Текст книги "Меч в терновом венце"

Автор книги: Иван Савин

1

 
Под асфальт, сухой и гладкий,
Наледь наших лет,
Изыскательной палатки
Канул давний след…
 
 
Флаг Российский. Коновязи.
Говор казаков.
Нет с былым и робкой связи, —
Русский дух таков.
 
 
Инженер. Расстегнут ворот.
Фляга. Карабин.
«Здесь построим русский город,
Назовем – Харбин».
 
 
Без тропы и без дороги
Шел, работе рад.
Ковылял за ним трехногий
Нивелир-снаряд.
 
 
Перед днем Российской встряски,
Через двести лет,
Не петровской ли закваски
Запоздалый след?
 
 
Не державное ли слово
Сквозь века: приказ.
Новый город зачат снова,
Но в последний раз.
 

2

 
Как чума, тревога бродит —
Гул лихих годин…
Рок черту свою проводит
Близ тебя, Харбин.
 
 
Взрывы дальние, глухие,
Алый взлет огня —
Вот и нет тебя, Россия,
Государыня!
 
 
Мало воздуха и света,
Думаем, молчим.
На осколке мы планеты
В будущее мчим!
 
 
Скоро ль кануть иль не скоро?..
Сумрак наш рассей…
Про запас ты, видно, город
Выстроила сей.
 
 
Сколько ждать десятилетий?
Что, комуберечь?
Позабудут скоро дети
Отческую речь.
 

3

 
Милый город, горд и строен,
Будет день такой,
Что не вспомнят, что построен
Русской ты рукой.
 
 
Пусть удел подобный горек —
Не опустим глаз:
Вспомяни, старик-историк,
Вспомяни о нас.
 
 
Ты забытое отыщешь,
Впишешь в скорбный лист,
Да на русское кладбище
Забежит турист.
 
 
Он возьмет с собой словарик
Надписи читать…
Так погаснет наш фонарик,
Утомясь мерцать!
 

 
Женщины живут, как прежде, телом,
Комнатным натопленным теплом,
Шумным шелком или мехом белым,
Ловкой ложью и уютным злом.
 
 
Мы, поэты, думаем о Боге
И не знаем, где его дворцы.
И давно забытые дороги
Снова – вышарканные торцы.
 
 
Но, как прежде, радуются дети…
И давно мечтаю о себе —
О веселом маленьком кадете,
Ездившем в Лефортово на «Б».
 
 
Темная Немецкая. Унылый
Холм дворца и загудевший сад…
Полно, память, этот мальчик милый
Умер двадцать лет тому назад!
 

 
Была похожа на тяжелый гроб
Большая лодка, и китаец греб,
И весла мерно погружались в воду…
И ночь висела, и была она,
Беззвездная, безвыходно черна
И обещала дождь и непогоду.
 
 
Слепой фонарь качался на корме —
Живая точка в безысходной тьме,
Дрожащий свет, беспомощный и нищий…
Крутились волны и неслась река,
И слышал я, как мчались облака,
Как медленно поскрипывало днище.
 
 
И показалось мне, что не меня
В мерцании бессильного огня
На берег, на неведомую сушу —
Влечет гребец безмолвный, что уже
По этой шаткой водяной меже
Не человека он несет, а душу.
 
 
И, позабыв о злобе и борьбе,
Я нежно помнил только о тебе,
Оставленной, живущей в мире светлом.
И глаз касалась узкая ладонь,
И вспыхивал и вздрагивал огонь,
И пену с волн на борт бросало ветром…
 
 
Клинком звенящим сердце обнажив,
Я, вздрагивая, понял, что я жив.
И мига в жизни не было чудесней.
Фонарь кидал, шатаясь, в волны – медь…
Я взял весло, мне захотелось петь,
И я запел… И ветер вторил песне.
 

 
Россия отошла, как пароход
От берега, от пристани отходит.
Печаль, как расстояние, растет.
Уж лиц не различить на пароходе.
 
