Текст книги "Сокровище магов"

Автор книги: Иван Евлогиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

8
Эх, и часовой!

Белобрысик остался стоять на часах. Он прислонился к воротам гаража, сжал в руке нож и, как подобает часовому, приготовился зорко смотреть.

Он смотрел и смотрел… Лес, как лес. Трава, как трава. Лучшей и не сыщешь! Над лесом летают птицы, над травой – бабочки. Кругом ширь и красота!..

Но и на красоту смотреть без конца тоже может прискучить. Не замечая ничего тревожного или примечательного, он предался воспоминаниям. Жужжание пчёл напомнило ему родной край, чириканье птиц перенесло его в лагерь. Мысли его уносились всё дальше и дальше.

Вдруг он услышал, что снаружи кто-то говорит. Сначала он спрятался за воротами, потом, осторожно ступая, прошёл вглубь гаража, протиснулся между железными бочками, прижался к дощатой стене и стал смотреть в щель.

Он увидел, что совсем близко, на небольшом, покрытом песком участке, был устроен примитивный пляж. На камнях сушились рубашечки, майки, панталончики.

Посредине был вбит шест, и к нему прикреплён большой, порядком выцветший мужской зонт. В тени зонта сидела совсем молодая девушка. У неё были тёмные волосы, слегка загорелое лицо, короткий, вздёрнутый кверху носик, который смешно двигался в такт губкам, шептавшим что-то медленно и протяжно.

«Вот тебе и приключение!» – подумал Белобрысик, употребляя не раз слышанное от старших ребят выражение.

Приключение спокойно сидело под вылинявшим зонтиком и, ничего не подозревая, что-то читало вслух, жестикулируя и вдохновенно встряхивая головкой.

«Ах, она одна! Декламирует стихи! Значит, она поэтическая натура!» – пронеслось в голове Белобрысика.

В этот момент он не только не жалел, что Павлика не было с ним, но даже совершенно забыл о своих обязанностях. Сидя на деревянном ящике и уткнувшись носом в щель, он весь отдался поэтическому зрелищу.

Девушка декламировала стихи Елисаветы Багряны:

 
Несётся пряный аромат цветов,
склонённых надо мною,
они без слов мне говорят,
что сорваны вчера тобою.
 

Прочитав эти строки, девушка выпрямилась. Она была высокая и стройная. Оглянувшись по сторонам, она сняла кофточку и осталась в одной белой майке.

Часовой в замешательстве отодвинулся. Он часто замигал глазами, не зная на что решиться, смотреть ли дальше или отвернуться. Но любопытство взяло верх. Он снова прильнул к доскам.

«Ох, да это женский пляж!» – игриво подумал он, впадая в какое-то странное приподнятое настроение.

Девушка подвинулась немного вправо и вытянулась на солнце в купальном костюме.

Белобрысик вынул из внутреннего кармана свою флейту и, так как ему не терпелось быть замеченным хорошенькой незнакомкой, издал на своем маленьком инструменте высокий звук, напоминающий жалобный писк маленькой птички. Девушка протянула руку к лежащей на песке одежде. Она испуганно глянула в сторону гаража, потом перевела взгляд на скалы, поляну, небо.

«Кто тут такой? Кто это свистел?» – казалось, спрашивал её беспокойный взгляд.

Лес молчал, жаворонки вились в небе, в воздухе жужжали пчёлы. Девушка успокоилась. Она снова села под зонт, охватив руками ноги и положив голову на колени. Время от времени она оглядывалась кругом, как бы спрашивая себя: «Неужели же мне только послышалось? Неужели никого нет?»

Нет. Всё было тихо.

Некоторое время она читала, свернувшись калачиком. Но в эту жару трудно было оставаться в одной и той же позе. Поэтому девушка вытянула ноги, легла на спину и поднесла раскрытую книгу к глазам. Но она всё ещё не могла успокоиться: встала, сделала несколько шагов, прислушалась. Затем она прошлась взад и вперёд и, наконец успокоившись, вернулась царственной поступью, с свободно опущенными руками, красивая и изящная как статуэтка.

