Текст книги "Люди не ангелы"

Автор книги: Иван Стаднюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

– Ну, слушаю.

– Слушай. – Старик поерзал на диване, как бы испытывая его надежность. – Поначалу вот такая... как ее?.. ага!.. пре... преамбула! Значит, так... Только не перебивай, будь ласков.

В это время зашла Галя со скатертью в руках. Степан тут же взял со стола оплетенку и поставил ее на пол, у ног Кузьмы. Старик при этом нахмурил седые брови и обидчиво шевельнул усами. Но когда увидел, что Галя стала накрывать стол тугой белоснежной скатертью, удовлетворенно крякнул.

– Ну, рассказывайте, – поторопил Степан.

А Кузьма не мог оторвать любопытного взгляда от Гали, которая, выдвинув из серванта ящик, загремела вилками и ножами, потом, сдвинув стеклянную створку, начала доставать тарелки.

– Значит, так, – продолжил разговор Кузьма. – Вот ты, Степан Прокопович, партийный секретарь района, к самогонке относишься как к злостному элементу.

– Разумеется, – Степан ухмыльнулся не только словам Кузьмы, а еще тому, что Галя, сверкнув на отца плутоватыми заговорщицкими глазами, поставила на верх серванта микрофон и щелкнула кнопкой магнитофонной записи.

– Но я должен со всей сурьезностью сказать, – развивал свои мысли Лунатик, – что самогонка, или, по-научному, самодельная горилка, нужна в селянской жизни так же, как, скажем... на собраниях президия. Без нее никакого порядка.

Кузьма не догадывался, что теперь каждое его слово улавливает и записывает неведомая ему хитроумная машина – магнитофон.

Старик степенно, с глубокой убежденностью в непреклонной своей правоте, стал доказывать Степану Прокоповичу, что традиции украинского села, да и не только украинского, обязывают крестьянина пригласить, скажем, на свадьбу всех родственников до единого человека.

– А это, имей в виду, – Кузьма будто пригрозил Степану Прокоповичу, целая рота! Набирается человек шестьдесят, семьдесят! И каждого треба угостить до стельки! Где же набрать столько грошей, чтоб купить такое море казенной водки? Кто это выдержит такую нагрузку на карман? Вот, стало быть, надо немедля издать такой закон, который бы позволял... нет, не позволял, а требовал от селян гнать горилку на тот случай, если кто свадьбу справляет или провожает сына в армию, кто день рождения отмечает или к кому из города родня должна приехать... Да мало ли бывает случаев, когда нам без горилки труднее, чем тебе без директивы из области!

Степан, еле сдерживая смех, помалкивал. Он не хотел вступать в разговор, дабы не портить магнитофонной записи. А Кузьма воспринял его молчание, как неоспоримость своих доказательств, и с воодушевлением продолжал:

– Так почему же, едят его мухи, милиция не разумеет этого?! Приехал, понимаешь, в село полномоченный и махнул с членами сельрады по хатам, где есть самогонные аппараты. Заранее знал, куда идти! И меня, раба божьего, тоже застукали! Полную машину кубов да змеевиков нагрузили!

Дальше Кузьма стал подробно объяснять, у кого именно из кохановчан изъяли самогонные аппараты, называя людей по фамилиям или по уличным кличкам – не всегда благозвучным.

За окнами день почти потух, и в комнате стал разливаться синий сумрак. Вошла из кухни Галя, осторожно держа в каждой руке по две тарелочки – со шпротами, скибочками сала, красной икрой и костромским сыром. Степан Прокопович поднялся ей навстречу, боясь, что она уронит тарелки. Но в это время в спальне зазвонил телефон.

– Иди, папа, сама управлюсь, – сказала Галя.

В спальне, где в окно заглядывал со двора густой куст сирени, уже было полутемно, и Степан Прокопович, прежде чем снять телефонную трубку, включил электричество.

В трубке послышался знакомый певуче-гортанный голос Саиды. Она всегда, когда дежурит, звонит вечером домой. Саида интересовалась, все ли дома в порядке, и сказала, что завтра задержится в больнице позже обычного, ибо привезли девушку с сильным нервным потрясением, за которой Саиде надо понаблюдать. Степан Прокопович не стал распространяться о том, что у них неожиданный гость, и, пожелав жене счастливого дежурства, вернулся в столовую.

