Текст книги "Сокровище магов"

Автор книги: Иван Евлогиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

17
Беда не приходит одна

 
Миг мастерской рукою создаёт
для глаз волшебный праздник.
 

Шекспир

С того мгновения, когда вертолёт злополучно поднялся на воздух и направился неуверенно к Чёртовым Берлогам, следуя данным по телевизору указаниям профессора Иванова, профессор Мартинов не находил покоя. После неприятной утренней стычки со старшим геологом ему хотелось сесть и спокойно разобраться во всём. Ему хотелось даже просто отдохнуть. Он чувствовал себя утомлённым. В душе его беспокойно копошились повседневные заботы и многие сомнения искали своего разрешения. То он обвинял себя за поведение старшего геолога Петрова, то видел в самых чёрных красках обстановку, созданную этим его поведением. Ему казалось, что из-за стечения обстоятельств он топчется в заколдованном кругу бесполезных действий. Чувствовал, что ему надо остановить и свои собственные мысли, и развитие событий, насколько это возможно, чтобы подвергнуть их оценке и привести всё в порядок.

«Вот неожиданное несчастье! – говорил он сам с собой. Из-за этого всё спуталось! Но отчего же я тревожусь? – перебивал он себя. – Иванов отправился сам к Чёртовым Берлогам. Он примет необходимые меры. Чего же мне тревожиться?»

Он сам себя успокаивал, но в то же время нервно прохаживался взад и вперёд, выходил из виллы, беспокойно вглядывался и прислушивался.

В конце концов, он решил, что для того, чтобы отвлечь свои мысли, надо во что-нибудь углубиться. Он взял с полки свои заметки, чтобы вписать туда результаты некоторых исследований.

В других условиях эти результаты сразу бы его захватили. Из четвёртой группы, например, сообщали нечто, привлёкшее на короткое время его внимание. Сообщение гласило:

«На некоторых горизонтах обнаружили наблюдаемую жилу прослоек сфалерита, имеющих тенденцию перерасти в компактную преобладающую массу. Это – среднезернистые агрегаты пятнистой структуры, отложившиеся в трахиандезитовой вулканической брекчии».

Прочитав это сообщение, профессор Мартинов вздрогнул, словно его ужалила пчела. Оно подтверждало теорию старшего геолога – здесь должно находиться богатое сфалеритовое оруднение, которое надо исследовать. До сих пор оно тонкими прослойками скрещивалось с галенитом, но может быть именно там, в районе четвёртой группы, находится его центр.

«В таком случае я на ложном пути. Я старый эгоист. Злой старик, который не хочет уважать других. Индивидуалист с высоким самомнением…» – бранил себя профессор. Но внезапно ему в голову пришла другая мысль, и он высказал её вслух, словно споря с кем-то:

– Но образчик сфалерита у Петрова был краденый. Да-с!

Он быстро подошёл к столам с кристаллами и образчиками руды и постучал пальцем по тому месту, где должен был находиться образчик.

– Вот доказательство. Образчика нет! Он у Петрова, и это единственный его «довод».

Профессор Мартинов одёрнул на себе рубашку привычным жестом, совершенно так, как одёрнул бы пиджак, если бы он был на нём. Довольный тем, что ему никто не противоречит и что он явно прав, профессор сделал несколько шагов с победоносным видом, намереваясь продолжить воображаемый спор, как вдруг со стороны Орлиного Гнезда раздался грохот такой силы, что склянки в лаборатории зазвенели.

Профессор выбежал наружу и увидел над Чёртовыми Берлогами поднимающуюся к небу чёрную тучу.

Этот грохот преобразил его. В одно мгновение в его душе исчезло всякое колебание. Ему, по-видимому, были более свойственны решительные действия. Он вернулся в виллу, схватил бинокль, рюкзак, ружьё. Быстро насовал в рюкзак лекарства, бинты, лабораторные пособия, нахлобучил на голову широкополую шляпу и опять выбежал из виллы.

Над всей областью расстилалась пыль. В воздухе носился специфический запах, который не укрылся от внимания профессора. Он возвратился в лабораторию, чтобы захватить с собой ещё кое-что, и с прежней поспешностью и озабоченностью снова выбежал во двор.

