Текст книги "Самоидентификация"

Автор книги: Иван Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– Вы не выручите ветерана Чеченской кампании? Мелочью? Или чем еще?

Все отрывки этой рубленой речи он произносит с таким вопросительным акцентом, что у меня скручиваются синапсы. Отрицательно качаю головой.

– Только кредитка. Денег нет.

Старик вздыхает, пожимает плечами и уходит куда-то в сторону продуктового магазина с заколоченными окнами. С тех пор, как здесь образовалось сразу несколько «Пятерочек» и «Магнитов», прочие магазины стали терять обороты и даже закрыться толком иной раз не могли. Это я узнал от матери, потому что происходило это уже после моего отъезда. Почти сразу после.

Прохожу немного во дворы, машинально нажав на кнопку блокировки охранной системы, и пытаюсь понять, поменялось ли что-то в этой части города. Я гулял здесь часами, потому что мой дом стоял на другой окраине, а все школьные друзья жили здесь. Получал сполна, когда возвращался слишком поздно. Мобильников почти ни у кого не было, и сообщить домой, что все нормально, и мы просто попиваем с пацанами пивко, которое продала сердобольная ларечница, или уехали на велосипедах в промзону, мы не могли. Одну девчонку восьми лет, которая каталась так с нами, однажды задавило бетонной плитой. Насмерть. Ее мать спилась и сошла с ума. Мало ли.

На мне толстая футболка от Армани, тонкая короткая кожаная куртка, светло-синие джинсы и черные кроссовки. Нейтрально, без вызова какому бы то ни было обществу. Я знаю, что в первую очередь, мне нужно посетить родителей. Но, в то же время, я знаю, что из этого двора есть выход к дому одного старого приятеля. Друга детства. Далекого детства. Хотел бы повидать его, потому что в последний раз, когда я был в городе, он еще сидел. Вышел где-то спустя два года после моего отъезда. Должен был выйти. Тогда у него была 105 пункт 1. Дали пять лет. Пьяная драка. Всякое бывает, думал я. Дебил он сраный, думаю я сейчас. Мало ли.

Я машинально пытаюсь найти домофон, и после нескольких секунд бессмысленной тупки в стену понимаю, что двери здесь всегда были открыты. Когда-то кодовые замки, стоящие на них, даже работали. Потом как-то сами собой перестали. Да и нажатие этих трех длинных кнопок на покрытой грязью металлической панели мало кого останавливало. В подъезде воняет – по традиции, мочой и чем-то затхлым. Мусор здесь чаще всего принято выкидывать либо в контейнер снаружи – манера тех, кто поприличнее или стариков, – либо из окошка кухни на газон или на асфальт – на благо труда городских служб. Лестница в сколах. Надписи на стенах сменились, но кое-где еще видно старые отметины краски, немыслимым раритетом кажется криво выведенное тонким слоем краски «Punk no dead» и пририсованное к нему справа уже красным выцветшим маркером «блять». Эстетика.

Надеясь, что не путаю квартиру, стучусь. Потом понимаю, что перестарался и осторожно нажимаю на прожженную чьей-то шальной сигаретой кнопку звонка. За обитой оборванным со всех сторон черным дерматином дверью слышится странный шум. Что-то падает со звоном. Немного приглушенного мата.

– КТО?!

Тон восхитителен. Я инстинктивно одергиваюсь, потому что мне кажется, что владелец голоса выскочит на меня с топором.

– Димка Белов. Ты что ль, Толян?

Стараюсь подобать, хотя все эти пацанские манеры мне уже как-то не к имиджу.

Еще немного мата, возня с замком. После громкого щелчка дверь открывается. Становится видно, как она просажена. Бедные петли.

– Ох ты, какие люди! – Толик восхищенно и без излишней скромности протягивает руку в ответ на мою и с размаху ударяет пятерней, после чего прижимает ее второй рукой.

– Да вот как-то, – киваю и вяло улыбаюсь, чтобы не перестараться с эмоциями; я не знаю, чего ждать от этого человека сейчас; я хренов экспериментатор.

Толик являет собой эталонный образец простого трудяги наутро после вечера пятницы. Майка-алкоголичка неопределенного цвета с парой-тройкой заметных пятен уже непознаваемого генезиса. Глубокий отек под правым глазом. Помятое морщинистое лицо. Худое и серое, поросшее щетиной. По факту, ему на три года больше, чем мне. На вид – не меньше сорока пяти. Он него разит перегаром, а одна его рука почему-то меньше другой. Худее. Коаксил?