Здесь уже тоже горел свет. Магнитофон был выключен, а Галя хлопотала у стола, расставляя закуски.

Степан Прокопович принес из холодильника запотелую бутылку "столичной" водки, поставил на стол две рюмки и торжественно произнес:

– Прошу, Кузьма Иванович, к столу! Будем вечерять, а заодно и попробую объяснить вам, что самогонка не друг в нашей жизни, а лютый враг. – И налил "столичной" чуток себе, а гостю – полную рюмку.

Кузьма смотрел на Степана досадливо-сожалеющим взглядом.

– Значит, ничего я тебе не доказал? – спросил он со вздохом.

– Нет, – ответил Степан. – Дело в том, что в жизни людей есть традиции и есть вредные пережитки, с которыми надо бороться... Ну, за ваше здоровье!

– А чего же налил себе такую кроху? Десны полоскать?

– Нельзя мне много. Сердце...

– Больное?

– Да.

– То-то не можешь ты понять мужика. – И Кузьма лихо опрокинул содержимое рюмки в рот. Не закусывая, поднял с пола свою бутыль. – А теперь попробуем моей, незаконной. Незаконная бывает слаще законной.

– Нет-нет, – запротестовал Степан. – В мой дом со своей выпивкой не ходят. Обидите.

– Брезгуешь? – старик с неохотой поставил бутыль под стол.

– Я же сказал: я против самогонки. Давайте закусим.

Тем временем Галя, прислушиваясь к застольному разговору, перемотала на магнитофоне ленту и, лукаво подмигнув отцу, включила воспроизведение звука. Вначале брызнула громом меди какая-то музыка, записанная раньше.

Кузьма, прислушиваясь к магнитофону и решив, что это радиоприемник, какие имеются в Кохановке почти в каждой хате, особого интереса к нему не проявил. Он старательно накалывал на вилку непослушную шпротину.

Степан Прокопович, разрезая на тарелке упругий помидор, свежо пахнущий грядкой, краем темного смеющегося глаза поглядывал на своего гостя.

Вдруг музыка оборвалась, и послышался хрипловатый, усиленный репродукторами голос Кузьмы Лунатика. Кузьма, как это всегда бывает в первый раз, не узнал своего голоса и продолжал единоборствовать со шпротиной. Из магнитофона между тем неслась его страстная речь:

"...Должен со всей серьезностью сказать, что самогонка, или, по-научному, самодельная горилка, нужна в селянской жизни так же, как, скажем... на собраниях президия. Без нее никакого порядка".

При слове "самогонка" Кузьма икнул и застыл с раскрытым от крайнего изумления ртом. Близко поставленные и глубоко сидящие глаза его, казалось, сольются сейчас в один большой глаз – так округлились они и выпучились, сверкая то ли слезой, то ли каким-то внутренним огнем.

А магнитофон продолжал вещать о традициях украинского села и о необходимости "гнать самогонку".

– А... а... я тебе сейчас о чем толковал?! – вдруг заорал Кузьма на Степана Прокоповича. Его лицо выражало неуемный, почти детский восторг, радостное удивление и растерянность. – Нет, нет! Ты послушай! Послушай, что говорит радио!

Степан снисходительно посмеивался и кидал предупреждающие взгляды на Галю, которая зажала ладонями рот и захлебывалась от хохота.

– Есть же разумные люди! – продолжал бурно восторгаться Кузьма. Тоже понимают, не то что ты, Степан Прокопович!

Степан не успел опомниться, как Кузьма выхватил из-под стола бутыль, ловким движением руки раскупорил ее, налил полные рюмки, а затем торжественно, с чувством своей правоты, водрузил оплетенку на середину стола.

– Пей! Само радио советует!

Степан, облокотившись на стол и закрыв ладонями глаза, беззвучно смеялся, а в комнате не утихала громкая, с металлическим звоном проповедь о том, что на казенную водку мужик грошей не напасется, а посему нужен закон о самогонке.

Кузьма торжествовал:

– Во-во!.. Понимают! Святую правду кроют! Эх-ма, есть правда на белом свете!

