Текст книги "Егоркин разъезд"

Автор книги: Иван Супрун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

СИЛА И ЛОВКОСТЬ

Еще весной на разъезд прибыли две платформы круглого леса. Сгрузили его рядом со стрелочной будкой как попало: одни бревна сползли под откос, а другие, перекатившись через тропинку, очутились на дне кювета в грязи. Лес принадлежал связистам, они не стали складывать его в штабеля, так как хотели через несколько дней приступить к поделке столбов для замены подгнивших опор телеграфной линии.

Должно быть, какие-то срочные работы не позволили связистам начать ремонт телеграфной линии на Лагунковском участке, и лес так и лежал там, куда его сбросили.

Ребятишки были очень довольны медлительностью и нерадивостью связистов – появилось еще одно место, где можно было с интересом проводить время. Два самых тонких бревна ребята выкатили на ровное местечко и положили их одно на другое крест-накрест: получились качели.

Среди отгруженных лесин оказались четыре толстущих дуплистых и потрескавшихся сутунка. Для какой цели их погружали на платформы – неизвестно: для телеграфных столбов они не годились. Ребятишки всей гурьбой пытались откатить чуточку одно бревно, но не тут-то было: сутунок словно прирос к земле, он даже не покачнулся.

Начальник разъезда Павловский несколько раз звонил на станцию Протасовка, в контору связи, просил, чтобы убрали лес. Ему отвечали:

– Пока некогда, пусть полежит еще недельку-другую, он пить-есть не просит.

И так это дело тянулось до тех пор, пока не стало известно, что приедет директор дороги. Надсмотрщик телеграфа примчался ночью на разъезд и упросил дорожного мастера, чтобы тот подрядился за особую плату скатать весь лес в штабель и побелить известью торцы бревен.

Самота выделил на эту работу четырех человек, назначив старшим. Акима Пузырева. Рабочие взяли ломики и колья и двинулись к стрелочной будке. Весть о том, что будут скатывать с откоса и штабелевать бревна, донеслась и до Егорки с Гришкой. Как скатываются под горку круглые лесины, ребята видели, а вот как штабелюют их, они не знали.

– Тоненькие бревна легко катать, – сказал Егорка, вышагивая впереди. – А вот как они будут передвигать те, толстые?

– Пара пустяков, – ответил Гришка. – С ними справится один Аким Пузырев: он вон какой сильный. Ты помнишь, как он поднимал вагонную ось?

– Помню…

– Ну вот. Он, Аким, здоровенный, как медведь, ему все нипочем. И работает он лучше всех. Я один раз слышал, как мастер говорил: «Три таких силача, как Пузырев, могут заменить всю артель». Ты как думаешь, заменили бы они или нет?

Егорка промолчал.

Гришка всегда восхищался Акимом Пузыревым, хотел быть похожим на него. Зимой Гришка носил свою затрепанную шапчонку так же, как Аким свою крепкую: набекрень, с поднятыми, но неподвязанными наушниками. Зайдя в барак с мороза, Аким хлопал рукавицами, затем засовывал их за широкую с зелеными каемочками опояску и начинал обтирать с усов сосульки. У Гришки не было ни усов, ни рукавиц, а опояской ему служила веревочка, но все равно у него получалось по-пузыревскому: он хлопал ладонь о ладонь, закладывал на некоторое время руки за веревочку и проводил пальцем по верхней губе. Особенно умело подражал Гришка Акиму в походке, и это часто злило Егорку. Крикнет иной раз Егорка: «Гришка, беги сюда скорей!» Гришка идет медленно-медленно, вразвалочку и нехотя поворачивает голову то вправо, то влево, будто не слышит, что его зовут.

…Не получив ответа, Гришка повторил:

– Ты, Егорка, как думаешь, заменили бы три Акима всю артель или нет?

– Аким прет дуром, корежит, и глаза у него лодыри.

– Как это, лодыри?

* * *

До вчерашнего дня Егорка тоже считал, что самый сильный, ловкий и лучший рабочий на разъезде это Аким, а вот вчера пришлось усомниться в этом.

