Текст книги "Меч в терновом венце"

Автор книги: Иван Савин

 
Метких капель перекличка,
Звонко, звонко бьющих в цель…
Солнце – красное яичко…
Жизнерадостный апрель!
Птицы с юга. Ветер с юга,
Шелк его прохладных струй.
Лапа друга. Сердце друга,
Троекратный поцелуй!
Ты ли беден, я ли нищий,
Не снижать же нам полет!
Юность в час тяжелый свищет,
Жизнерадостно поет!
Не наряден? Не обедал?
Разговеемся, дружок!
Для кого ж тогда победа,
Коль не к нам, на бережок?!
Для ленивца с толстым пузом,
С капиталом, с кадыком?
Господам с подобным грузом
Позади идти шажком!
Юность их опережает
Жизни тон она дает,
Волей сердце заряжает
Все атаки отражает,
И вперед!
 

 
Ну, соратник, руку!
С новою весною,
С вербой, опушившей
Русские поля!..
Ветер новой жизни
Взвился над страною
Вздрогнула, проснулась
Русская земля.
Ну, соратник, в ногу!..
Сплоченные, строем
По дорогам русским
Отобьем мы шаг…
Мы идем к победе,
Мы ряды утроим,
Будет юной силой
Опрокинут враг…
Ну, соратник, к счастью!..
К Родине, России,
Ибо, верно, близок
Осиянный час!..
Милые, родные,
Русские, стальные,
Коль Россия с нами
Кто же против нас?!
 

 
День расцветал и был хрустальным,
В снегу скрипел протяжно шаг.
Висел над зданием вокзальным
Беспомощно нерусский флаг.
Я помню звенья эшелона,
Затихшего, как неживой.
Стоял у синего вагона
Румяный чешский часовой.
И было точно погребальным
Охраны хмурое кольцо.
Но вдруг, на миг, в стекле зеркальном
Мелькнуло строгое лицо.
Уста, уже без капли крови,
Сурово сжатые уста!..
Глаза, надломленные брови,
И между них – его черта,
Та складка боли, напряженья,
В которой роковое есть…
Рука сама пришла в движенье,
И, проходя, я отдал честь.
И этот жест в морозе лютом,
В той перламутровой тиши
Моим последним был салютом,
Салютом сердца и души!
И он ответил мне наклоном
Своей прекрасной головы…
И паровоз далеким стоном
Кого-то звал из синевы.
И было горько мне. И ковко
Перед вагоном скрипнул снег:
То с наклоненною винтовкой
Ко мне шагнул румяный чех.
И тормоза прогрохотали,
Лязг приближался, пролетел.
Умчали чехи Адмирала
В Иркутск – на пытку и расстрел!
 

 
Год глухой… Пора немая.
Самый воздух нем и сер.
Но отважно поднимает
Коверда свой револьвер!
Грозный миг, как вечность длится,
Он гроз о во напряжен,
И упал цареубийца,
Русской пулею сражен…
Русский юноша Иуду
Грозным мщением разит.
Эхо выстрела повсюду
Прокатилось и гремит!
Не одна шумит Варшава,
Грома отзвуки везде!
И приносит подвиг славу
Вам, Борису Коверде…
Как сигнал национальный
Прогремел ваш револьвер,
Показал он путь печальный
Подал знак и дал пример…
И в потемки те глухие
Он сказал своим огнем,
Что жива еще Россия,
Живы мы и не умрем!..
Что идет к победе юность,
Каждый к подвигу готов,
В каждом сердце многострунность
Гордых русских голосов!..
 

 
Воля к победе.
Воля к жизни.
Чуткое сердце.
Верный глаз.
Только такие нужны Отчизне,
Только таких выкликает час.
 
 
Через засеки
И волчьи ямы,
Спешенным строем
Иль на коне,
Прямы, напористы и упрямы —
Только такие нужны стране.
 
 
Пусть поднимает, как оборочку,
Пенный мгновенный надменный вал.
Волю в одну устремляем точку,
Не выпускаем из рук штурвал.
 