Перед зонтом она раскланялась, как бы выступая перед публикой, заложила руки за спину и, гордо выпрямившись, сначала тихо, но потом всё увереннее и громче, начала читать известное стихотворение Димчо Дебелянова:

 
Я сохраню то первое письмо,
что написал тебе – в нём солнца луч горел.
Тогда сердечный жар ещё не охладел.
Я сохраню его– и каждый день и час
В слезах его читать я буду много раз…
 

Вдруг Белобрысику показалось, что кто-то к нему сзади подкрадывается. Он обернулся и от неожиданности отскочил в сторону, но тут же расмеялся: перед ним, наклонив голову и готовясь боднуть его рогами, стояла длиннобородая коза.

– Ах, ты-ы-ы… Ты ещё откуда взялась? – Ну, и часовой же из меня! – покачал он головой, сам себе удивляясь, что попал в такое глупое положение. – Ну, пошла вон, пошла вон!

Но коза не думала уходить. Она ещё ниже наклонила голову, и глаза её налились кровью.

«Ты что же, хочешь, чтобы я так и стоял до прихода твоего хозяина?» – уставился на неё Белобрысик, не зная, что предпринять. Коза не двинулась с места.

«Ну, если не хочешь добром!» – возмутился Сашок, и изо всех сил ударил козу ногой в морду. Она испуганно заблеяла и, потеряв всякую охоту вступать с противником в единоборство, выбежала из ворот гаража и скрылась из глаз.

Сашок вспомнил о своих обязанностях. Крепко зажав в руке нож, он занял прежнюю позицию у ворот и, как подобает часовому, стал зорко смотреть перед собою.

Когда он сквозь щели бросил взгляд в сторону «пляжа», девушки уже не было, как не было и её вещей. Белобрысику показалось, что вместе с нею скрылось и солнце. Один только выцветший старый зонт, пошатываясь на ветру, казалось, угрожающе покачивает своей головою.

9
 Дом чудес

Павлик прошёл через небольшой вестибюль и с бьющимся от волнения сердцем остановился перед стеклянной вертящейся дверью. Открыв её, он очутился в большом солнечном холле. Как в школьном естественноисторическом кабинете, вдоль стен его стояли длинные столы, заваленные кристаллами, разноцветными камешками и кусками руды.

Сколько уже времени мечтал Павлик попасть в такой мир. В его возрасте каждого влечет к себе та или другая сфера знания, в которой он хотел бы приложить свои силы и с которой мог бы связать своё будущее. Один собирается стать астронавтом, другие хотят быть скульпторами, механиками, мореплавателями. Павлик мечтал о великих открытиях в области геологии, он хотел быть геологом, проникнуть в сердце земли.

Неожиданно оказавшись перед этой богатой геологической коллекцией, он весь загорелся. Он склонился над этими образчиками минералов, готовый схватить их и прижать к сердцу. Дрожащими пальцами он брался то за один, то за другой блестящий камень, кристалл, осколок руды или кусочек редкого металла.

Когда глаза его насытились этим зрелищем и он немного успокоился, Павлик пересёк холл и остановился перед узкой полупритворённой дверью, из которой шёл специфический запах лаборатории. Он не смог удержаться, чтобы не войти.

Это действительно была лаборатория. В одном её углу стоял вытяжной шкаф, а около него, на металлической стойке была прикреплена реторта. На низком столике стояли весы, пробирки, колбы, стеклянная посуда, множество пузырьков с жидкостями.

В противоположном углу, у окна, находился стол, на котором лежали груды книг. Одна из них была раскрыта, и отдельные места подчёркнуты красным карандашом. Павлику попалось на глаза такое место: «…Расстояние от праамёбы до человека бесконечно больше, чем от первичного белкового вещества до первых признаков жизни. Это может подтвердить и геолог. Открытые в пластах земли железобактерии образовались полтора миллиарда лет назад. Это говорит о том, что уже в те времена жизнь…»

«Вот настоящая, чистая наука!» – подумал Павлик. Он сел на стул и продолжал читать.

Но он должен был прервать чтение, так как ему почудился какой-то шум. Он прислушался. Это – откуда они только взялись? – чирикали воробьи и каркали вороны.

