Текст книги "Сокровище магов"

Автор книги: Иван Евлогиев

31
Свет, свет

Итак, я покидаю этот ад,

Не обеднев, но вновь обогащённый,

Шекспир

Древняя просмолённая лодка снова плыла. Как верный друг, она несла их по спокойным чернильным водам озера. За ними таяло во мраке «Молодицыно счастье», глохли вдали бесспокойные голоса сотен летучих мышей, встревоженных пещерных орлов.

Профессор, потеряв после приключения с Элкой желание пускаться в новые исследования, только любовался дивными формами подземелий, – туннелями, проходами, залами – через которые пробиралась лодка.

В глазах его можно было прочесть: «О, я ещё вернусь сюда! Вернусь к вам, мои милые! Тогда вы мне всё расскажете, всё, дорогие мои!»

Положив голову на плечо профессора Мартинова, Элка сидела, прижавшись к нему. Вдруг её мягкий голос нарушил молчание:

– Как славно! Какие чудеса есть на нашей земле, сколько нераскрытых тайн, которые ждут своих открывателей, своих исследователей! Хотите, я вам прочту одно стихотворение?

– Читай, читай! – отвечали ей.

Она не стала дожидаться второго приглашения. В ней проснулось какое-то возвышенное чувство, от которого душа её дрожала как струна.

«Она явилась из преданий древних…» – начала шёпотом Элка, а плеск воды примешался к её шёпоту так, что всё озеро стало шептать вслед за ней:

 
…С напевным наших дедов говорком,
со всадником, изваянным в скале,
и с кубком мёда – черепом врага,
с легендою на Царевце[21]21
  Царевец – холм в древней столице Болгарии – Тырново.


[Закрыть] хранимой,
с поблекшими иконами святых.
Она явилась из преданий древних
с холодным звоном копий и мечей,
с прекрасной ширью золотистой нивы,
с грозою бурной мятежей народных,
с былинами о древних временах.
Страна моя, страна прекрасных роз,
Явилась мне ты с кровью на челе,
с горячим словом алого призыва,
с сложенною под виселицей песней,
с мечтами истреблённых поколений.
Когда взойду на горные утёсы
и, взгляд на ширь родную устремив,
прислушаюсь, что ветер нежно шепчет,
он пропоёт мне песнь свою без слов
про гордую Болгарию родную![22]22
  Стихотворение Методия Христова.


[Закрыть]
 

Запели воды озера. Стали рассказывать старинные легенды скалы. Зашептал мрак, роняя далёкие аккорды забытых песен...

Переполнялись восторгом сердца. Глаза сияли и слова были излишни.

Внезапно Благой приподнялся с места и, с изменившимся лицом, указывая на скалы, к которым они приближались, воскликнул:

– Лодка!.. Другая лодка!

Это восклицание заставило всех вздрогнуть.

С противоположного конца подземелья к ним приближалась сквозь лес сталактитов лодка, в которой виднелась группа людей.

– Правьте к берегу! – тихо распорядился профессор.

Но и те повернули туда же.

– Давай прямо! Не отступать. Это Хромоногий! – заревел Благой, засучивая рукава.

– Но Хромоногий… ведь… – попытался возразить Павлик.

– Он сын дьявола. Уцелел. Давайте! – настаивал Благой.

Но и на той лодке кто-то хорохорился, засучивая рукава…

– Ах, так! – крикнул Благой, увидев это. – Значит ты задираться?!

– Остановите лодку! – закричал профессор, заливаясь смехом. – Сдаёмся!.. – еле выговорил он сквозь смех. Бледные лица молодых выражали недоумение.

– Что-о-о?! – выпучивая глаза, закричал Благой. – Никакой сдачи, разрази меня гром…

Его голос прозвучал в тишине как труба.

– Стой! Стой! – настоял профессор.

Павлик и Саша с трудом застопорили разогнавшуюся лодку и только сейчас все поняли, почему так хохотал профессор. Против них было их зеркальное отображение.

Благой в недоумении сидел на носу лодки.

– Дьявольщина какая-то! – проговорил он сквозь зубы.