 
Лишь взмах платка и лишь ответный взмах.
Басовое взывание сирены.
И вот корма. И за кормой – тесьма
Клубящейся, всё уносящей пены.
 
 
Сегодня мили и десятки миль,
А завтра сотни, тысячи – завеса.
И я печаль свою переломил,
Как лезвие. У самого эфеса.
 
 
Пойдемте же! Не возвратится вспять
Тяжелая ревущая громада.
Зачем рыдать и руки простирать?
Ни призывать, ни проклинать – не надо.
 
 
Но по ночам заветную строфу
Боюсь начать, изгнанием подрублен.
Упорно прорубающий тайфун,
Ты близок мне, гигант четырехтрубный!
 
 
Скрипят борта. Ни искры впереди.
С горы и в пропасть!.. Но, обувший уши
В наушники, не думает радист
Бросать сигнал: «Спасайте наши души!»
 
 
Я, как спортсмен, любуюсь на тебя
(Что проиграю – дуться не причина)
И думаю, по-новому любя:
«Петровская закваска… Молодчина!»
 

 
У губ твоих, у рук твоих… У глаз,
В их погребах, в решетчатом их вырезе —
Сияние, молчание и мгла,
И эту мглу – о светочи! – не выразить.
 
 
У глаз твоих, у рук твоих… У губ,
Как императорское нетерпение,
На пурпуре, сияющем в снегу, —
Закристаллизовавшееся пение!
 
 
У губ твоих, у глаз твоих… У рук —
Они не шевельнулись, и осилили,
И вылились в согласную игру:
О лебеде, о Лидии и лилии!
 
 
На лыжах звука, но без языка,
Но шепотом, горя и в смертный час почти
Рыдает сумасшедший музыкант
О Лидии, о лилии и ласточке!
 
 
И только медно-красный барабан
В скольжении согласных не участвует,
И им аккомпанирует судьба:
– У рук твоих!
– У губ твоих!
– У глаз твоих!
 

 
Облик рабский, низколобый
Отрыгнет поэт, отринет:
Несгибаемые души
Не снижают свой полет.
Но поэтом быть попробуй
В затонувшей субмарине,
Где ладонь свою удушье
На уста твои кладет.
 
 
Где за стенкою железной
Тишина подводной ночи,
Где во тьме, такой бесшумной, —
Ни надежд, ни слез, ни вер,
Где рыданья бесполезны,
Где дыханье всё короче,
Где товарищ твой безумный
Поднимает револьвер.
 
 
Но прекрасно сердце наше,
Человеческое сердце:
Не подобие ли Бога
Повторил собой Адам?
В этот бред, в удушный кашель
(Словно водный свод разверзся)
Кто-то с ласковостью строгой
Слово силы кинет нам.
 
 
И не молния ли это:
Из надводных, поднебесных,
Над охваченных рассудком
Озаряющих глубин! —
Вот рождение поэта,
И оно всегда чудесно,
И под солнцем, и во мраке
Затонувших субмарин.
 

 
Сияет вечер благостностью кроткой.
Седой тальник. Бугор. И на бугре
Костер, и перевернутая лодка,
И чайник закипает на костре.
 
 
От комаров обороняясь дымом, —
Речь русская слышна издалека, —
Здесь на просторе этом нелюдимом
Ночуют три веселых рыбака.
 
 
Разложены рыбацкие доспехи,
Плащи, котомки брошены в ковыль,
И воткнутые удочки, как вехи,
И круговая булькает бутыль.
 
 
И кажется, опять былое с нами.
Где это мы в вечерний этот час?
Быть может, вновь на Иртыше, на Каме,
Опять на милой родине сейчас?
 
 
Иль эта многоводная река
Былинный Волхов, древняя Ока?
 
 
Краса чужбины, горы, степи, реки,
Нам не уйти от родины вовеки,
И как бы вам ни виться, ни блистать,
Мы край родной всё будем вспоминать!
 