«Какие живые существа могут быть созданы лабораторным путём? Само собою разумеется, не искусственный человек, не гомункул, о котором мечтал Парацельс, а потом Вагнер в гётевском «Фаусте». Конечно, и не зверь, не птица, не червячок и даже не амёба. Более того, даже не искусственная клетка, о которой поклонники Ледюка торжественно заявляли, что она уже создана. Нет, лишь некое подобие первого праорганизма, зародыша, некий черновой набросок живого существа…»

Время шло. Павлик прочитал ещё другие отрывки из книги и вышел в холл с тем, чтобы уйти. Тут он заметил узкую лестничку, ведущую на верхний этаж. «Уж если осматривать, то ничего не пропуская», – решил он.

Он поднялся по скрипучей лестничке наверх и по тесному коридору вышел на большую застеклённую террасу. Его внимание сразу же привлекло какое-то длинное дуло, покрытое брезентом.

– Так вот в чём дело… Это орудие! – с досадой и разочарованием подумал он и отдёрнул чехол. Глаза его тотчас же заблестели от восторга. Перед ним стоял великолепный большой телескоп.

– Ах, как чудесно! Как это прекрасно!.. Да это настоящий дом чудес!

Не успел он полюбоваться своей находкой, как услышал странный звук, напоминающий писк или, быть может, скрип дверей. Павлик сжал в руке карабин и спрятался за телескоп.

Прошло несколько минут томительного ожидания. В тишине было только слышно, как древесный червь точит доску.

Снова раздался тот же писк. Павлик вышел из своего укрытия и прошёл в коридор. Он остановился перед узенькой дверцей и приложил к ней ухо. Теперь писк слышался совершенно отчетливо. Павлик осторожно нажал на ручку двери и вошёл. Это была плохо освещённая комната, в которой стоял запах каких-то химикалий. На полу были расставлены чучела препарированных птиц. Ближе к окну Павлик заметил тяжёлую завесу. Он с опаской приподнял её и увидел радиоустановку, которая и издавала услышанные им звуки.

«Вот, по-видимому, откуда передавались те сигналы, которые мы вчера уловили», – подумал он.

На отдельном столике светился экран телевизора. Он, вместе со своими принадлежностями, занимал почти весь угол комнаты.

Вся эта аппаратура представляла для Павлика огромный интерес и в другое время он не преминул бы заняться её изучением, но в этот момент ему пришла в голову мысль связаться по радиотелеграфии со своим родным городом, с домом дедушки Чуда, или же с лагерем.

Прежде всего он попробовал связаться с лагерем, но безуспешно – ему никто не ответил. Тогда он стал упорно выстукивать следующий сигнал:

«Вирта, Вирта, сто сорок пять… Вирта, Вирта!..»

Радиостанция горного городка не замедлила отозваться: «Здесь Вирта, здесь Вирта. Кто там в небесном океане?»

На станции дедушки Чуда вошло в обычай обращаться к своим корреспондентам в эфире с этим, им самим придуманным вопросом. Выражение «небесный океан» ввёл в употребление он сам. Хотя это было одним из его чудачеств, но никто из воспитанников дедушки Чуда ни за что не изменил бы этого, ставшего традиционным, сигнала.

«Пусть скорее подойдет дедушка Чудо. Здесь Павлик».

«Дедушка Чудо у аппарата».

«Сообщаю своё местонахождение. Я без разрешения ушёл из лагеря по важному следу».

Ответ последовал не сразу.

«Немедленно свяжись с лагерной станцией. Откуда передаёшь?»

«Нахожусь на вершине Орлиного Гнезда. Радиостанция на верхнем этаже единственного здания с ангаром для самолёта. Вертолёт…»

Павлик не успел докончить, так как его перебил властный голос, который гневно его спросил: «Кто разрешил тебе войти в эту комнату? Кто ты такой?»

Павлику показалось, что кто-то стоит рядом с ним, и он, растерявшись, прекратил передачу. Но никого в комнате не было, и он в полном недоумении посмотрел на аппарат. На телевизионном экране он увидел худое продолговатое лицо человека со строгими светлыми глазами и проседью в волосах. У него были подняты на лоб какого-то странного вида очки, похожие на бинокль.

– Это ты, Хромоногий? Кому это ты телеграфируешь? Что тебе нужно в этом доме науки? Помни, что ты не избежишь возмездия!..

Голос умолк, и образ на экране исчез.