Профессор спокойно объяснил ему:

– Здесь природа проявила много изобретательности и была очень щедра во всём. Чтобы увидеть то, что сбило нас с толку, Благой, найдутся люди, готовые приехать сюда с другого конца света. Это редчайшее явление.

Огоньки фонарей и люди, и всё дивное зрелище кристального озера с белыми сталактитами отражались в рамках этого восхитительного зеркала, и всё выглядело как фантастическая сказочная картина.

– Ну, детки, мы не потеряли напрасно время, – обратился профессор к трём молодым людям и, точно для себя, добавил: «Нет, не напрасно». Теперь всё ясно. Рудоскоп и его горизонталь, которая делала скачок, были правы. Эти пустоты и характер метасоматического месторождения только сейчас говорят о себе правду. Подземное озеро – причина моего недоумения и некоторых неудачных исследований. Но теперь всё ясно. Галенитовый пласт найден. Да-с. Найден, да ещё какой!.. Но он прерывается водным пространством, может быть, теряется под ним. Это весьма вероятно, эти пещеры могут быть и такого происхождения. Старые разработки показывали, что обрабатывался поверхностный пласт рудной жилы. Теперь работа экспедиции облегчена. Теперь мы уже спокойно можем сказать рабочим, инженерам, техникам: идите, работайте!

– А как образовалось это зеркало? – спросил Павлик.

Профессор обратил на него спокойные глаза, но мысль его всё ещё блуждала где-то далеко.

– Это галенитовое зеркало, не правда ли? – повторил вопрос Павлик.

Профессор встрепенулся, улыбнулся и ответил:

– Конечно, конечно, мой мальчик. Это галенитовое зеркало. У галенита очень большая отражательная способность. Но её было бы недостаточно для получения такого, поистине чудесного явления. – Профессор ощупал породу и стукнул своим молотком в одном месте. – Да-с, – продолжал он. – Необыкновенная чистая и гладкая поверхность галенита получилась под действием воды озера. Но отражающая способность усилена благодаря тому, что галенитовое зеркало было покрыто, по счастливому стечению обстоятельств, нерастворимым и прозрачным англезитом. Случилось так, что тёмная металлическая основа галенита послужила амальгамой под прозрачным и гладким англезитовым пластом. Так получилось это огромное зеркало, редчайшая и во всех отношениях интересная находка.

Профессор прервал свои объяснения, так как лодка вдруг ускорила бег, попав в новую быстрину и, обогнув зеркало, несмотря на усилия Павлика и Саши, устремилась в узкий туннель, украшенный роскошными известняковыми образованиями.

– Это не к добру! – воскликнула Элка, усилив этим охватившую всех тревогу.

Роскошно задрапированный известняковыми фестонами туннель был быстро пройден и лодка, выбравшись из него, уткнулась в песчаный берег, отчего все повалились на днище, как скошенные колосья пшеницы.

– Ступени, ступени! – закричал Благой, вывалившийся с носа лодки.

С песчаного берега уходила к своду подземелья узкая железная лестница.

Павлик и Белобрысик, а за ними Элка, бросились бегом вверх по лестнице. Добежав до верху первым, Павлик упёрся плечом в широкую каменную плиту, которой был покрыт выход с лестницы. Его нагнал Белобрысик и оба дружно налегли на плиту. Им помогла Элка. На них посыпалась туча вековой пыли, а когда она рассеялась, они оказались у входа в узкое каменное помещение. Одна из его стен была занята полкой из камня, уставленной сплошь прямоугольными медными ящиками, позеленевшими от долгого пребывания в сырости.

В помещение вошли один за другим запыхавшийся профессор Мартинов и Медведь. Профессор появился как раз в тот момент, когда Белобрысик вспарывал ножом медную оболочку одного из ящиков.

– Саша! – крикнул профессор. – Я от тебя, признаться, этого не ожидал! Мы же решили, что ничего не будем здесь трогать, пока не вызовем специалистов. Я прошу тебя быть сдержаннее. Ты думаешь, я не сгорал от желания открыть тот плавающий медный плот, под которым остался труп Хромоногого? Да, ты удивлён, ты ведь его не видел. Но я его видел и Павлик тоже. Однако, мы всё же проплыли дальше, потому что наша задача теперь привести сюда специалистов!