– Чёртовы Берлоги, Чёртовы Берлоги! – бормотал он себе под нос на ходу, словно ища какой-то ответ, направляясь к осыпям. Он шёл и искал объяснение.

«В нашем видимом материальном мире нет ничего такого, что бы произошло или происходило случайно, было бы необъяснимо или недоказуемо. Как предметы связаны с материей и являются её проявлением на различных этапах развития, в зависимости от условий оформляющей их среды, так и имена, и названия имеют связь с историей развития того, что существует.

Чёртовы Берлоги, безусловно, не случайно носят своё название. Не случайно народ установил свой запрет их посещать. Минувшие эпохи, проникнутые религиозным культом, суеверием и мифами, оставались верны древнейшим понятиям, выработанным непросвещённым человеком, о демонических силах природы, которыми объясняли всё загадочное для них. Зловещая сила называлась общим названием «Чёртова сила». Чёртовы Берлоги здесь отражают именно страх неопытного и непросвещённого человека прошлого, но в то же время указывают и на что-то демоническое, что-то опасное для человека. Вот оно и проявляет себя! И слово его страшно и зловеще!»

Тонкая струйка дыма указывала место взрыва. Профессор, не колеблясь, направился туда. Подойдя к самому краю пропасти, он остановился поражённый.

Случилось нечто, бывающее только в сказках. Осыпь исчезла, точно от взмаха магической палочки – страшная песчаная осыпь, лавины шуршащего песка… На её месте виднелись широкие ступени из каменных плит, спускающиеся косо в бездну.

Профессор спустился по этим ступенькам, остановился где-то посередине и осмотрелся с таким изумлением, словно вдруг попал в сказочное царство.

– Чёрт знает что! – пробормотал он.

На первом повороте лестницы профессор увидел в углу согнутый скелет человека, лишённый черепа… Череп валялся несколькими ступеньками ниже. Профессор подошёл ближе, привлечённый блестящей точкой на скелете. Оказалось, что это блик на ручке меча, сиявший на груди скелета, как пламя восковой свечи.

Профессор не стал задерживаться, хотя, при других обстоятельствах, готов был бы потерять здесь и целый день. В настоящий момент его более интересовали живые, чем мёртвые.

Спустившись до того места, где кончались ступеньки, профессор увидел возле зияющей закопчённой ямы распростёртых профессора Иванова и Павлика. Он кинулся к ним. Хотя и засыпанные наполовину песком, исцарапанные и испачканные кровью, они дышали, были живы. Профессор обмыл им лица водой из фляги, перенёс Павлика в тень скал, где ещё оставались кучки песка, свидетели совершившегося чуда, накрыл своей рубашкой лицо профессора Иванова, дышавшего спокойно и равномерно, как спящий человек, и занялся исследованием обстановки. Для него было ясно, или почти ясно, что произошло. Он осмотрел колодец, потрогал его закопчённые стенки, заглянул внутрь, понюхал и выпрямился.

Он с интересом обежал глазами землю, камни, кучки оставшегося песка, высохшие пучки травы и радостная улыбка появилась у него на губах.

– Победа! Полная победа! – пробормотал он по своей привычке думать вслух. – Ага, вот и ты! – радостно воскликнул он, устремляясь к сухому тоненькому растению. Он собрал в горсть мелкие песчинки вокруг него, поднял на уровень глаз и высыпал. Они заблестели, как золотые… – Эх, вы! Я вас ищу повсюду, жду, чтобы вы подали знак, а вы тут, оказывается…

– Здорово, старик! – услышал профессор Мартинов за собой голос. Профессор Иванов смотрел на него, приподнявшись на локте.

– А, пришёл в себя… Ну, как ты себя чувствуешь… разведчик? – добродушно пошутил профессор Мартинов.

Иванов поднялся и подошёл к нему, озираясь так, словно находился в комнате с кривыми зеркалами. Его лицо то удлинялось от изумления, то сжималось в напряжении, когда он старался что-то вспомнить.

– Но куда ты меня привёз? Что случилось? – спросил он с нескрываемой тревогой.

Профессор Мартинов дружелюбно похлопал его по плечу.

