Текст книги "Самоидентификация"

Автор книги: Иван Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Работает?

– В основном, – кивает с саркастическим видом. – Побирается. Поебывает кого-то временами. Живет, как кусок говна. Прячется. Говорит, трудный период.

– Всякое бывает.

– Не у всех проходит. Прошу, – скалится, открывая передо мной дверь в «Пятерочку» – уже не такую белую, как при открытии и с трещиной на большой типовой ручке.

– После Вас, – кланяюсь.

На кассе перед нами молодая пара. Фиолетовые отметины на лицах. Пустые взгляды. Складки под глазами и на щеках. Объективно – не меньше сорока на вид. По факту – я уверен, – двадцать с чем-то. Берут «балтику девятку» в жестяных банках и чипсы. Расплачиваются грязными «десятками» и «полтинниками». Жора взял бутылочку безалкогольного «баклер», а я решил поправиться кока-колой.

– Болеешь? – ухмыляется кассирша лет за пятьдесят, а то и шестьдесят – жирная, с растрепанными волосами и гнилыми зубами старуха в неформальном платке и униформе «Пятерочки», пробивая после жориного пива мой лимонад.

– Лечусь, – изображаю вежливую улыбку; приятно, что старые хабалки на роли обслуживающего персонала не только в Питере хамят клиентам своим панибратством.

– С тебя девяносто пять.

Жора протягивает мне «полтинник», но я отмахиваюсь, кидаю кассирше «сотку» и, пробормотав «Сдачу на чай», беру бутылку и ухожу. Жора молча следует за мной. Уже на выходе я слышу краем уха, как пришедшая в себя кассирша что-то орет про меня, вроде «охуевший какой».

– Хорошо им платят, – ухмыляется Жора.

– Не хуже, чем другим, мне кажется.

– Выбора немного.

– Выбор есть всегда. Когда персонал правильно мотивирован и подобран, все идет гладко.

– Не везде, – не унимается Жора.

– Забей, – отмахиваюсь. – Лучше расскажи мне, все-таки, что там с Лизой было.

Жора мельком смотрит на меня. Мы садимся на скамейку рядом с каким-то незнакомым мне жилым домом – маршрут по его инициативе.

– Знаешь, а мне и сказать нечего.

– Ты определенно темнишь, mein Kamerad, – отпиваю колы. – Просто скажи в двух словах.

– Ты с Ирой познакомился? – серьезно спрашивает он.

– Допустим. Не совсем. Я и раньше ее знал. Вроде.

– Спросишь у нее. Я и не знаю толком ничего.

– Все ты знаешь, козел ты этакий! – возмущаюсь.

– Расслабься. Попробуй другие вопросы и другой тон. Я… уставший чересчур, чтобы с тобой спорить.

– Я просто хотел… – вздыхаю. – Не важно, в общем.

Тишина длится с минуту. Мимо изредка проезжаю старые, усталые машины. Вдалеке кто-то кричит на своего оппонента. Шумит перестуком амортизаторов очередная электричка. Мир кажется прозрачным, но в действительности он скорее мутный, как старое оргстекло.

– Чем занимался Толик? После возвращения.

– Хрен знает, – Жора будто стал холоднее. – Вроде работал понемногу. Грузчиком. В последнее время, вроде, ни черта не делал.

– Альфонс? – шучу.

– Да ты Петросян, – хмыкает Жора. – Он нашел, так сказать, свою семейную ячейку. С алкашкой, сдвинутой на голову, страшной.

– Ты с ним общался?

– Старался избегать. Да и зачем?

– А что с ним было вообще?

– С Толиком? – словно потерявшись, спрашивает. – Вообще, с Толиком все было не так. Все как-то криво.

– После зоны-то?

– Всегда. С Толиком всегда все было не так. По-моему, и на зоне он оказался из-за этого.

Я даже не пытаюсь спорить. Наверное, он прав. Не бывает следствий без причин. Толик – живое тому доказательство. Причины старательно игнорируют все – родители, общество, воспитатели, начальники. Следствия бьют по каждому. В мире, состоящем из атомов, молекул, кристаллов, все априори слишком плотно взаимосвязано, чтобы случайно все становилось прекрасно, несмотря на предысторию.

– Здесь что-то не так, – бесцветным голосом шепчу.

