Текст книги "Меч в терновом венце"

Автор книги: Иван Савин

Знаю, песню отмщенья за гибель

Пропоют мне на том берегу…

С. Есенин

 
Милый, старший мой брат Есенин,
Голос твой – раскаленная медь!
Но в стране, где царствовал Ленин,
Было трудно песням звенеть…
 
 
И встает из глубин туманных
Милый облик твой голубой…
Ах, зачем отравили обманом
Твое сердце, мой дорогой!
 
 
Красоту в октябре суровом
Ты напрасно, мечтатель, искал.
Обманул тебя делом и словом
Подлый циник и зубоскал.
 
 
Потускнело и «солнце-Ленин».
Это был просто красный фонарь…
Эх, Есенин, ты мой, Есенин,
Колокольни советской звонарь!
 
 
Обманули тебя, обманули!
Видел ты, как крестьяне твои
Еще больше спины согнули
От кроваво-красной пурги.
 
 
И певец свободы прекрасной,
Революции ярких чудес, —
От какой-то мысли ужасной
Неожиданно в петлю полез…
 
 
Революция! Братство и слава!
Но мечты все пошли на слом…
Ведь свободу чекист корявый,
Словно мышь, придавил сапогом!
 
 
Эта песня надгробным рыданьем
Прозвучит «на другом берегу».
За тебя от поэта в изгнанье
Прогремит проклятье врагу!
 

 
По ступеням, плесенью покрытым,
Он спускается куда-то вниз.
И в глазах его полузакрытых
Кокаин с безумием сплелись.
Как «помощник смерти» ежедневно
Он от крови человечьей пьян,
И в руке сверкает блеском гневным
Друг его единственный – наган.
По ступеням, плесенью покрытым,
Он идет, не торопясь, в подвал.
(Кто-то там остался недобитым,
Кто-то смерти жуткой ожидал…)
Заскрипели ржавые засовы!
Дверь молчаньем кованым молчит…
О, по ком-то панихиду снова
Пропоют тюремные ключи!
Он вошел. В руке клочок бумажки,
Смерть там начертала имена.
Миг предсмертный, роковой и тяжкий…
В камере и жуть… и тишина…
Вызывает смертников по списку.
Голос хриплый режет тишину.
(Кто-то шепчет: «Гибель моя близко,
Наконец от пыток отдохну!»)
И выходят смертники, как тени…
Переводят их в другой подвал.
(Кто-то в страхе падал на колени
И чекисту… руки целовал!)
Он стреляет медленно в затылок…
Ночью ему некуда спешить.
Батарею пеструю бутылок
Он и днем сумеет осушить.
Сосчитал. «Сегодня восемнадцать!»
Залит кровью щегольский сапог.
Будет он над мертвым издеваться,
Вынимая шелковый платок.
И платком душистым вытрет руки,
И, сверкая золотом зубов,
Он зевнет от злобы и от скуки,
Выкрикнет десяток скверных слов.
По ступеням, плесенью покрытым,
Он наверх по лестнице идет.
…Если кто остался недобитым, —
Завтра ночью он его добьет!..
 

 
Друг погиб в Трехречье,
А который счетом?
Весть о нем встречаю
Горестным причетом…
 
 
Над чужой печалью
Душу надрывая,
Я свои потери
Вновь пересчитаю:
 
 
Ах, волос любимых
Золотые пряди
Ветер поразвеял
Где-то в Петрограде!
 
 
А в родное сердце
Вражеская пуля
Врезалась случайно
Где-то в Барнауле!
 
 
Брата дорогого —
Горе мое, горе! —
Злобные мадьяры
Утопили в Хоре!
 
 
А родную душу
(Страшно молвить имя!)
Пыткой истомили
Вороги в Нарыме.
 
 
Ночью не замолкнут
Горестные мысли,
А погибших близких
Всех не перечислить…
 

 
Склоняюсь пред бумажным ворохом,
Чтоб от забвения спасти.
Той крови цвет, тот запах пороха,
Те легендарные пути…
 
 
Чтоб над исписанной бумагою
Другие, головы склонив,
Прониклись той, былой отвагою,
Почувствовали тот порыв.
 
 
И в каждом доме, в каждой комнате,
Где люди русские живут,
Пускай звучит печально: «Помните
Погибших подвиг, жизнь и труд».
 
 
Пусть эта память, как бессонница,
Тревожит шепотом людей,
О том, как гибла наша конница
От большевицких батарей…
 
 
Устали от житья унылого,
От горьких и голодных дней,
Но тень погибшего Корнилова
Нам стала ближе и родней.
 
 
Смерть за Россию – доля Царская!
И помнить будем мы в века
О том, что пули комиссарские
Пронзили сердце Колчака!
 
 
Уйти от омута нелепого,
От этой будничной тоски —
Погибнуть гибелью Кутепова
От злобной вражеской руки…
 
 
От себялюбия унылого
Веди нас, Божия рука,
Путем Кутепова, Корнилова
И адмирала Колчака!
 

 
Среди ночных чуть слышных шорохов
Работаю тихонько я…
Пусть я не выдумаю пороха,
Но… порох выдумал меня!
 
 
Недаром эхо революции
И до сих пор звучит в ушах.
Не в силах над листом согнуться я,
Пока не запоет душа.
 
 
Недаром поздним темным вечером
Смотрю на запад, где она —
Закат мой, заревом расцвеченный,
Моя мятежная страна!
 
 
И пусть не знают недостойные
Того, что знаем мы с тобой:
Страну, надолго неспокойную,
Как будто склад пороховой….
 