 
Но сладок ваш простор, покой, уют,
Вам наша благодарность за приют!
 

 
Уезжающий в Африку или
Улетающий на Целебес
Позабудет беззлобно бессилье
Оставляемых бледных небес.
 
 
Для любви, для борьбы, для сражений
Берегущий запасы души,
Вас обходит он без раздраженья,
Пресмыкающиеся ужи!
 
 
И когда загудевший пропеллер
Распылит расставания час,
Он, к высоким стремящийся целям,
Не оглянется даже на вас.
 
 
Я же не путешественник-янки,
Нахлобучивший пробковый шлем, —
На китайском моем полустанке
Даже ветер бессилен и нем!
 
 
Ни крыла, ни руля, ни кабины,
Ни солдатского даже коня,
И в простор лучезарно-глубинный
Только мужество взносит меня.
 

 
О жене и матери забыл,
Маузер прикладистый добыл
И, тугие плечи оголя,
Вышел за околицу, в поля.
 
 
Те же джунгли этот гаолян,
Только без озер и без полян.
Здесь на свист хунхуза – за версту
Свистом отзывается хунхуз.
 
 
Было много пищи и добра,
Были добрые маузера,
Но под осень, кочки оголя,
Сняли косы пышный гаолян.
 
 
Далеко до сопок и тайги,
Наседали сильные враги,
И горнист с серебряной трубой
Правильно развертывает бой.
 
 
И хунхуза, сдавшегося в плен,
Чьи-то руки подняли с колен,
Связанного бросили в тюрьму,
Отрубили голову ему.
 
 
И на длинной жерди голова
Не жива была и не мертва,
И над ней кружилось воронье:
Птицы ссорились из-за нее.
 

 
Еще с Хингана ветер свеж,
Но остро в падях пахнет прелью,
И жизнерадостный мятеж
Дрозды затеяли над елью.
 
 
Шуршит вода и, точно медь,
По вечерам заката космы,
По вечерам ревет медведь
И сонно сплетничают сосны.
 
 
А в деревнях у детворы
Раскосой, с ленточками в косах,
Вновь по-весеннему остры
Глаза – кусающие осы.
 
 
У пожилых степенных манз
Идет беседа о посеве,
И свиньи черные у фанз
Ложатся мордами на север.
 
 
Земля ворчит, ворчит зерно,
Набухшее в ее утробе.
Все по утрам озарено
Сухою синевою с Гоби.
 
 
И скоро бык, маньчжурский бык,
Сбирая воронье и галочь,
Опустит смоляной кадык
Над пашней, чавкающей алчно.
 

 
Мне душно от зоркой боли,
От злости и коньяку…
Ну, ходя, поедем, что ли,
К серебряному маяку!
 
 
Ты бронзовый с синевою,
Ты с резкою тенью слит,
И молодо кормовое
Весло у тебя юлит.
 
 
А мне направляет глухо
Скрипицу мою беда,
И сердце натянет туго
Ритмические провода.
 
 
Но не о ком петь мне нежно,
Ни девушки, ни друзей, —
Вот разве о пене снежной,
О снежной ее стезе,
 
 
О море, таком прозрачном,
О ветре, который стих,
О стороже о маячном,
О пьяных ночах моих,
 
 
О маленьком сне, что тает,
Цепляясь крылом в пыли…
Ну, бронзовый мой китаец,
Юли же, юли-юли!..
 

 
От фонаря до фонаря – верста.
Как вымершая, улица пуста.
И я по ней, не верящий в зарю,
Иду и сам с собою говорю.
Да, говорю, пожалуй, пустяки,
Но все же получаются стихи.
 
 
И голос мой, пугающий собак,
Вокруг меня лишь уплотняет мрак.
Нехорошо идти мне одному,
Седеющую взламывая тьму, —
Зачем ей человеческая речь,
А я боюсь и избегаю встреч.
 