– Я взмахнул магической палочкой, и вот! – он описал широкий круг рукой. Затем он рассказал, что видел и что думает.

Профессор Иванов слушал его, онемев от изумления и неожиданности. Но взор его был устремлен куда-то в прошлое, а глаза горели восторженно и пламенно.

– У тебя такой взгляд, будто ты созерцаешь какое-то видение! – вдруг перебил сам себя профессор Мартинов.

– Как мало мы знаем свою родину, её прошлое, свой народ! – промолвил Иванов.

– А это… что ты скажешь об этом смятом растении?

– Бедная Виола цинцисфера![5]5
  Виола цинцисфера (лат.) растёт на месторождениях галенита.


[Закрыть] Откуда она сюда попала?

– Кто, я откуда сюда попал? Да ведь вы… вы… – послышался за ними голос Павлика. Они обернулись.

– Павлик, мой мальчик, ты цел? – воскликнул профессор Иванов.

Павлик смотрел на них так, словно они были существами из другого мира.

– Это вы… Или какая-нибудь телевизия?..

– Приди в себя, мальчик! – сказал, подходя к нему, Иванов.

– Как вы здесь оказались?

– А почему бы мне здесь не оказаться?

– Но я упал!

– А я спустился.

– Но… где же бездна?

Павлик осмотрелся по сторонам. Ощетинившиеся зубцы, окружавшие бездну, смотрели на него, как ему показалось, с несколько виновным выражением. Вокруг, однако, не было ни песков, ни осыпей, и он поднялся в изумлении.

– Что случилось?

– Потом поймешь, потом всё поймешь. Ты не ранен?

– Кажется, я цел! – ответил Павлик. Иванов засмеялся и похлопал его по плечу.

– Здесь производились металлургические процессы! – крикнул с другого конца площадки профессор Мартинов. – Здесь были печи!

Иванов покинул Павлика и подошёл к профессору Мартинову. Оба занялись кучей шлака, пролежавшей столетия в уголке меж скалами.

– Работа велась в небольшом масштабе. Может быть, этот шлак попал сюда случайно – сказал профессор Иванов.

Профессор Мартинов улыбнулся.

– А крапивник случайно вьёт своё гнездо в тех кустах, где мы с вами вчера его видели? Случайно, думаете вы, выросла здесь Виола цинцисфера? Нет тут никакой случайности. Вот, извольте взглянуть! Это уж бесспорно.

В скале зияли круглые отверстия. Некоторые из них были закопчены, другие нет. По соседству имелись ступеньки. Сойдя по ним, они убедились, что находятся перед старинной печью для выплавки руды. Умело была использована пустота в известняковой скале. Отверстия на верхнем конце нашли теперь своё объяснение.

– В одни из них накачивался с помощью деревянных поршней воздух. Эти поршни – прадеды насоса, которым вы накачиваете шины вашего  автомобиля.

Другие служили отдушинами для отвода дыма из печи.

Оставшись один, Павлик подошёл к краю колодца и сел. Он чувствовал себя ослабевшим. Его внимание привлекла куча золотистого песка, и он запустил в него руку, как маленький ребёнок.

Песок дрожал у него перед глазами, рассыпаясь золотистыми искрами… казалось, он сыплется, струится по его одежде, по волосам, по лицу…

Двое учёных, занятые разговором, забыли о мальчике. Профессор Мартинов, случайно взглянув в его сторону, воскликнул:

– Что с ним там такое?

Павлик сидел, уронив голову на грудь, как будто уснувши.

Профессор Иванов подбежал к нему и поднял ему голову. На губах Павлика выступила желтоватая пена…

– Отравление! – вскрикнул в ужасе профессор Мартинов. – Коварное место. Скорее! Наверх, на открытую поляну и воды, воды!

Профессор Иванов схватил мальчика на руки и понёс его по каменным ступеням наверх. Профессор Мартинов последовал было за ним, но потом что-то вспомнил и вернулся. Он осмотрел внимательно место, на котором сидел Павлик, захватил горсть золотистого песка, поднял его на уровень глаз и стал рассматривать. Затем медленно стал высыпать мелкий, как мука, песок. В этот момент порыв ветра сдул песок с ладони профессора и осыпал ему лицо. Профессор, почувствовав горечь и ожог, достал платок, хотел откашляться, но вдруг ему стало так дурно, что он осел на землю, подогнув колени.