– Как обычно. Как обычно, в последнее время. Ты немало упустил, конечно, – Жора отпивает еще пива; морщится.

– Я бы хотел взглянуть на город и область, но времени не хватит.

– А ты никуда не успел сходить?

Отрицательно качаю головой.

– Так, прогулялся пешком. Из области видел только дорогу в клуб.

– Ни хрена ты не видел. Мы все ни хрена не видели, – его голос твердеет. – Так в чем проблема? Поехали.

– Куда?

– Сделаем круг по городу, рванем на «бугор».

Нужно ли долго думать? Сегодня воскресенье, и я обречен уехать – само позднее – в понедельник с утра, и то – это будет прогул за мой счет, пусть и оговоренный. Другого шанса не будет. Наверное.

– Да без проблем.

– Дай допить.

«Волга», доставшаяся Жоре от отца, наверное, видела еще Сталина и даже Ленина. Конечно, на самом деле, ей не так уж много. И она довозит из точки «а» в точку «б». Я задумываюсь над целесообразностью, в таком случае, платить «десятку» одного только транспортного налога за «восьмую».

– Пристегиваться надо?

– Если придумаешь, как, – улыбается Жора.

Ремень давно лишен натяжения и вяло болтается, как кусок сырой рыбы. Жора полминуты прогревает машину высокими оборотами, проверяет, видно ли хоть что-то в зеркала заднего вида, и мы трогаемся.

– Везет этой «волге», – выдаю, чтобы прервать напряженную тишину.

– Это камень в мой огород?

– Это медаль за отвагу. Я бы не смог ее поддерживать. Даже глушитель на месте, – усмехаюсь.

– Нет, чтобы заметить, что даже холостые не плавают, и шумоизоляция усилена, – с укоризной. – А вообще, я и не вкладываю в нее. Ездит и ездит. Пороги уже ушли почти.

– Тут железа-то, наверное, навалом, – предполагаю.

– Ну, да, – рассеянно; смотрит на дорогу.

Не всем одинаково везет. Это верно. Толику, как мне кажется, не повезло в местах, не столь отдаленных. Ему будет трудно даже пытаться адаптироваться к нормальной жизни. Особенно – с новеньким, блестящим сотрясением. Всегда важно занять свою ячейку.

Еще спустя год я захожу в «макдональдс», чтобы поймать «вай-фай», поскольку я поехал делать выездной отчет и встречаться с клиентом, а необходимая форма у меня осталась только в почтовом ящике, и обычным 3G ее можно было качать до Второго Пришествия. Чтобы не выглядеть жмотом и скотиной, я припадаю к ближайшей свободной кассе и заказываю себе чизбургер и кока-колу, к которым не притрагиваюсь, потому что скачивать нужно быстро и параллельно проверяя остальную почту, раз уж такая пьянка. Я поднимаю голову, и вижу, как мимо «маккафе» проходит стайка девчат в оранжево-синих рубашках, и на одной из них – желтый пластиковый беджик с гордой надписью «ОКСАНА». Она пополнела. Сильно. Ее взгляд полон отчаяния. Усталая улыбка. Она смотрит сквозь меня, и что-то ее задерживает, но подружки по работе ее торопят, чтобы успеть раздать всем желающим гамбургеры или что там еще им надо делать. Когда она появляется за прилавком и начинает собирать «хеппи милы», я вытягиваю шею, чтобы лучше присмотреться из-за собравшейся толпы.

Позже я узнаю, что ее муж – еще тот романтик и буддист, – собрал манатки и уехал куда-то на периферию – видимо, читать мантры или типа того. У нее остались подрастающий ребенок, жилье пополам с его мамой (потому что своя ее уже давно не пускала на порог) и работа там, где платят хоть что-то. Успешная романтическая история. В тот момент я даже жалею, что мне настолько плевать на нее, потому что я не могу элементарно позлорадствовать из-за безразличия. Всегда важно занять свою ячейку.

Разговор с Жорой идет в фоновом режиме, и нас обоих это устраивает. Когда мы съезжаем с окружной на дорогу, ведущую к старому заводу, я прошу его немного сбавить скорость или вообще остановиться у завода.

– Там уже не на что смотреть, – пожимает плечами.

– То есть?