– Виноват, товарищ профессор. Понятно! – пробормотал Белобрысик смущённо.

– Но раз ты уже его разрезал, посмотрим, что в нём такое, – сказал профессор.

Белобрысик дорезал медную оболочку ящика и достал из него несколько сложенных вчетверо пергаментов. На верхнем было написано:

– Шестоднев, составленный Иоанном Экзархом! – воскликнул профессор.

– А что это за надпись здесь? – воскликнула Элка, указывая на стену.

Профессор Мартинов прочёл вслух: «В уме бледнеет пережитое. Пока живёт ум мой, оставляю план великой сокровищницы, спасённой от зла, шествующего по нашей земле. Заклинаю род свой хранить её.   Маг Александр ».

– Где же этот план? – спросила с любопытством Элка.

– Детки, будьте терпеливы! – спокойно сказал профессор Мартинов. – Всё, что тут есть, принадлежит вам. – Затем он опустил голову, надел очки на нос и, шевеля губами, занялся чтением пергамента, который гласил:

«И так, как я могу подробно описать особенности в жизни птиц? Так, у журавлей есть ночная стража, которая сменяется: одни из них спят, а дежурный ходит вкруг них и наблюдает. Когда его срок окончится, он засыпает, а тот, кто его сменил, сторожит так, как первый сторожил до него. Тот же порядок виден и при их полёте: то один, то другой летит вожаком и, после того как вёл стаю определённое время, передаёт руководство другому, чтобы вёл тот. А ум аистов не весьма отличается от ума словесных существ. Они в одно и то же время перелетают на те же места, а потом, словно по общему решению, улетают все. Сопровождают их наши вороны. Они сопровождают их и борются за них с другими враждебными птицами. Доказательством служит то, что в это время нигде не видно ворон. Затем вороны возвращаются с поклёванной и выщипанной шеей, что показывает, что они их защищали. Кто установил для них эти законы, чтобы их сопровождать и любить их как гостей? Кто угрожал им наказанием, чтобы ни одна ворона не уклонялась от этого сопровождения? Слушайте вы, кто негостолюбивы, и затворяете двери, и даже приюта на даёте зимой бедняку. А проявляемое одряхлевшим аистам почтение и заботы о них были бы достаточны, чтобы наши дети, если пожелают обратить на них внимание, стали бы проявлять любовь к отцу и матери, ибо нет никого столь несмышлённого, кто бы не устыдился быть ниже в добродетели, чем не одарённые мыслью птицы. Когда отец потеряет перья свои по старости, аисты окружают его, покрывают своими крыльями, согревают его и приносят ему обильную пищу. Когда он попытается лететь, они помогают ему, насколько им это возможно, подхватив его с двух сторон под крылья, и переносят его. Сие настолько известно повсюду, что говорят об «аистовом благодеянии».

Профессор Мартинов прекратил чтение, снял очки, вытащил из кармана платок и вытер влажные глаза.

Благой стоял задумавшись, с нахмуренными бровями, уйдя в себя.

Трое молодых людей, с интересом слушавшие чтение, вдруг поняли, увидев в глазах профессора слёзы, что здесь что-то чрезвычайно его взволновало, что-то простёрло руку из пергамента к нему, уничтожило пропасть забвения между столетиями и заговорило по-человечески, понятно, с той теплотой и сердечностью, которые вечны, неизменны и безусловны.

– Ибо нет никого, столь несмышлённого, кто бы не устыдился быть ниже в добродетели, чем не одарённые мыслью птицы, – повторил профессор эту фразу в радостном волнении, словно это были стены его родного дома и словно он видит их озарёнными утренними лучами солнца после пробуждения от долгого кошмарного сна, сопровождавшегося смертельным страхом.

– Мы спасены! Спасены! – крикнул он во всё горло и, поднявшись на цыпочки, ухватился за большое кольцо в потолке, которое никто до этого не замечал.

Он повис на кольце, как маленький шаловливый мальчик. Но его огромная фигура сыграла с ним на этот раз нехорошую шутку. Плита, в которой кольцо было укреплено, вдруг треснула и обрушилась ему на голову, а сам он, с кольцом в руках, шлёпнулся на пол в середине подземелья.