 
В черной рубашке не страшны бури.
Разве не бурею мы рождены?
Только такие плывут в лазури
К милым просторам родной страны.
 
 
Только такие, только такие
Вырвут из двери тюрьмы засов.
К нам свои руки простерла Россия,
Нам ее голос, нам ее зов.
 
 
Каждый бесстрашен и каждый молод.
Ветры победы знамена рвут.
Каждое сердце гремит, как молот:
БОГ, НАЦИЯ, ТРУД!
 

 
У розового здания депо
С подпалинами копоти и грязи,
За самой дальней рельсовой тропой,
Куда и сцепщик с фонарем не лазит, —
Ободранный и загнанный в тупик,
Ржавеет Каппель, белый броневик.
 
 
Вдали перекликаются свистки
Локомотивов… Лязгают форкопы.
Кричат китайцы… И совсем близки
Веселой жизни путаные тропы.
Но жизнь невозвратимо далека
От пушек ржавого броневика.
 
 
Они глядят из узких амбразур
Железных башен – безнадежным взглядом.
По корпусу углярок, чуть внизу,
Сереет надпись: «Мы – до Петрограда!»
Но явственно стирает непогода
Надежды восемнадцатого года.
 
 
Тайфуны с Гоби шевелят пески,
О сталь щитов звенят, звенят песчинки…
И от бойниц протянуты мыски
Песка на опорожненные цинки;
Их исковеркал неудачный бой
С восставшими рабочими, с судьбой.
 

 
Две пули след оставили на ложе,
Но крепок твой березовый приклад.
Лишь выстрел твой звучал как будто строже,
Лишь ты была милее для солдат.
 
 
В руках бойца, не думая о смене,
Гремела ты и накаляла ствол
У Осовца, у Львова, у Тюмени,
И вот теперь ты стережешь Тобол.
 
 
Мой старый друг, ты помнишь бой у Горок,
Ялуторовск, Шмак о во и Ирбит?
Везде, везде наш враг, наш злобный ворог
Был мощно смят, отброшен и разбит.
 
 
А там, в лесу? Царапнув по прикладу,
Шрапнелька в грудь ужалила меня…
Как тяжело пришлось тогда отряду!
Другой солдат владел тобой два дня…
 
 
Он был убит. Какой-то новый воин
Нашел тебя и заряжал в бою,
Но был ли он хранить тебя достоин,
И понял ли разительность твою?
 
 
Иль, может быть, визгливая граната
Разбила твой стальной горячий ствол…
…И вот нашел тебя в руках солдата,
Так случай нам увидеться привел.
 
 
Прощай опять. Блуждая в грозном круге,
Я встречи жду у новых берегов,
И знаю я, тебе, моей подруге,
Не быть в плену, не быть в руках врагов!
 

 
Штыки, блеснув, роняют дряблый звук,
А впереди затылок кротко, тупо
Качается и замирает… «Пли!» —
И вот лежит, дрожа, хрипя в пыли…
Монокль луны глядит на корчи трупа,
И тороплив курков поспешный стук.
 

 
Ловкий ты и хитрый ты,
Остроглазый черт.
Архалук твой вытертый
О коня истерт.
На плечах от споротых
Полосы погон.
Не осилил спора ты
Лишь на перегон.
И дичал всё более,
И несли враги
По степям Монголии
До степей Урги.
Гор песчаных рыжики,
Зноя каменок.
О колено ижевский
Поломал клинок.
Но его не выбили
Из беспутных рук.
По дорогам гибели
Мы гуляли, друг!
Раскаленный добела
Отзвенел песок.
Видно, время пробило
Раздробить висок.
Вольный ветер клонится
Замести тропу.
Отгуляла конница
В золотом степу.
 

