобовое. Твари.

– А вообще, ты извини, – оборачивается, перекидывает сигариллу в руку с коктейлем; протягивает мне руку; жму. – С днюхой тебя, мужик. Будь таким же Настоящим Мужиком, – вяло смеется. – И никогда никому не давай себе указывать. Шли всех на хуй. Это круто – жить, как хочешь сам. Желаю, чтоб этот год пошел ровно как ты хочешь.

Благодарю. Но знаю, что начался он уже не так. От этого необходимо уйти. Сейчас мне это не нужно. Не помогает. Не лечит. Заставляет искать свою вину.

Обнимаюсь с Димкой. Он говорит, что постоит тут еще. Смотрит на плоскую телку гоу-гоу.

И мне кажется, она тоже смотрит на него, тряся крошечными сиськами и виляя ногами.

Если Димка говорит, что все хреново – значит, все гораздо хуже, чем обычно. Значит, адвокаты не справятся.

Димка на год моложе меня.

В нашей ложе уже сидят все те же плюс Мик, его азиатка и Женя Митин – мой школьный приятель, которого я сто лет не видел, – с какой-то телкой.

Они почему-то обсуждают «моего приятеля педика из Питера». Антона, то есть.

– Эй, вы, он не педик, а би, – замечаю, усаживаясь и пожимая руку Жене.

– Ну, в наше время это концептуально, на самом деле, – игнорируя мою корректуру, продолжает Мик. – Быть педиком, я имею в виду. Вот он и прикалывается с этого.

– Как сказать, – Алессио. – Их у нас гнобят.

– Кто? Законы? – смеется Вик. – Кому не насрать на законы?

– Ну, общественное мнение все равно не то, что в Европе, – Алессио.

– Все равно, я бы не стал иметь дело, – всерьез, я имею в виду, – с педиком, – заявляет Мик.

– Антошка, блин, да? – спрашивает почему-то меня Вик; смеется.

– Он не педик, а би, ниче, а? – снова уточняю, уже раздраженно.

– Но, как ни круто это ни было, а сам процесс… Мне кажется, это ужасно, – замечает девушка Жени; морщится; присасывается к своему кальяну.

– В Питере по этой теме вообще не парятся, мне кажется, – Мик закурил и приправляет речь взмахами сигареты. – Там же типа творческая элита, все такое – они процентов на семьдесят педики.

– Он, мать вашу, не педик, а би! – уже в голос ору; по-моему, в тон музыке.

– Ладно, ладно, все, закрыли тему, – Мик махает рукой. – А ты вообще, родишься только через, – смотрит на часы, – полтора часа, по нашим сведениям. Так что – гуляй, – смеется.

– Засранец, – констатирую. – Кто-нибудь что-нибудь знает про Колю-стритрейсера?

– Вчера звонил его корешу. – говорит Алессио, пожевывая кончик сигары. – Все еще в коме. Врачи не дают никаких прогнозов. Но может остаться овощем. Вроде как.

– А все из-за какой-то шлюхи, – вздыхает Мик. – прошу прощения за лексикон, дамы.

Молча протираю лицо рукой. Говорю, что пойду прогуляюсь. Меня тотально игнорируют. Своеобразный прикол, но что-то в этом есть.

Мне кажется, я – единственный из моего круга, кто нормально относится к гомосексуалистам и тому подобным персонажам. Разумеется, разница между «голубым» и бисексуалом есть. Обычный гей – это психически нездоровый человек, который отказывается от одной из прекраснейших вещей в мире – от красоты женского тела. А «би» – это человек, который допускает своего рода многообразие. И всегда может стать просто здоровым наутралом. Антон – точно «би». Да и вообще, в чужую постель следует лезть только по приглашению на групповуху, и уж совершенно точно не стоит туда лезть со своим осуждением.

Музыка уходит в бэкграунд, и на сцене начинает болтать и взывать к публике эм-си Джесс, которого я знавал в то время, когда он подрабатывал в мелких клубах на разгоревах перед выступлениями привозных, хотя и никому не известных ди-джеев.

– Эй, уважаемый, – не сразу понимаю, что обращаются ко мне; точнее – ко мне обращается, непосредственно, эм-си. – Зайдите-ка к нам сюда.

