Текст книги "Поединок на границе"

Автор книги: Иван Медведев

Соавторы: Олег Смирнов,Анатолий Марченко,Геннадий Ананьев,Евгений Воеводин,Виталий Гордиенко,Павел Ельчанинов,Евгений Рябчиков,Василий Никитин,Ефим Альперин,Иван Безуглов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Иван Медведев
СТАРШИНА СМОЛИН ИДЕТ ПО СЛЕДУ

I

Ночью кто-то перешел границу. А утром на опушке леса деревенский мальчишка встретил неизвестного человека. На шее у него висел автомат, сбоку – пистолет, нож и какие-то сумки. Спрашивал, где пограничники.

Парнишка прибежал на заставу и все рассказал солдатам.

– Место то показать сможешь, где ты видел его? – спросил Смолин.

– А как же – запросто! – сверкнул глазами мальчуган.

Собака быстро взяла след и повела пограничников в глубь леса. Старшина сразу почувствовал, что имеет дело с ловким врагом: нарушитель старался запутать следы. Он часто возвращался на одно и то же место, прыгал в сторону и шел параллельно своему первоначальному следу.

Пропетляв в лесу около трех часов, пограничники выскочили на косогор, спадающий к реке, и остановились, чтобы перевести дух, оглядеться.

Косогор был усеян цветами. Алые, желтые, голубые, они пестрели вокруг, как на полотнах Сарьяна. Над цветами сосредоточенно и усердно хлопотали пчелы.

– У каждого свои заботы, – философски заметил кто-то за спиной Смолина. – Одни мед ищут, другие…

Смолин обернулся. Его глаза встретились с задумчивым взглядом солдата Бурдина.

– Другие не должны сейчас разводить антимонию, – строго сказал Смолин. Но тут же смягчился и миролюбиво добавил: – Не время, товарищ Бурдин.

Ему нравился этот расторопный и смышленый солдат. Он умел видеть природу и удивляться тому, мимо чего другие проходили равнодушно. «Из него может выйти хороший следопыт, – подумал Смолин о Бурдине. – Вот только собранности ему не хватает. Ну да это дело наживное. Надо будет с ним поговорить. Как раз скоро новый набор в школу инструкторов службы собак должны объявить».

Бурдин, словно угадав мысли Смолина, понимающе улыбнулся.

– Есть не разводить антимонии, товарищ старшина!

Собака неудержимо рвалась к реке. У воды она остановилась и заметалась по берегу. Смолин подхватил ее на руки, вошел в воду.

Речка была неглубокая, но быстрая, с каменистым дном. Нарушитель прошел вниз по течению с полкилометра, перебрался на другой берег, миновал луг и вышел на дорогу, которая вела через поле к синеющему вдали лесу.

За Смолиным спешили товарищи. Одежда у всех намокла, огрубела, в сапоги набралась вода, бежать стало еще тяжелее…

Впереди показалась развилка дорог. Не успел Смолин прикинуть, по какой из них мог направиться нарушитель, как собака вдруг остановилась, зло фыркнула и затрясла головой, будто хотела освободиться от чего-то очень ей неприятного. Потом отошла в сторону, села на задние лапы, виновато уставилась на Смолина.

– Ищи, Аргон, ищи!

Собака не сдвинулась с места, только взвизгнула и задрожала.

«Не иначе, как посыпал чем-то», – решил Смолин. Припал к земле, втянув в себя воздух, но, кроме теплого смолистого запаха асфальта, ничего не почувствовал. Пружинистым рывком вскочил и дернул за поводок.

– Аргон, за мной!

Не впервые встречался Смолин с подобными уловками нарушителей и знал, что надо делать в таких случаях. Он свернул с дороги и обочиной побежал вперед. Пробежав метров сто, а может, и больше, снова пустил собаку на дорогу. Та осторожно раз, другой ткнулась носом в землю и натянула поводок.

И вдруг, новое препятствие: на развилке дорог Аргон опять заметался. Он бросался то на одну дорогу, то на другую. Создавалось впечатление, что нарушитель раздвоился, что он пошел одновременно по обеим дорогам.

– Может, их и в самом деле двое? – вопросительно уставившись на старшину, неуверенно произнес Бурдин.