 
Есть правда тыла, где стоят обозы
И кухни под навесами дымят;
Есть правда прозябания и прозы,
И редко освежающие грозы
Над мирным засыпанием гремят.
Но есть иная правда. Лишь герою
Ее глаза, ее зовущий знак.
Есть правда шашки, обнаженной к бою,
В самозабвенном: «На врага, за мною!»
Кавалерийских огненных атак.
Свободно каждым делается выбор…
Под небесами отгремевших гроз,
Где падал конь, от пули вставший дыбом
Безмолвный, сонный проползет обоз.
Но если юн ты и влюблен в победу
И жизнь твоя тебе не дорога,
Иным путем кратчайшим к цели следуй…
Персей, освобождая Андромеду,
Взлетел и пал на голову врага.
 

 
Воет одинокая волчиха
На мерцанье нашего костра.
Серая, не сетуй, замолчи-ка, —
Мы пробудем только до утра.
 
 
Мы бежим, отбитые от стаи,
Горечь пьем из полного ковша,
И душа у нас совсем пустая,
Злая, беспощадная душа.
 
 
Всходит месяц колдовской иконой —
Красный факел тлеющей тайги.
Вне пощады мы и вне закона —
Злую силу дарят нам враги.
 
 
Ненавидеть нам не разучиться,
Не остыть от злобы огневой…
Воет одинокая волчица,
Слушает волчицу часовой.
 
 
Тошно сердцу от звериных жалоб,
Неизбывен горечи родник…
Не волчиха – Родина, пожалуй,
Плачет о детенышах своих.
 

 
Я сегодня молодость оплакал,
Спутнику ночному говоря:
«Если и становится на якорь
Юность, – как непрочны якоря
У нее! Не брать с собой посуду
И детей, завернутых в ватин…
Молодость уходит отовсюду,
Ничего с собой не захватив.
Верности насиженному месту,
Жалости к нажитому добру —
Нет у юных. Глупую невесту
Позабуду и слезу утру По утру.
И выгляну в окошко.
Станция. Решительный гудок.
Хобот водокачки. Будка. Кошка.
И сигнал прощания – платок.
Не тебе! Тебя никто не кличет.
Слез тебе вослед еще не льют.
Молодость уходит за добычей,
Покидая родину свою!..»
Спутник слушал, возражать готовый.
Рассветало. Колокол заныл.
И китайский ветер непутевый
По пустому городу бродил.
 

 
Как говорит внимательный анализ, —
За четверть века беженской судьбы
(Не без печали и не без борьбы)
От многого мы всё же отказались.
Но веру нашу свято мы храним,
Мы прадедовский бережем обычай
И мы потерь не сделали добычей
То, что считаем русским и святым.
Хотя бы взять начальные недели
Вот этого Великого поста:
Мы снова у подножия Креста,
Постимся мы, говеем, отговели.
Чем нам трудней, тем крепче вера в нас.
И в этом, думается, наша сила:
Как древних предков, нас благословила
Твоя рука, Нерукотворный Спас!
С какою бы гримасою суровой
Грядущий день ни выходил из тьмы.
Но русской вере не изменим мы
И не забудем языка родного!
 

(Главы из поэмы)

 
Клубилось безликим слухом,
Росло, обещая месть.
Ловило в предместьях ухо
За хмурою вестью весть.
Предгрозье, давя озоном,
Не так ли сердца томит?
Безмолвие гарнизона
Похоже на динамит.
И ждать невозможно было,
И нечего было ждать.
Кроваво луна всходила
Кровавые сны рождать.
И был бы тяжел покоя
Тот сон, что давил мертво.
Россия просила боя
И требовала его!
Россия звала к отваге,
Звала в орудийный гром,
И вот мы скрестили шпаги
С кровавым ее врагом.
Нас мало, но принят вызов.
Нас мало, но мы в бою!
Россия, отважный призван
Отдать тебе жизнь свою!
Толпа, как волна морская,
Взметнулась, ворвался шквал…
Обстреливается Тверская! —
И первый мертвец упал.
И первого залпа фраза —
Как челюсти волчьей шелк,
И вздрогнувший город сразу
Безлюдной пустыней смолк.
Мы – белые. Так впервые
Нас крестит московский люд.
Отважные и молодые
Винтовки сейчас берут.
И натиском первым давят
Испуганного врага,
И вехи победы ставят,
И жизнь им не дорога.
К Никитской, на Сивцев Вражек!
Нельзя пересечь Арбат.
Вот юнкер стоит на страже,
Глаза у него горят.
А там, за решеткой сквера,
У чахлых осенних лип
Стреляют из револьвера,
И голос кричать охрип.
А выстрел во тьме – звездою
Из огненно-красных жил,
И кравшийся предо мною
Винтовку в плечо вложил.
И вот мы в бою неравном,
Но тверд наш победный шаг,
Ведь всюду бежит бесславно,
Везде отступает враг.
Боец напрягает нервы,
Восторг на лице юнца,
Но юнкерские резервы
Исчерпаны до конца!
– Вперед! Помоги, Создатель! —
И снова ружье в руках.
Но заперся обыватель,
Как крыса, сидит в домах.
Мы заняли Кремль, мы – всюду
Под влажным покровом тьмы.
И все-таки только чуду
Вверяем победу мы.
Ведь заперты мы во вражьем
Кольце, что замкнуло нас,
И с башни кремлевской – стражам
Бьет гулко полночный час.
 