А затем стал уговаривать Степана, глядя на него с чувством собственного превосходства:

– Ну, пей же! Пей! Ничего с твоим сердцем не сделается, ежели хлебнешь стаканчик самогонки и скажешь об ее крепости свое партийное слово.

Магнитофон уже жаловался на милицию и на сельсовет, которые стоят поперек дороги самогонщикам.

– Какой большой свет, а везде одинаково делается, – продолжал удивляться Кузьма. – Я только, только сейчас рассказывал о таком же! Во! Слышишь, Степан Прокопович, и у нас в Кохановке так было! Ей-бо, не брешу!

Лунатик залпом выпил рюмку самогонки, затем, потирая от великого счастья руки, стал цепким взглядом высматривать на столе, чем бы ему закусить, как магнитофон начал называть знакомые фамилии и неблагозвучные уличные клички кохановчан, пострадавших от наезда милиции... Кузьма подскочил со стула как ужаленный. В глазах его затрепетал ужас, а по лицу стала разливаться бледность. Он трижды перекрестился, попытался что-то сказать, беззвучно шевеля губами и судорожно глотая воздух. А потом, так ничего и не сказав, опрокинул стул и метнулся к дверям. Тут его и настиг Степан Прокопович, крикнув Гале, которая, упав грудью на подоконник, визжала от смеха, как поросенок: "Выключи!".

Когда магнитофон умолк, Степан Прокопович усадил Кузьму на место и начал его успокаивать:

– Не радио это! Магнитофон – машина такая. Вы говорили, а Галя записала ваш голос.

– Не... Не бреши... – слабым и просящим голосом ответил Лунатик. Ничего она не записывала... Она на кухне хозяйничала.

– Машина сама записывала.

Встревоженный бледностью лица Кузьмы и сумасшедшинкой в его глазах, Степан Прокопович долго и обстоятельно разъяснял, что такое магнитофон; ссылался на патефонные пластинки, на старые граммофоны.

Старик, притихнув, некоторое время размышлял над словами Степана, а затем немощно сказал:

– Нет, без чертячей силы тут не обошлось.

Степан опять стал убеждать его.

Наконец Кузьма будто успокоился и даже обрадованно засмеялся.

– А я сейчас проверю! – оживляясь, сказал он. – Так, говоришь, нечистая сила тут ни при чем? Вот я сейчас прочитаю молитву, а твоя машина пусть попробует запишет ее. Вот хай попробует, а я потом послушаю.

Степану Прокоповичу ничего не оставалось, как согласиться на условие своего гостя, уверовавшего в то, что уличит Степана в сношениях с нечистой силой.

...К удивлению соседей и прохожих, из раскрытого окна дома секретаря парткома Степана Григоренко вдруг разнеслось хмельное молитвенное песнопение:

Христос воскресе из мертвых.

смертию смерть поправ

и сущим во гробах живот даровав...

43

Через некоторое время на обочине улицы возле подворья Степана затормозил, мигнув красными огнями, "газик". Из машины вышли Павел Ярчук и инструктор обкома Арсентий Хворостянко. Видя, что окна в доме секретаря парткома ярко освещены, они уверенно зашли в калитку, но вдруг точно споткнулись о невидимый порог. Оба явственно услышали... церковную молитву (!). Дребезжащий старческий голос, старательно и самозабвенно выводил хвалу Иисусу Христу! Впечатлительному Арсентию Хворостянко даже почудился сладостный дым ладана.

Павел Ярчук и Арсентий Никонович растерянно осмотрелись по сторонам: в тот ли двор зашли?.. В тот!.. Удивленно переглянулись и, не зная, что и подумать, быстро зашагали сквозь густеющую синеву вечера к крыльцу дома.

Неожиданный приход гостей поверг Степана Прокоповича в смятение. Магнитофон уже молчал, а Степан, здороваясь с Павлом и Арсентием за руки, потерянно и глуповато улыбался, догадываясь, что мрачное молчание пришедших вызвано их крайним недоумением. А тут еще на столе бутыль с самогоном мозолила всем глаза!

Сбивчиво стал объяснять нелепую ситуацию, посматривая с вымученной улыбкой и укоризной на Кузьму Лунатика, который стоял, не обращая ни на кого внимания, возле магнитофона и смотрел на него с почтительным удивлением.