– Да от тебя ни слуху, ни духу… Ну, я не знаю, – мнется; почему? – Ты давай, это… проходи, что ли?

– Не, давай, я попозже, мне сначала к родным надо. А потом уже нормально поговорим. Как в целом-то?

– Да, нормально, – пожимает костлявыми плечами. – Вот, вышел недавно, бабу завел…

Я пытаюсь улыбнуться, но, как на грех, за спиной Толика мельком вижу проходящую мимо «бабу» – непомерно жирную и уродливую зверюгу лет так за тридцать или за сто тридцать, прыщавую и украшенную увесистой бородавкой. Полагаю, если рассмотреть ее внимательнее, может не стоять еще полгода.

– Недавно? – нахожусь я.

– Да, после той отсидки завертелось, – Толик только пару секунд назад отпустил мою руку, и у меня на ладони остался омерзительный запах его редко умываемой грубой кожи. – Ну, пошел на одно дело, да и… Ну, сам понимаешь… В общем, воровство и хранение без цели распространения.

– Не повезло, – киваю.

– Не говори.

– Долго ты это?

– Трешку.

Понимающе киваю и мычу что-то вроде «Бывает». Он почти не жил на свободе. У него ничего нет здесь. Скорее всего, скоро уйдет снова.

– А как в Питере-то? Как сам?

– Да, кручусь понемногу. Как-то, – пожимаю плечами.

– Вернуться с концами что ли решил? – серьезно спрашивает.

Я смотрю на него, поддернув уголок рта в неопределенности улыбки, пытаясь понять, достаточно ли он выжил из ума, чтобы задать такой вопрос всерьез.

– Да нет. Повидать.

Многозначительно качает головой.

– Зайду. Посидим.

Кивает. Смотрит на меня взглядом из кажущихся марсианскими кратерами глазниц.

Ухожу.

По дороге к машине стараюсь не смотреть по сторонам. Почему-то у меня в голове начинает пульсировать вопль Sia «I’m titanium!» Защитная реакция? Я помню время, когда Толик выглядел молодым, бодрым и перспективным. Теперь осталась лишь тень. Я должен делать вид, что мне плевать. И, в то же время, что я все понимаю.

Один мой приятель, переехавший в мой нынешний город из Оренбурга, устроил себе жилье на Комендантском, подселил девушку, жил на зарплату, не сильно меньше моей. Даже больше, как мне казалось. Телка оказалась еще той шалавой и принесла новость о залете на стороне. От кого – скрывать не стала. Ушла. Парень поначалу говорил, что ему на все насрать, и так тому и быть. Потом в компании стал пить больше. Потом уволился. Закрылся в квартире. Когда после необходимого месяца отстоя, как выразился мой коллега, мы с парой инициативных ребят вскрыли дверь в квартиру этого парня, там жутко воняло объедками, гнилью, грязным бельем и порченным пивом. Жутко воняло. И он сидел в кресле и спал, а перед ним на широкоэкранном 55-дюймовом телевизоре шел футбол. Долги. Попытка реабилитации. Переезд в более скромное жилье. Героин. Клиника. По сей день там. Я никогда не пойму этого. Не приму – тем более. Видимо, на мне другой ценник.

Проехав свой поворот и поняв это только триста метров спустя, я поворачиваю налево, проезжаю по пустынной улице Мира, затем делаю еще поворот налево и на перекрестке улицы Ленина с проспектом Гагарина сворачиваю направо, на Гагарина. Ловлю себя на мысли, что ориентируюсь только по табличкам на домах. И еще – что на улицах сплошные «жигули» и иномарки низкого класса, старые развалюхи вроде ржавых «пассатов» и убитых «сотых ауди». На фоне этого великолепия синий «логан», которого в метрополии затюкали бы как дурачка в детском саду, смотрится фешенебельно.