Перед обедом мать заставила Егорку нарвать травы для постели: прошлогоднее сено в матраце искрошилось и спать на нем стало неудобно.

Егорка взял мешок и только хотел податься в сторону от линии за кювет, где росла высокая и густая трава, как вдруг уловил дружный многоголосый припев: «Раз-два, взяли! Раз-два, подали!» Егорка прислушался – где же это кричат? «Еще раз, подалась!» – донеслось со стороны станции. Егорка живо юркнул в калитку и взбежал на насыпь. Напротив перрона, на линии, находилась почти вся артель путейцев.

Работали дружно и торопливо: одни тянули рельсы, другие укладывали шпалы, третьи носили на носилках балласт и щебенку. Аким Пузырев и дяденька Тырнов взмахивали молотами – забивали костыли.

Аким Пузырев заносил молот высоко над головой и с такой силой опускал его на костыль, что казалось – промахнись он и попади по рельсу – рельс разлетится вдребезги. Лицо его при этом хмурилось, надувалось, краснело, а из груди вырывался короткий вздох – «и-эх!..» Опустив молот, Аким пережидал секундочку и затем, для вторичного удара, поднимал его прямо перед собой с усилием: будто молот припаивался к шляпке костыля. Два раза Аким промазал: костыли перекосились, и их пришлось выправлять.

Дяденька Тырнов относил молот в сторону, резким и ловким движением поднимал, но не так высоко, затем, опустив его на костыль, не пережидал, а моментально вскидывал для вторичного удара: молот не прилипал к костылю, а легко соскальзывал с него. Лицо у дяденьки Тырнова не краснело, не надувалось, и если бы не капельки пота, выступившие на лбу, можно было бы сказать что ему нисколечко не тяжело. Промашки у него не было.

«Вот ведь как, – удивился Егорка. – Аким такой силач, а костыли забивает хуже дяденьки Тырнова. Почему это?»

Постояв еще некоторое время, Егорка вспомнил про траву и хотел идти, но его увидел дед Вощин.

– Ты чего торчишь тут с мешком? – крикнул он.

– Думаю за травой идти, – ответил Егорка.

– А долго будешь думать?

– Не знаю.

– А если не знаешь, то возьми вон ту посудину, – Вощин, указал на стоящее около линии ведро, – да принеси-ка нам водицы, а то всем пить хочется, а смелости сходить за водой ни у кого нет, ты же, я знаю, парень отчаянный!

– Сейчас, – ответил с готовностью Егорка и, схватив ведро, кинулся к станционному колодцу.

Когда Егорка принес воды, рабочие устроили небольшой перерыв. Первым подскочил к ведру Аким. Он обхватил его обеими руками, легонько поднял и начал пить. Пил долго, не отрываясь, и так жадно, что не замечал, как по его бороде и животу стекали струйки. Потом тяжело отдышался, сел на кучу балласта и закурил.

После Акима стали по очереди прикладываться к ведру другие. И только дяденька Тырнов не спешил. Положив молоток на шпалу, он пошел вдоль линии, осматривая рельсы.

– Ты чего там, Кузьмич, ищешь? Иди сюда! – крикнул Аким.

Ответа не последовало.

Переждав немного, Аким снова позвал:

– Иди покури да послушай, какую интересную штуку я расскажу.

Тырнов промолчал и на этот раз.

– Ревизор какой нашелся, – буркнул себе под нос Аким и почему-то пересел с балласта на рельс.

Через минуту Тырнов вернулся и встал около Акима.

Егорка приблизился к ним сзади и навострил уши: ему очень хотелось послушать интересный рассказ Акима.

Вытащив из кармана кисет, Тырнов тяжело вздохнул:

– Жарынь…

– Да, уж печет, так печет.

– Особенно тебя, Аким: рельса-то горячая.

– Рельса-то… – Аким дотронулся рукой до рельса, – накалилась, проклятая.

– Ты напрасно ушел оттуда, – Тырнов кивнул на кучу балласта.

– А ведь и верно, чего я тут…

Аким пересел на прежнее место.