На выручку отцу, сама того не подозревая, пришла Галя. С визгливым хохотом, заикающейся скороговоркой она бесхитростно рассказала, как "дедушка напугался самого себя...".

Когда была преодолена неловкость и гости уселись на диван, Степан полушутливо, полусерьезно предложил Кузьме Лунатику взять со стола свою бутыль и вылить самогонку в раковину водопровода на кухне. Кузьма понял главное: самогонка не должна оставаться на столе, а хозяин дома не должен иметь к ней отношения. И он, взяв в руки оплетенку, обратился к Павлу и Арсентию Никоновичу, будто жалуясь на Степана:

– Может, хоть вы попробуете моего лекарственного зелья! А то Степан Прокопович дуже гордый. Брезговает и гнет линию против самогонки.

Не получив согласия, старик с сожалением спрятал оплетенку в узел и стал прощаться.

– Если вы домой, обождите чуток, – сказал ему Павел. – Подвезу.

– Другой бы не согласился, – весело откликнулся Кузьма. – А я не откажусь! Побегу занимать лучшее место в машине. – И вышел из дому, догадываясь, что начальству надо о чем-то потолковать без свидетелей.

Когда за Кузьмой Лунатиком закрылась дверь, Степан Прокопович, не скрывая тревоги, спросил:

– С какими-нибудь вестями?

– Да вот, – хмуро заговорил Павел Платонович, – в обком партии анонимка на меня поступила. Товарищу Хворостянко поручили расследовать.

– О чем анонимка? – насторожился Степан Прокопович.

– Трудная история, – Павел вздохнул и с грустной неторопливостью стал рассказывать о своей памятной фронтовой встрече с Черных и недавней бурной стычке с Настей в кохановском клубе.

Степан Прокопович, слушая невеселое повествование Павла, нервно прохаживался по комнате. Задумчивым взглядом следил за ним Арсентий Хворостянко.

– Что же ты молчал до сих пор?! – накинулся Степан Прокопович на Павла, когда тот закончил исповедь сообщением о болезни Маринки.

– Разговор об этом у нас с тобой не заходил, – Павел виновато развел руками. – Да и не хотелось усугублять беду Насти.

– Голова ты садовая! – лицо Степана покрылось румянцем. – Да будет тебе известно, что Черных партизанил в моем отряде! И по моему заданию в разведку ходил, с которой не вернулся!.. Ему Настю жалко! А меня тебе не жалко, моих партизан не жалко? Да, может, этот Черных карателей нацелил на наш отряд!

– Об этом я не подумал, – растерянно ответил Павел. И после томительной паузы спросил: – Но что изменилось бы, если б я сразу рассказал о встрече с ним?

Последние слова будто ударили по лицу Степана Прокоповича. Он даже отпрянул от Павла и, уставив на него темные, негодующие глаза, гневно спросил:

– Тебе разве все равно – живет вокруг нас правда или ложь?.. Ты же коммунист! Если советская власть простила полицаев, власовцев и других сволочей, прислуживавших фашистам, из этого не следует, что ты можешь покрывать кого-нибудь!.. Государство может прощать, но забывать никогда!.. Если хочешь знать, ты совершил преступление еще тогда, когда увидел этого негодяя Черных умирающим. Ты должен был сказать в медсанбате, какая штучка попала к ним. Хотя бы для того, чтоб не похоронили его в братской могиле вместе с геройски погибшими нашими солдатами, чтоб почестей воинских ему не отдали, чтоб на могиле его, кроме чертополоха, никакого знака!

Арсентий Хворостянко смотрел на Степана Прокоповича немигающим взглядом, и в его глазах гнездился не то страх, не то завистливое удивление. А Павел Ярчук, пересев с дивана на стул, склонил голову над столом и в тяжкой задуме обхватил ее руками.

– И то, что сейчас дочка Насти в больнице, – жестким голосом продолжал Степан, – тоже твоя вина. Всю свою жизнь она считала, что отец ее герой. И вдруг такое потрясение!

– Тут и любовная ситуация примешалась, – будто нехотя подсказал Хворостянко.