Осторожно паркуюсь во дворе дома. Выхожу. Делаю несколько шагов в сторону улицы через арку и вижу все также стоящий обветрившийся ларек в форме двух упаковок молока. Синие буквы, большая часть которых оборвана, давно стали серыми. Я никогда не видел, чтобы в этом ларьке что-то продавали – ни в детстве, ни когда стал старше. Но почему-то его не сносят и по сей день. На петлях ржавый замок. На другой стороне улицы – ларек, встроенный в остановку. И он тоже закрыт. Возможно, из-за запрета на продажу спиртного по ночам.

С удивлением обнаруживаю рядом с дверью изрядно уставший исцарапанный блок домофона. Решаюсь понять руку и набрать цифры «4» и «6», но потом обнаруживаю, что дверь и так приоткрыта. Вздыхаю. Вхожу в подъезд. Здесь воняет гораздо меньше, но вряд ли это связано с проработавшим от силы два дня после установки домофоном.

Поднимаюсь на второй этаж. Нажимаю на кнопку звонка, и за дверью слышится раздражающее жужжание. Кто-то медленно, осторожно подходит к двери. Слышится «Ой», и я понимаю, что это мать. Дверь открывается.

– Дима! А что ж ты нас не предупредил?

Мать выглядит устало. Ультимативно устало. Морщин стало больше, седины тоже. Волосы забраны в пучок. Она пытается говорить удивленно и взволнованно, чтобы показать, как она рада. Но усталость берет свое, и имитация выходит неудачной.

– Извини, что с пустыми руками. Круглосуточных…

Мать машет головой, плачет и бросается на меня, и я заключаю ее в своих объятьях. Да, она определенно постарела. Это ясно не столько по внешним признакам, сколько по хватке, по тому, как она держится. Слабость, которая не знакома даже самым отъявленно устающим эффективным менеджерам и даже эффективным слесарям.

– Ну все, все, – я мягко отталкиваю ее. – Пригласишь?

Внутри я вижу с трудом поддерживаемый порядок и старый, так и не обновленный за эти годы ремонт эпохи молодой России. В дверном проеме, ведущем в комнату, молча стоит отец. Он сгорбился, несильно постарел, но лицо его почти не выражает эмоций.

– Димка, – растерянно шепчет и подходит ко мне шаркающей походкой и тоже обнимает.

Мои родители состарились. Для многих это одна из самых страшных вещей, что могут случиться. Осознание смертности. Страх потери незыблемого. Мне как-то побоку. Сухие факты. Я тоже когда-то состарюсь и откину копыта. Мало ли.

Отец дрожит, отходит от меня на шаг. Его вроде как пробирает на слезы радости, но кроме плачущей гримасы ни на что не хватает.

– Проходи, устал, наверное с дороги. Проходи на кухню или в ванную, как тебе удобнее, – мать сразу суетится, уносится на кухню.

– Да, – кивает отец, глядя на меня то ли с восхищением, то ли с презрением. – Вырос Димка. На раненой кобыле не подъедешь, – улыбается.

– Можно и на осле, я не гордый. Нечем особо гордиться, – улыбаюсь в ответ доброжелательно и жестом приглашаю отца пройти на кухню первым.

Кухня маленькая и тесная, по моим нынешним ощущениям. Концептуальное помещение с приличной техникой и стеклопакетом быстро к себе приучает.

Следующие полчаса мать хлопочет, разливает чай, безуспешно предлагает что-то поесть, что-нибудь еще приготовить, многократно сокрушается на тему того, что я даже не позвонил перед приездом; отец все бормочет о том, как здорово, что я приехал; я скромно, увиливая от всех возможно опасных подробностей, описываю прелести своей жизни. Живу я, как выясняется, стабильно, работаю много, личная жизнь так себе, ну, есть девушка там, жилье в порядке, все оплачиваю, на все хватает. Мать, при упоминании того, что на все хватает, осторожно улыбается так, чтобы только я это видел. Наводит на мысли. Отец предлагает, в пику чайной церемонии, пропустить «за зустріч» по рюмочке, и я, зная, что в ближайшее время никуда не поеду, а если и поеду – то вряд ли местные менты захотят со мной пообщаться, покорно соглашаюсь.