– Свет! Свет! – дружно закричали Павлик, Элка и Саша. В отверстии люка появились, одна за другой, три взлохмаченных детских головы. За ними возникла сутуловатая высокая фигура и, нахмурив брови, строго произнесла:

– Петушок, подземелья не разговаривают сами с собой. Спусти-ка туда верёвку!

– Дед Чудо! Дед Чудо! – воскликнули в один голос Павлик и Белобрысик.

Дед Чудо вздрогнул и, приставив руку козырьком, всмотрелся в темноту. Затем всплеснул руками, наклонился над люком и крикнул:

– Ребята, вытаскивайте их скорее. Живо! Это они!..

Грянуло ура, когда Павлик появился из люка – выпачканный в грязи, исцарапанный, бледный, но с сияющим взглядом. Такое же ура встретило и Белобрысика, и Элку, и остальных.

Дед Чудо стоял посреди большой комнаты Радана с медной утварью и резной отделкой. Вокруг него была молодёжь из лагеря «Костёр».

Павлик кинулся к нему со слезами на глазах. Дед Чудо отечески обнял его и искоса взглянул на руководителя лагеря, который стоял, тоже растроганный до слёз, возле сияющего профессора Иванова. Они только что вошли со двора. Перед ним уже стоял Белобрысик.

– Вас будут судить, слышишь! – крикнул Павлику один из мальчиков. – Так решил Совет.

Этот крик слышали все, и на мгновение наступила тишина.

Павлик остановился на полпути между дедом Чудо и группой вокруг руководителя лагеря. Обращаясь к мальчику, который крикнул, Павлик громко сказал:

– Пускай нас судят! Это правильно!

Он сделал ещё несколько шагов и стал смирно перед руководителем.

– Товарищ Любомиров, пусть первые мои слова к вам будут просьбой. Я прошу меня простить. Прошу позволить мне сказать вам, что во всём виноват я и в то же время позвольте мне сказать, что я по настоящему рад, потому что могу рассчитывать на вашу справедливость.

Дед Чудо стал между ними и дал знак молчать.

– Судья будет справедлив, – сказал он, – виновный будет честен, и все здесь будут довольны и счастливы.

Медведь возвышался над молодёжью и, растрогавшись, растирал по лицу струящиеся слёзы. Судя по его взгляду, и он хотел сказать: «простите меня».

Профессор Мартинов положил руку ему на плечо и дружески его похлопал. Медведь взглянул на него с благодарностью.

– Пусть всё служит им, – сказал профессор, указывая на молодёжь, – и наши ошибки, и наши успехи – для них.

* * *

День угасал. Тихая летняя родопская ночь надвигалась с шёпотом, утопая в сиянии над притихшей для отдыха пестроцветной землёй.

Над лагерем «Костёр», вместе с хлопаньем развевающегося на мачте национального флага, звучал голос Элки, которая, со всем коллективом геологической экспедиции, пришла на торжественный вечер. На трибуне, среди профессоров, сидели рядом старший геолог Петров с перевязанным плечом, Благой с четырьмя детишками, дед Чудо, члены экспедиции и воспитатели из лагеря.

Элка декламировала известное стихотворение Младена Исаева. Её голос, горячий, нежный, ласкал как вечерний ветерок, а голубые глаза, устремлённые в первый ряд, где сидели один возле другого Белобрысик и Павлик, были восторжены и светлы как летняя ночь, как её сердце, горящее первыми восторгами очарования.

 
В Болгарии родной и сердцу милой,
где мир и красота царят,
расправив крылья, юность с новой силой
в просторы устремляет взгляд.
 

Сияла луна, выплывая над Родопой. В её бледном лучистом свете издали выглядывал Хем. И как в старинной легенде, он пытался разглядеть влюбленным взглядом, почему Родопа так лучезарна в эту ночь, почему так нежно трепещут звёзды над нею, почему вместо вздохов к нему доносится её очаровательная улыбка.

Старый Хем не мог понять, что в Родопе бьется новое сердце, юное сердце Болгарии.