Профессор Иванов, остановившийся перевести дыхание, увидел, что произошло, положил Павлика на землю и подбежал к своему коллеге.

– Что случилось? – спросил он в испуге.

– …Мышьяк – прошептал, тяжело дыша, профессор Мартинов. – Бегите! Образуется… разложение…

Профессор Иванов не стал слушать дальше. Он помог профессору Мартинову подняться на ноги и, ухватив его под мышки, повёл наверх.

– Чёртовы… Берлоги! – простонал профессор Мартинов.

18
Махатма Ганди

Университетский служитель дядька Стоян был собственником хорошенькой белой козочки с большими висячими ушами, грустными серыми глазами и бородкой клином. Он купил её вскоре после того, как экспедиция установилась в этих местах.

– Грешно – сказал он – на этих лугах, на этом просторе, не держать скотинки. Так считаем мы, старики. И молочко будет давать, и компанией мне будет. Куда мне с учёными людьми разговоры вести. Козочка, она мне впору…

И он всюду ходил с козочкой. Сперва водил её за собой по тучным пастбищам, по ущельям и лесам, а, усевшись где-нибудь, разговаривал с ней как с человеком, ласкал её, трепал за длинные мягкие уши, за бородку. Впоследствии козочка так привыкла ходить за ним, что не отлучалась от него. Шла сама по его пятам, тёрлась головой о его колени.

– И она живое существо, – излишне оправдывался дядька Стоян. – Ты думаешь, что оно ничего не соображает, не помнит, а вот на тебе, и оно хочет ласки, доброго слова.

За его привязанность к козе кто-то из состава экспедиции назвал его Махатмой Ганди.[6]6
  Махатма Ганди – индийский государственный деятель и борец против британского владычества. Возил всюду за собой козу, молоком которой питался.


[Закрыть] Тот, кто не знал хорошо старого университетского служителя, подумал бы про него: «Простой человечек, добродушный старик, которому только с козой и беседовать». Конечно, он ошибся бы. Дед Стоян имел привычку говорить так:

– Нас, стариков, в своё время учили не ценить себя выше всякого другого человека. Такой был закон в жизни. Отцы, деды – все так говорили, все старались скромность проявить, обходительность с людьми. И мы, за ними, так же. Теперь молодое поколение, оно другое.

По характеру своему он был любознателен и нельзя сказать, чтобы он проспал жизнь в холодных университетских зданиях. В молодости он присутствовал на лекциях вместе со студентами, у него были любимые профессора, которых он слушал более охотно, были свои наклонности, и профессор Мартинов не раз заставал его в своём кабинете углублённо читавшим какую-нибудь книгу, отложив в сторону тряпку, которой вытирал пыль.

Однако он никогда не позволял себе сказать перед кем-нибудь, что он кое-что знает, кое в чём понимает, кое-что может.

С тех пор, как профессор Мартинов начал жаловаться, что работа в экспедиции не ладится, дед Стоян стал томиться из сочувствия к своему старому другу.

Дед Стоян начал своими путями обходить горы и ущелья, рыться в осыпях, залезать в трещины скал, пытаясь собственными методами что-нибудь обнаружить и помочь чем-нибудь делу.

– Во время жатвы полезен и водонос! – бормотал он в оправдание того, что исчезал по целым дням.

Козочка находилась при нём неразлучно. Вдвоём они исходили все уголки Орлиного Гнезда, тщетно ища чего-нибудь интересного для геологической разведки.

Наконец, ему повезло – накануне он нашёл кусок галенита, который и передал профессору Мартинову. Радость профессора по поводу находки возбудила в нём желание продолжать поиски.

Дед Стоян вошёл в лес, опустился в сухой каменистый овраг и попал в рощу величественных пихт, деревьев, очень редких в этих горах. В овраге царили мрак и тишина. Не было ни птиц, ни насекомых. Было темно и холодно, как в погребе.