«Сейчас он начнет свой интересный рассказ», – подумал Егорка. Но Аким, должно быть, забыл о том, что хотел сообщить Тырнову, он крепко затягивался цигаркой, смотрел в землю и молчал.

– Ну, ладно, – сказал Тырнов, – посиди подумай, а я схожу напьюсь.

– А чего думать, чего? – Аким поднял голову, – Как ни сделай, а плата одна.

– Плата одна – это верно, – согласился Тырнов.

– Там всего не больше двух перекошенных костылей.

– Да два еле-еле прихватывают подошву рельс, – напомнил Тырнов.

– Ничего, обойдется, – Аким махнул рукой.

– Эх ты, Аким, Аким! – Тырнов вздохнул. – Силы в тебе невпроворот, а ловкости никакой. Работаешь ты дуром, напропалую: корежишь, ломаешь, молотом взмахиваешь, как топором, и не приглядываешься нисколько, глаза твои – лодыри.

– Да что ты пристал? – возмутился Аким, – Тебе-то какое дело? Ты кто: мастер, начальник?

– Не люблю, когда поганят рабочее ремесло.

Тырнов резко повернулся и пошел к ведру с водой.

* * *

Когда ребята подошли к стрелочной будке, там уже вовсю кипела работа. Под откосом, на ровной площадке лежали на некотором расстоянии одно от другого два бревна – подкладки. К торцам этих подкладок были приложены березовые колья-слеги. Один конец слеги упирался в землю, другой лежал на бревне. Подкатив руками бревно к кольям-слегам, рабочие подсовывали под него ломики и по команде – «раз, два» закатывали по кольям-слегам наверх, а уж по подкладкам-то оно катилось от малейшего толчка.

– Видел, как Аким штабелюет? – задорно сказал Гришка и уселся на рельс.

Егорка и сам видел, что работа идет дружно. Он ничего не ответил и присел рядом с Гришкой.

Без запинки и особых усилий рабочие подняли три или четыре бревна, а потом дело вдруг застопорилось – колья-слеги начали соскальзывать с торцов и падать: закатят на них бревно, а они, а за ними и бревно – шлеп на землю. Если бревно попадало легкое, то его тут же подхватывали ломиками и моментально поднимали, но если оно было тяжелое, то приходилось возиться дольше.

– Смотрите как следует за кольями, чтобы они не сдвигались в стороны, – распоряжался Аким, – а то мы этак за весь день не управимся.

Дело наладилось, но не надолго: когда закатывали восьмое бревно, колья опять сорвались, бревно упало и чуть-чуть не придавило ногу одному рабочему.

– А ну их к дьяволу, эти колья, – рассердился Аким. – Убирайте их, будем поднимать ломиками: канители меньше.

– Но зато тяжелее, – возразили ему.

– Ничего не тяжелее. Делайте, как я говорю.

– Погоди, Аким! – крикнул кто-то с линии.

Егорка и Гришка повернулись. За их спинами стоял дяденька Тырнов.

– Чего делаете-то? – спросил Тырнов.

– Не видишь? Штабелюем, – ответил недовольным голосом Аким.

– Не слепой, вижу, а только понять кое-что не могу.

– А ты возьми в руки ломик, тогда поймешь, – предложил Аким.

Дяденька Тырнов спустился с насыпи, подошел к рабочим.

– Бревна-то, однако, вам катать не доводилось. Хотите колья выбрасывать. А зачем? В этом деле они первые помощники, без них вы потратите силы в пять раз больше.

– А ну их, с ними канитель одна, срываются, ногу одному, чуть не придавило. – Аким оттолкнул ногой кол и, подсунув ломик под очередное бревно, скомандовал: «А ну, взялись!»

– Погоди, не горячись, – остановил Акима Тырнов. – Этак вы не только ноги, а потом, когда дойдете до верхних рядов, головы покалечите. Примыкайте это бревно вплотную к торцам подкладок!

Рабочие подкатили бревно.

– А сейчас, – продолжал Тырнов, – кладите на это бревно колья: с него-то они у вас не соскользнут. Пробуйте!

И верно – следующее бревно очутилось в штабеле в два счета.

