Текст книги "Мир приключений 1957 г. № 3."

Автор книги: Иван Ефремов

Соавторы: Евгений Рысс,Нина Гернет,Григорий Ягдфельд,Леонид Рахманов,Григорий Гребнев,Феликс Зигель,Николай Атаров,Илья Зверев,Олег Эрберг,Н. Рощин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 57 страниц)

ТРОПИЧЕСКАЯ ФАУНА И ФЛОРА

Рыбная ловля и до сих пор большая моя отрада в скитаниях по Черному материку. В Сенегале и Гвинее водятся интереснейшие породы рыб. Очень вкусна та, за которой охочусь я чаще всего, – «капитан», из породы лососевых, с малым количеством костей и жирным белым мясом. Есть рыба «шар», она же «тамбур» – барабан, тело которой вытянуто по вертикали. У нее гуттаперчево-растяжная кожа. Рыба эта от злобы или страха при виде опасности или если ее начинают в бассейне дразнить, раздувается почти в точный шар. «Шар», сердясь, иногда издает звуки, похожие на барабанную трель. Есть рыба с ядовитыми плавниками. Одна такая, выбросив верхний плавник со скоростью выстрела, чуть не отхватила мне однажды пальцы, и я полчаса плясал от резко вспыхнувшей острой боли и не мог удержаться от крика. Боль кончилась так же мгновенно, как и началась. Существует много пород электрической рыбы, и как-то удар небольшого ската швырнул меня метра на два в сторону на землю. Смешна рыба, тоже род ската, пелия – у нее огромная усатая голова, а туловище чуть не уклейки. Тянешь, волнуешься, думаешь: вот добыча! – а вытаскиваешь одну нелепую громадную голову. Есть и еще одна интересная рыба – она бьет хвостом по воде с такой силой, что, подходя к реке, отчетливо слышишь сухую, частую револьверную стрельбу. Эта рыба почти сплошь состоит из одного губчато упругого хвостового мускула, совершенно безвкусного.

Есть рыба, вьющая свое подводное гнездо. Нигер разливается так широко, что местами не видишь противоположного берега. В затонах, в мелких местах, где течением наносит много илу и всякого лесного мелкого лому, эта рыба собирает прутья, сучья, кору, листья и все это гонит к одному месту. Безрукий и безногий подводный архитектор одним носом ухитряется соорудить род некоего шалаша, в котором и мечет потом икру. Дом этот стоит на такой маленькой глубине, что часто видны спинные плавники рыбы над водой. Иной раз швырнешь камнем – она испуганно отойдет. Но если даже и довольно далеко отогнать ее от постройки, то, посидев, увидишь, как осторожно, заходя то в одну, то в другую сторону, словно не сводя глаз с опасного места, медленно подплывает она опять к своему дому…

А рыба фуйваз, распространенная на нашем Севере, живет в болотах, и когда болота пересыхают, то она просто зарывается в ил и спит до дождей.

На удочку ловил я не только рыбу, но и мягкопанцирных черепах килограммов до двадцати весом, а однажды даже поймал удава и угостил моих черных друзей одним из любимых ими лакомств.

Вот как это было. Я шел на рыбную ловлю. Проходя по тропинке под почти отвесным песчаным обрывом к реке, я увидел в одной из пещер большую змею. От страха я бросился бежать, потом оглянулся – все было спокойно. Озорная мысль захватила меня. Я вскарабкался на обрыв, выбрал самую крепкую лесу и большой трехконцовый крючок, насадил наживку и, подойдя по крутизне к месту, под которым была пещера, опустил лесу. Помахивая грузом, дразня змею, я наконец добился своего – из пещеры молниеносно высунулась маленькая голова и схватила наживку. Остальное пошло так, как должно было пойти. Изрыгнуть острый крючок рептилия не могла и должна была подчиниться своей участи. Это был крупный удав. Он извивался, бился, сворачивался в восьмерки и спирали и в конце концов уморил себя тяжестью своего же тела. Укрепив лесу петлей за камень, я держал его на весу около двух часов, пока он не повис в воздухе бессильно вздрагивающей лентой. Вечером при свете костров негры пели веселые песни.