 
Так наша началась борьба —
Налетом, вылазкою смелой.
Но воспротивилась судьба
Осуществленью цели белой.
Ах, что «судьба», «безликий рок»,
«Потусторонние веленья»…
Был органический порок
В безвольном нашем окруженье.
Отважной горсти юнкеров
Ты не помог, огромный город,
Из запертых своих домов,
Из-за окон в тяжелых шторах.
Ты лишь исхода ждал борьбы
И каменел в поту от страха.
И вырвала из рук судьбы
Победу красная папаха.
Всего мгновение, момент
Упущен был – упал со стоном.
И тащится интеллигент
К совдепу с просьбой и поклоном.
Службишка, хлебец, керосин,
Крупу какую-то для детской…
Так выю тянет гражданин
Под яростный ярем советский.
А те, кто выдержали брань,
В своем изодранном мундире
Спешат на Дон и на Кубань
И начинают бой в Сибири.
И до сих пор они в строю,
И потому – надеждам сбыться.
Тебя добудем мы в бою,
Первопрестольная столица!
 

 
Голодному камень – привычная доля.
Во лжи родились мы. Смеемся от боли.
Глаза застилает гнилая короста.
Стоять на коленях удобно и просто.
Бессильные слезы у нас в горле комом.
И только для слабых нам правда знакома.
Течет вместо крови по жилам сивуха.
Дыша перегаром, мы сильные духом.
Голодному – хлеба, а вольному – воля!
Рожденные ползать – завидная доля!
 

 
Не от голода – от скуки
Кровь сосут из сердца, суки!
Видеть русских на коленях
Очень любит это племя!
Душат Правду ложью злою!
В мозг ползут нечистой тлёю!
Порожденье тьмы и грязи!
Бесовского блуда князи!
Но придет и наше время!
Встанет Родина с коленей!
С глаз коросту! Нечисть – с тела!
Память. Слово. Долг.
И дело.
 

 
Иль ты устал, могучий мой народ?
Иль тяготы борьбы хребет тебе сломили?
Упал на дно веков ли, потерявши брод,
И память о тебе развеется подобно горстке пыли?
Твой слышу ропот, но невнятен он.
Врагов твоих насмешки громче. Ликованье – злее.
Врагов, что сокрушал ты испокон…
Ужель сейчас они тебя сильнее?
Воспрянуть! Распрямиться! Задышать!
Их раскидать, как псов смердящих свору!
Или рабом приниженно дрожать,
Не внемля предков горькому укору?
О, мой народ, уставший от борьбы!
Ржавеет щит. И меч тебе не нужен?
Сон. Отдых. Смерть. В подарок от судьбы
Уставшему – быть Воином и Мужем!
 

 
Руки вперед, до отказу —
Раз! – и пружиной назад.
По голубому алмазу
Легкие лодки скользят.
 
 
Раз! – Поупористей, туже,
Чтобы скачками несло.
Два! – Упирайте упруже
В глубь, молодое весло.
 