Осматриваясь, дед Стоян задавал себе основательный вопрос, как он до сих пор не заметил эти гигантские пихты? Они были такие высокие, стволы их были такие толстые, что должны были быть отовсюду видны. Осмотревшись хорошенько, дед Стоян понял, в чём дело. Дно оврага было по крайней мере метров на двадцать ниже окружающей поверхности земли. Поэтому пихты, росшие на самом дне оврага, хотя и были огромны, не поднимались вершинами выше окружавших овраг деревьев, не возвышались над лесом и не были видны издали. Надо было заглянуть сюда, чтобы их обнаружить.

Дед Стоян подметил и кое-что другое, заинтересовавшее его и давшее его мыслям иное направление.

– Эти пихты не выросли здесь сами собой, – говорил он козочке, усевшись на землю возле неё. – Погляди, как они посажены: по пяти в ряд, двумя рядами по обеим сторонам оврага. На самом дне, словно чтобы наметить его очертания. Их линии пересекаются точно на вершине, где возвышается столетний дуб… Пихты и дуб! Долговечные деревья… Чтобы долго жили…

Козочка вела себя так, точно хотела показать, что и она очень удивлена этими таинственными обстоятельствами.

Под дубом был сухой рыхлый откос, размытый дождевыми водами оврага, из которого выпячивались переплетённые как щупальца медузы корни. А под самым откосом темнела огромная чёрная скала.

Дед Стоян подошёл к этой скале. Бросалась в глаза трещина, рассекающая её надвое – прямая, словно проведённая по отвесу, с геометрической точностью, неведомой искусной рукой.

Козочка тоже подошла к скале, понюхала трещину и чихнула. Удивлённая тем, что с ней случилось, она снова сунула мордочку в трещину, фыркнула и опять чихнула. Тут и дед Стоян тоже сунул нос в трещину. На него пахнуло запахом подземелья… Козочка, опять сунувшая мордочку в трещину, чихнула в третий раз. Дед Стоян взял в руки её головку, притянул к себе и поцеловал в мордочку.

– Ну как же не назвать её умницей! Ещё какая умница! Красавица ты моя! Настоящий геолог!..

Старый университетский служитель так обрадовался своему открытию, что не знал, куда деваться от радости.

Они с козочкой вышли из глубокого узкого оврага и остановились на его берегу.

В этот момент горы вздрогнули от сильного грохота. Последовал громкий треск в овраге и свист, как от вырывающегося пара. Облако пыли поднялось и быстро осело над поляной.

Дед Стоян стоял с растрёпанными волосами, бледный как полотно. Козочка спряталась так, что только голова её виднелась между его коленями. В её вытаращенных глазах отражался ужас.

Дед Стоян залёг в траву в ожидании нового взрыва, прижимая к себе козочку. Другого взрыва, однако, не последовало. Тогда он подполз на четвереньках к обрыву и заглянул в овраг. На месте чёрной треснувшей скалы зияло чёрное отверстие.

– Туннель, туннель! – закричал дед Стоян и, встав на ноги, побежал к станции.

Над Чёртовыми Берлогами стлался тёмный дым. Это заставило его остановиться на полдороге. В голове у него проносились спутанные мысли. Он сел, чтобы отдохнуть и подумать, а мысли как живые стали прыгать у него в голове и каждая тянула к себе. Вот-вот голову разорвут.

Он пристально всматривался в закат, словно свет уходящего солнца должен был разъяснить всё, что было загадочного в это мгновение.

Козочка, которой надоело ждать, повернула голову, посмотрела на него большими жёлтыми глазами и боднула в плечо. Он машинально взял её голову под мышку и заговорил с ней, как с человеком:

– Гром загремел далеко отсюда, а дым вышел и здесь. Где аукнулось, а где откликнулось! Вот тут и пойми. Туннель, душа моя, есть туннель. Та Чёрная скала была вроде пробки… Так-то оно. И всё тут. Ну, а теперь? Профессор-то наверняка уже вылетел. Этакий грохот! Чудеса, право. Только бы не того… Оборони боже! А что, если там у этих самых Чёртовых Берлог… Пошли, душа моя. Скорее, скорее!