Какой-то древний коньяк оказывается омерзительным пойлом, но я изображаю удовлетворенность и едва удерживаюсь от того, чтобы потребовать добавки. Наступает мой черед расспрашивать за жизнь. Отец тактично отмалчивается и смотрит в чашку с недопитым чаем. Мать осторожно рассказывает, делает частые паузы, что-то обдумывает, выдает сухие факты. Кто-то там женился; кого-то в том году хоронили; коммуналка дорожает, как и везде; машина – древний, как кости мамонта, «жигуль», – сломалась в том году, и теперь они только пешком; всю сантехнику обновили в прошлом месяце. Все скромно и по-обывательски серо. Наиболее интересно выглядит тот момент, что мать работает в одном кафе, убирает по ночам, а отец практически постоянно сидит дома – курит, смотрит телевизор, пьет пиво. Отец получает пенсию и пособие по инвалидности рабочей группы, которое в своей время удачно провел, пока была возможность. Мать вышла на пенсию недавно. Более того – в последние годы я регулярно отправлял определенные – по меркам этого городка – неплохие, – суммы. Меня подмывает спросить, куда они делись и почему нет приличного ремонта в квартире и еще кое-что, но что-то удерживает.

– Покурим, может? – отец немного нервничает и привстает.

– Я… Я позже, – отрицательно мотаю головой.

Отец пожимает плечами. Сначала садится обратно, потом вздыхает и все-таки уходит.

Как только он выходит из кухни и исчезает в комнате, я перехожу в лобовую.

– Что у тебя с деньгами?

– Да есть деньги, Дим, ты не переживай.

– А почему тогда в прихожей обои отваливаются?

– Сделаем. Времени не было.

– Мам, что с деньгами?

– Господи, ну Дима, – тупит взгляд. – Ну, отложила я маленько, вдруг что. Ну, и отцу лекарства там нужны. Ну, и…

– А тебе ничего не нужно? Не проси меня врать, что ты прекрасно выглядишь.

Молчит. Смотрит в окно.

– Постоянно? – киваю в сторону комнаты.

– А что я могу сделать, – пожимает плечами. – Врачи говорят, нельзя, а ему разве докажешь.

Киваю. Провожу ладонью по лицу. Мелкая морось на окне. Когда я только приехал в метрополию, мать отправляла мне деньги, потому что знала, что я уехал учиться, и у меня в кармане ни гроша, и мне может быть хреново. Возможностей для заработка в большом городе всегда немеряно, и я старался тянуть, что мог. Только большого везения не было, и меня пару раз прилично киданули на деньги, но жил я не на съеме, а в общаге, и с голоду подохнуть не вышло. В итоге, те же деньги, что отправляла мне мать, я в какой-то момент стал отправлять обратно, приписывая и договаривая в телефонных разговорах, что все пошло на подъем, и что мне попалась удачная стажировка. По факту, до реальных финансовых подъемов было далеко, и я перезанимал, чтобы не похудеть в минус и отправить матери немного больше, потому что знал, что она была не только отправителем денег, но и первоисточником. Она работала всегда. Отец, как это ни печально, всегда был забулдыгой. До какого-то периода он работал и приносил деньги, потом у него был основательный, многомесячный загул, и стоял вопрос о разводе, но после долгих пересудов все наладилось. И уже через какое-то время благополучного сосуществования, он, выйдя на пенсию, практически отказался работать. Брал какие-то заказы по ремонту машин, время от времени пропадал в гараже, где, мне кажется, было больше водки, чем машинного масла и бензина. И то, как сейчас сложилась их с матерью жизнь, у меня удивления не вызывает. Говорить с отцом? Никакого толку. Как-то заставить его пересмотреть отношение? Вряд ли выйдет. Он был прощен после того, как несколько раз избил мать, когда я был совсем мелким. Был прощен после жутких затяжных блядок и залета какой-то телки из другого региона, на аборт которой ему пришлось скинуться с двумя другими коллегами, которые драли ее в одну ночь. Все это было непонятно и недоступно мне, когда я был ребенком и подростком, но сейчас я осознаю масштаб тех деяний, что совершил когда-то отец, и мне искренне жаль мать, но она, видимо, не могла действовать иначе. Не могла уйти. Да и путей было немного. Видимо. Отец стар. С него ничего не спросить. Да и желания нет. Выбор сделан для каждого.

– Позже…– запинаюсь, потому то мне вдруг кажется неуместным то, что я хочу сказать.

Мать вопросительно смотрит на меня.

– Нет, ничего такого. Ты-то как себя чувствуешь? По телефону все не поймешь…

– Да, нормально. Спину вылечила, болей больше нет. Тебе спасибо, сам знаешь.