– Что за ситуация? – Степан Прокопович достал из серванта еще две рюмки, поставил их на стол рядом со своей и налил водки. – Давайте выпьем, а то сердце скулит от досады и злости. Садись, Арсентий Никонович, к столу.

Галя, которая была на кухне и, видать, прислушивалась к разговору взрослых, тут же появилась в столовой, и из ее ловких рук скользнули на стол две тарелки и приборы.

Павел Платонович отказался от рюмки, а Степан и Хворостянко молча чокнулись и выпили.

– Так что же за любовная ситуация? – заинтересованно переспросил Степан Прокопович, когда Галя ушла на кухню.

– В болезни Маринки, – с непонятной усмешкой стал пояснять Арсентий Никонович, – виноват и его сынок, – он кивнул головой на Павла. – Написал ей с целины такое письмецо... Как последней девке!

– Это Андрей? – перебил Арсентия Никоновича Степан. – Вот обормот! А что у них – любовь с Настиной дочкой?

– Вроде да, – сквозь вздох сказал Павел Платонович, подняв голову и разгладив усы. – А тут появился в селе техник-строитель, сын товарища Хворостянко, и начал женихаться к Маринке. Андрей и приревновал.

– Ну, не совсем так, – спокойно возразил Арсентий Никонович. – Мой Юра закончил техникум, в котором учится Маринка. Естественно, зашел к ней в гости. И только...

– Слушай, Павел! – Степан Прокопович вдруг посмотрел на Павла Платоновича с недоброй подозрительностью. – Андрей после службы в армии не набылся еще дома, а ты его на целину спровадил. Меня это удивило... Не связан ли отъезд со всей этой кутерьмой?

– Как тебе сказать? – Павел Платонович, уставив глаза в стол, развел руками.

– Ясно! – Степан грустно усмехнулся, и во взгляде его мелькнуло не то сожаление, не то презрение. – Так сказать, родительской властью хочешь вершить задним числом судьбу сына таким образом, чтоб не породниться с семьей власовца?.. Желание понятное. Но раньше куда смотрел? При чем же теперь Андрей да Маринка, если они действительно полюбили друг друга? Или ты сам не любил никогда?

– Ну хватит! – взорвался Павел Платонович. От закипавшей в нем безадресной лютости и беспомощности черные усы его стали нервически подергиваться. – Хватит гонять меня, как шелудивого цуцика, по углам и бить со всего размаха! Сам понимаю, что неладно все получилось. Но пришел я сюда не каяться и не в жилетку плакаться, а по делу. Ты можешь отозвать с целины Андрея? – Павел смотрел на Степана Григоренко так, будто тот был в чем-то виноват перед ним.

– Да, да, – поддержал Арсентий Никонович. – Врачи советуют. Говорят нужно потрясение на потрясение, так сказать, клин клином... Словом, надо, чтоб Андрей появился в больнице и объяснился с Маринкой.

– Ну что ж, – ответил Степан Прокопович. – Если врачи советуют, вызовем...

44

В утреннем саду свежо пахло дозревающими антоновками. Только что выглянуло из-за леса солнце и бросило косые, еще не горячие лучи под яблони, будто хотело отыскать упавшие за ночь плоды.

А собранные яблоки – краснобокие и совсем красные, желтые и белесые высокими запотелыми горками высились на соломенных подстилках в тени, которую бросала зеленая от бархатистого мха соломенная крыша доживающей свой век небольшой хатенки. В ней когда-то обитал учитель Прошу, принявший мученическую смерть от рук фашистов.

Недалеко от хатенки, у столика на железной ножке, сидел Кузьма Лунатик и крошил на расстеленной тряпочке табак. Столик этот Кузьма года три назад соорудил сам, когда наткнулся на торчавшую из земли трубу. Раньше здесь был дровник, потом свалка садовых подпорок. Заинтересовавшись трубой, старик попытался ее выдернуть, но это оказалось не под силу. Тогда забил трубу еще глубже в землю, наглухо заколотил длинной деревянной затычкой верхнее отверстие, а к затычке пришил огромными гвоздями маленькую круглую столешницу, некогда бывшую крышкой квашни.