Смолин не ответил. Его плотно сжатые губы, сведенные к переносице брови, ушедшие глубоко внутрь глаза свидетельствовали о напряженной работе мысли.

– Да-а, стреляный волк, – как бы продолжая рассуждать вслух, проговорил он наконец. Велел солдатам пока не трогаться с места, а сам с помощью Аргона начал исследовать развилку дорог.

Что же оказалось? Нарушитель сначала прошел по одной дороге, потом вернулся обратно на развилку и встал на дорогу, ведущую в лес.

Теперь пограничники снова бежали через лес. Шел седьмой час погони. Солнце уже начало клониться к закату. Смолин заметил это по удлинившимся теням. Своей и Аргона. И деревьев – там, где лес подступал ближе к дороге.

Из всего состава наряда один только Бурдин бежал рядом со Смолиным, остальные отстали. Но и Бурдин уже выбивался из сил. А собака все настойчивее рвалась вперед: первый признак, что нарушитель где-то близко.

Смолин на бегу размотал поводок и бросил конец Бурдину.

– Держи!

Аргон с хрипом дернулся назад, вскидывая передние лапы. Зло ощерился на Смолина: дескать, ты что, с ума сошел?

Старшина рванул на себя Бурдина, ошейник на собаке ослабел, и она снова устремилась вперед.

Лес расступился. На небольшой прогалине пограничники увидели хутор. Всего два дома. Когда Смолин и Бурдин выскочили на прогалину, из-за дома выбежал человек и бросился в лес.

Смолин метнулся к ближнему дому, Бурдин за ним. Едва они успели подскочить к дому, как вечернюю тишину вспорола автоматная очередь.

– Я прикрою тебя, – спокойно, в своей обычной неторопливой манере сказал Смолин Бурдину, – а ты беги к тому дому и заходи нарушителю слева. – Взглянул на побледневшее лицо солдата, спросил: – Не боишься?

Бурдин неопределенно повел плечами.

– Не бойся, – чуть улыбнулся Смолин. – В случае чего – стреляй поверх головы. Нам надо живым взять его. Понял? Давай!

Вначале все шло хорошо – так, как и предполагал Смолин. Он выглянул из-за угла дома, и нарушитель выпустил по нему очередь. Смолин забежал за другой угол и резанул из автомата по сосне, чуть повыше того места, где лежал нарушитель, а Бурдин тем временем успел перебежать ко второму дому. Теперь Бурдин прижал к земле лазутчика, а Смолин сделал перебежку и оказался в какой-то канаве. Нарушитель был почти рядом.

Бурдину надо было чуточку подождать или совсем не выходить из-за укрытия, держать нарушителя под огнем, пока Смолин не подберется к нему вплотную. Но он выскочил в тот момент, когда старшина только падал в канаву, и с размаху налетел грудью на что-то острое, непреодолимое… Стрелять Смолину было уже поздно, и он, отпустив поводок собаки, крикнул:

– Фас!

Аргон молнией налетел на врага, но тот успел вскочить и сильным ударом ноги отшвырнул от себя собаку. Автомат, однако, не удержал. Он выскользнул у него из рук, лязгнув о сосну…

– Я до сих пор не могу отчетливо себе представить, что произошло дальше, – не раз признавался Смолин. – Меня словно выбросило из канавы. Я забыл про автомат, про пистолет, который был у меня на боку. Помню только его глаза – белесые и круглые. Они надвигались на меня, как фары, готовые лопнуть не то от страха, не то от злости. И еще хорошо помню дуло пистолета, наведенного мне в лоб. Почему он не выстрелил – не знаю. Я прыгнул на него, сбил с ног и вцепился ему в горло. Каким образом он успел выхватить гранату, тоже не знаю. Увидел ее в тот момент, когда он зубами выдернул чеку. Я ударил его по руке, граната вылетела, раздался взрыв. Нас оглушило, но ни меня, ни его даже не царапнуло. Сколько мы еще катались клубком по земле – не могу сказать. Когда подбежали солдаты, он начал тянуться зубами к воротнику своей рубашки – ампулу с ядом хотел раздавить. Я ему не дал этого сделать.