– Видишь? – показывает пальцем на огромный массив кустарников впереди, за поворотом. – Это зона разгрузки приходящего транспорта.

Я сглатываю. Молчу. Когда мы подъезжаем к воротам завода, Жора все-таки сбрасывает скорость и прижимается к обочине. Главные ворота заслонены высокими растениями – кустарниками, травами – черт их знает. Деревья, которые раньше подпиливали, выросли во всю мощь. Одно небольшое дерево упало – видимо, в грозу или ураган, – рядом с проходной и блокировало вход.

– И давно? – в горле пересохло, но я шепчу.

– Не помню уже. Года три. Наверное. С тех пор все и рассосались – кто куда. На втором заводе-то вакансий было не много. Магазины, сельское, выездная работа. Кто-то каждое утро ездит в областной центр. Кто-то постоянно катается на заработки на неделю в Тверь, еще куда-нибудь, на выходные домой.

– Не очень-то круто, – бормочу.

Рядом с воротами пробегают собаки. Трое тощих дворняг. Они что-то ищут, игриво кусаются, а замечая нас – вяло, безынициативно лают.

– После того, как его закрыли, кто-то уехал, кто-то переустроился, кто-то спился. Кто-то дал хороший откат за эту землю. Завод по команде закрыли. Штат распустили. Кто надо – знал заранее. А товарища, который платил откат, видимо, грохнули. Или интерес пропал. Черт его, – Жора переключается на третью, и мы едем дальше, уже гораздо быстрее. – В итоге, земля осталась неприкаянной. А люди рассосались. А руководство, конечно, свалило – кто в Москву, кто в Питер – хрен их знает. У большинства ведь были подвязки. Ну, конечно, растащили, что могли по карманам – кто оборудование на перепродажу, кто деньги из сейфа. Интересный процесс, конечно.

– Все ты знаешь, – бормочу; оглядываюсь назад; одна из собак с лаем гналась за нами, но устала и легла прямо посреди дороги.

– У меня там кореш работал. Продал все, что было, уехал. Вроде, в Тверь. Он был довольно близок с кем-то из руководителей. Засим и успел получить отпускные, пару окладов и так далее.

Молчу. Закрываю глаза. Собака лежит посреди дороги. Ждет. Как-то я проезжал по делам работы мимо Московских ворот и удачно встрял на затор на круговом движении. Наблюдал как девушка – невысокая и скучно, по-офисному одетая, – подкармливала местных собак сосиской в тесте из ближайшего ларька. По-моему, она хотела их отравить этим, но потом сама ела такое же произведение кулинарного искусства. Рядом стоял какой-то парень в черной куртке. Тяжелого, нервно потрепанного вида, невысокий, – немного выше ее – парень. Смотрел на нее. Наверное, между ними было что-то не так. ДПСник впереди пропустил взмахом палки поток, и я уехал.

Мы почти доезжаем до «бугра» – места на подъеме, с которого открывается довольно обширный вид на речку и которое неплохо огорожено лесом. Проходим пешком остаток пути и садимся. Смотрим вокруг. Молчим. Здесь уже нет того, что было раньше. Даже здесь. Долго сидеть не выходит. Я закрываю глаза и опускаю лицо, ощущая, как хотят потечь слезы и не давая им этого сделать.

Кофе, обозначенный, как вареный, оказывается обычным растворимым «нескафе», но я никому ничего не доказываю. Не могу идти домой. Звоню матери, спрашиваю, все ли в порядке. Она хотела бы, чтобы последнюю ночь я провел дома. Говорю, что, скорее всего, так и будет. Она говорит, что ее надо предупредить хотя бы за час – она приготовит ужин и накроет, чтобы все было свежее. Я хочу улыбнуться, но получается гримаса, и я рад, что это не разговор по «скайпу».

Я записываю в заметки – купить ноутбук, поставить туда «скайп» и отправить матери. И еще – устроить, собственно, проведение интернета в родительскую квартиру. Если я буду раз в месяц показываться и говорить, как все круто, и показывать, какая у меня современная квартира, ей будет легче. Ей нужно гораздо меньше, чем мне. И даже чем отцу. Доля отца вообще оказывается одной из худших.

В кафе заходит Пашка. Увидев меня, машет рукой, делает заказ у прилавка. Забирает шаверму и кофе и садится со мной за один стол. Кивает и показывает занятость рук. Мне и не обязательно.