И почти так же в тех местах ловят другое свирепое пресмыкающееся – крокодила. Крокодилы любят укрытые, глубокие пещеры по берегу. Негры подходят к пещере большой толпой с палками, криками, барабанами, свистками и дудками. И крокодил прячется в глубь пещеры. Тогда часть охотников разводит костер перед отверстием, а другая часть уходит наверх и спускает к дыре большую петлю крепчайшего кокосового каната. Удушающий дым костра заставляет наконец животное покинуть свое убежище. Оно делает это, однако, не сразу, напуганное треском костра, огнем и человеческими криками, – медленно подползает к выходу, в страхе и злости отползает и вновь приближается к отверстию. Но вот в конце концов показывается его длинная сплющенная голова, и… готово! Петля мгновенно затягивается, и люди, стоящие наверху, начинают тянуть канат. Многопудовое чудовище, извиваясь, колотя по земляной стене своим гигантским гребенчатым хвостом и вызывая тучи пыли и потоки песку и камней, медленно подтягивается кверху.

Часто бывал я и на охоте – на антилоп, кабанов, жирафов. Жирафов и страусов негры-охотники берут живьем, гоняясь за ними на лошадях, доводя их до беспамятства. Охота на слонов и гиппопотамов фактически запрещена во всей Французской Африке невероятно высоким охотничьим сбором. Мера правильная: огромные животные размножаются чрезвычайно медленно, и хищническое истребление может привести к их полному исчезновению.

Знаете, отчего часто погибает гиппопотам – это мощное и добродушное животное? От укуса маленькой зеленой змейки. Она называется «минутка», и это одна из самых ядовитых тропических змей. Она жалит гиппопотама в губу, когда он мирно пасется на траве, и через несколько часов великая тропиков с ревом валится где-нибудь в дебрях бруссы.

Я познакомился с редчайшими образцами тамошней изумительной фауны. Я видел двухголовую змею – в самом деле, ее хвост заканчивается расширением, напоминающим голову. На нем ясно начертан рот и глаза, и видишь тот же покатый лоб и тонкую шейку. Там же встретил я и подлинное чудо – зверя, скелет которого бережно храню. Не могу настаивать со всей уверенностью, но думаю, что это выродившийся потомок динозавра, – этот огромный крот с длинным рылом, широчайшим горбатым скатом спины и змеиным хвостом. Он доходит до восьми пудов весом.

Множеством пород представлены в Африке антилопы. Крупная антилопа больше тяжелой пожарной лошади и довольно сердита. У меня жила самая маленькая, карликовая антилопа. Величиною была она лишь немногим больше кошки и очень изящна, легка, нежна в своей грации. У меня всегда было смешное желание поставить ее живую «а стол как украшение. Это необыкновенно красивое животное быстро приручается. Козочка ходила за мною неотступно, очень любила играть и в шутку бодала меня в щиколотку. Я звал ее Блохой.

У Блохи был приятель – страус, который жил у меня на длительной остановке в одном из негритянских селений. Немало он доставил мне хлопот. Птица эта на редкость глупая, но чем-то, может быть неуклюжестью своей, забавная. Это создание ударом лапы убивает крупного зверя, а о человеке и говорить нечего. И вместе с тем страус легко приручается и так привязывается к человеку, что уж потом никакими силами не прогонишь его назад, в заросли. Страус жил у меня в особом стойле, а запереть разбойника пришлось потому, что уж очень много было на него жалоб. Убить его никто не смел, потому что он принадлежал белому, но жить с ним по соседству становилось непереносимо. Двуногая тварь спокойно перекидывала голову через низенький глиняный забор негритянской кажи, к столу открытой кухни, и поедала все, что там находила, или спозаранок шла на деревенский базар. Распустив крылья и угрожающе мотая головой, под визг разбегавшихся торговок, она спокойно лакомилась бананами, бобами, орехами. Изловчившись, страуса можно обезопасить – схватить его за начало шеи, слабой, как мокрая веревка, притянуть к себе голову и схватить за нос, но чертова детина никого к себе не подпускала и, словно чувствуя страх торговок, поднимала такой шум и такую отчаянную пыль, что базар сам собой кончался. И представьте себе ненаходчивость огромного существа: поперек стойла я протянул тонкую бечевку, и этого оказалось совершенно достаточным для спокойствия жителей. Ни пролезть под бечевку, ни перешагнуть через нее, что было уж совсем легко, эта особа не догадывалась…