 
Любая встреча – робость и обман.
Прохожий руку опустил в карман,
Отходит дальше, сгорблен и смущен,
Меня, бродяги, испугался он.
Взглянул угрюмо, отвернулся – и
Расходимся, как в море корабли.
 
 
Не бойся, глупый, не грабитель я,
Быть может, сам давно ограблен я,
Я пуст, как это темное шоссе,
Как полночь бездыханная, – как все!
Бреду один, болтая пустяки,
Но все же получаются стихи.
 
 
И кто-нибудь стихи мои прочтет,
И родственное в них себе найдет:
Немало нас, плетущихся во тьму.
Но, впрочем, лирика тут ни к чему…
Дойти бы, поскорее дошагать
Мне до дому и с книгою – в кровать!
 

 
Объятый дымкою лиловой,
Гор убегает караван.
Над ним – серебряноголовый
Прекрасный витязь Фудзи-сан.
 
 
И дышит все вокруг покоем,
Прозрачен воздух, как слюда!
А рядом с грохотом и воем
Летят, грохочут поезда.
 
 
И в небесах гудит пропеллер,
Но нежно женщины страны
Поют теперь, как прежде пели,
Святые песни старины.
 
 
И опускают томно вежды,
И улыбаются легко,
И красочные их одежды
Благоухают далеко.
 
 
На мотыльков они похожи,
На экзотичные цветы,
И возле них так странно ожил
Певучий, сладкий мир мечты!
 
 
И как хорош поклон их чинный,
Привет улыбок золотых,
Когда спокойные мужчины
Проходят гордо мимо них.
 
 
Спокойствие и сила веет
Из глаз мужских, упорных глаз…
Значенья полный, тяжелеет
Насыщенный вечерний час.
 
 
И месяц встал над тучей хмурой,
Примчавшейся издалека,
И точно в лепестках сакуры, —
Вся в блесках близкая река…
 
 
И парк ночною жизнью ожил,
Полночный час легко вошел…
Как на Россию непохоже,
Но как чудесно хорошо!
 

 
Часто снится: я в обширном зале…
Слыша поступь тяжкую свою,
Я пройду, куда мне указали,
Сяду на позорную скамью.
 
 
Сяду, встану – много раз поднимут
Господа в мундирах за столом.
Все они с меня покровы снимут,
Буду я стоять в стыде нагом.
 
 
Сколько раз они меня заставят
Жизнь мою трясти-перетряхать.
И уйдут. И одного оставят,
А потом, как червяка, раздавят
Тысячепудовым: «Расстрелять!»
 
 
Заторопит конвоир: «Не мешкай!»
Кто-нибудь вдогонку крикнет:
«Гад!» С никому не нужною усмешкой
Подниму свой непокорный взгляд.
 
 
А потом – томительные ночи
Обступившей непроломной тьмы,
Что длиннее, но и что короче
Их, рожденных сумраком тюрьмы.
 
 
К надписям предшественников имя
Я прибавлю горькое свое.
Сладостное: «Боже, помяни мя»
Выскоблит тупое острие.
 
 
Всё земное отожму, оставлю,
Стану сердцем сумрачно-суров
И, как зверь, почувствовавший травлю,
Вздрогну на залязгавший засов.
 
 
И без жалоб, судорог, молений,
Не взглянув на злые ваши лбы,
Я умру, прошедший все ступени,
Все обвалы наших поражений,
Но не убежавший от борьбы!
 

Сергей БЕХТЕЕВ

 
Как зверь из клетки вековой,
Народ наш выпущен на волю
И, словно дикий конь по полю,
Летит, подхлестнутый молвой.
 
 
Неукротим безумный бег
Коня строптивого, лихого,
На нем нет всадника былого,
С ним разделявшего ночлег.
 
 
Пылает взор его огнем,
Он рвется в даль, неукротимый;
Ему в степи необозримой
Конец и гибель – нипочем.
 