– Есть что-то про Толика?

– Пока нет, – жмет плечами. – Жора говорил, что надо встретиться вечерком, около семи. Около его дома.

– Это когда он говорил?

– Час назад, вроде, – с аппетитом откусывает шавермы и молча жует.

Киваю. Жора явно большой специалист по конспирации. Мать его. Снова не понимаю, почему у меня нет его номера. Вспоминаю про Иру. Большие сиськи. Неприкрытый интерес. Про Лену. Большая истерика. Мамаша.

– Про меня что-то говорил?

– Да нет, – Пашка вытирает рот белой бумажной салфеткой и кидает ее на пластиковую крышку стола, и она падает на пол. – Ты сам-то нормально? После вчерашнего-то. А то я вот только отошел. На «жрать» проперло.

– У тебя доза была больше.

– И пиздюлей я получил больше, – хмыкает и снова вгрызается в шаверму.

– Это да. В чем заваруха-то была?

Жду, пока он прожует.

– Да хер знает. Я так и не понял. Но Толик вроде как лишнего сболтнул. Его остудили. Потом уже ему это не понравилось. Но эта такая, рабочая версия, скажем так. Ваше благородие-то не пострадало?

– Тоже хочешь меня постебать?

– Увольте, сударь. Я ведь жру, не порть аппетит жалобами.

– Ну да.

У подъезда Жоры вечером уже начат сбор. Стемнело. Две сгорбленные стоячие фигуры. Две сидячие, на скамейке. Рубиновые точки в полутьме. Фонари не светят как раз на этом участке, напротив двух подъездов.

Подходя ближе, я вижу Славу и Гришу – они стоят и курят. На скамейке сидят Жора и незнакомая мне девушка. Со мной подходит, держа руки в карманах, Пашка.

– Здорово, – обращаюсь ко всем и ни к кому.

На меня оборачиваются, но кивает в ответ только Жора. У него в руке мобильник. Довольно приличный для этих мест.

– Че дела? – Пашка подходит к Грише и легонько хлопает его по плечу. – Есть сигарета?

– В общем, был звонок от брата. Брата Толика, – Жора начинает как-то неожиданно, и все замирают. – Раз теперь все, кто должен, в сборе.

– Че с ним, в итоге? – не терпится мне.

– Умер, не приходя в сознание. Кровоизлияние. Перелом черепа. Много чего. Не смогли вытянуть.

Пашка прикуривает полученную сигарету и садится на скамейку напротив. Гриша и Слава продолжают стоять.

– Только что? – спрашиваю.

Жора молчит. Махает рукой. Девушка рядом с Жорой всхлипывает. Молчит. Я вижу ее лицо, но оно мне совершенно незнакомо. Лицо довольно симпатичное. Блондинка.

– Значит, все до завтра. Раз мы ничего уже не сделаем, – неуверенно произносит Гриша и жестом призывает девушку встать.

Девушка встает и обнимает его.

– Пиздец, пацаны, – вздыхает Слава и молча уходит.

Я стою и не совсем понимаю, что делать в этой ситуации мне.

– Завтра созвонимся, – кидает им вслед Пашка и вопросительно оборачивается на Жору. – Он сказал, когда похороны?

– Нет, – Жора кладет мобильник в карман куртки. – Он вообще в говно был, по ходу. Собственно, удивительно, что он вообще набрал меня.

Пашка остолбенело смотрит на него, но ничего не говорит и продолжает курить. Отворачивается.

– Погуляли, – черт те к чему мямлю я.

– Ну да, – кивает Пашка. – Отметили твой приезд.

Меня начинает охватывать дрожь. Странный, смешанный набор чувств. В голове постепенно формируется мысль, что человек, которого я еще вчера видел живым и с которым у меня произошел конфликт, теперь представляет из себя неодушевленный кусок холодного вещества. Пустое тело. Худое и иссохшее, измученное привычками владельца. Меня подташнивает, и я ощущаю холод улицы сквозь куртку. Комплекс вины?

– Я пойду, наверное. Зря только тащился, – кидает Пашка, встает, жмет руку Жоре, задумавшись, пожимает руку мне и уходит, кинув напоследок на меня странный взгляд.

– Меня причислят к списку виновных, – констатирую факт, присаживаясь рядом с Жорой и доставая пачку сигарет.