II

Со старшиной Александром Смолиным я знаком давно. Человек он в погранвойсках известный. После Никиты Федоровича Карацупы Смолин, пожалуй, самый знатный следопыт границы. Я много о нем слышал, а познакомился с ним в Москве на совещании отличников пограничной службы. Доводилось нам встречаться и на границе.

Несколько дней я жил на заставе капитана Грачева. Как-то, возвратившись с участка, я узнал, что на заставу приехал Смолин.

– В ленинской комнате. Беседует с личным составом, – многозначительным тоном сообщил капитан.

Смолин сидел посредине комнаты в плотном кольце солдат. Коренастый, собранный, с добрым отцовским лицом, с которого, как всегда, не сходила располагающая к себе улыбка. У него прямые, зачесанные назад волосы, в которых уже проглядывали серебряные нити. Под густыми нависшими бровями прятались внимательные, немного усталые глаза. Облокотившись на спинку стула, он неторопливо, ровным голосом рассказывал:

– С Аргоном мы много нарушителей задержали. Но однажды он нагнал на меня страху…

Александр Николаевич прищурил глаза, вспоминая что-то, хитро улыбнулся. Солдаты неторопливо заерзали на стульях, плотнее придвинулись к старшине.

– Гонялись мы за нарушителем всю ночь, – продолжал Смолин. – На рассвете Аргон привел к одинокому сараю в лесу, доверху набитому сеном. Смотрит куда-то под крышу и нетерпеливо повизгивает: там, значит. Подсадил я его, и он тут же исчез на сеновале. Жду минуту, другую – не возвращается и ничем не дает о себе знать. Зову: «Аргон, Аргон!» – не откликается. Лезу на сеновал. Присветил фонарем. Думаю: ударит нарушитель по руке, черт с ней, с рукой, зато себя выдаст.

А мы знали, что нарушитель был вооружен. Свечу – тихо. Снова зову собаку – не откликается. Как сквозь землю провалилась.

– Может, она там задохнулась, в сене-то? – вырвалось у кого-то из солдат. – У нас в совхозе однажды…

– Подожди, – мягко остановил его Смолин, – слушай, что было дальше. Возле глаз Александра Николаевича собираются морщинки, глаза весело смеются. – Спускаюсь обратно вниз и беру у подполковника Копытова пистолет. Копытов как раз был в ту ночь с нами…

– А что, у вас своего пистолета разве не было? – опять послышался нетерпеливый голос.

– Почему, был, – говорит Смолин. – Но с одним пистолетом на такое дело идти опасно, вдруг откажет, тогда что? С двумя надежнее. Ну вот, значит, пистолет подполковника за пазуху, свой – в руке и лезу опять на сеновал. Протиснулся под крышу, присветил фонарем и вижу такую картину: мой Аргон преспокойно сидит на чьей-то спине и добродушно скалит на меня зубы, будто смеется. Подполз я, дернул нарушителя за рукав и говорю ему, чтоб он вылезал отсюда. Полез. Я громко кричу своим вниз, чтобы приняли его там по всем правилам.

Спустя некоторое время мне отвечают, что оружия при нарушителе не оказалось, надо искать на сеновале. «Ищи!» – говорю Аргону. Он начал обнюхивать сено, разгребает лапами. Свечу в то место фонарем, смотрю: Аргон лезет обратно, тащит в зубах гранату. Да не за что-нибудь, а за кольцо взрывателя. Тут мне не по себе. Ну что ему, думаю, стоит тряхнуть головой – и обоим нам крышка. Первоначально промелькнула мысль: надо бежать с этого сеновала, спасаться, пока не поздно. Но потом сообразил, что собака бросится за мной, а это значит, что шансы взрыва увеличатся. Вот, думаю, история с биографией. Оставалось одно – подластиться к собаке.

– Тихо, – говорю ей, – тихо, Аргон. – Осторожно протягиваю руку. Ухватился за гранату, но Аргон не дает, держит в зубах кольцо, а сам хвостом виляет: дескать, вот я какой хороший. Ну потом все же выпустил.