 
Топча серебряный ковыль,
Преграды грудью расшибая,
Он скачет, яростно вздымая
Клубами вьющуюся пыль.
 
 
Почуя вольности дурман,
Исполнен силы и отваги,
Чрез пни, болота и овраги
Он мчит, как грозный ураган.
 
 
Надулись ноздри, гневный рот
Оделся пеной белоснежной.
Не удержать уздой железной
Его неистовый полет.
 
 
Кто, страх понятный прочь гоня,
Безумца воли обуздает,
Кто, для спасенья, оседлает
Осатаневшего коня?
 

 
Русь горит! Пылают зданья,
Гибнут храмы и дворцы,
Книги, мебель, изваянья,
Утварь, живопись, ларцы.
 
 
Гибнет долгих лет нажиток,
Плод тяжелого труда,
Недостаток и избыток,
Накоплявшийся года.
 
 
Злобный гений торжествует
Праздник крови и огня;
Он, смеясь, на пламя дует,
Волны красные гоня.
 
 
И клубясь и извиваясь,
Пляшут пляску языки,
К небу с свистом поднимаясь,
Гневны, грозны и дики.
 
 
Русь горит!.. И безвозвратно
Гибнут перлы красоты.
Так сбываются превратно
Вольнодумные мечты.
 

 
Шумит народ, тупой и дикий,
Бунтует чернь. Как в оны дни,
Несутся яростные крики:
«Распни Его, Пилат, распни!
Распни за то, что Он смиренный,
За то, что кроток лик Его.
За то, что в благости презренной
Он не обидел никого.
Взгляни – Ему ли править нами,
Ему ли, жалкому, карать!
Ему ли кроткими устами
Своим рабам повелевать!
Бессилен Он пред общей ложью,
Пред злобой, близкой нам всегда,
И ни за что к Его подножью
Мы не склонимся никогда!»
И зло свершилось! Им в угоду
Пилат оправдан и омыт,
И на посмешище народу
Царь оклеветан… и… убит!
 
 
Нависла мгла. Клубятся тени.
Молчат державные уста.
Склонись, Россия, на колени
К подножью Царского Креста!
 

 
То не ветер в поле стонет,
То не вьюга горько плачет:
То народ себя хоронит.
Горе пляшет, горе скачет.
 
 
В грустном гуле перезвонов
Вдаль несутся панихиды
Бесконечных русских стонов,
Полных скорби и обиды.
 
 
Наша старшая Держава!
Пал Орел мечты славянской!
Пали наша честь и слава,
Вера Церкви Христианской.
 
 
Плещут стаи волн Босфора;
Блещет месяц на Софии;
Но в Стамбуле дверь собора
Вновь открыта для России.
 
 
В грязь затоптан бархат стягов;
В поле сечи – смолкли тризны;
И… опять мы ждем варягов
Для измученной отчизны.
 

Посвящается Их Императорским Величествам Великим Княжнам

Ольге Николаевне и Татьяне Николаевне

 
Пошли нам, Господи, терпенье
В годину буйных, мрачных дней
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.
 
 
Дай крепость нам, о Боже правый,
Злодейства ближнего прощать
И крест тяжелый и кровавый
С Твоею кротостью встречать.
 
 
И в дни мятежного волненья,
Когда ограбят нас враги,
Терпеть позор и униженья,
Христос, Спаситель, помоги!
 
 
Владыка мира, Бог вселенной!
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной
В невыносимый, смертный час.
 
 
И у преддверия могилы
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы
Молиться кротко за врагов!
 