Немало побродил я в дебрях Судана, Сенегала, Гвинеи, побывал в Томбукту, спускался до Слонового берега и к берегу Золотому. Немало повидал того, что представлялось мне истинными чудесами и от чего замирал я иной раз на месте то в страхе, то в восхищении. Грозна и великолепна картина тропического смерча – «торнадо», когда кажется, что мир перед тобой стирается, как мел губкой со школьной доски. В полдень несутся, мчатся, переплетаются по сухой степи десятки вихревых смерчей до самого неба, до его вдруг посеревшей, побуревшей и снизившейся пелены, и кажется, что вот-вот подхватит и тебя эта чудовищная карусель, подхватит, закружит, раздробит твои кости и швырнет тебя в небо.

Степь, степь – голая, сухая, опаляющая огненным зноем! Все выжжено, черно. И вдруг… лесная заросль, и лежит среди зелени сонное озеро. Пальмы совершенно фантастических очертаний, лианы, бамбук, цветы, громадные водяные лилии, на лист которых, как на плот, может сесть человек, стволы цветущих деревьев, возносящиеся прямо из водного зеркала, – и все это пестрое, дурманно благоухающее, с изумительной прихотливостью расцвеченное, сверкающее как бы осколками разбившейся радуги, в мертвой и прекрасной зачарованности отражающееся в водах столь прозрачных, что не верится, что эта зеркальная пустота хранит воду. И по громадному простору этих болотно-озерных вод у берегов и на островках стоят, подняв ногу, бесчисленные цапли с высокомерно-смешными хохолками на затылках, чибисы, журавли, тысячи голенастых, – стоят в такой неподвижности и в такой тишине, что кажется – ты попал куда-то за пределы мыслимого, провалился в вечность, что и миллионы лет назад стояли, как стоят сейчас, над очарованным хрустальным зеркалом птицы-чучела и будут стоять всегда. И ловишь себя на том, что дыхание твое затаено, и боишься шевельнуться, нарушить этот сонный покой…

Сказочно царство колибри. Сверкающие блеском всех драгоценных камней, с кроваво-алыми рубиновыми пятнами на темени, с переливами алмазной грани в крыльях; с зеленью перьев, блеск которой почти непереносим для глаза; величиной иногда чуть больше пчелы; то стрельчатокрылые, напоминающие острие копья, то с хвостом в виде пышных усов или пелерины, как у японских рыбок; с оперением, ударяющим в серебро, золото, малиновую, зеленую, фиолетовую, оранжевую фольгу, – они режут синий воздух над водой. И на прибрежном дереве-гиганте насчитаешь иной раз до тысячи их грушевидных маленьких гнезд.

Некоторые тропические бабочки величиной превосходят колибри, особенно ночные – пушистые, волшебной расцветки. Я собрал коллекцию в четыре больших ящика бабочек и жуков, неведомых в Европе. У меня есть бабочка с размахом крыльев в пятнадцать сантиметров. И так же берегу я самое большое насекомое из встреченных мною – гигантского богомола. Я увидел его в цветущей степи среди яркой молодой зелени, и мне стало немного страшно. Это похожее на монаха чудище в своей зеленой сутане, с передними лапами, лицемерно-молитвенно сложенными у головы, хищно и гадко-медлительно вращавшейся, – стояло косо над землей, выжидая добычи и совершенно сливаясь с зелеными ветками. Я схватил его, и он, вырываясь, сжал мои пальцы с ощутительной силой. Он достигал, высоты в двадцать пять сантиметров.