– Еще вот какое дело. – Тырнов указал на сутунки. – Эти штуки мешают. Их надо развернуть и откатить в сторону.

– Я так и хотел сделать. Приступим!

Аким приставил ломик к сутунку и уперся в него. Остальные перешли на другую сторону бревна и, просунув ломики под второй конец бревна, стали их поднимать. Бревно покачнулось, но с места не сдвинулось.

– А ну еще! – крикнул Аким.

Рабочие натужились: лица их покраснели, руки напружинились.

На этот раз конец бревна передвинулся вершка на три.

– Эх, вы! – укорил Тырнов. – Этаким манером вы будете поворачивать его до самого вечера.

– А ты, чем стоять сложа руки да смеяться, взял бы да и помог, – сердито сказал Аким.

– У меня и у них, – Тырнов кивнул в сторону Егорки с Гришкой, – своих дел полно, но помощь вам мы окажем. Идите-ка, ребятки, сюда.

Егорка и Гришка спустились с откоса.

– Ты бы еще грудных младенцев сюда позвал. Нам шутить некогда, – буркнул Аким.

– А мы не шутим.

Тырнов взял в руки кол, засунул его тонкий конец под середину сутунка и приказал рабочим:

– Накатывайте сутунок на этот кол!

Когда накатили сутунок, один его конец очутился на земле, а другой, тот, за который держались рабочие, оказался на весу.

– Давите легонько вниз, – распорядился Тырнов.

Рабочие надавили, и бревно «повисло»: только середина его лежала на колу.

– А теперь эту тяжесть мы легонько повернем куда угодно. Начали, ребятки!

Тырнов подвел Егорку с Гришкой к другому, свободному, концу сутунка, и они все трое, упершись руками в конец бревна, стали толкать его. Бревно легко начало поворачиваться.

– Ну вот, мы вам и показали, – улыбнулся Тырнов, когда бревно легло на нужное место.

ОКАЯННЫЕ КУРЫ

С утра на разъезде началась та неуемная суета, какая бывает только перед большими праздниками: женщины скребли, белили и мыли в квартирах; свободные от дежурства мужчины чистили стайки, подметали дворы, чинили оградки; большие ребятишки помогали родителям как могли, а самые маленькие – орали.

Егорку мать послала к тетке Агафье за щеткой: своя оказалась плохой. Егорка был рад этому поручению – хотелось повидать Гришку, и он со всех ног кинулся из дому.

Подбегая к бараку, Егорка увидел мастера. Самота стоял перед открытой настежь дверью и громко говорил:

– Да ты выйди сюда, выйди!

– Не пойду! – доносился из барака голос тетки Агафьи. – Мне платят за то, что я прибираюсь в бараке, а не на крыше, да и получаю-то я за это от самих рабочих, а не от вас.

Егорка остановился.

– А я говорю, выходи! – повысил голос Самота.

– Нечего мне там, на крыше, делать.

– Да ты что это, а? Да ты с ума сошла? Да я с вами, знаешь, что сделаю? Оштрафую, с транспорта выгоню! – кипятился Самота.

Угроза, должно быть, подействовала. Тетка Агафья поднялась на несколько ступенек, так что снаружи стала видна по пояс, и спросила:

– Ну что, Степан Степанович?

– Я кому вчера сказал, чтобы трава на крыше была повыдергана, а трубы побелены?

Тетка Агафья молчала.

– Да говори же ты, распроязви тебя в душу! – взревел Самота.

Тетка Агафья – ни звука.

– Ага, значит так. Ну, погодите!

Самота выругался и кинулся прочь от двери.

Когда он скрылся за углом барака, тетка Агафья выскочила наружу и начала на чем свет костерить и мастера, и свою жизнь, и директора дороги, из-за которого затеялась вся эта канитель. Досталось и Егорке.

– А ты чего лоботрясничаешь? Матери, небось, дыхнуть некогда, а он по товарищам разгуливает. Нет Гришки дома, он с отцом воду возит в баню.

– Меня мама за щеткой послала к вам, – оправдывался Егорка.

– За какой еще щеткой?

– Которой белят.