Рядом с одноногим столиком виднелась заросшая чахлой полынью и заваленная гнилыми яблоками выемка – след от погреба, в котором во время оккупации немцы нашли скрыню с "крамольными" книгами, изобличившими учителя Прошу. От гнилых яблок в выемке тянуло кислым, бражным запахом, и это наводило Кузьму Лунатика на грустную мысль о том, что ставить теперь закваску для самогона ни к чему, пока не разживется он новым змеевиком взамен изъятого милицией.

Сегодня старому Кузьме предстояло идти в "глиняный поход". Вчера председатель колхоза Павел Ярчук привселюдно попросил его вспомнить забытые глинища и показать их технику-строителю Хворостянко. Очень уж нужна колхозу хорошая глина для строительства – красная и белая. Ну что ж, Кузьма не против послужить для общества, если сам Павел Платонович перед ним шапку снял. Значит, еще ценят старика в селе.

И Кузьма мысленно обозревал окрестности Кохановки – овраги, промоины, обрывистые берега Бужанки, отроги Чертового яра – места, где глина пробивалась на поверхность сквозь толщу чернозема. Одно тревожило старика: вот-вот приедет за ним техник-строитель, а он не может покинуть без надзора грузовик с яблоками. Грузовик стоял у дверей хатенки, будто прислушивался в безмолвной задуме к гудению пчел, хлопотливо роившихся над его кузовом. В кузов еще с вечера были нагружены яблоки, и сейчас солнечные лучи неторопливо пили с них холодную, пахучую росу. Уже давно должен был прийти внук Кузьмы – Федот, чтобы везти яблоки в Воронцовку на сушарку. Но, видать, проспал. И Кузьма лениво поругивался про себя.

А Федот уже был в саду. Насвистывая что-то беспечно-веселое, он шел напрямик, со стороны огородов, пригибаясь под низкими яблонями, которые то и дело норовили смахнуть с его забубенной головы фуражку.

– Доброго ранку, диду! – поздоровался Федот, неожиданно появившись из-за угла хаты.

Кузьма даже вскинулся от испуга, просыпав на колени табак.

– А, что б тебе!.. – незлобиво ругнулся старик. – Будто нечистая сила из проруби – выскакиваешь всегда!.. Не можешь, как люди, дорогами ходить?

– Для меня кругом дороги, – беззаботно засмеялся Федот и полез в кабину машины.

Прогрев мотор, Федот осторожно, чтобы не задеть ветвей яблонь, повел грузовик к выезду из сада. Когда проезжал через укатанную, неглубокую канаву, не успел прибавить газ, и машина, потеряв инерцию, заскользила задними колесами по влажной глинистой крутизне. Федот стал раскачивать грузовик, чтобы рывком выскочить из канавы, как вдруг почувствовал неладное: задняя часть машины стала оседать вниз, отчего лобовое стекло кабины уже смотрело в небо. Убрав газ, Федот выглянул в дверцу назад и похолодел от ужаса. Там, где была канава, зиял узкий черный провал, и грузовик, свесив в него задние колеса, держался только на раме, легшей на противоположную закраину канавы.

– Диду! – не своим голосом заорал Федот, выскочив из кабины.

Но Кузьма уже и сам бежал к грузовику.

– Подземный ход! – выдохнул старик, увидев дыру под колесами.

Федот и Кузьма не могли оторвать глаз от подземной черноты, гипнотизировавшей их своей таинственностью, загадочной связью с давно отшумевшей здесь жизнью. Будто услышали отголоски той давней жизни, а наяву увидели следы людей, обитавших когда-то на этой, такой знакомой, родной земле. Молодой Федот и старый Кузьма одинаково были взволнованы, одинаково ощущали разгоравшееся в них жаркое любопытство и мальчишеский азарт открывательства.

– Как бы машина не бабахнулась в эту дыру, – заговорил, наконец, Федот и осторожно ступил в канаву; тут же почувствовал, что земля под ногами уползает вниз. Испуганно отпрянул назад, и вовремя. Дно канавы рядом с машиной стало оседать и вдруг с гулом оборвалось, раскатив подземное эхо. На Федота и Кузьму глянула уже большая черная пасть подземелья, и дохнул из нее сырой, могильный холод. А гул все продолжался – ухали на невидимое дно обрывающиеся комья глины.