– Наиболее вероятно. А тебя это сильно беспокоит?

Я прокручиваю в голове то, как Жора сообщил информацию о смерти Толика. Прокручиваю саму фразу и поражаюсь кое-чему, что я слышу в голосе Жоры и сейчас. Спокойствие. Безразличие. Я задумываюсь, у кого из нас больше этого философского отношения к жизни и событиям вокруг. Парится ли он больше меня или хотя бы также? Парюсь ли я? Да, однозначно. Из-за уровня заработной платы, из-за ипотеки, из-за квартплаты, из-за технического состояния машины, из-за уймы документов, из-за налогов, из-за неуплаченных штрафов, из-за судов по мелким неуплатам. Есть хоть что-то из этого у Жоры? У него есть жизнь от зарплаты до зарплаты и первые необходимости. Он гораздо меньше меня беспокоится из-за жизненных невзгод. У него меньше поводов. Он свободнее меня? Перед глазами встает озлобленное лицо Толика.

– Ты куда-то собираешься?

– Да нет, вроде, – Жора жмет плечами. – Хотя…

– Ну?

– Неплохо бы проведать квартиру его. Чтобы эта баба не вынесла все, за что его можно похоронить. Боюсь, как бы процесс уже не пошел.

– А смысл? – не понимаю.

– Подрастешь – поймешь. Мне надо зайти в квартиру. Будешь мерзнуть или зайдешь?

– Буду гостем.

Мимо проходит обездоленная и безумная бабка. Везет с помойки на своей телеге с разными колесами сломанную складную сушилку для белья. Я захожу в подъезд, задерживая, на всякий случай, дыхание.

В квартире Жоры убрано, но как-то серо. Обои устали уже не первый год как. Паркет зацарапан. На кухне воздух еще более спертый, чем на жилой площади и попахивает гнилым табаком. Странно, что не воняет, кажется мне. Жора отходит в туалет. Я смотрю через окно – обычную деревянную раму, покрашенную белой краской, – на двор, припаркованные машины, сидящую на лавочке на детской площадке молодежь с трехлитровыми баклагами пива. На не мытую уже давно раковину. На оббитый сине-белый кафель кухни. Жора споласкивает руки и выходит.

– Погнали. Быстро и незаметно, – усмехается.

Мы доезжаем на его «волге» до дома Толика за несколько минут. Осматриваемся, как воры, и заходим в подъезд. Палец Жоры уже тянется к кнопке звонка, как я кое-что замечаю.

– Стой! – полушепотом. – Дверь.

Жора передумывает звонить, и тоже обращает внимание на то, что дверь открыта. Хмыкает. Осторожно, пальцем нажимает на уродливый дермантин, заставляя дверь открыться.

– С пустыми руками? – шепчу.

Жора прижимает палец к губам и тянется рукой за пояс. Достает травматический пистолет – потрепанный, но, очевидно, работоспособный. Одобрительно киваю. Дверь удивительно бесшумно открывается, и изнутри доносится какой-то стон. Потом мычание. Потом что-то, похожее на хрюканье. Я на цыпочках прохожу вслед за Жорой в квартиру, и вид из комнаты, дверь в которую открыта, заставляет меня и его замереть. Недалеко от выхода на четвереньках стоит непомерно жирная уродливая бабища Толика. Ее обвисший, волосатый зад оттопырен, и над ним активно пыхтит какой-то парень – лысый, худой, загорелый. Его лица не видно. Как и ее. Они так заняты совокуплением, что не замечают нашего прихода. Бабища периодически то ревет, то всхлипывает, но она явно не против того, что с ней делают. Парень стоит, изогнувшись, и со всего размаха вставляет в ее заросшее волосами половое отверстие член. Рядом валяются три бутылки от неопределенного вида напитков – две пустые, одна – частично наполненная. Меня мутит так сильно, что я вынужден отвернуться и прикрыть нос, чтобы хотя бы не стошнить прямо в прихожей. По квартире распространен сладковатый запашок гнили. Жора качает головой и начинает отступать. Я с радостью поддерживаю его.

До того, как сесть в машину, мы молчим. Уже закрыв за собой дверь, я ощущаю себя немного спокойнее, и желудок перестает требовать выслушать его мнение.