 
Сбылось предсказанье Мессии,
И «тьма» пересилила «свет»!
Явился Антихрист в России —
Кровавый тиран Бафомет.
Крамолой все царство объято,
Нет буйствам и распрям конца;
Брат поднял десницу на брата,
Сын поднял свой меч на отца.
И режутся русские люди,
И бьются два стана врагов;
От слез надрываются груди
У сирот-малюток и вдов.
Но дьявол не спит и не дремлет,
Он полон коварства и зол,
На Церкви он руку подъемлет,
И рушится Божий престол.
Справляют свой праздник злодеи,
Сжигая культуру в огне,
И новый удар иудеи
Готовят Христовой стране.
Народ обратился в лагуну,
Он прет из далекой глуши.
Китаец спасает коммуну,
Пируют в Кремле латыши.
Трепещут от стонов застенки,
За пыткою пытка спешит,
И выкрик неистовый: «К стенке!»
Из дьявольской пасти звучит.
Ликует Антихрист-Иуда,
Довольный успехом побед.
Свершилось вселенское чудо,
И царства христьянского – нет!
Гремит сатана батогами
И в пляске над грудой гробов
Кровавой звездой и рогами
Своих награждает рабов.
И воинство с красной звездою
Приняв роковую печать,
К кресту пригвождает с хулою
Несчастную Родину-Мать!
 

 
В колокол вещий ударил, как встарь,
Ночью Пасхальною царский звонарь.
Звоны торжественно в дали плывут,
Будят заснувших и громко зовут:
«Встань, поднимись, православный народ,
Кончился срок твоих горьких невзгод,
Кончились пытки гонимых рабов,
Нет больше казней, темниц и гробов.
Мы – благовестники дивных чудес,
Царь твой от смерти для жизни воскрес,
Ныне к тебе Он во славе грядет,
Богом наказанный, сирый народ.
Внял твой Господь покаянным мольбам;
Встань, поднимись и воскресни ты сам,
Слезы страданий и скорби отри —
Близится время Христовой зари!»
 
 
Гулко несется заутренний звон,
Будит упрямо заспавшихся он,
Но, погруженный в тревоги забот,
Спит непробудно плененный народ.
Спит наша Русь, отгоняя сквозь сон
В двери стучащийся радостный звон,
Вновь неспособная сердцем принять
Мира и веры былой благодать.
Редко во мраке блестят огоньки —
Это все те, кто к воскресшим близки.
Свечи затеплив, на Пасху Царя
Бодро идут они, верой горя.
 

 
Не ищите спасенья в оружье людском
От гоненья, оков и тюрьмы.
Грозный бой наш ведем мы с незримым врагом,
С диким полчищем злобы и тьмы.
Оттого в этот страшный, томительный час
Так мучительна тяжесть креста,
Что весь ад сатаны ополчился на нас
За служенье заветам Христа.
Оттого мы и в мире страдаем одни,
Что бесовская грозная рать
Отомщает России за светлые дни,
За былую ее благодать.
Отомщает за веру горячих молитв,
За трезвон златоглавых церквей,
За борьбу бескорыстную жертвенных битв,
За премудрость и кротость Царей.
 

 
Во имя безумной идеи «свобод»
В крови задыхается русский народ,
Бессильный сорвать свои путы,
Бессильный злодеев из царства изгнать,
Бессильный за правое дело восстать
В годины невиданной смуты.
 
 
Деля меж собою по вкусу жранье,
Над падалью громко кричит воронье,
Справляя свой праздник кровавый.
Слетаются гости на радостный пир,
В Россию их шлет за поживою мир
Для хищной, бесстыдной забавы.
 
 
Под алчные крики, насмешки и гам
С торгов достаются «друзьям» и врагам
Клочки оскверненного тела.
Железные клювы клюют и клюют,
Когтистые лапы безудержно рвут,
Работая нагло и смело!..
 
 
О, люди! О, братья! Забудем раздор!
Ведь тризна злодеев – наш русский позор,
Глумленье над трупом любимым.
Пора помириться! Довольно молчать!
Ведь это же нашу несчастную Мать
Насилуют в доме родимом!
 