Козочка вытащила голову у него из-под мышки, отбежала и взглянула на него так, как будто торопилась больше, чем он сам.

– Идём, идём! – шептал дед Стоян, отряхивая на ходу брюки, принюхиваясь и стараясь проникнуть взглядом за перевал Орлиного Гнезда, к зловещим осыпям Чёртовых Берлог.

Дед Стоян очень хорошо сделал, направившись к Чёртовым Берлогам. Он прибыл на место происшествия как раз вовремя, в сопровождении своей козочки. Его появление было встречено с облегчением профессором Ивановым, суетившимся вокруг профессора Мартинова и Павлика. Он был испуган и беспомощен.

Козочка деда Стояна оказалась не только хорошим геологом, но и хорошим санитаром, оказав первую помощь своим живительным молоком.

19
Одноглазый

Этой ночью в Центральной станции геологической экспедиции свет не гас.

В большом зале допоздна царило оживление. На походных койках лежали старший геолог Петров, спасённый Элкой и Китой с помощью рабочих его бригады, профессор Мартинов и Павлик. Все трое получили от профессора Иванова по дозе снотворного и теперь, после необычайного дня, спокойно спали.

Врач из села не появлялся – он был где-то в городе. Для оказания первой помощи явилась дежурная акушерка, при появлении которой все смеялись, перед тем как предоставить себя её заботам. Место врача занял профессор Иванов.

Акушерка оказалась расторопной и распорядительной родопчанкой, которая за несколько часов привела в порядок «холостяцкий» дом.

– Для какой помощи вызвали вас, акушерку? – смеялся больше всех профессор Мартинов.

– Вы сейчас все ляжете и выпьете вот эти лекарства, которые дал профессор – она имела в виду Иванова – и не будете много рассуждать. Ежели бы вы знали больше него, были бы и вы профессорами! – строго распорядилась она и заставила всех лечь на койки и выпить снотворное. Затем она занялась другими делами. Здесь чувствовалась необходимость в твёрдой женской руке, а её рука была достаточно твёрдой. Она нашла дело и для Элки, и для Киты, и для деда Стояна.

– А ну, дедуся, возьми эти камни отсюда и отнеси их вон туда, на окошко! Разложи их там на подоконнике! Чудаки, право! Завалили столы, стулья, кровати камнями, пылью, травой. Никакой гигиены. Без гигиены, голубчики, далеко не уйдешь. А ну ты, девушка, пошевелись, постирай вот эти скатёрки, а ты возьми вон те вещи!..

Акушерка распоряжалась как у себя дома и очень скоро всё на Центральной станции стало выглядеть по-иному. Хотя была уже поздняя ночь, в доме кипела работа, словно настало утро и готовилось какое-нибудь торжество. Но чем больше проходило времени, тем большее смущение овладевало всеми. И сама акушерка тяжело вздыхала.

Белобрысик ещё не вернулся.

Элка и Кита видели его последними. Они много раз повторили рассказ о своей встрече с ним, и в глазах их светилось такое беспокойство за его судьбу, что Павлик, перед тем как заснуть, жалел, что лежит тут с исцарапанными коленями и руками, а не находится там, где сейчас его друг. Девочки говорили о нём как о самом смелом человеке и это было очень мило с их стороны.

Когда весь дом затих, профессор Иванов забросил за плечо ружьё и тихонько вышел. Сияла луна, создавая сказочную картину отблесков и светотени. Он вздохнул, облегчённый и ободрённый приятной прохладой невероятно тихой лунной ночи и направился в лес.

Недалеко отсюда в сосновом лесу стоял приземистый лесной домик агупта Балцака, в который профессор Иванов любил заходить, днём и ночью. Балцака все здесь знали под одним именем – Одноглазый.

Агупты – египетские рабы, переселённые в болгарские земли во времена римского владычества. Ими пользовались для работы в подземных рудниках, а также как опытными кузнецами и слесарями.

Балцак сохранил своё наследственное родовое ремесло. Только вместо того, чтобы выковывать шлемы и мечи, он довольствовался изготовлением подков для мулов, и того, что он зарабатывал, хватало ему и его животным.