– Это… – Жора прерывается; видно, что даже его былое безразличие ко всему не устояло перед этой сценой. – В общем… Это Саша.

– Кто?

– Брата Толика зовут… – вздыхает. – Блядь, его зовут Саша. И это…

Дальше нечего сказать. Я бы тоже не стал больше никак это комментировать.

Мы отъезжаем от дома, делаем круг вокруг соседнего и останавливаемся.

– Выйдем, – заявляет Жора и выходит из машины.

Я не против. Достаю сигареты и закуриваю. Он делает то же самое. Молчит. Обходит «волгу» и опирается о багажник, почти садится на него. Я становлюсь рядом. Когда-то, я имел честь присутствовать на похоронах одного знакомого в Питере. На Южном кладбище. Меня попросили прийти, как близкого. Хотя я таковым и не был. После церемонии я прошелся по территории кладбища, и на одном из участков обратил внимание на интересную закономерность. Я прошел мимо немалого числа памятников и посчитал возраст каждого из парней, похороненных под ними. Парни – все, как один, молодые, от двадцати трех до тридцати. Похоронены в первой половине девяностых. Как ни называй – бандиты или жертвы бандитов – суть не изменится. Молодые. Рисковые. Бессмысленно потерявшие единственное, что не купишь ни за какие деньги.

Почему-то мне хочется рассказать об этом Жоре, но находятся причины, по которым я этого не делаю, а вместо этого бормочу что-то несвязное.

– А? – словно просыпается от моего бормотания Жора.

– Странные дни, говорю.

Молчит. Ни один мускул на лице не шевелится.

– Выходные? – ощущаю себя идиотом с этим вопросительным тоном.

Молчит. Через полминуты добавляю.

– Может, это просто я так вовремя приехал…

– Думаешь, здесь хоть что-то меняется? – Жора нервным рывком отводит сигарету от лица. – Здесь постоянно одно и то же. Каждый, блядь, божий день кто-то творит какое-то дерьмо. И живет этим. И радуется. И желаний, кроме как свалить отсюда, у меня нет. Даже трахаться уже неохота здесь. И пить. И гулять. Ничего. Только бы свалить.

– Так в чем проблема?

– Элементарное отсутствие денег, – пожимает плечами. – Или ты считаешь, я такой мудак, что не понимаю, что нужны бабки на прожить, на снять жилье, на билет отсюда, на расквитаться с долгами здесь, чтобы иметь шанс, в случае чего, вернуться и не получить в голову? Да даже если я возьму и распродам все, что в моей собственности, и сделаю это так ловко, что никто не заметит, там мне жить наверняка будет не на что. Я это вижу. Абсолютное большинство здесь живущих – нет. Они живут от зарплаты до зарплаты, и их это устраивает. А я, честно говоря, от этого устал. Но здесь нет никаких шансов. Круг за кругом – одно и то же. А после окончания очередного круга ты просто умираешь. И никому нет дела. Думаешь, мне это нравится?

– Не знаю, – честно отвечаю. – Я, наверное, не знал тебя слишком долго. Я многого не знаю. Я многого не видел.

– Ну да. Давай начистоту – я также выживаю от сих до сих. И я сгнию, как все прочие, если не сделаю рывок. Поможешь мне там, у себя? Разумеется, не за просто так, а с расчетом.

Смотрю вглубь темного, слабо освещенного двора. Я когда-то уехал из этих дворов к другим, более светлым. У меня не было состояния в карманах, но у меня были накопленные за годы по мелочи средства, была уверенность в себе и была гипотетическая возможность вернуться в родной дом. Кто-то может сказать, что это, наоборот, ослабляет. Но ни черта подобного я не ощутил. Если бы я психовал из-за того, что мне некуда идти в случае провала, кроме как бомжевать на вокзал, я бы точно слетел с катушек и ничего не добился бы. Шанс на поддержку необходим всегда. Вдалеке едет электричка. Стучит. Гудит сигналом. Ее вой проникает в глубины моего сознания, и я снова ощущаю, что где-то рядом мой поезд. Тот самый поезд…

– Гроздьями обещаний я тебя закидывать не стану, – наконец, отвечаю.