 
Смокла носатая кепка.
Пот у прищуренных глаз.
Резко, отрывисто, крепко —
Раз! и отчетливей – раз!
 
 
Крепостью, мужеством взрослым
Бега берем рубежи.
Раз! Не забрасывай весла.
Два! Направленье держи.
 
 
Раз! Напрягается стойко
Воля души и весла,
Чтобы летящая двойка
Первой к победе пришла.
 
 
Раз! До отказу, до цели.
Два! Разорвутся тела…
Три! И победно взлетели
Вверх все четыре весла!
 

 
В ломбарде старого ростовщика,
Нажившего почет и миллионы,
Оповестили стуком молотка
Момент открытия аукциона.
 
 
Чего здесь нет! Чего рука нужды
Не собрала на этих полках пыльных!
От генеральской Анненской звезды
До риз икон и крестиков крестильных.
 
 
Былая жизнь, увы, осуждена
В осколках быта, потерявших имя…
Поблёскивают тускло ордена,
И в запылённой связки их – Владимир.
 
 
Дворянства знак. Рукой ростовщика
Он брошен на лоток аукциона,
Кусок металла в два золотника,
Тень прошлого и тема фельетона.
 
 
Потрескалась багряная эмаль —
След времени, его непостоянство.
Твоих отличий никому не жаль,
Бездарное, последнее дворянство.
 
 
Но как среди купеческих судов
Надменен тонкий очерк миноносца, —
Среди тупых чиновничьих крестов
Белеет грозный крест Победоносца.
 
 
Святой Георгий – белая эмаль,
Простой рисунок… Вспоминаешь кручи
Фортов, бросавших огненную сталь,
Бетон, звеневший в вихре пуль певучих,
 
 
И юношу, поднявшего клинок
Над пропастью бетонного колодца,
И белый окровавленный платок
На сабле коменданта – враг сдается!
 
 
Георгий, он – в руках ростовщика!
Но не залить зарю лавиной мрака,
Не осквернит негодная рука
Его неоскверняемого знака.
 
 
Пусть пошлости неодолимый клёв
Швыряет нас в трясучий жизни кузов, —
Твой знак носил прекрасный Гумилев,
И первым кавалером был Кутузов!
 
 
Ты гордость юных – доблесть и мятеж,
Ты гимн победы под удары пушек.
Среди тупых чиновничьих утех
Ты – браунинг, забытый меж игрушек.
 
 
Не алчность, робость чувствую в глазах
Тех, кто к тебе протягивает руки,
И ухожу… И сердце всё в слезах
От злобы, одиночества и муки.
 

 
Иногда я думаю о том,
На сто лет вперед перелетая,
Как, раскрыв многоречивый том
«Наша эмиграция в Китае»,
О судьбе изгнанников печальной
Юноша задумается дальний.
 
 
На мгновенье встретятся глаза
Сущего и бывшего, котомок,
Страннических посохов стезя…
Скажет, соболезнуя, потомок:
 
 
«Горек путь, подслеповат маяк,
Душно вашу постигать истому.
Почему ж упорствовали так,
Не вернулись к очагу родному?»
 
 
Где-то упомянут. Со страницы
Встану. Выжду. Подниму ресницы:
 
 
«Не суди. Из твоего окна
Не открыты канувшие дали,
Годы смыли их до волокна,
Их до сокровеннейшего дна
Трупами казненных закидали.
 
 
Лишь дотла наш корень истребя,
Грозные отцы твои и деды
Сами отказались от себя,
И тогда поднялся ты, последыш.
 
 
Вырос ты без тюрем и без стен,
Чей кирпич свинцом исковыряли.
В наше ж время не сдавались в плен,
Потому что в плен тогда не брали».
 
 
И не бывший в яростном бою,
Не ступавший той стезей неверной,
Он усмешкой встретит речь мою
Недоверчиво-высокомерной.
 
 
Не поняв друг в друге ни аза,
Холодно разъединим глаза.
И опять – года, года, года,
До трубы Последнего суда!
 

 
Проскучала надоедный день
В маленькой квартирке у Арбата.
Не читалось. Оковала лень.
И тоской душа была измята.
 