– Тут же прорва золота! – преодолев оцепенение, простонал Кузьма, и в его глубоких глазах огоньками полыхнула алчность. – Фонарь есть у тебя?!

Федот подошел к открытой кабине машины, приподнял сиденье и достал оттуда серебристый цилиндрический фонарь. Затем опасливо приблизился к провалу и нацелил вниз невидимый в лучах солнца пучок электрического света. Без труда рассмотрел в светлом кругу заплесневелую стенку, а затем и дно, куда упала обвалившаяся глина.

– Пока не приехали за мной, надо поискать! – Кузьма смотрел на Федота с нетерпеливой и злой требовательностью. – Сейчас я сбегаю за лестницей, а ты поищи лопату!

Федот вспомнил, как его "протирали с песочком" на комсомольском собрании за доски, "организованные" на лесопилке, и будто от озноба передернул плечами. Но подземелье все-таки манило своей жуткой загадочностью. Конечно же, интересно побывать там первым! Но вот золото... Вдруг, в самом деле, там горы золота?.. Федот не имел понятия, зачем одному человеку, даже одной семье, много золота. Ну, можно поставить золотые коронки на зубы, можно сделать для деда золотую челюсть. А еще зачем? Золото не деньги, за него мотоцикл или телевизор не купишь... Нет, Федот не такой дурак, он, конечно, понимает, что золото можно превратить в деньги. Но это занятие не по нему. Вот если б найти под землей что-то диковинное, чего люди еще не видели!

Тут Федот услышал приближающийся шум мотора и заметил, что на дороге из села заклубилась пыль...

Когда Кузьма Лунатик вышел из-за домика, волоком таща длинную деревянную лестницу, то, к своей горчайшей досаде, увидел, что возле вздыбившейся в канаве машины Федота тормозил колхозный грузовик. И старик, тут же приняв какое-то решение, свернул с тропинки в сторону, где под яблонями, на пересохшей земле, росла чахлая трава.

– Федот! – требовательно крикнул он внуку. Когда Федот оглянулся, Кузьма выразительно потряс в руках концы лестницы и уронил ее на землю.

Федот понял замысел деда: смотри, мол, вот лестница... Но Федота сейчас интересовало другое. В кузове подошедшей машины сидели на скамейке-перекладине две девушки с лопатами, а в кабине – Феня, которая еще недавно работала на "пожарке", и Юра Хворостянко. Странно, что не Феня, а Юра сидел за рулем, хотя водительских прав, как было известно Федоту, техник-строи гель не имел.

"Вот прилипала!" – с ревнивым чувством подумал Федот, глядя, как Феня, прижавшись к плечу Юры, проверяла, выключил ли он зажигание и рычаг передачи скоростей.

Когда Феня – длинноногая, полногрудая, сияя от избытка энергии и веселья лучистыми глазами, – выскочила из кабины, Федот понимающе и хитровато подмигнул ей, но девушка сделала вид, что не заметила этого, и с преувеличенным удивлением заахала, увидев завалившийся грузовик.

– Подземный ход раскрылся, – с деланным безразличием стал объяснять подошедшему Юре Федот, кося глазами на приближающегося деда. – Говорят, золота тут тьма!

– Так оно тебя здесь и дожидается, – вяло засмеялся Юра, хотя в глазах его промелькнуло любопытство. – Но посмотреть бы интересно.

– Давай! – Федот заговорщицки подмигнул Юре. – Тащи лестницу. Дед вон ее в траве спрятал.

И тут коршуном налетел на молодежь Кузьма Лунатик:

– Ну, чего рты пораззявили? Не видели, как этот лопух в прорву влетел?! – Кузьма метнул грозный взгляд на Федота. – Пусть теперь торчит, пока трактор не пришлют, а мы давайте по глину! – И старик снова выразительно посмотрел на внука, говоря ему глазами: "Не зевай".

Но Юра Хворостянко уже понимал хитрость Лунатика.

– Зачем спешить, дед Кузьма? – с наивным спокойствием сказал он. Пусть роса спадет. Ведь не во все места машина пройдет. Пешком придется ходить.

– Не придется, я дорогу машине укажу! – настаивал Кузьма, подталкивая к шоферской кабине Феню. – Садись, Фенька, за баранку!