В ленинской комнате раздается вздох облегчения. Солдаты восхищенно смотрят на старшину, завидуют ему, конечно в душе. Да ведь и есть чему завидовать. Вся грудь в орденах и медалях. 173 нарушителя государственной границы задержал человек. Последнего, 173-го, совсем недавно. Приехал на заставу проводить занятия по следопытству, а ночью решил принять участие в проверке нарядов и задержал. Когда его потом спросили, как было дело, Александр Николаевич ответил очень коротко:

– Да как… Иду вдоль КСП, глянул в сторону: на земле что-то чернеет. Присветил фонарем, а он сидит. Поднимайся, говорю, пошли. Ну и привел на заставу. Обычное дело, никаких осложнений не было.

Говорят, на этой заставе долго потом разводили руками:

– Чудо какое-то, и только. То не было, не было нарушителей, а тут вдруг объявился. Словно знал, что приехал Смолин.

III

Мы сидим за столом в квартире Смолиных. Юзефа Антоновна, жена Александра Николаевича, куда-то вышла, сын Виктор на заводе, а дочь Любаша в пионерском лагере. Стол завален грамотами, книгами, письмами, фотографиями. Все это по моей просьбе не очень охотно выложил Александр Николаевич из книжного шкафа.

Листаю альбомы, перебираю письма, книги с дарственными надписями:

«Заслуженному пограничнику от воинов Н-ского полка…»

«Человеку высокого долга, мужества и отваги от пограничников Крыма».

«Герою книги А. Авдеенко «Горная весна» и кинофильма «Над Тиссой» старшине Смолину Александру Николаевичу от пионеров школы № 22…»

На фотографиях Смолин с боевыми товарищами на границе, на Красной площади в Москве, в ЦК комсомола, на соревнованиях следопытов, на охоте, на рыбалке. Многие фотографии с автографами солдат, офицеров, генералов. В их числе и фотография Никиты Федоровича Карацупы, подаренная Смолину.

И снова книги. На одной из них круглым, не устоявшимся еще почерком:

«Дорогой папа, поздравляю тебя с днем рождения. Желаю тебе больших успехов в работе и хорошего здоровья, Виктор».

– Хороший у меня парень, – сказал Александр Николаевич о сыне. Помолчал и с тихой грустью добавил: – Так и вырос, можно сказать, без меня. Дома-то мне мало приходится бывать, почти все время на границе.

И как бы в подтверждение этих слов, раздался стук в дверь – настойчивый и требовательный. Вошел солдат:

– Товарищ старшина, вас вызывают в штаб.

– Где? – спрашивает Смолин солдата.

– На участке… заставы.

– Иду!

IV

Дорога то поднималась на холмы, и тогда казалось, что машина взлетела над землей, то круто вела вниз, и мы, как под воду, ныряли в тенистую прохладу леса.

День был жаркий. В небе беспорядочно блуждали облака. Временами они собирались где-нибудь в одном месте, клубились, мрачнели, обещая грозу. Но потом что-то там у них расстраивалось, и облака вновь расползались по небу, как стадо белых овец по выжженной солнцем степи.

Солдат-шофер включил радио и забарабанил пальцами в такт музыке по баранке руля, как по клавишам рояля. Сперва меня это тревожило: сто километров в час – не слишком ли много для подобного рода музыкальных упражнений! Я красноречиво покосился на шофера, но он то ли не заметил, то ли не обратил внимания. Однако машину вел уверенно, и это меня вскоре успокоило.

Впереди на дороге показалась группа вооруженных пограничников. Один из них поднял над головой красный флажок. Шофер прильнул лицом к ветровому стеклу, флажок резко опустился, и мы промчались, не сбавляя хода.

– Видали? – победно сверкнул глазами водитель. – Все кругом уже блокировано нашими нарядами. Теперь нарушители далеко не уйдут. – И он снова лихо забарабанил по рулю своими длинными музыкальными пальцами.

У следующего пикета возле какого-то населенного пункта он затормозил и, высунувшись из машины, спросил сержанта:

– Начальник отряда давно проехал?

Сержант наморщил лоб, прикинул в уме, ответил:

– С полчаса как проехали.

Я взглянул на часы. Значит, нам ненамного удалось сократить разрыв во времени, полковник со Смолиным торопятся не меньше нашего.