 
Щурилась, как кошка, на огонь,
Куталась в платок: «Откуда дует?»
И казалось, что твою ладонь
Тот, вчерашний, вкрадчиво целует.
 
 
А под вечер заворчала мать:
«Что весь день тоской себя калечишь?»
Если б мог хоть кто-нибудь сломать
Эти сладко ноющие плечи!
 
 
И читала, взор окаменя,
О в любви тоскующем аббате…
Ты влюбилась, нежная, в меня
В маленькой квартирке на Арбате.
 

 
Мелькнул фонарь, и на стальном столбе
Он – словно факел. Резче стук вагона.
Гляжу на город с мыслью о тебе,
И зарево над ним как светлая корона.
Пусть наша встреча – в отдаленном дне,
Но в сердце всё же радостные глуби:
Ты думаешь и помнишь обо мне,
Ведь ты меня светло и нежно любишь.
В вагоне тесно. Сумрачен и мал,
Какой-то франт мое присвоил место,
И на вопрос: «А кто вас провожал?»
Он радостно ответил мне: «Невеста»…
 

Анне

 
За вечера в подвижнической схиме,
За тишину, прильнувшую к крыльцу…
За чистоту. За ласковое имя,
За вытканное пальцами твоими
Прикосновенье к моему лицу.
За скупость слов. За клятвенную тяжесть
Их, поднимаемых с глубин души.
За щедрость глаз, которые, как чаши,
Как нежность подносящие ковши.
За слабость рук. За мужество. За мнимость
Неотвратимостей отвергнутых. И за
Неповторяемую неповторимость
Игры без декламаторства и грима
С финалом вдохновенным, как гроза.
 

 
«До завтра, друг!» – и без рукопожатья,
Одним кивком проститься до утра.
Еще живую руку мог пожать я,
Еще бы взгляду, слову был бы рад.
А нынче – храм. Высокий сумрак. Чтица,
Как белый мрамор. Серебрится гроб,
И в нем, в цветах, мерещится, таится
Знакомое лицо, высокий лоб.
Ушли друзья, ушли родные. Ясно
Луна над темной церковью плывет.
«Не ведаем ни дня ее, ни часа», —
Бормочет чтица, повторяет свод.
Блаженство безмятежного покоя.
Ушел – уйдем. К кресту усталых рук
Прижался нежный стебелек левкоя:
Привет с земли. Прости. До завтра, друг!
 

 
Ты пришел ко мне проститься. Обнял.
Заглянул в глаза, сказал: «Пора!»
В наше время в возрасте подобном
Ехали кадеты в юнкера.
Но не в Константиновское, милый,
Едешь ты. Великий океан
Тысячами простирает мили
До лесов Канады, до полян
В тех лесах, до города большого,
Где – окончен университет.
Потеряем мальчика родного
В иностранце двадцати трех лет.
Кто осудит? Вологдам и Бийскам
Верность сердца стоит ли хранить?..
Даже думать станешь по-английски,
По-чужому плакать и любить.
Мы – не то! Куда б ни выгружала
Буря волчью костромскую рать,
Все же нас и Дурову, пожалуй,
В англичан не выдрессировать.
Пять рукопожатий за неделю.
Разлетится столько юных стай!..
Мы – умрем, а молодняк поделят
Франция, Америка, Китай.
 

 
Лбом мы прошибали океаны
Волн слепящих и слепой тайги.
В жребий отщепенства окаянный
Заковал нас Рок, а не враги.
Мы плечами поднимали подвиг,
Только сердце было наш домкрат,
Мы не знали, что такое отдых
В раззолоченном венце наград.
Много нас рассеяно по свету,
Отоснившихся уже врагу.
Мы – лишь тема, милая поэту,
Мы – лишь след на тающем снегу.
Победителя, конечно, судят,
Только побежденный не судим,
И в грядущем мы одеты будем
Ореолом славы золотым.
И кричу, строфу восторгом скомкав,
Зоркий, злой и цепкий, как репей:
Как торнадо, захлестнет потомков
Дерзкий ветер наших эпопей!
 