После всего увиденного и услышанного, я начал понимать Жору. Я увидел его причины и его жизнь. Я вижу, почему ему не оторваться от этого источника липкой, гнилой слизи, крепко удерживающей людей здесь. И, к тому же, я знаю, на чем я заработал первые настоящие деньги, которые помогли мне поверить в себя. Знаю, что, наверное, чья-то жизнь на этом моем заработке могла пойти под откос. Кто-то перекрылся или просто стал зависимым. Мало ли.

– То, за что тут живут месяц, у тебя там – сраное подаяние, которого не хватит и на неделю полноценной жизни, – полушепотом произносит Жора.

– Ладно. Позвонишь мне.

Достаю мобильник, намекая на то, что пора, наконец, обменяться номерами.

Жора затягивается. Выкидывает сигарету. Лезет в карман.

Справа доносится шорох, и жорина рука машинально падает вместо кармана с мобильником на «травмат». Спустя секунду, от дорожки, проходящей через двор, к нам подходит тот же старик в куртке-пальто. Немного дрожит. Мне кажется, будто он стал меньше ростом.

Жора вздыхает и достает мобильник, качая головой.

– Господа, прошу простить, но не поможете ли вы ветерану Второй Мировой – со стороны Союзников, разумеется?

– Господи, блядь, может, ты и в Куликовской битве участвовал? – отчаянно стону я.

Старик смотрит на меня как-то придирчиво, с укоризной, но все также безнадежно качает головой, запахивает зачем-то заново полы то ли куртки, то ли пальто и молча уходит, даже не сокрушаясь.

Жора приподнимает мобильник, показывая готовность записать номер.

Я прошу Жору подвезти меня к дому Лизы. Он пытается что-то на это возразить, но как только я в жесткой форме требую объяснений, соглашается. Прошу его подождать. Кивает. Захожу в дом. Пятнадцатая квартира. Деликатно стучусь, потому что уже относительно поздно. Конец детского времени, так сказать. Решаюсь нажать кнопку звонка. На это раз, мне отвечает только едва различимый шорох за дверью. Хочу как следует постучаться, но внутри меня что-то срывается, и я разворачиваюсь и ухожу. По дороге ударяю кулаком по перилам лестницы, зная, что вибрация от нее наверняка пройдет по батареям этого стояка. Пусть пугаются. Раздраженный и обозленный за такое отношение, пусть и заслуженное, возвращаюсь в «волгу».

– Где живет Ира, знаешь?

– Допустим, – кивает Жора.

– Высади меня за три квартала.

– Без проблем, – Жора не сильно ободрен, но уже спокоен.

Набрав матери смску «Все в порядке. Пока сильно занят. Буду ночью. Ложитесь, утром поговорим», ищу номер Иры и набираю. Она берет ожидаемо быстро.

– Привет.

– Приве-ет, – у нее удивительно гнусавый голос, но это касается только телефонного варианта.

– Ты дома?

– Ну, да. Хочешь зайти?

– Ага. Поболтать.

– Слушай… – изображает серьезность и занятость. – Ну, а ты через сколько будешь?

– Минут через… – прикидываю. – Минут через двадцать нормально?

– А ты знаешь, где я живу?

– Ну, да. Ты же говорила, – вру.

– Ну, хорошо… – немного смущена. – Как раз успею закончить дела, – хихикает. – Жду.

– Хорошо.

Странное, приторное послевкусие разговора. Мне нужно около десяти минут, чтобы медленным шагом дойти до нее, но я хочу просто подышать воздухом, уложить в голове все, что в нее стукнуло за последние сутки. И это оказывается делом довольно трудным. Разрозненные факты разлетаются во все стороны. Похороны Толика и мое возвращение в Питер должны идеально совпасть по времени. Я не смогу пойти туда, даже если кто-то меня призовет. Впрочем, всем плевать. Кроме, разве что, плаксивой гришиной девушки, которую я не отказался бы поиметь в коленно-локтевой позе. Не заняться с ней сексом, или, как принято говорить, любовью, не совершить акт совокупления, даже не трахнуться. Именно поиметь ее. Черт, я ловлю себя на мысли, что режим половой жизни, который устроила Лена, здорово давит мне на психику. Но я всегда предпочитал здоровый, стабильный секс с одной девушкой каким-либо судьбоносным блядкам. И с этого трудно переориентироваться. Возможно, у меня просто никогда не было времени искать новых партнерш. Почему-то у меня перед глазами всплывает программа о мумификации с какого-то канала типа «дискавери». Точнее – одна ее сцена, где показывают, как теряет все, кроме скелета, одиноко лежащий труп крысы. Как редеет шерсть. Как исчезает плоть. Как с многолетними переменами дня и ночи рассыпается в прах скелет. Мысли об этом оказываются так сильны, что я испытываю жуткий страх, и меня тянет пойти к Ире – просто чтобы не быть одному.