Было очень досадно, что я не уехал вместе с ними. А вышло это так. Когда мы со Смолиным прибежали во двор отряда, поднятые по тревоге пограничники гарнизона уже садились в машины. Александр Николаевич тут же куда-то исчез, а я решил зайти в штаб выяснить обстановку.

В штабе все напоминало фронтовые дни. В коридорах деловито сновали офицеры, увешанные планшетами, полевыми сумками, оружием. В комнате оперативного дежурного почти беспрерывно звонили телефоны. За дверью с табличкой: «Вход строго запрещен» – кто-то настойчиво повторял одно и то же: «Ракета, Ракета, я Заря! Как вы меня слышите! Прры-ем!»

Выслушав мою просьбу, начальник штаба предложил пройти с соседнюю комнату, где на большом столе была разостлана карта с нанесенной оперативной обстановкой. Над картой о чем-то тихо переговаривались два офицера – майор и подполковник. Когда мы вошли, офицеры, встали, почтительно уступив место у стола начальнику штаба.

– Ухищренные следы в наш тыл обнаружены на участке… заставы в четыре часа тридцать пять минут. Вот в этом месте. – Красный карандаш начальника штаба уткнулся своим острием в прерывистую черту, обозначавшую на карте линию государственной границы.

– Наряд, высланный с заставы, успеха не имел. Прошел сильный дождь, и собака след не взяла. К семи утра весь этот район, – красный карандаш описал на карте довольно большой круг, – был нами блокирован. Все дороги и подходы к населенным пунктам перекрыты пограничными нарядами. В селах патрулируют дружинники. О нарушении границы извещена милиция. Как видите, сделано все, что полагается в таких случаях. Но!.. – Карандаш шлепнулся о карту и замер. – Видите, какая тут местность – горы, лес. Есть где спрятаться и переждать. Теперь большая надежда на Смолина.

Услышав, что Смолин отправляется к месту нарушения границы, я, не задумываясь, решил ехать вместе с ним. Увидеть знаменитого следопыта в деле до сих пор еще не удавалось ни одному журналисту. Я уже стал прикидывать, с чего начну свой очерк. «Мы идем по следам нарушителей государственной границы. Впереди не кто иной, как сам старшина Смолин. Он бесшумно скользит…» Но мои радужные мысли обрезал все тот же начальник штаба.

– Смолин уже уехал, – сказал он. – Десять минут тому назад. Вместе с начальником отряда.

Пока я бегал в политотдел, добывал там машину, прошло еще полчаса. И вот теперь ехал и думал: успею захватить Смолина или нет? Если он уйдет на преследование, то увидеть его до конца поиска уже не удастся.

V

Отшлифованный до черноты асфальт сменился светло-серой бетонкой. Прямая, как стрела, она тянулась до самого горизонта.

– Сейчас будем проезжать кресты, – проговорил шофер и выключил зачем-то радио.

– Какие кресты? – спросил я без особого интереса. Все мои мысли были поглощены Смолиным.

– Плита такая, а на ней шесть медных крестов.

По тому, как он произнес эти слова, я почувствовал, что тут кроется какая-то история, и приготовился слушать.

Шофер рассказал, что бетонку эту строили во время оккупации пленные красноармейцы. По свидетельству местных жителей, немцы очень спешили со строительством и заставляли пленных работать день и ночь. Плиты привозили откуда-то на машинах и укладывали их краном. Кран, говорят, был еще допотопный, еле-еле поднимал плиту. Для страховки немцы загоняли под плиту пленных. Они должны были смягчить удар в случае, если плита сорвется. Люди стояли под бетонной громадой до тех пор, пока она не касалась их голов. Потом они должны были пригибаться, опускаться на колени, ложиться плашмя. И только после этого им разрешалось расползаться в стороны.

Никто не знает, как все случилось, трос ли лопнул, кран ли перевернулся. Только однажды плита сорвалась, и шесть человек – насмерть. Товарищи похоронили их недалеко от дороги, а после из старых снарядных гильз сделали шесть медных крестов, врезали их в ту плиту и залили тонким слоем бетона. Со временем бетон скрошился и кресты обнажились.