 
Василий Васильич Казанцев…
И огненно вспомнились мне:
Усищев протуберанцы,
Кож а нка и цейс на ремне.
 
 
Ведь это же – бесповоротно,
И образ тот, время, не тронь!
Василий Васильевич – ротный:
«За мной! Перебежка! Огонь!»
 
 
«Василий Василича?. – Прямо.
Вот, видите, стол у окна…»
Над счетами согнут упрямо,
И лысина, точно луна.
 
 
Почтенный бухгалтер. Бессильно
Шагнул и мгновенно остыл…
Поручик Казанцев?.. Василий?..
Но где же твой цейс и усы?
 
 
Какая-то шутка, насмешка,
С ума посходили вы все!..
Казанцев под пулями мешкал
Со мной на ирбитском шоссе.
 
 
Нас дерзкие дни не скосили.
Забуду ли пули ожог!
И вдруг – шевиотовый, синий,
Наполненный скукой мешок.
 
 
Грознейшей из всех революций
Мы пулей ответили: нет!
И вдруг – этот куцый, кургузый,
Уже располневший субъект.
 
 
Года революции, где вы?
Кому ваш грядущий сигнал?
«Вам в счетный, так это налево…»
Он тоже меня не узнал!
 
 
Смешно! Постарели и вымрем
В безлюдье осеннем, нагом…
Но всё же, конторская мымра,
Сам Ленин был нашим врагом!
 

 
Тлен и распад в кулачонках зажаты.
В сердце безумная тяга к деньжатам.
Твой поцелуй – подражанье Иуде.
Варишь ты зелье свое в Голливуде.
Ненависть к русским. Презренье к России.
Помним, как шли на расстрел мы босые.
Пуля в затылок цвету народа.
Победа! Ликует гнилая порода!
Лживые речи – отравою в душу.
Слабость и смерть – своих недругов слушать!
Вырвать и выжечь, сжав зубы от боли!
Пусть Память пребудет, а с нею и Воля!
 

 
Ленька Ещин… Лишь под стихами
Громогласное – Леонид,
Под газетными пустяками,
От которых душа болит.
 
 
Да еще на кресте надгробном,
Да еще в тех строках кривых
На письме от родной, должно быть,
Не заставшей тебя в живых.
 
 
Был ты голым и был ты нищим,
Никогда не берег себя,
И о самое жизни днище
Колотила тобой судьба.
 
 
«Тында-рында», – не трын-трава ли
Сердца, ведающего, что вот
Отгуляли, отгоревали,
Отшумел Ледяной поход!
 
 
Позабыли Татарск и Ачинск —
Городишки одной межи —
Как от взятия и до сдачи
Проползала сквозь сутки жизнь.
 
 
Их домишкам – играть в молчанку.
Не расскажут уже они,
Как скакал генерала Молчанова
Мимо них адъютант Леонид.
 
 
Как был шумен постой квартирный,
Как шумели, смеялись как,
Если сводку оперативную
Получал командир в стихах.
 
 
«Ай да Леня!» – и вот по глыбе
Безнадежности побежит
Легкой трещиной – улыбка,
И раскалывается гранит!
 
 
Так лучами цветок обрызган,
Так туманом шевелит луна…
«Тында-рында!» – и карта риска
В диспозиции вновь сдана.
 
 
Докатились. Верней – докапали
Единицами: рота, взвод…
И разбилась фаланга Каппеля
О бетон крепостных ворот.
 
 
Нет, не так! В тыловые топи
Увязили такую сталь!
Проиграли, продали, пропили,
У винтовок молчат уста.
 
 
День осенний – глухую хмару —
Вспоминаю: в порту пустом,
Где последний японский «мару» —
Леонид с вещевым мешком.
 
 
Оглянул голубые горы
Взором влажным, как водоем:
«Тында-рында! И этот город —
Удивительный– отдаем…»
 
 
Спи спокойно, кротчайший Ленька,
Чья-то очередь за тобой!..
Пусть же снится тебе макленка,
Утро, цепи и легкий бой.