– Люди добрые! – всплеснула руками тетка Агафья. – Она что же, твоя мать, с ума, что ли, сошла или насмехаться надо мной вздумала? Щетка-то моя у вас, а она за ней посылает ко мне. Как же это так может получиться, чтобы моя щетка, которая находится у ней, могла быть у меня?

– Не знаю.

Егорка повернулся и хотел уходить, но тетка Агафья вдруг схватила его за руку. Он испугался – уж не бить ли она его хочет? Но нет – тетка Агафья о чем-то сосредоточенно думала.

Неизвестно, сколько бы времени она держала Егорку, если бы с крыши барака не донеслось:

– Чего он такое наделал?

Тетка Агафья и Егорка враз подняли головы.

На крыше стоял Антон Кондратьевич.

– Да вот за щеткой пришел, а я никак не могу припомнить, то ли она у них, то ли в чуланчике, – ответила тетка Агафья и, выпустив Егоркину руку, спросила: – А ты чего туда забрался?

– Из-за тебя, – ответил Антон Кондратьевич. – Мастера-то ты распалила?

– Черт его распалил.

– Увидел меня и говорит: «Иди сейчас же и наведи полный порядок на своей крыше: траву выдергай да трубы побели». Вот я и обследую, с чего начать и чем кончить.

– А чего там обследовать, рви траву да сбрасывай на землю – вот и все.

– Э-э… нет, так не пойдет. Тут надо особую красоту навести, чтобы высокое начальство радовалось.

Тетка Агафья так и не могла припомнить, где лежит щетка.

Возвращаясь домой с пустыми руками, Егорка представил себе, как сейчас блаженствует Гришка, и позавидовал ему – счастливый!

Гришка и в самом деле был счастливый, когда отец брал его с собой возить воду. Об этом мог сказать каждый, кто хоть раз видел, как он сидит на бочке или хлопочет вокруг работящей и смирной Карюхи.

Карюха сама великолепно знала, что и как ей делать: по какой дороге ехать, в какую сторону сворачивать, где и насколько прибавить или убавить шагу, и даже – на каком месте останавливаться. Но Гришка не признавал этих ее способностей и, как только она трогалась с места, начинал распоряжаться.

Идет она хорошим ровным шагом, а Гришка не хочет этого замечать и покрикивает:

– Нно! Нно! Миляга! Тащись как следует, чего ты?

Подходит Карюха к повороту, уже голову повернула, куда нужно, но Гришке мало этого, он дергает за вожжу в ту же сторону и ворчит:

– И куда тебя понесло, куда понесло?

Лошадь тащится еле-еле, а Гришка грозным голосом предупреждает:

– Я тебе побалую, я тебе поиграю.

А то еще так. Лошадь уже остановилась, а Гришка продолжает кричать:

– Тпру! Тпру, леший! Удержу на тебя нет.

Когда отец наливает воду в бочку или из бочки носит в баню, Карюха стоит, как застывшая: ухом не поведет. Можно бы и Гришке утихомириться, но нет, он и в это время суетится: то ему захочется, чтобы лошадь ногу переставила, и он командует: «А ну! Ногу, ногу!», то ему покажется, что чересседельник ослаб, и он подтягивает его, то вдруг обнаружится, что вот-вот расстегнется подпруга.

И так до тех пор, пока отец не заругается.

– Да чего ты лошадь мытаришь, чего ты над ней выкомариваешь? Отстань сейчас же!

Гришка оставляет в покое Карюху и принимается за телегу. Конечно, на телегу не покричишь, но полазить можно и вокруг нее. И Гришка лазит: трогает тяжи, спицы, проверяет, прочно ли сидят чекушки и хорошо ли смазаны дегтем колесные оси.

Да! Гришке повезло, а вот ему придется сегодня помучиться, – с такой мыслью поднялся Егорка на свое крыльцо.

Он не ошибся. Мать заранее приготовила для него кучу всяких дел, и как только он переступил порог, сразу же начал «мучиться»: укачивал Сережку, присматривал за Петькой, ходил к колодцу за водой, мел двор.