Есть в Африке навозный жук – оригинальный зодчий и крепкий семьянин. Он скатывает из глины большой шарик, полый внутри; самка забирается в эту хижину, откладывает яйца и выбирается наружу. Муж замуровывает отверстие, жена забирается наверх своего цыганского домика. И жук катит эту постройку с такой ловкостью, что самка, перебирая лапками, все время красуется наверху повозки. Так странствуют они до тех пор, пока не придет время выводиться детям.

В тех местах есть порода певчих скворцов. В период носки они строят целые ясли из сена на деревьях. Такой громадный дом бывает рассчитан на двадцать-тридцать семей. И все они мирно уживаются в своей коммунальной квартире до выводки птенцов – вернее, до их самостоятельного лёта. Так иногда на сучьях огромного дерева вдруг увидишь здоровенный стог сена, оглашаемый неистовым хлопотливо-веселым криком…

Столь же разнообразно и царство тропических цветов. Как-то я водил сильно упрямившегося сома. Он был велик, и я еле тянул его к берегу. Вдруг рыба сильно рванулась мне навстречу – леса ослабела, я пошатнулся, поскользнулся и упал спиною в ил. А когда поднял глаза, то увидел над собой невиданной величины и красоты орхидею – огромную, белоснежную, кое-где в пустотах расцвеченную радужным бархатом. Ее изумительная волнистая гроздь достигала длины в три метра.

ПАНТЕРЕНОК ВАСЬКА

Доверчивый и добрый негритянский народ живет между собой дружно и миролюбиво. Они не любят ничего, что может принести несчастье или просто огорчение другому, эти общительные, любознательные, верные слову и преданные в дружбе люди. Я относился к ним спокойно-доброжелательно и справедливо, и этого было достаточно, чтобы мне прослыть среди местного населения человеком с какими-то исключительными качествами. Они часто приносили мне какой-нибудь подарок, от которого я ни в коем случае не мог отказаться, чтобы не нанести человеку горькой обиды.

Однажды негры убили пантеру. Она оказалась очень большой даже и по здешним местам. Ее принесли в лагерь на длинной жерди, со связанными попарно лапами. А вечером один из рабочих подарил мне крохотного пантеренка. Мать окотилась, вероятно, всего несколько дней назад. Еле державшийся на слабеньких лапах, он беспомощно тыкался мордочкой в блюдце с молоком и совсем по-кошачьи жалобно мяукал. Пантеренок в один день сжился со мною, и через неделю мы стали неразлучны. У него были прекрасные большие янтарные глаза; черные пятнышки на ярко-желтой, необыкновенно нарядной шерсти; торчащие ушки, послушные малейшему движению ветра, и толстенький мягкий живот. Он неотступно ходил за мною вслед, просился на руки, а больше всего любил забираться на плечо. Тогда он нежно и тихо своим розовым шершавым теплым язычком лизал мне шею и ухо. Это был необыкновенно ласковый, послушный, понятливый и ручной зверек – словом, для меня он был самый простой, только необыкновенно красивый, домашний котенок. И я назвал его по-русски «Васькой».

Но однажды пришел миг первого предчувствия – на секунду проснулось будущее мирного котенка. У меня жила ручная большая птица из породы голенастых, которую подобрал я с перебитым крылом на болоте и вылечил, – она прижилась к дому и не хотела уходить. И вот как-то, лежа у меня на коленях и подремывая, котенок, дотоле совершенно неуклюжий, вдруг стальной пружиной сорвался с моих колен и в прыжке, превышающем длину его тела раз в десять, кинулся к птице. И если бы Цезарь, сидевший на табуретке у входа в палатку, не успел взмахнуть рукой и сбить котенка, – птица лежала бы с перекушенным горлом. Я схватил Ваську за шиворот и пребольно, выпорол гибким прутом. Он пищал и поджимал задок, потом шлепнулся на пол и, мяукая, пополз за мною, словно жалуясь, убеждая меня в своей невиновности. Наказание подействовало. В нашем обозе были куры. После описанного случая бедный пантеренок, словно боясь самого себя, даже не смотрел в сторону большой деревянной клетки.