Феня выжидательно посмотрела на Юру, не зная, что делать.

А Юра, перепрыгнув через канаву, деловито зашагал в направлении хатенки, где лежала в траве лестница. Легко поднял ее на плечи и, лавируя между яблонями, принес к провалу.

Лунатик понял, что хитрость его не удалась.

– А может, вправду не спешить? – притворно засомневался он. И вдруг самоотверженно предложил: – Ладно, давай, Федот, полезем, обсмотрим, что там да как. А вы стойте на карауле и, если нас завалит, кличьте людей на подмогу.

Но Юра взял инициативу в свои руки. Подняв под яблоней толстую подпорку, обвалил ею края дыры и, убедившись, что земля больше не падает в провал, спустил туда лестницу.

– Юра! – Феня испуганно вцепилась в его рукав. – Вдруг завалит?

– Ну и пусть завалит, – с откровенной издевкой сказал Федот. – Все равно он на тебе не женится.

– А он мне нужен не для этого! – вызывающе ответила Феня, окатив Федота презрительным взглядом.

– Для чего же? – искренне удивился Федот.

– Для того, чтобы рядом с ним твоя дурость была видна!

Слова Фени уязвили Федота, но он раскатисто захохотал.

– Вот спасибо! Крой меня еще! Когда ругают, удача приходит. – И, бросив на дно подземелья лопату, Федот первым начал спускаться по лестнице.

Вскоре снизу послышался его гулкий голос:

– Юра, давай сюда!

...Мертвая подземная немота была напоена затхлой и студеной сыростью. В ярком луче фонаря, рассекавшем густую зловещую тьму, Федот и Юра осматривали подземный ход. Неширокий, в два шага, с угловатым сводом, он тянулся одним концом в сторону села, другим изгибался к лесу. Стены и своды подземелья, местами обваленные, были покрыты толстым серым махром плесени, а где сочилась влага – холодной слизью. В глаза бросались устрашающие, похожие на змей корневища, вившиеся под сводом; одни мертвые, истлевшие, другие – упругие, живые, с волглым коричневым оттенком.

Ощущая лихорадочную дрожь в теле, Федот к Юра медленно шли по подземелью в сторону леса. С острым любопытством рассматривали под ногами черепки каких-то сосудов, обломки досок, превратившиеся в труху. И вот за поворотом луч фонаря уткнулся в завал. Глыбы земли, сорвавшись со свода, перегородили проход. Над завалом, образуя новый свод, густо сплелись корни какого-то дерева.

– Зря пошли в эту сторону, – почему-то шепотом проговорил Федот, ощупывая лучом фонаря небольшой лаз под корневищами.

– Давай вернемся, – предложил Юра.

– Давай, – согласился Федот и, когда посветил фонарем назад, заметил, что недалеко от завала выглядывают из стены белесые камни.

Когда подошли к ним, разглядели, что стенка в этом месте выложена камнями и заштукатурена глиной. Камни виднелись там, где штукатурка обвалилась.

Юра лопатой стал обстругивать штукатурку, и вскоре обозначился квадратный замурованный вход. Что там? Юра постучал лопатой, потом потолкал стенку плечом – тщетно: камни не поддавались.

– Надо бежать за ломом, – сказал Федот, охваченный новым приливом любопытства.

В это время послышался гулко-раскатистый голос Фени:

– Ге-ей! Хлопцы! Где вы там?!

– Вот девка! – засмеялся Федот. – Минуты не может потерпеть без хлопцев. – И заорал: – Фенька, тащи сюда лом!

– Что-о?!

– Лом! Железяку!

– Сейчас схожу!

После короткого молчания Федот насмешливо спросил у Юры:

– Ты что, переключился с Маринки на Феню?

– Тебя это очень интересует?

– Не очень, но боюсь, как бы тебе наши хлопцы бока не намяли. Не успел в селе появиться, а уже двум девчатам головы задурил.

– О ком же ты больше печалишься – о Маринке или о Фене? – не без ехидства поинтересовался Юра.

– Я лично ни о ком, – натянуто засмеялся Федот. – Моя невеста, наверное, где-то еще подрастает.

– Моя тоже, – серьезно ответил Юра. – Так что передай хлопцам, чтоб зря не бесились.