– Чушь, – отмахиваюсь. – Главное, что у тебя все нормально.

– Я скучаю иногда так… – мать вздыхает. – Хотя, прости, это не надо говорить.

– Я редко звоню, – констатирую факт, тупо вперившись в потертую скатерть. – Обнови квартиру. Здесь тускло. Тебе нужно больше света. Хочешь, я сам организую ремонт? Найму ребят, и…

– Нет, Димочка, я все сделаю. Деньги твои лежат, я на следующей неделе поговорю со знакомыми, тут ходят мастера…

– Таджики что ль?

Мать пожимает плечами.

– Да, какая, в сущности, разница?

– Есть разница, – бурчу, хотя мне, по большому счету, безразлично, кто тут будет проводить ремонт.

– Ну, не знаю, – мать качает головой, и я обращаю внимание на покраснение на ее шее; нервы; гормоны? «Щитовидка»?

Отец возвращается на кухню. Вроде как бодрый, подтянутый, почти не прихрамывая, хотя это в его привычке.

– Ну что, какие планы-то на отпуск, Димка?

Делает вид, как будто ни в чем ни бывало. Как будто не понимает, что, наиболее вероятно, меня интересовало. Безмерно тактично. Мерзко.

– Да так, пройдусь. Пообщаюсь. И все. Ничего серьезного.

Говорю осторожно, обрывочно, выбирая слова. Пожимаю плечами.

– Ты, наверное, не спал всю ночь, в дороге был – тебе бы отдохнуть, – вздыхает мать.

– Не, мам, я нормально выспался перед отъездом. Разбудил вас только рано, да? – немного рассеянно.

– Да что ты, мы уже вовсю проснулись, – махает рукой отец. – Может, все-таки покушаешь-то с дороги?

– Да нет. Вообще, я бы побыл у вас немного и прошелся кое до кого…

– Ну, ты хоть к Жорке-то зайди, постарайся, – хорохорится отец. – Сто лет не виделись.

– А он все еще здесь? – удивленно вскидываю брови и понимаю, что сболтнул лишнего, что это звучало довольно оскорбительно, но никто не подает вида, только мать уводит взгляд в окно.

– Ну как-то, – отец разводит руками и кладет их в карманы темно-синих спортивных штанов; правый карман подшит.

– Я у вас заночую?

– Господи, а куда ж ты еще собрался? Конечно, – мать заметно нервничает от этой реплики; покраснение выросло. – Во второй комнате, постелю тебе.

– Как в лучших домах Лондо’на, – широко улыбается отец.

Я подумывал прихватить с собой бутылку «белой кобылы», но почему-то в последний момент поставил ее обратно на полку. Сейчас я понимаю, что так лучше. Отца не узнать. Отец спивается. Мать почти та же, только слабее, старее, чувствительнее.

В доме на другой стороне улицы живет одна моя знакомая. Жила. Не знаю. В доме, напротив которого я стою, живет Жора – мой двоюродный брат. Его родители умерли относительно недавно, и он живет в их квартире. Жора всегда внушал мне некоторое доверие – черта, свойственная крайне малому количеству знакомых мне здесь людей, – и именно поэтому я был искренне удивлен тем, что он еще здесь.

Мне несказанно везет, потому что Жора выходит из подъезда. Выходит ровно в тот момент, когда я перестаю пялиться на ржавый балкон и разбитое стекло окна на пятом этаже и делаю первый шаг в направлении двери в подъезд.

– Ох ты ёпрст, – улыбается; короткие светлые волосы, немного ниже меня, серо-голубые глаза и круглое лицо. – И какими же это ветрами?

Подходим друг к другу, жмем руки и как-то машинально обнимаемся на долю секунды. Дешевый одеколон. Запах пота.

– Гуляю вот.

– Нормально ты прошелся, верст «-дцать» точно сделал, – кладет руки в карманы; массивная поношенная черная сумка на плече.

– Солидно. Еще не выспался ни хрена. Как жизнь-то?

– Да как, – уголок рта вбок; для этих мест весьма кокетливая манера. – Даже не знаю. Все, как всегда. Ты-то как? Поднялся?

– Не то, чтобы, – махаю рукой, – но на жизнь хватает. Жилье, машина, телка.

– А что еще для счастья надо? – иронично.