Время шло, он быстро рос, а мне с каждым днем становилось все больше его жаль, все больнее за него. Ему было уже около полутора месяцев. Он очень быстро бегал, мигом взбирался на вершину любого дерева, а за комочком бумаги, который я опускал перед ним совершенно как перед простым котенком, прыгал почти на высоту моей груди. Васька очень любил эту забаву, а в игре с мячом, который из тряпок и кожи смастерил ему Цезарь, доводил себя до такой усталости, что валился на бок, выпятив живот, – вытянув лапы и открыв рот. Он был очень шаловлив, но никогда ничего не трогал без разрешения, не воровал на кухне и больше всего на свете любил человеческое внимание и игру человека с ним. Ко мне же он привязался совершенно исключительно: спал только у меня в ногах, свернувшись клубочком, и, если я привязывал его за ременный ошейничек у палатки, уходя на работу, он встречал меня таким упреком и такой бурной радостью, что мне и самому становилось веселее на сердце. Я освобождал его, возился с ним, подбрасывал, гладил, щекотал и усаживал его на плечо, где он, счастливый, сладко мурлыча, засыпал.

И все-таки… все-таки нам надо было расставаться. В какой-то миг темная природа, уже вложившая однажды в его младенческие мускулы хищную сталь, заставит его через всю привитую ему облагороженность броситься на человека… Убить его я не мог – не поднялась бы рука. Я поручил одному из негров отнести его далеко в бруссу. Я думал, что, может быть, на девственном воздухе, лишенном человеческих запахов, или в какой-нибудь лесной встрече он забудет о человеке, почувствует сладость воли. Нет! Негр с полдороги вернулся домой весь исцарапанный. А пантеренок примчался на целый час раньше его и, кинувшись ко мне на грудь, в страхе и счастье принялся лизать мое лицо.

Судьба грубо вмешалась в наши отношения и нашла выход – решительный и суровый. Однажды маленький курьер прибежал ко мне в поле из палатки и, хлопая глазами и тяжело переводя дыхание от бега и пережитого волнения, рассказал, как только что пантеренка утащил белоголовый орел – один из самых больших хищников этого края. Он камнем пал с неба и схватил звереныша когтями за загривок – самое незащищенное место у любого зверя.

Через несколько дней негры подбили палками такого орла, и я впервые увидел хищника вблизи. Взять его нельзя было: он разодрал бы руку одним ударом клюва. Его совершенно голая, известково-белая, в мешках и жилах, высокая шея выходила из пышного воротника торчащих перьев, и в повороте головы и взгляде было огненно-злое высокомерие. Он раскрыл свой короткий, в виде двух сходящихся серпов, клюв и шипел при всяком движении к нему человека. Он был ранен, пленен и страдал: одна лапа его волочилась мертво и жалко, крыло было опущено и в крови. Я не мог смотреть на него: я вспоминал его сородича, убившего маленького моего друга, – хоть и знал, что законы бруссы жестоки.

ПРИШЕСТВИЕ ЧЕРНОГО ГОСПОДИНА

Я уже рассказывал о негритянской убогой мечети, сложенной из глиняных комков в форме полусферического здания, обычно увенчанного тремя длинными куполками, острия которых украшены пестрыми страусовыми яйцами. Мулла – обычно крепкий, выделяющийся своим ростом, немолодой негр, кое-как искушенный в законе «правоверных». Зовут их почти повсеместно «марабу». Чаще всего мулла почему-то и кузнец, он же и татуировщик. Последняя профессия приносит ему немалый доход, так как негры очень любят всячески украшать себя и особенную страсть питают к амулетам, которые часто уходят с человеком в землю. Марабу делает глубокий надрез на теле, втискивает в него избранный талисман – обычно пестрый камешек, или ракушку, или зуб мелкого животного, – потом сводит края раны, заливает ее особым раствором и перевязывает. Болевая выносливость негров всегда меня удивляла, хотя несчастный этот народ, вымирающий в условиях колониального гнета, физически слаб.