Усмехаюсь и, приветственно махнув рукой, подхожу к сцене.

– Ну, давай, поднимайся уже! – на весь зал, не опуская микрофона, призывает Джесс.

– Чем обязан? – спрашиваю его, пожимая протянутую руку.

– В общем, дело в следующем, – начинает, положив руку мне на плечи. – Дамы и господа, у нашего хорошего друга, – вот у этого простого московского паренька, – сегодня праздник. Это его День… чего?! Правильно, Рождения! День Рождения у этого парня! Я желаю ему, надеюсь, и от вашего имени, психического здоровья, всяческих вкусностей и всегда крепкой морковки. А теперь – пара вопросов к имениннику, – поворачивается ко мне; я смущенно посмеиваюсь; праздничная подстава, что называется. – Ты как себя чувствуешь, друг мой?

– Вменяемо. Пока еще, – говорю в протянутый микрофон.

– Ну, если бы тебя уже вносили сюда, было бы не очень презентабельно, – замечает. – Ладно, тогда такой вопрос – ты чисто зажался в этом году проводить тусу или есть еще какие-то проблемы?

– Трудные времена, – в микрофон. – Карманные бабки кончились.

– У-у-у, – сочувственно; кривляясь, конечно.

– Да ладно, гоню я. Просто я жмот. Такие дела, – отвечаю.

– А-а-а, ну, вот это уже все объясняет, – повышает голос. – Поаплодируем смелому признанию нашего друга, c’mon, people, c’mon!

Сам, вместе с залом, аплодирую Джессу. Точнее – его нахальству. Я немного в шоке, но меня нисколько не расстраивает то, что на этот раз, попытка уйти в уныние не удалась.

– А теперь, – Джесс убирает руку с меня, поднимает ее в сторону зала, – выпьем за него – все, без исключения! За хорошего человека должен выпить каждый. Пусть бар обнулится, дамы и господа. А кому не хватит – у меня ящик водки в сумке. Девушкам – скидки. Веселитесь!

Ударяет бит, музыка наполняет помещение позитивными тонами. Джесс обнимает меня, уже более скромно поздравляет и снова трясет мою руку. Я обещаю ему посигналить, если решусь устроить «пати».

Отхожу от сцены. Уверен, это поздравление устроили мои парни. Мне пожимают руку незнакомые люди. Хлопают по плечу. Поднимают стаканы и бокалы в мой адрес. Пара девчонок целуют меня в щеки, и я краснею, как мальчик. Простые, но живые бесплатные вещи творят куда больше чудес, чем миллиарды дохлых долларов. Когда-то я в это верил. А сейчас?

Ко мне лицом к лицу встает кто-то, и я дергаюсь, но меня хватают за руку, а сзади кто-то другой подпирает со спины. Когда я отрываю взгляд от пары великолепных сисек в глубоком декольте, я узнаю Зайцеву.

– Привет, милый, – у нее потрясающе четкая артикуляция; красная помада говорит в качестве суфлера голоса. – Ты у нас сегодня именинник?

– Не без того, – резко выдыхаю, потому что почти одновременно одна ладошка прикладывается к моей промежности спереди, а другая –уже третьего лица, – заползает между ягодиц; рефлекторно напрягаю мышцы задницы.

– Значит, надо тебя поздравить, – голос сзади позволяет не оборачиваться; как мне и говорил Вик, Зайцева гуляет с Ежовой; а это много значит.

Вику Ежову знает пол-Москвы. От бизнесменов до гастарбайтеров. У Вики Ежовой самоцель жизни – быть выебанной как можно большим числом людей обеих полов. По некоторым слухам, еще она пробовала делать это на камеру с собакой и конем. Даже когда-то фотки мелькали. А вообще – она дочь учредителя одной хорошо известной компании. Но живет особняком. Даже фамилию сменила. Папа устал учить дочь уму-разуму. У папы своих интимных трудностей хватает.

– Какая у тебя крепкая попка, – добавляет Ежова.

– Главное – это крепкий член, – смеется Зайцева; она щедро попудрила носик, это очевидно. – Не ожидал? Думал, я монашенка?

– И в мыслях не допускал, – усмехаюсь.

Ее ладонь крепче сжимает мне яйца.

– Думаешь, я блядь? – с улыбкой.