Смеемся, понимая всю «тонкость» юмора.

– Торопишься?

– Слушай, да, я… – мнется. – В общем, заказ есть в области. Надо ехать, сам понимаешь. Ты хоть сегодня не свалишь?

Последнее звучит, как «ну скажи, что ты еще со мной поговоришь».

– Да не, я на выходные. Осмотрюсь, все в этом духе. Так что успеем обкурить все, – улыбаюсь.

– Хорошо. Давай тогда, как вернусь, я тебя найду, ага? Ты у своих?

– Да ты прям Шерлок Холмс, блин.

– А хули? – довольно улыбается. – Все, погнал.

Быстрое, но основательное рукопожатие. Киваю. Жора, в отличие от Толика, входит в список людей, которых мне хотелось бы не просто увидеть, но и послушать. Если его не окончательно добила провинциальная романтика – а судя по его бодрому настрою, жизнь в нем теплится, – ему есть, что рассказать.

Он спокоен и сдержан. Но в его глазах что-то блеснуло, когда он меня увидел. И он старался это скрыть. Не трактую пока никак. Пустая трата времени и душевных сил.

Лиза лежит, положив руку мне на грудь. Мне от этого ни жарко, ни холодно. Я знаю кое-что, чего ей не следует знать.

– Холодно сегодня, – говорит.

– Ага.

Ей не следует знать. Но, вообще, мне тоже холодно. Она меня греет. Сейчас. Нужно ли мне что-то еще? Вряд ли. Не от нее. Нечто странное, что еще гнездится во мне, постепенно отходит на второй план, и, чтобы составить контраст с этим, я целую ее в щеку, переворачиваю спиной на кровать и спускаюсь по ее гладко выбритым животу и лобку к влажным и припухлым половым губам, лижу их, лижу клитор. Она немного устала, но через некоторое время начинает хрипло постанывать, и я ощущаю ее готовность и без долгих раздумий поднимаюсь и вхожу в нее, заставляя ее вздрогнуть и издать длительный стон. Не знаю, сколько времени проходит, но она кончает дважды, а после третьего ее оргазма я не выдерживаю и кончаю сам, и совсем небольшая лужица моей спермы стекает по ее животу влево, на простыню, но это никого из нас не волнует. Совсем немного.

Ей не следует знать. Я подтверждаю это своими ощущениями после оргазма. Я не здесь. Уже не здесь. Уже не с ней. Увы.

Я довольно долго встречался с Лизой. Раньше она жила в этом доме. Как сообщил мне Коля Степанов, мой школьный друг, к которому я зашел и с которым курил на лестнице в течение двадцати минут, все должно быть также. Я сел на одну из немногих еще работающих в городе маршруток и добрался до дома по проспекту Комсомола. И сейчас, стоя перед кирпичным пятиэтажным зданием, украшенным странным граффити, очевидно, рук заезжих мастеров, я раздумываю, стоит ли мне вообще интересоваться тем, что там, внутри.

Я довольно долго встречался с Лизой, и мой отъезд положил конец этим отношениям. Я об этом знал уже когда покупал билет. А она… Ей не следовало знать. И все на этом. Что-то она могла надумать. Но моих контактных данных у нее не было. Я знал о том, что некоторый интерес с ее стороны был. Но она не была слишком настойчива. Что-то у нее в душе, конечно же, подгнило. Наверняка. Но с каждым может случиться что-то такое. Даже со мной. Мало ли.

Традиционно открытая, несмотря на домофон, дверь. Навстречу мне по лестнице спускается высокий худой парень с мутным взглядом. Замирает, увидев меня. Кивает и бормочет «здорово», и я, на всякий случай, отвечаю приветствием. Что-то обдумав, он кивает сам себе и движется дальше. По своим делам. Вежливо отодвигаюсь, пропускаю его, вздыхаю и поднимаюсь дальше. Третий этаж. Квартира номер пятнадцать. У меня на Предпортовом – триста семьдесят два. Мало ли.

Звонок. Мелодичная трель. Контрастно в сравнении с неслабо размазанной по металлической двери краской. Тут явно кто-то что-то написал. Не помню, чтоб это здесь было при мне. Красные, зеленые и белые полупрозрачные полосы. Явно пытались оттереть. С усилием, но не особо успешно.

– Кто там? – женский голос.