Павлик поспешил уйти. Он задёрнул завесу, вышел в коридор и опустился вниз по лестничке, прошёл через холл и выбежал во двор. Только тогда он о чём-то задумался. Поколебавшись минуту, он вернулся в дом, вырвал листок бумаги из записной книжки и крупными буквами написал:

«Хромоногого здесь не было. Всё произошло совершенно случайно. Простите. Уважающий вас

Павлик»

Вдали послышался гул самолёта. Павлик бросил записку на стол с экспонатами и выскочил наружу.

Вертолёта ещё не было видно.

– Скорей бери свой ранец и бежим в подземелье! – крикнул Павлик изумлённому Белобрысику, который, вытянувшись от напряжения в струнку, покорно ожидал его прихода у дверей ангара.

Они пригнулись в пыли за каменной стеной оружейного склада старинной крепости и с бьющимся сердцем стали ждать приземления вертолёта и возвращения его пассажиров.

– Не лучше ли нам выбраться отсюда и где-нибудь спрятаться, а потом вернуться? – предложил Павлик.

– Нет. Там сразу же за ангаром какая-то девушка, декламирует стихи и греется на солнце. Она может нас заметить. А что там в доме? – горя от любопытства, спросил Сашок.

– Чудесно! Это настоящий дом чудес. Мне кажется, что это какая-то научная экспедиция.

– Ах, как хорошо! – радостно воскликнул Белобрысик.

Теперь уже было ясно слышно приближение вертолёта.

Подземелье укрыло их в своём мраке, но две пары горящих юных глаз выглядывали оттуда на свет.

ГЛАВА ВТОРАЯ

10
 И все-таки я его найду!

Родопы – настоящая сокровищница. Их бесконечные леса и живописные пастбища, равных которым не сыщешь на всём Балканском полуострове, хранят много тайн. В древности Родопы были обиталищем нежных фракийских муз. Это родина Орфея, Спартака, Момчила.

И теперь ещё название этих гор окружено легендами. И теперь ещё они являются источником достойного лиры Орфея поэтического вдохновения, а в недрах их кроются материальные богатства, которые суждено открыть современному человеку. И человек этот всё настойчивее и глубже проникает в глубину гор и в их тайны.

В то время, к которому относится этот рассказ, в Родопах находилась экспедиция Академии наук – передовой отряд, стуком своих геологических молотков и шумом буров пробудивший старые горы от вековечного сна. Теперь, когда прошло много лет, десятки таких научных и технических отрядов бродят по осыпям родопских скал, но первые шаги геологов в этом краю были трудными, и работа их лишь медленно подвигалась вперёд.

В этот день начальник экспедиции, профессор Мартинов, нервничал и сердился. Он не находил себе места. Работа экспедиции была сложной и обширной. Она охватывала несколько разбросанных в горах участков и её результаты ежедневно анализировались и обобщались. Но, помимо этого, профессор взялся за выполнение ещё одной задачи, которая в последние дни причиняла ему много забот и неприятностей.

На участке вершины Орлиного Гнезда, где находилась центральная станция, профессор сделал несколько интересных наблюдений. С одной стороны, в этой местности было обнаружено множество заброшенных рудничных шахт, горных выработок, штолен, металлургического шлака, с другой же стороны, рудоскоп, который был ему передан для испытания одним из болгарских заводов, показывал необъяснимые отклонения. На других участках этот самый прибор давал закономерные, ясные показания. На Орлином же Гнезде данные его были противоречивы, а иногда он и вовсе отказывался служить. Это непонятное явление ставило старого профессора в тупик. Геологическая картина местности была ему ясна и понятна. Он был убеждён, что, постепенно суживая круг буровых работ, он в скором времени обнаружит богатые месторождения свинцового блеска. Но в последние дни диаметр разведуемого участка настолько сократился, что у него начали возникать сомнения в конечных результатах работы экспедиции. Он опасался, что его экспедиция пройдет мимо рудных месторождений, не обнаружив их. В последнее время он все чаше и чаше говорил своему коллеге профессору Иванову, естественнику и страстному охотнику:

– Наша облава, кажется, ни к чему не приведёт. Боюсь, что дичь ускользнёт из-под самых наших ног.