Марабу часто и врач, опытный в примитивной, но таинственной тропической фармакопее. Нет сомнений, что неграм известны ценнейшие секреты лечений, множество целебных трав, корней, минералов и смесей.

У меня не раз бывали невольные соревнования с марабу. Однажды в поселок, близ которого я работал, принесли от реки изувеченного крокодилом негра – родственника местного вождя. У несчастного была вырвана часть ляжки, и кровоточащее мясо висело рваными клочьями. Раненый лежал, закрыв глаза и что-то тихо бормоча в бреду. Около раненого хлопотал марабу, но дело у него почему-то не ладилось. Вид несчастного негра был страшен. Я спросил, чем вызвано волнение «врача». Оказалось, что у него нет какого-то состава и он не успеет его приготовить в нужный короткий срок, – значит, раненому придется умереть. Я послал на стоянку негритянского мальчика с запиской к Цезарю, и через десять минут босоногий гонец передал мне бутылку с йодом. Взяв раненого под свое-попечение и приказав не трогать его никому, даже мулле, который посматривал на меня не без злобы, я залил промытую рану йодом и перевязал ее марлей. Ожог йодом был так силен, что больной пришел в себя и жалобно застонал. Через два дня празднично одетая молодая негритянка с поклонами и приседаниями передала мне подарок – жирно откормленную курицу. Муж ее уже ходил на самодельных костылях.

В другой раз – когда точно не помню – я услышал от негров о скором пришествии самого дьявола. Они были сильно перепуганы, но, самый любопытный народ на свете, не без нетерпения ждали пришествия «Черного Господина». Я долго не мог добиться толку, пока наконец кто-то из моих собеседников, желавший как можно подробнее рассказать о страшном событии, не растолковал мне, что днем наступит ночь. Сведения эти шли от местного марабу, очень авторитетного в крае.

Я бросился к календарю и увидел, что и в самом деле на днях предстоит солнечное затмение, но марабу ошибся ровно на сутки – событие в правильно указанный им час должно было произойти на сутки раньше. Мне захотелось и пошутить и, что греха таить, подорвать авторитет знатного человека, тучного и на вид весьма спесивого. И я сказал неграм, что могу вызвать дьявола ровно на сутки раньше. Что тут поднялось? Население разбилось на два лагеря. Мои ребята, конечно, шли за мною, а к ним примкнули и некоторые из местных. Заколебавшиеся, усомнившиеся терзались необходимостью выбора между белым пришельцем, о котором их сородичи говорили, что он никогда не обманывал, и самым влиятельным человеком района. В конце концов с муллой остались только его родичи, старики и люди, связанные с ним долговыми обязательствами. Чем ближе шло к решительному дню, тем сильнее углублялась рознь. Негры – очень миролюбивый народ. Не дошло до схваток и на этот раз, но что делалось по вечерам в поселке, в клубе под смоковницей, какие жаркие шли споры!

В знаменательный день я дал отдых своим рабочим, и мы остались в поселке. Я роздал своим приверженцам куски закопченного стекла и прочел им целую лекцию о небесных светилах. Конечно, шли они за мной все же в полверы, оглядывались на надменного муллу и на всякий случай заперли скот по дворам и детей и женщин по кажам, а сами вооружились копьями и устрашающими масками в готовности отражать всемогущего и злого «Черного Господина».

В последнюю минуту, признаюсь, я и сам немного струхнул, усомнившись в точности указанной даты, – ведь могла произойти простая опечатка в календаре, и тогда, конечно, в авторитете своем среди негров я потерял бы много. Нет, все прошло точно по сообщению календаря.

Негры потрясали копьями, кричали и били в там-тамы, отгоняя нечистую силу, но вместе с тем и воздавая хвалу мне и торжествуя над бесчестным муллою. А мои ребята, все, в полном составе, столпились вокруг меня, смотрели в стекло и, посмеиваясь, удовлетворенно кивали курчавыми своими головами.