– Мария Сергеевна, это Дмитрий, помните? – полный мудак, надежды гаснут.

– Кто? – немного возмущенно, но без истерики.

– Ну, Дима Белов.

Молчание. Щелчок замка. Дверная цепочка. Постаревшее и несколько обозленное лицо низкорослой матери Лизы.

– Вот оно что, – немного рассеянно кивает.

Так неловко я себя не чувствовал довольно давно. Я даже не пытался отрепетировать эту ситуацию. Само собой навеяло.

– Вы извините за беспокойство, я просто хотел узнать, как дела у Лизы, я…

– В этом доме тебе никто ничего не скажет, ясно? – твердо произносит Мария Сергеевна. – Лучше просто уйди. Просто не спрашивай.

Дверь передо мной снова закрыта. Надпись размыта до неузнаваемости, но растворителя явно было еще меньше, чем решимости оттереть ее полностью. Я понимаю такую реакцию, с одной стороны. С другой – шесть лет прошло. Чертова старая карга. Степанов как-то неловко молчал, прежде чем ответить на вопрос, здесь ли живет Лиза. Потом просто подтвердил это, и все. На вопрос, общается ли он с ней, не ответил ничего. Когда Лиза гуляла со мной, они были знакомы. Постольку, поскольку, но все же знакомы. Обещаю себе узнать что-нибудь у других или зайти позже. Тупой, бессмысленный интерес. Я знаю, что не будет «прости» или «тебе же так лучше» или еще какого-нибудь дерьма. Банальный праздный интерес.

Подтянутые груди Лены встают перед моим внутренним взором в полный рост. Потом ее бессвязный вопль гремит в глубине сознания. Потом дневной свет ударяет мне в лицо, и сейчас, выйдя из подъезда, я понимаю, что настал день. Новый. Странный.

Жора говорит, что работает по заказам. Говорит, что выживает понемногу.

– Раскидал номер по знакомым. Но желающих немного, в основном, все чинятся сами. Люди звонят, зная, что будет дешево, и что их не кинут. Вот и все.

– Все ж дело, – пожимаю плечами.

Отхлебываю кока-колы, потому что в ларьке все пиво показалось мне слишком мерзким, а Жора оказался совершенно безразличен к тому, что я буду пить, и невозмутимо взял бутылку «карлсберг», и сейчас мы сидим на скамейке под деревом в маленьком парке.

– Успел с кем-то повидаться? – деловито спрашивает.

– Так, с Колькой, с Пашкой Михеевым. В основном, осматривался.

– Как тебе баба Михеева? Или не увидел?

– Увидел, – киваю. – Своеобразная.

– Говори прямо – уебище лесное, – отпивает еще пива.

– Напоминает мне про одного приятеля в Питере, – не совсем внятно, сомневаясь, стоит ли проводить параллель.

– По поводу?

– Она вроде как на каком-то месяце.

– Не от него, – пожимает плечами Жора.

– Откуда инфа?

– Базар у тебя поменялся. Гладкий, осторожный.

– Наверное. Привыкаешь, – ухмыляюсь. – Приспосабливаешься.

– Ее ебало пол-района. Или нет, пол-города. Типа современные отношения. Это она, как институт бросила и решила вернуться сюда, стала ими заниматься. Ходить по рукам, жить за счет подачек хахалей. Тактика количества.

– Каждому свое, – бормочу. – И за коим хреном она ему?

– Любит, – смеется. – А вообще, он говорил по секрету, что устал жить без бабы, а эта легко доступна, а он к ней с серьезными намерениями, ну, и сошлось. А о том, что ей кто-то уже влепил в самую матку, узнал уже после месяца жизни с ней.

– Ты-то как сам в этом плане?

– Залетных проституток? Не мое, – широко улыбается. – А вообще, не очень. Не интересно иметь дело с теми, кого знают все твои знакомые. Знают, – на всякий случай. повторяет, видимо, полагая, что я могу не понять контекста. – А те, кого не знают – это либо дети, либо тетки.

– Раньше было не так.

– Согласен. Всякое бывало.

Молчание. Шум на улице слишком приглушен, и мне с непривычки несколько давит на уши и на мозг эта звуковая идиллия.

– Есть тема, – находится Жора. – В общем, сегодня у одного мужика День рождения. Вася Смирнов, который замдиректора магазина, помнишь?