 
Но зори вестниками алыми
По небу темному горят,
Пусть будут взрывы небывалыми!
На нечестивых – гром и град!
 

 
Во Франции, в Чили, в Китае
Звучит наш певучий язык.
Но каждый о Доме мечтает,
К чужбине никто не привык.
 
 
Никто никогда не решится
Россию навеки забыть.
Нельзя по-чужому молиться
И быт неродной полюбить.
 
 
И в церкви в рождественский вечер,
Покорная горю и злу,
Я, сгорбив усталые плечи,
Поплачу тихонько в углу…
 
 
У женщины русской осталось
Прибежище тихое – храм!
И я свою боль и усталость
Сюда принесу и отдам.
 
 
«Дай, Господи, – сердце звенело, —
Услыши молитву мою!
Мужчинам на родине дело,
А женщинам храм и семью!»
 
 
Горят пред иконами свечи…
Сегодня родился Христос!
Но нам в этот радостный вечер
Нельзя удержаться от слез…
 

 
Складка горечи возле сжатых губ…
Неужели цель не намечена?
Заострите глаз, отточите зуб!
И сказать мне вам больше нечего…
 
 
Если сын сидит где-то в Вологде,
Если брат убит в Петропавловске,
Надо чаще думать о вороге —
Не по-кроткому, не по-ангельски,
 
 
Не по-кроткому, голубиному
Надо думать думу заветную,
А по-мудрому, по-змеиному
Свою месть обдумать ответную.
 
 
И не ветра стон – это стон души…
Затерялось солнце за тучами…
В яме каменной на полета аршин —
Соловецкий великомученик.
 
 
То не брат ли твой и не сын ли там?
Не отец ли твой задыхается?
Головою бьет по сырым камням,
За клочки соломы цепляется…
 
 
Над страдальцами Соловецкими,
Над нарымскими заточенными,
Над слезами невинными детскими
Издеваются «вохры» с «чонами».
 
 
Море – волнами, небо – тучами…
А восток – кровавыми зорями…
Чью-то мать во Пскове замучили…
А сестру в чека… опозорили!
 
 
Губы сжатые. Сердце молотом.
Слово черное, да зловещее…
Если сердце твое расколото,
Втисни ненависть в эту трещину.
 
 
Не по ельникам, по осинникам,
Не в кубышечку, не в коробочку —
Ветерок сберет по полтиннику
На патрончики, на винтовочку!
 
 
За ложбинками, за пригорками
Проползет лихой потихонечку…
По патрончику (очи зоркие!)
За старушку-мать, за сестреночку!
 
 
По патрончику – за слезиночку!
И за каждого из замученных.
По патрончику – за кровиночку!
Из винтовочек – пули тучами!
 
 
Так чего же вам еще спрашивать?
Неужели цель не намечена?
Или – с этими… Или – с нашими!
И сказать мне вам больше нечего.
 

 
Достались нам тяжесть и горе,
В заботах о завтрашнем дне
Нам некогда думать о вздоре —
О картах, цыганках, вине…
 
 
Всю юность с врагами рубиться!
Всю молодость нищими жить…
И как-то суметь прокормиться
И близких своих прокормить.
 
 
Отцы увлекались балетом,
А дяди «ходили в народ»…
А мы и не мыслим об этом,
К иному нас сердце зовет.
 
 
Мы «чашу не пьем круговую»,
Нам некогда пить и гулять.
Отцовскую «скорбь мировую»
Нам тоже сейчас не понять.
 
 
Чужда нам былая Россия,
Советская – тоже чужда.
Живем на чужбине – чужие,
И наша царица – Нужда.
 
 
И все же сквозь красные дали,
Сквозь ненависть, слезы и тьму
Вплотную мы жизнь увидали
И цену узнали всему.
 
 
И то, что отцы не сумели
Наш дом сохранить от воров,
Искали туманные цели
И слушали песни без слов, —
 
 
Да будет нам вечной наукой!..
Сумеем иначе мы жить:
Мы гордостью, верой и мукой
Учились Россию любить!
 

 
Сижу, облокотясь на шаткий стол
И слушаю рассказ неторопливый:
Про Петропавловск, про Тобол…
И чудятся разметанные гривы
Во тьме несущихся коней.
 
 
Я вижу берег синей Ангары,
Где рыцарскою кровью Адмирала
На склоне каменной горы —
Россия отреченье начертала
От прошлых незабвенных дней.
 
 
Потом глухие улицы Читы…
И в мареве кровавого тумана
Сверкают золотом погоны и кресты
У офицеров ставки Атамана.
И смерть с серебряной косой…
 
 
На волнах дней кипели гребни пены!
А вот они, Даурские казармы,
Где за намек малейший на измену —
Расстреливали по приказу Командарма!
Чужим оказывался свой…
 
 
Владивосток… Но ослабели крылья,
И рушилась, пошатываясь, крепость…
У моря грань надрыва и бессилья…
И стала исторической нелепость!
И был убийственный откат.
 
 
И дальше слезные и бледные страницы:
Гензан… Гирин… Сумбурность Харбина.
Молчащие измученные лица.
Спокойствия! забвения! вина!
Возврата больше нет назад…
 
 
И проблесками в мрачной эпопее —
Упорство, жертвенность и героизм.
О них я рассказать здесь не успею.
Тебе, водитель сильных, Фанатизм,
Нужны нечеловеческие песни!
 
 
Прошли года. И чувствуем мы снова:
Близка эпоха крови и борьбы.
Из труб герольдов огненное слово!
Приказ Ее Величества Судьбы —
И Родина великая воскреснет!