Шофер сбросил газ и с какой-то глухой, давно устоявшейся болью произнес:

– Вот она, эта плита, – и нажал на кнопку сирены.

Некоторое время мы ехали молча. Потом шофер сказал:

– Отец мой в сорок третьем пропал без вести…

Мимо с шумом промчался встречный автобус. Едва мы разминулись, как за спиной раздался продолжительный гудок. Я обернулся: автобус, сбавив ход, бережно объезжал плиту с медными крестами…

На вершине холма, где плита оборвалась, навстречу нам вновь побежала темная лента асфальта. А мне вспомнились другие дороги – размытые дождями, развороченные гусеницами танков, взрывами снарядов и бомб. Кирзовые солдатские сапоги месят непролазную грязь.

Густеет под ногами болото, покрывается ледяной коркой, белым снегом. Все глубже и глубже утопают в снегу валенки. Шаг, еще шаг… Стой! Дальше следа нет. Все замела пурга, все вокруг белым-бело. Только три маленькие, чуть различимые точечки на снегу под мохнатой елью, прикрытой таежными белыми шапками: пара настороженных глаз из-под натянутого на лоб капюшона маскхалата да дуло снайперской винтовки.

Кто этот снайпер? Пропавший без вести отец солдата, что сидит рядом со мной за рулем, или…

Сегодня утром на квартире Смолиных я рассматривал выцветшую фронтовую фотографию Александра Николаевича. Пухлые мальчишеские губы, озорные, лукавые глаза, возле которых еще нет ни одной морщинки. Закутанный в белый маскировочный халат, Саша Смолин лежит под заснеженной елью со снайперской винтовкой.

– Фронтовой фотокорреспондент снимал для газеты, – с улыбкой пояснил Александр Николаевич. – Я только вернулся с передовой. Он увел меня в близлежащий лесок и снял. Газету я не видел, а карточку прислал.

Не надо строго судить того безвестного корреспондента. Он, может, был очень храбрым человеком, но в данном случае иначе поступить не мог. Можно было сфотографировать бойцов, идущих в атаку, бросающихся под вражеские танки со связками гранат. И мы знаем, что таких снимков немало сделали во время войны наши славные газетчики и журналисты. Но сфотографировать на боевой позиции снайпера мог разве что такой же снайпер.

Судите сами. Еще засветло Александр Смолин добирался до самого передового НП и долго наблюдал за поведением немцев, выбирал место для своей засады. Это могла быть старая воронка, вывороченное снарядом дерево, подбитый танк или окаменелый на морозе и присыпанный снегом труп гитлеровца. Потом Смолин шел в ближайший блиндаж и ложился спать. Под утро, когда холод и усталость загоняли немецких наблюдателей в теплые землянки, его будили. Буду там-то, говорил Смолин товарищам на тот случай, если потребуется их поддержка. После этого солдаты подсаживали его на бруствер, и он тут же пропадал во тьме. Его белый маскхалат сливался со снежным полем, с плывущей по нему поземкой, с напряженно затаившейся тишиной ночи.

Смолин подползал к заранее намеченному месту, устраивался там со всеми удобствами, насколько это позволяли условия, и ждал рассвета.

А рассвет наступал медленно, нехотя, словно желал оттянуть начало нового дня войны. Круче и злее становился мороз. Он леденил лицо, забирался под воротник полушубка, хватал за колени, стискивал пальцы ног, обутые в большие белые валенки. Хотелось вскочить, побегать, попрыгать и хоть чуточку согреться. Но Смолин знал, что ему нельзя даже пошевелиться. Малейшее движение будет обнаружено, и тогда место, где он лежит, прошьют пулеметной очередью или забросают минами. И чтоб там теперь уже ни случилось, но до наступления темноты назад нет хода. Снайпер будет лежать тут весь день, не спуская глаз с немецких траншей в надежде, не появится ли там голова в каске. Пусть высунется хоть на несколько секунд, этого будет достаточно для того, чтобы Смолин успел выстрелить. И тогда еще один завоеватель, дернувшись всем телом, сползет на дно окопа, так и не успев понять, что с ним произошло. А Смолин сделает на ложе своей винтовки новую зарубку и опять замрет в ожидании.