– Еще бы, – ухмыляюсь. – Сколько водки с ним пролито перед моим отъездом.

– Он тебя знает, – кивает. – По крайней мере, когда я ему по телефону сказал, что ты приехал, он сам предложил тебя прихватить. Ты как?

С места в карьер, и я не уверен, что перспектива попахивает конструктивным результатом, и мне надо бы обдумать это…

– Да с удовольствием.

– Ну и отлично. Начало в семь вечера. Выпьем, поздороваемся с пацанами – там будет немало наших. Кто остался еще, конечно.

– Саша «Тракторист» будет?

– Саша «Тракторист» точно не будет. Точно.

Вопросительно смотрю в лицо Жоры.

– Саша «Тракторист» не сможет быть. Прошлый год. Героин. Поссорился с барыгой. Хоронили по частям.

Не нахожусь, что добавить. Всякое бывает. В большом городе это ежедневное явление. Кто-то умирает по естественным причинам. Кого-то просят с этого света. Но здесь так плотно и так много знакомых, что это особенно ощутимо. Или нет. Странное, смутное ощущение. Мне явно нужно пойти на этот День рождения.

– И где будет?

– Ресторан, – Жора кидает пустую бутылку в криво стоящую металлическую урну. – Рядом с «Праздником», ровно в семь будь там.

– «Инвайт» в порядке? «Чекиниться» надо? – ухмыляюсь.

– Кхм, – Жора с укоризной смотрит на меня. – Не горячись. Здесь…

Он теряется. Спесь спадает. Он что-то хотел сказать, но то ли забыл, что, то ли передумал.

– Да ладно. Я не так уж далеко ушел.

– Думаешь? – спрашивает как-то тоскливо, с горечью. – Надеюсь, нет. Давай, до вечера.

Не ожидая моего согласия, встает и уходит. Я молчу. Провожаю его взглядом и замечаю, что его походка поменялась. Я не так уж много от него узнал сейчас, а настроение у него несколько упало после одной лишь реплики. Для меня причина его расстройства прозрачна. Но я не буду поднимать тему сам. Те паче, что мне, в сущности, плевать на то, почему он так никуда и не выбрался. Я сделал свой выбор еще тогда, сотню тысяч лет назад. И теперь я хожу в костюме на заказ и катаюсь в «ауди», а он ходит с грязной сумкой с инструментами и катается на маршрутках и электричках в область. Мало ли.

Город почти не изменился. По сути, здесь нечему меняться. Вот только люди стали еще менее приветливыми. Коммунальщики, кажется, устали от своего сизифова труда, и поэтому улицы местами здорово запущены. Я гуляю уже второй час. Может, третий. А, может, целую вечность.

Лиза держит меня за руку. Крепко. Уверенно. Улыбается. Мы идем из кино. Выходной. Такая же суббота. Мне все это нравится. И здесь вечное лето.

В этом уголке воспоминаний вечное лето. Но есть и другие. Например, тот, что вскрывается, как некачественно зашитая рана, когда я заворачиваю во двор на улице Дзержинского.

Я встаю. Отряхиваю плечо кровоточащей рукой. Жутко болят лицо, спина, ноги. Болит все, на что пришлись удары. Удары тяжелых ботинок. Рядом лежит без сознания Пашка Михеев. У него будет серьезное сотрясение. Мы просто оказались не в том месте. У меня кровоточат губы. На морозе, наверное, боль не так ощутима. Завтра будет хуже. А завтра надо в школу. Я не могу наступить на правую ногу, но хромаю до Пашки и тереблю его, превозмогая боль в пальцах, от некоторых из которых отломаны ногти. Падаю на него. Бью по лицу не раскрывающейся полностью ладонью. Вскоре он приходит в себя. Потом «скорая». Милиция. Чудовище с синяками, кровоподтеками, гематомами в зеркале по вечерам.

Ухожу. Другой мир. Я перестаю верить глазам, когда вижу огромную надпись «SCOOTER» на двухэтажном здании, назначения которого я не знал никогда. Этой надпись черт те сколько лет. Другой мир. Я хотел бы понять, есть ли здесь что-то от меня, но пока натыкаюсь только на обрывки воспоминаний, которые уже не так ощутимы, как хотелось бы. И меня там нет. Есть что-то иное.