В довершение ко всему, руководитель участка, старший геолог Петров не разделял мнения профессора, что в поисках месторождения, – а оно, судя по всем данным, должно было находиться в этом месте, – следует стеснять концентрические круги бурения вокруг Орлиного Гнезда. Петров считал, что если рудный пласт не был обнаружен в старых проходках, в этих «полых пространствах», то он вообще едва ли здесь существует. Разведка старых выработок представлялась ему ненужной архивной работой. Не подкрепляя занятую им позицию вескими соображениями, он предлагал вести разведку иным путем, по другому графику. Он находил, что надо отказаться от продолжения работ на Орлином Гнезде, в особенности же от выработок около осыпей в районе Чёртовых Берлог.

Сегодня профессор должен был посетить группу Петрова и присутствовать на кратком производственном совещании. Такие совещания проводились ежедневно с различными группами. Профессору хотелось привести перед собранием убедительные доводы в пользу своей точки зрения, но он всё ещё не располагал данными, подтверждающими её. Работа с рудоскопом, на которую он возлагал такие большие надежды, тоже не дала ожидаемых результатов. Больше того, она навела его на новые сомнения. Терзаясь этой неопределённостью, профессор ходил по своему кабинету из угла в угол, без всякой надобности спускался в лабораторию, брал разные пробы руды и, не видя их, держал перед глазами. Мысли его терялись в догадках. Он перебирал в уме разные варианты работы. В конце концов он махнул рукой, опустился в кресло и стал смотреть в окно на расстилающееся перед ним зелёное море елового леса. Его губы что-то шептали. Вдруг он вскочил с места.

– И всё-таки я его найду! Я его найду!

Хотя за окном светило радостное июльское солнце и лес шумел весело и бодро, он нервно опустил штору. Ему казалось, что заливавший комнату свет мешает работать. Он сел за письменный стол. Лёгкий ветерок парусом надувал занавеску, трепал его волосы.

На столе перед ним была развёрнута большая специальная карта. На ней он набросал красные, жёлтые и синие кружки и линии, отдельные участки, пункты бурения, полученные результаты, открытые рудные жилы. Он стал рассматривать карту, по привычке разговаривая сам с собою вслух:

– Аномалии не случайность. Что-то должно находиться в пластах под этими голыми скалами! Но что это? Чем объяснить эти непонятные отклонения?

Профессор заворочался в кресле, утёр платком потный лоб.

– Почему не даёт показаний рудоскоп? Почему проваливаются в кусты буры? Куда они там деваются в этих ямах, в этом беспросветном подземном царстве? И как в него заглянуть? Может быть, удовольствоваться результатами работы на периферии разведываемой области и направить туда металлургов? Нет, это привело бы к ещё большей путанице! Неужели под верхним слоем нет скальной породы? А может быть, это какой-то гигантский катаклизм… и мы висим над бездной?.. Но ведь рудная жила – реальность. Она теряется, но всё же существует.

Профессор встал из-за стола, подошёл к окну и поднял штору. Перед его глазами снова открылась вся область разведки, утопающая в зелени. Стройные ели покрывали горные склоны, колыхалась сочная трава лугов, порхали бабочки, пели жаворонки, верещали кузнечики. Профессор провёл ладонью по разгорячённой голове и глубоко вздохнул.

«Молчишь, молчишь, старая Родопа! Ничего не хочешь раскрыть перед нами. А по тебе прошли миллионы поколений, над тобой пронеслись миллионы событий, произошли миллионы изменений. Твои вершины отражались в водах Тетиса, называемого теперь Средиземным морем, чтобы потом погрузиться в них в конце эоцена. Тебя заливала риолитная вулканическая лава. Миоцен потрясал твою каменную грудь – чередовались катаклизмы, разрушения, провалы, восход! Ты многолика, Родопа, а потому ты такая молчаливая. Но ты должна заговорить и… конечно, заговоришь!..

Заложив руки за спину, он снова вернулся к столу. Из-под насупленных бровей обвёл взглядом окружающую его обстановку, как бы отыскивая притаившуюся беду, чтобы взглянуть ей прямо в лицо. Потом он сбросил пиджак на спинку кресла, вышел на лестничку, взял стоявший там на ступеньке деревянный ящик с рудоскопом, сунул в карман блокнот и быстро вышел наружу…

Сжав губы, как бы негодуя на весь мир, он направился к острым скалистым вершинам Орлиного Гнезда. Он шёл, опустив голову, и что-то бормоча себе под нос.