После обеда мать разрешила ему побегать на улице. Выйдя во двор, Егорка увидел мастера и начальника. Они стояли у соседнего крыльца и разговаривали. Потом на крыльцо вышел стрелочник Лукьянчиков. Егорка уселся на землю недалеко от них.

– Надо поправить, перекосило все, – Самота дотронулся носком сапога до ступеньки крыльца.

– А как его исправлять, коли все оно негодное? – спросил Лукьянчиков.

– Как-нибудь.

– Я с ним поделать ничего не смогу, – отказывался Лукьянчиков. – Да и почему только крыльцо поправлять: а гнилые подоконники и пол, а плохая печь?

– Ремонтировать будем потом, когда нам средства отпустят, – пообещал Самота, – а сейчас самое главное – крыльцо. Ты уж как-нибудь подопри его, а то, не ровен час, попадется на глаза директору дороги, ну и…

– Да, ему может не понравиться, – согласился Лукьянчиков. – А что, Степан Степанович, ежели нам так сделать. Зайдет он, допустим, в нашу ограду, увидит это крыльцо ну и все прочее и спросит: «Ну, как вы тут живете?» А я выступлю из толпы и расскажу: про сгнивший пол с подоконниками, про неисправную печку, про перекосившееся крыльцо, ну про все, про все. Может, после этого он скорее отпустит средств на ремонт?

– Да что ты, Лукьянчиков! – испугался Самота.

– Не смей! – приказал Павловский.

– Ну, а ежели он сам меня спросит, тогда как?

– Говори так, – наставлял Самота. – Все, мол, в порядке, не жалуемся, премного благодарим, живем – не тужим.

От крыльца Лукьянчикова начальство двинулось к надворным постройкам. Самота открывал двери стаек, заглядывал вовнутрь, а Павловский смотрел вверх, на сеновалы. Потом они вышли за ограду и остановились.

– Ну, Степан Степанович, – сказал Павловский, – кажется, осмотрели все.

– Осмотреть-то осмотрели, а вот дела одного не решили.

– Какого?

– Разве вы забыли про куриц?

– Черт бы побрал этих проклятых куриц!

Павловский сплюнул и, облокотившись на оградку, задумался. А Самота продолжал:

– Коровы будут в стаде. К телятам я приставлю Ельцова. Он соберет их и будет пасти весь день, а вот курицы? Как быть с ними? – Тяжело вздохнув, Самота предложил: – Давайте-ка, Константин Константинович, махнем на них рукой, а? Ведь, поди…

– Боже упаси! – Павловский откачнулся от оградки. – Оставлять кур на произвол судьбы нельзя. Вы же слышали от ревизора, что директор страшно не любит, когда по путям ходит птица.

– Слышал, слышал.

– А раз слышали, то и меры нужно принимать.

Павловский снова привалился к оградке. Задумался и Самота.

– А что, если сделать так… – прервал молчание Самота.

– Как?

– Так и сделаем, – уверенно сказал Самота. – Утром загоним всех куриц в пустые стайки и будем держать их там до тех пор, пока не уедет директор дороги.

– Великолепно! – обрадовался Павловский.

Дальше Егорка слушать не стал, потому что в его голову вдруг пришла одна интересная мысль, и он сразу же побежал в барак, чтобы обсудить ее с Гришкой.

Гришка был дома. Егорка вызвал его на улицу и рассказал о подслушанном разговоре.

– Ну и пусть загоняют, – отмахнулся Гришка. – Нам от этого не хуже и не лучше.

– А вот и лучше. Послушай, что я придумал. Когда большие уйдут на станцию встречать, мы с тобой потихонечку обойдем все стайки и откроем двери.

– Это зачем же? – не понимал Гришка.

– А вот зачем. Как только служебный поезд остановится около перрона, мы заманим всех кур на линию.

– А потом? – все еще не догадывался Гришка.

– А потом директор увидит куриц и задаст Самоте и Павловскому такого жару, что они живо узнают, как обижать рабочих, а то, ишь… житья никакого от них не стало.

– Это ты здорово придумал, – похвалил Гришка. – Я согласен. Хорошо бы еще всех кошек выгнать на линию, да не управиться.