О нём местное население рассказывало легенды. Для окрестных жителей Балцак был чем-то вроде колдуна. У него был ручной волк и к нему в хижину часто приходили спать медведи, а медведицы приводили к нему во двор медвежат поиграть.

Одноглазый Балцак знал тайны многих целебных трав, успешно лечил самые страшные раны и умел говорить так, что птицы ему отвечали, а волк выходил к нему из своей норы.

Профессор познакомился с этим агуптом в первые же дни после своего приезда. Второй раз он встретил его случайно и сблизился с ним на почве общего интереса к растениям. Агупт увлёкся исследованиями естественника и стал ему помогать.

Они должны были встретиться в девять часов вечера на берегу протекающего здесь небольшого, но бурного прозрачного потока, пересекавшего своими извилинами самую живописную часть леса и носившего поэтическое название «Серебряный ручей». Хотя условленный час встречи давно миновал, профессор направился в определённое место, уверенный, что Одноглазый его дожидается.

Профессор не ошибся в своем предположении. Балцак его ждал. Верный своему обещанию, он появился, будто вырос из-под земли, как только профессор просвистел условленный сигнал. Ростом он был двух метров, а в плечах – больше метра ширины. Он старался говорить тихо, но его голос гудел, словно из бочки.

– Наша гостья придёт, Балцак? – были первые слова профессора Иванова. Он старался рассеяться, прогнать из головы мучительные мысли.

– Её жизнь проста, товарищ профессор, – ответил агупт, – и, чтобы сделать жизнь веселей, она придёт. Выкупается в реке. У неё нет других развлечений. Мы, лесные жители, все такие.

Одноглазый агупт Балцак не отделял себя от лесных зверей. Более того, для него люди, жившие в горах, и звери в лесу имели одинаковую судьбу, жили одинаковой жизнью. Когда кто-нибудь убивал дичь, он говорил:

«Зачем ты её убил, братец? Почему ты не убил свою сестру в хижине, а её? Она ведь нежнее, безобиднее твоей сестры, ничем тебя не обидела».

– А если медведь почует нас, он на нас нападёт? – спросил профессор Иванов.

Одноглазый набил трубку табаком, но не зажёг её. Повертел её в руках и, почему-то тяжело вздохнув, ответил очень тихим голосом:

– Животное, товарищ, никогда не нападает на человека, кроме тех случаев, когда оно хищное и притом очень, очень голодное, так что от голода не знает, что делает. Для животных нет зверя страшнее человека, товарищ. А этот медведь очень добрый и кроткий. Я знал его мать.

Одноглазый снова вздохнул и посмотрел на небо. Луна разливала мягкий свет. Притихший лес, уснувшие деревья, тишина, эта чудная, необыкновенная лесная тишина в такие тихие вечера разнеживала душу, настраивала её на мечтательный лад, увлекала в воспоминания.

Сидя на стволе дерева, опершись на пастуший посох, одноглазый агупт выглядел каким-то лесным великаном, словно хозяином леса. Фигура его была крупна и узловата, как стволы окружающих деревьев.

– Его мать была редким животным, – продолжал он. – Стой, когда это было? Чабаны сказывали мне, будто видели в лесу белого оленя. Белого, как снег, с серебряными рогами. Захотелось мне его увидать, стал я искать его повсюду, днём и ночью. И вот, встретил.

– Правда, белого и с серебряными рогами? – шёпотом спросил профессор.

– И белого, и с серебряными рогами, товарищ. Дело было так. Привлек меня рёв оленей в лесу. Была пора их брачного периода. Нашёл я их. Вдруг и увидал. Он стоял в кругу, состоящему из самок, и самцы ходили вокруг и ревели. Потом столпились самцы вместе, стали бороться, играть, силой меряться. А он стоит среди самок, окружённый ими, красавец, ах, какой красавец, товарищ, и смотрит свысока, через самок, на своих соперников!

– Пленник женщин, значит! – засмеялся профессор.