– Ни один геолог не усомнится в правильности показаний прибора Штекарта. Допустим, что моему рудоскопу не хотят верить. Ведь мы, болгары, такие – мы своему ещё не верим. Но маятнику? Что же, и ему верить нельзя? Ведь колебания-то налицо! Они-то не случайны. Так проверьте! Если нужно, в землю заройтесь, но проверьте!.. Именно в землю… Они, видите ли, не желают копаться в старых выработках. А чего же они хотят? «Открывать» только то, на что сама земля им указывает? Ну, да там простым глазом видно, что есть руда. Сама жила показывает. Вот здесь, здесь надо выяснить, почему…

Выбрав подходящее место, профессор начал располагаться со своими приборами. Он вырыл неглубокую ямку, установил в ней рудоскоп и лёг рядом с ним на землю. Затем он вытянул графическую трубку и забыл обо всём окружающем. Приступив к работе, он оживился и весь преобразился.

– Так, та-а-ак, диагонали подрагивают… Очень хорошо… Эх, снова отскочили, чёрт его подери! Нет, нет, нельзя допустить, чтобы… Совершенно непонятно… Какая-то фантасмагория!..

Он быстро собрал свои принадлежности и приборы с таким видом, словно хотел сказать каждому, кто бы сейчас его увидел: «Не всё ли мне равно, что ты об этом думаешь?». Затем он быстро пошёл к осыпям.

Его торчащая вперёд острая бородка придавала его лицу выражение крайнего упорства.

– И всё-таки я его найду! Оно здесь, здесь!

Не переставая бормотать, он снова расставил свои приборы.

– Ведь это же невозможно, чтобы диагонали подсказывали: «Ищи, старина, это здесь», а горизонтали говорили противное: «Вот, не желаю тебе подчиняться. И ничего без нас у тебя не выйдет!»

Задыхающийся, усталый, близкий к полному отчаянию, он лёг на горячий песок рядом со своим аппаратом и уставился в магический глазок рудоскопа. Торопливым жестом он потянул чёрную ленту, на которую прибор наносил графическое изображение. Красная линия на ленте металась как сумасшедшая, делая зигзаги то вправо, то влево. Внимательно следя за каждым движением иглы на чёрной ленте, профессор, поднимая целый столб пыли, тащил свой аппарат дальше. Продолжая свои наблюдения, он громко кричал: «Здесь, здесь!.. дрожит… неповторимо… чудесно!..»

– Манол! Эй, Манол! Ты ли это? Что ты тут копаешься в пыли, как воробей перед дождём? – раздался вдруг тонкий старческий голос. На осыпь вышла из кустарников худая фигура в расстёгнутой форменной синей тужурке, какие носят школьные и университетские служители, так называемые «дядьки».

Профессор Мартинов ничего не ответил, но скоро из-за пыльной завесы раздался его раздражённый крик: «Несовершенство, брак!» – как будто он кому-то выражал свой решительный протест.

Не обращая ни малейшего внимания на этот возглас, старый служитель опустился на песок, снял с головы фуражку и закурил трубку. Затем, повернувшись в ту сторону, откуда раздавались выкрики, сквозь табачный дым сказал:

– Ну, и жарища! Так и припекает, так и припекает! А в лесу прохладно, хорошо. Птички щебечут, красота!.. – Вышел сюда из лесу, смотрю – над осыпями пыль столбом и там, слышу, ты сам с собою о чём-то говоришь.

– Вздор! – крикнул профессор. – Говорю! Ничего я не говорю! Ты это с чего взял? Ах, чёрт возьми, опять прекратилось!

Профессор не любил, когда ему напоминали о его привычке рассуждать вслух. Старый дядька понял, что он рассердился и замолчал. Зная строптивый нрав учёного, он решил, что Манол, как он называл профессора, не станет с ним больше разговаривать и поднялся, чтобы идти. Никто лучше его не знал профессора Мартинова. Дружба их началась много лет назад, когда они вместе отбывали воинскую повинность. Потом Манол отдался научной деятельности и стал профессором, а Стоян поступил служителем в университет. С тех пор, вот уже более сорока лет, они не разлучались и оба состарились в стенах университета.