 
Народ мой великий не должен, не может
Бесовское рабство влачить,
Он все одолеет, он все превозможет,
Сумеет себя воскресить.
Он встанет из праха, воскреснет из тленья
С очищенной скорбью душой,
Познавший обиды и ужас паденья
В пучине крамолы людской.
Ведомый ко благу Господней десницей
Сквозь дебри житейских невзгод,
Он встанет, как Лазарь, из смрадной гробницы,
И к Божьим стопам припадет.
 

 
Я твердо верю – день настанет,
Пройдет пора кровавых смут,
И перед нами в вечность канет
Слепой и дикий самосуд.
 
 
Я твердо верю – близко время,
Когда обманутый народ
Стряхнет мучительное бремя
Всех преступлений и невзгод.
 
 
Я твердо верю – Русь Святая,
Как феникс, встанет из огня,
И вновь воскреснет жизнь былая
В лучах блистательного дня.
 

 
Довольно насмешек, довольно обид,
Предательской лжи и обмана!
Проснись, всенародный запятнанный стыд!
Пусть Божия правда опять озарит
Потемки земного тумана!
 
 
Крамольная сила, рассейся, уйди!
Смирись, окаянное племя!
Надежда проснулась в усталой груди,
И очи мои лицезрят впереди
Грядущее, светлое время.
 
 
Безумство уляжется, горе пройдет,
Рассеются скорби и муки,
И вновь возрожденный, счастливый народ,
Увидев желанного Солнца восход,
Протянет к Нему свои руки.
 
 
Тогда, о, тогда мне не жаль умереть.
Жила бы лишь правда в народе.
На песни мои вам оков не надеть,
Я буду и мертвый восторженно петь
О Боге, Царе и свободе!..
 

 
В дни нашей скорби безнадежной,
В дни общей слабости людской
Твой Образ девственный и нежный
Влечет нас прелестью былой;
Влечет лучистыми глазами
С их неподдельной добротой,
Влечет небесными чертами,
Влечет нездешней красотой.
И забываются ошибки
И скорбь, терзающая нас,
При виде царственной улыбки
Твоих невинных, детских глаз.
И сердцу кажутся ничтожны
Все наши праздные мечты,
И страх корыстный и тревожный,
И голос мелкой нищеты.
И в эти сладкие мгновенья
Пред обновленною душой
Встает, как светлое виденье,
Твой Образ чистый и святой.
 

Кровь Его на нас и на детях наших.

Мф. 27. 25

 
Был темен, мрачен бор сосновый;
Трещал костер; огонь пылал,
И в мраке свет его багровый
Злодеев лица озарял.
В зловещем сумраке тумана,
От мира спящего вдали
Рабы насилья и обмана
Тела истерзанные жгли.
Вперялись в тьму злодеев очи,
В немом предчувствии беды
Спешил убийца в мраке ночи
Стереть кровавые следы.
Не дрогнула рука злодея,
Не возмутился он душой,
И пали в славу иудея
Отец и Отрок дорогой.
Во всей Руси благословенной
Не отыскалось никого,
Чтоб удержать удар презренный
В тот миг, направленный в Него.
И умер Он, как был, великий,
Державно кроткий, всеблагой
Перед глазами банды дикой,
Кипевшей местью и враждой.
Пучина гнусных злодеяний
Была бессильна осквернить
Минуты царственных страданий
И слез, которых не забыть.
Одни, с молитвами своими,
С великой правдой на челе
Они ушли от нас святыми,
Как жили с нами на земле.
Пройдут века, ночные тени
Разгонит светлая заря,
И мы склонимся на колени
К ногам Державного Царя.
Забудет Русь свои печали,
Кровавых распрей времена;
Но сохранят веков скрижали
Святых Страдальцев Имена.
На месте том, где люди злые
Сжигали Тех, Кто святы нам,
Поднимет главы золотые
Победоносный Божий Храм.
И Русь с небес благословляя,
Восстанет Образ неземной
Царя-Страдальца Николая
С Его замученной Семьей.