– Нет, конечно, – оправдываюсь, в боязни остаться с омлетом в джинсах.

– Господи, конечно, я блядь, да, Вики? – хохочет Зайцева.

– Не то слово, – кивает ее подружка.

– Так мы… – пытаюсь выстроить ситуацию.

– В лаундж. Срочно. Я угощаю, – улыбается Зайцева, отпускает мои причинное, и мы идем в лаундж – я и две обнюхавшиеся телки у меня за пазухами.

Ежова закрывает дверь, учтиво открытую охранником клуба, а Зайцева толкает меня на диван, стоящий полукругом перед обширным стеклянным столом. Сама плюхается напротив, на другой конец.

– Лекарство от скуки, Вики, – командует.

Вики достает пакетик порошка и трубочку. Я задумываюсь о том, что следует переходить на крэк, иначе мой нос начнет превращаться в хлам.

– Расстилай себе сам, именинник. Сегодня ты банкуешь, – улыбается Зайцева.

Пока Ежова расстегивает на себе блузку, я молча выстраиваю кредиткой две дорожки. К тому времени, как я заканчиваю, мой поднявшийся взгляд замирает на Зайцевой и ее подруге, целующихся и ласкающих друг друга.

– Сдается мне, здесь попахивает сексом, – говорю.

– Какой догадливый, – через визжащий смех – свой и Ежовой – выдает Зайцева.

Втягиваю порошок в левую ноздрю. Схватывает почти моментально.

Боже, что это за отрава?!

В голове на пол-секунды замирает странный, причудливый калейдоскоп. Но это круто…

Втягиваю в правую, откидываюсь на диване и смутно ощущаю через заполняющий все сознание приход, как самопроизвольно расстегивается ширинка, и уже полный готовности член вылезает из нее прямо в рот Ежовой. В быстро растущую эйфорию вливаются сладостные ощущения от ее влажного языка, щекочущего головку члена и плавно массирующих его пухлых губ.

Открываю глаза и вижу, что Зайцева напротив снимает желтые стринги, оставляя их болтаться на одной ноге, а вторую – прямо в туфле, – ставит на диван, открывая мне отличную панораму ее влажной промежности. Замечаю, на ее запястье тату – что-то вроде черного креста. Прикидываю, как сострить на эту тему в связи с тем, что тут тусует отец Афанасий, но Ежова так глубоко всасывает мой член, что я могу только тяжело выдохнуть и откинуться назад, на диван, успевая заметить, как Зайцева быстро облизывает пальцы и прикладывает их к своему клитору. Очевидно, не просто так.

Я открываю глаза, смотрю на потолок, и, кажется, на нем разрастается огромная вспышка мягкого, нежного света. Сверху и снизу в моем теле укрепляются две горячие полусферы одного оргазма. Сливаются в одну эякуляцию, и мне кажется, что струя спермы, летящая в рот Ежовой, огромна, как фонтан перед зданием МГУ.

Мать вашу!

Не уверен, что не сказал это вслух.

Мир наполняется яркими красками. Весь негатив, собранный за последнее время, рассыпается в пыль и уносится с далеким, чужим ветром.

Я – в окружении огромного количества звезд, галактик, вспышек сверхновых, и мне кажется, что оргазм не кончится никогда…

Когда Ежова отстраняется и отползает, видно, что у нее на губах моя сперма. Она на четвереньках подползает к Зайцевой. Шлепает ее по ладони, по пальцам, прикрывающим ее клитор и начинает, не стирая спермы с губ, вылизывать ее половые губы, клитор, едва доступный из-за неудобной позы анус. Когда, всего спустя полминуты, или меньше, Зайвева со стоном кончает, ее рука так крепко сжимает волосы Ежовой, что, кажется, может вырвать их все. Но это уже не столь важно, потому что я уже выхожу обратно в зал.

Музыка наполняет пространство вокруг. Я никогда не слышал столь крутого звука. Столь насыщенного. Столь близкого мне. Я в центре вселенной…

Здесь нет никаких лимитов и запретов.

Мир полон чистого счастья.

И я иду куда-то, здороваюсь со всеми подряд, обнимаюсь с какими-то сучками, целуюсь взасос с каким-то парнем, но потом вижу знакомые лица, и меня кто-то зовет.