– Не дай тебе бог, товарищ, попасть в такое положение, но дело так и было, пленник. Ан другое вышло. Вожак стада, крупный сильный олень, был что-то сердит на белого. Не знаю, может, стадо уже не хотело иметь его вожаком, может, выбрало уже в вожаки белого, не знаю, словом. Старый олень сердился, ревел, хотел прорваться через обруч, чтобы добраться до белого с серебряными рогами. Самки его не пропускали, самцы ревели, а старый отбегал в сторону, всё более раздражаясь. Наконец, он вдруг разогнался и невиданным прыжком оказался среди самок, рядом с белым. Начался бой. Самки разбежались, а остальные самцы прижали со всех сторон старого оленя, да начали его бодать отовсюду, так что он, в конце концов, свалился, поджав ноги.

Белый олень пошёл к лесу, самки за ним, а за самками пошли самцы. Никто из них не оглянулся на бывшего вожака. Он перед ними провинился и был наказан. Стадо покинуло его и пошло за своим любимцем.

Старый, сильный когда-то вожак остался лежать на лужайке. Тогда она и вышла, и я познакомился с ней, со старой медведицей, матерью того медведя, которого мы поджидаем. Она вышла из лесу. Любопытная, как я, она наблюдала за тем, что делается в оленьей семье. Подошла к старому оленю. Он поднял голову, стал принюхиваться, она дружелюбно хлопнула его лапой и села возле него, а он уронил голову на землю. Если бы вы только могли его видеть! Понял я, что она его утешить хочет, и так мне радостно стало, что полюбил я её тут же. Понял я, товарищ, что у неё душа есть, доброе сердце. И не обманулся. Так и вышло. Потом я ещё лучше это узнал, когда мы с ней приятелями стали.

– Почему ты не закуриваешь трубку? – спросил профессор, протягивая ему зажигалку. – Закурим!

– Боже упаси! – остановил его Одноглазый. Потом добавил тихо, с доброй улыбкой. – Я так, руки девать некуда, вот я к трубке-то и привык… всё её в руке держу. А закуривать не след: медведь тотчас почует дым и не покажется. У него такой нюх, что…

– Ладно, ладно! – согласился профессор. – Значит, старая медведица была, говоришь, умной и с доброй душой?

– Ну да, такой она была.

Одноглазый приподнялся с места, прислушался. Иванов тоже. Профессор ничего не услышал и с удивлением следил за старым обитателем лесов.

– Пробирается через папоротник. Я знаю. Придёт, – прошептал он.

Одноглазый снова сел.

– Увидишь… Рано ещё. Так вот, расскажу я тебе один случай. О смерти медведицы. В лесу пожар загорелся. Были тогда такие люди, которые за деньги что угодно делали. Есть тут один хромой турок, Тусуном его звать, старое богатство у него было, да всё ему не хватало. Чтобы больше пастбищ для его скота было, лес жёг.

– Тусун, Хромоногий?

– Ну да, он самый. Злой человек. Враг. Бог шельму метит, вот и его отметил. Только и этого ему мало. Он подкупал бедных дураков за деньги лес поджигать, чтобы пастбища открывались. И вот. В самом красивом месте леса, в самом лучшем, где медведица жила, загорелся невиданный пожар. Просто душа разрывалась при виде его. Визжали бедные звери, пищали несчастные птицы, бежало всё опрометью.

Услыхал я, что моя медведица ревёт. Вижу, отступает она шаг за шагом перед пламенем, бьёт с ожесточением лапами по горящим сучьям. Что это за зрелище было, товарищ! Зверь лес спасает и ревёт от боли!

Подошёл я к ней, помочь ей хотел и стал рядом с нею. Увидевши меня, она вдруг на задние лапы поднялась. Передние-то лапы у неё обгорели, все в крови, в пасти кровавая пена, а из глаз слезы текут, ровно у человека.

Я стою изумленный всем этим, растерялся, а она вдруг как плюнет в меня, и прежде, чем я опомнился, как хватит меня лапой – я и повалился на землю. Поднялся сразу, готовый бороться с ней, да жалость меня взяла, такая жалость! Понял я, что, ведь мать она, простил её. Стал, стою спокойно, а она снова плюнула в меня и хватила на этот раз так жестоко, что у меня в глазу потемнело и почувствовал я, как кровь у меня по лицу потекла. Она мне глаз вышибла, товарищ, когтем. С тех пор я кривым стал.