– Но почему же она скачет, эта проклятая стрелка? – воскликнул растерявшийся профессор. – Видишь, как скачет! – обратился он к Стояну. – Фотоснимок верен – два типичных галенитных графика, а она молчит… молчит, как заколдованная… Ну, скажи, Стоян, почему? – Учёный поднялся, беспомощно развёл руками и отпихнул ногою аппарат.

Дед Стоян опустился на прежнее место. Лоб его сморщился от напряжения. Он старался что-нибудь придумать, чтобы помочь своему старому другу. Он понимал, что тому приходится трудно и что он нуждается в поддержке.

– Да, бывает так: застопорит и ни с места! – глубоко вздохнул Стоян. – Как будто сделал всё, как надо, а дело не идёт и не идёт. Может быть, и день сегодня невезучий. Вот, к примеру, хотел я утром пришить пуговицу. Ну, и натерпелся! Как ни ткну иглой, так и уколю себе палец. Будто правильно целюсь, а как ткну – прямо в палец. Попросил Элку. Девочка сразу пришила. А вот я не мог. Так-то оно…

– Какое же может быть сравнение? – огрызнулся профессор. – У тебя это от старости. Что ж тут общего? Это дело… совсем иное… – нахмурил он брови, весь в пыли, растрёпанный, сердитый.

Дед Стоян усмехнулся.

– Так-то оно так.

По его широкой, лукавой усмешке было заметно, что именно он имел в виду.

– Значит и ты, как молодые, считаешь, что я уже из ума выжил, а? Нет! Это не так! – закричал профессор. – Вы все увидите! – И он снова бросился к своему аппарату.

– Да ты не серчай, ты не серчай! – добродушно засмеялся Стоян. – Так-то оно так, но может есть кое-что и другое.

– Другое? – поднял голову профессор. Грязный пот струился по его измученному лицу, и бородка его приобрела рыжеватый оттенок.

– Тут природа, Манол. Разве знаешь, в чём тут загвоздка? Ты, конечно, человек учёный и своё дело понимаешь, но может здесь что-то не так, что-то навыверт, какая-то, как говорится, чертовщина. Может, над жилой какой-то там слой есть, и твой аппарат местами его пробивает, а местами пробить не может, ну, а ты досадуешь и сердишься…

– Стой, стой! – вскочил на ноги профессор. – Что ты сказал? Может быть, какой-то слой? Как же мне это в голову не пришло?.. Как об этом никто не подумал? Вот так-то оно и получается, когда отрываешься… Забирай скорее аппарат, Стоян, не забудь и ящичек… и прямо в лабораторию… Там вопрос и разрешится. Да, да, может быть какой-то слой… Об этом я не подумал.

Стоян занялся аппаратом, а профессор чуть не бегом направился к станции.

– Ишь, как припустил! – укоризненно покачал головою старый дядька. – Да постой, человек божий!

– Некогда нам, Стоян. Недолго нам с тобой осталось по земле ползать и небо коптить. Надо спешить с работой. А это дело я не продумал. Мне и в голову не пришло…

– Да подожди же, подожди! – заставил Стоян его остановиться. – Вот, что я нашёл внизу у речушки. – Он раскрыл ладонь и протянул профессору крупный блестящий кусок руды, состоявший из десятков мелких квадратных кристалликов с металлическим блеском, которые искрились на солнце, как драгоценная диадема.

– Свинцовый блеск! Га-ле-нит! – вне себя от радости воскликнул профессор. – Где ты его нашёл?

Стоян начал объяснять, а профессор опёрся на его плечо и, как усталый ребёнок, прильнул к нему головой. На его глазах показались слезы. Потом встрепенулся, повертел в руке кусок руды и произнес уверенно и твёрдо:

– Теперь я знаю, что им сказать! – Он поднял руку с рудой и побежал к станции. – Есть, что ребятам сказать…

Было нечто трогательное и милое в этом немного ссутулившемся старом человеке, который с развевающимися седыми волосами и радостными слезами на глазах спешил по цветущему лугу в свой рабочий кабинет. Присев на осыпи и окутавшись дымом от своей трубки, дед Стоян проводил его ласковым взглядом.