– Э, мужик, ты здесь? – голос Алессио.

– Да! – ору вовсю, хотя меня, наверное, и так слышно.

– Пошли, поговорить надо, – Алессио доброжелательно улыбается, понимая, что я уже обдолбан и счастлив, берет меня под мышку и тянет в нашу дружескую ложу.

Я и здесь обнимаюсь со всеми, причем со взаимным интересом. Сыплются поздравления.

– Короче, мы тут подумали, что тебе подарить… – начинает Вик.

– Подумали! – смеется Мик.

– Все дружно, – ржет Алессио.

– Так вот, мы решили, – старается не обращать на них внимания Вик, – что дарить всякую хуйню смысла нет. Нужно подарить что-то строгое, нужное, но приличное. И я заметил, что ты не носишь часы, а это хреново. Надо следить за временем, чтобы хотя бы знать, во сколько ты вырубишься сегодня.

Дружно смеемся. Мик подает мне маленькую коробку.

– Короче, мы скинулись… – начинает. – Бля, да никто не скидывался, я сам пошел и взял тебе эти котлы. Носи! С новым годом жизни!

Открываю коробку и кожаный чехол. «Ролексы», Daytona. Золото и бриллианты. Прикидываю цену – около тридцати кусков, не меньше. Их просто нельзя не надеть.

Благодарю всех. Вечер продолжается. Меня немного отпускает, но я все также счастлив. Все круто. Вокруг меня те, кому я дорог. Важно быть в среде тех, кто тебе не завидует. Тех, кто просто видит в тебе человека. Тех, кто не уйдет внезапно.

Я замечаю, что Димки в ложе нет. И этот факт заставляет меня немного подостыть. Спрашиваю у Алессио, не проходил ли Димка. Он говорит, что видел его уже на выходе. Перекинулись парой слов. Видимо, он уже ушел. Киваю. Молчу. Отпиваю виски.

Проходит еще какое-то время. Болтаем, пьем, кто-то танцует, кто-то предлагает прокатиться по ночной Москве, кто-то говорит, что пора сваливать из этой страны…

В какой-то момент мое внимание занимает одна девушка. Она стоит и болтает с какой-то телкой недалеко от танцпола. Мне кажется, она одна здесь. Невысокая, с отличными формами. Ее собеседница курит.

В этой девушке что-то есть. Что-то особенное. Точно не знаю, что. Она что-то напоминает или о чем-то говорит мне, даже не глядя на меня. Я даже не испытываю обычного желания трахнуть ее или что-то в этом роде. Тем более, что Ежова меня основательно высосала. А с этой девочкой мне хотелось бы поговорить. Просто поговорить.

Что со мной происходит?

– Здорово, – кидает в мою сторону кто-то, и я не сразу оборачиваюсь.

– А? – рассеянно отвечаю.

– Говорю, здорово, – повторяет пухлый мужик в очках, подошедший к нашей ложе с двумя спутниками немного выше его ростом.

– Че надо? – интересуется Алессио, привставая.

– Я с тобой разговариваю? – мужик.

– Уже, – Алессио встает.

– Спокойно, брат, – говорю Алессио; потом поворачиваюсь к мужику. – Че надо?

– Смотрю, ты празднуешь.

– Допустим.

– Ну, я тоже хотел поздравить, – мужик сжимает и разжимает кулак; на его украшенном щетиной лице – странная ухмылка; но я понимаю, отчего она; Алессио – не очень, и это его нервирует.

– Ага, – махаю ему рукой.

– Пожелать, чтобы это был последний раз, так сказать, – усмехается мужик. – Ой, то есть, я оговорился – конечно, не в последний. Пойдем, парни, – делает жест в сторону своих жлобов. – Козел ебаный, – вполголоса, уже уходя.

– Э, мудило! – Алессио не выдерживает и подходит к уходящему мужику; Мик и Вик его поддерживают.

После нескольких секунд объяснений, Алессио громко выдает: «Ну, и пиздуй отсюда быстрее!», на чем мирный диалог и прекращается. К счастью, не переходя в драку.

– Кто такой? – спрашивает меня Алессио.

– Чмо одно, – вздыхаю. – От него полтора года назад телка ко мне ушла. Ну, и у меня долго не задержалась. Вот, он сих пор ссыт кровью из-за того.