Лиза подходит ко мне на кухне, и я едва не отталкиваю ее от неожиданности. Потом обнимаю. Стараюсь сосредоточиться на своем безразличии. Пока не очень удачно, и у меня плавно, неторопливо встает. Внизу шумно. Только что утихли мощные удары. Удары по дверному косяку – это было ясно по распространению звука. Два часа ночи.

Через какое-то время раздаются крики. Они затухают. Потом снова появляются в районе подъезда. Я смотрю из окна кухни вниз. Около подъезда стоит микроавтобус. Люди в черной форме заводят в него источник крика. Некоторое время осматриваются. Садятся, закрывают двери и уезжают.

– Жутко как, – бормочет Лиза и прижимается ко мне.

– Бывает.

– Скажи, что у нас все будет хорошо.

– Ну… знаешь…

– Нет, ты просто возьми и скажи, не надо больше ничего.

– Да, милая, – вздыхаю. – У нас все будет о т л и ч н о.

Она целует меня в шею.

– Я в постель.

– Ага. Скоро буду.

Продолжаю смотреть в окно. Ухоженная клумба. Недавно поставленные по команде какого-то депутата скамейки, на которых еще сохранились надписи о том, что это за депутат.

Завтра из отпуска приедут родители Лизы, и квартира станет недоступна для свиданий. Но это уже неважно. У меня в сумке дома лежат билет и необходимые вещи. Я представляю себе сумку. Ее вес, объем, содержимое. Я перемещаю в ней с собой все материальное наполнение жизни. А эта девочка считает, что главное в этой жизни – она.

Мало ли.

Ира одета в домашний халат до колена, и в нем она не кажется непропорциональной и уродливой. Это значит, что лучшее в ее пышных формах сохранено. Почему это меня должно беспокоить?

– Привет. Извини, что с пустыми руками.

– Глупости, – махает рукой. – Проходи.

Ее грудь придержана в тонусе, что расшифровывается как наличие лифчика, но наличие остального нижнего белья под вопросом. Волосы немного влажные. Принимала душ. И начала его принимать, вероятнее всего, после звонка. В комнате, куда она меня проводит, на журнальном столике стоят вино, пара крупных бокалов для красного и что-то из закуски, что я старательно игнорирую. Как ни странно, я совершенно не голоден.

– Подождешь немного – я подсушу волосы, ага?

Игривое «ага» едва не вызывает у меня приступ истерического смеха. Киваю.

– Я присяду?

– Разумеется.

Бутылка на столе снабжена этикеткой, гласящей «IНКЕРМАН». Красное полусухое. Середнячок для этой местности. Бокалы довольно тонкого стекла. Марку не распознаю. Вроде не «Pasabahce», и на том спасибо.

Ира возвращается довольно быстро, и шум фена откуда-то то ли из ванной, то ли из кухни не успевает мне надоесть. Я изучаю содержимое серванта и поражаюсь тому, как спокойно мне стало здесь.

Голубой банный халат, перепоясанный кушаком, неплохо лежит на ее сильно попорченной неправильным питанием фигуре. Мне кажется, у нее шестой размер груди, ее волосы все еще не совсем сухие и вьются, ее лицо украшено тушью и губной помадой, что входит в некоторый диссонанс с тем, что она не успела высушить волосы. Помада бледно-красного цвета – она явно старалась не переборщить, выглядеть вроде как естественно, обыденно, но пробелы в ее плане слишком очевидны. Господи, о чем она думает, подходя сейчас и садясь рядом? О чем я думаю, глядя на ее пухлые ноги, оттопыренный зад, заметно обвисший животик, выпяченную, хотя и без того заметную грудь под халатом?

– Быстро нашел?

– Ну да. Края-то родные.

– Выпьем? – скромно предлагает, взглядом давая наводку на бутылку.