Текст книги "Поединок на границе"

Автор книги: Иван Медведев

Соавторы: Олег Смирнов,Анатолий Марченко,Геннадий Ананьев,Евгений Воеводин,Виталий Гордиенко,Павел Ельчанинов,Евгений Рябчиков,Василий Никитин,Ефим Альперин,Иван Безуглов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

В первый же день, как прибыл Василий Терентьевич домой, зашел на заставу и заглянул в аллею стройных пирамидальных тополей. Это были для него не просто деревья, а живые друзья. Вот этот тополь вырастил инструктор службы собак Козырев. Настойчивый и энергичный был солдат. Он привез из дома щенка и вырастил из него быстрого и сильного Рекса, с помощью которого пограничники обезвредили много нарушителей границы. Когда собака стала стара и глуха, ее не убили, а держали на полной норме довольствия до самой смерти.

А вот и тополь Макара Федорова, посаженный в память о Пете Малыгине, сторонкой стоит крепкий, с буйной кроной карагач. Его вырастил Иван Зверев.

Так от дерева к дереву шагал Василий Терентьевич и рассказывал молодым пограничникам историю их заставы, вспоминал первых героев границы Советской республики. Затем он долго беседовал в канцелярии с начальником заставы и в заключение сказал:

– Вот ушел я в отставку, а сердце остается в строю. Вы уж не обижайте меня, старика. Когда потребуется, зовите на подмогу. Кость у меня еще крепкая, пригожусь.

…Встает солнце. Вместе с ним поднимается и Василий Терентьевич. Он убирает дворик, наводит порядок в своем саду, а ровно в девять спешит в сельскую библиотеку, которой взялся заведовать. А вечером его поглощают другие хлопоты. Надо побеседовать с людьми, напомнить о задачах по оказанию помощи пограничникам в охране государственной границы. Здесь, на переднем крае Родины, все часовые и у всех есть одна забота – не допустить безнаказанного нарушения родного рубежа. Коммунист Хренов постоянно напоминает об этом людям, воспитывает в них чувство высокой бдительности.

И они, жители приграничья, по первому зову солдат выходят на указанные тропы и преграждают путь лазутчикам. В первых рядах активистов села шагает Василий Терентьевич Хренов, офицер в отставке, но сердцем всегда в строю часовых переднего края нашей Родины.

Валентина Голанд
МЕДАЛИ

С утра сегодня радостно было на душе у Катерины Захарко. Топила ли она печь, готовила ли поросятам корм или доила корову, все думала, как это им с Олей будут вручать медали. Медаль – правительственная награда, а награды выдаются героям… В ее голове никак не укладывалось: они – и вдруг герои.

Ну какие они с Олей герои?

Однако раздумывать особенно некогда. Еще вчера приезжали из сельсовета и предупредили, что сегодня в Салашинском клубе будет митинг, чтобы были готовы они с Олей ровно к четырем часам дня.

Шутка ли сказать – готовы!

С делами она управится, а вот как собраться, что надеть, чтоб и себе угодить и не хуже людей выглядеть.

Не часто приходилось Катерине справлять обновы.

У панов жила сызмальства, работала до черных зайцев в глазах, а что имела? Что вспомнить может она о тех временах?

Спала, как собачонка, под столом на матрасе из соломы. Хлеба вдоволь не ела, а об обновах и не думала.

Это теперь пошла мода обновы покупать. На базар вырядятся что в церковь – шерстяные платья, костюмы. Она и сама ходит косить в туфлях, которые раньше только на святки обували.

– Оля, ты что наденешь?

– Юбку с кофтой да жакет, а то, может, будет холодно.

Катерина нарочно спросила дочь о наряде, чтобы перебить свои думы, но ничего из этого не получилось. Разговор с Олей – сам по себе, думы – сами по себе.

Хочется Катерине, чтоб дочь была счастливее ее. Оно уже и так лучше получается: когда-то она и не знала, что такое гимназия, а Оля закончила восемь классов, дальше учиться думает… да как еще сложится ее женская доля?

Боязно Катерине за это, потому что у самой получилось не все так, как мечталось.

…Девушка она была хоть и не ахти какая красавица, а все же заметная и работу любила, да приданого за нее нечего было дать. Раньше ведь как: «Хоть горбатая, да на деньги богатая».

Ждала-ждала она своего суженого-ряженого. Появился один, посватался, да больно нелюб был. Отказала ему Катерина.

Парней в селе было немного: война и бандиты всех унесли; второго свата ждала она долго. Собственно, это и не было сватовством.

Устав ждать своего счастья, она полюбила горячо парня с заставы. Не посмотрела на строгие обычаи, сошлась с ним. Родилась Оля.

И ругали ее, и стращали – тогда ведь бандиты убивали тех, кто с пограничниками, с «москалями» знался. Не испугалась она худой молвы.

– Мам, дай-ка, – попросила Оля у матери зеленую фуражку, которую та достала со дна сундука. – Это чья?

– Отца. Пусть лежит как память…

«И чего это она вспомнила про фуражку», – перекликаясь с матерью мыслями, думала Оля.

Прожитая жизнь ее была короче, забот поменьше, но зато сколько мечтаний связано у нее с сегодняшним митингом… Она надела юбку, голубую в клеточку жакетку от костюма и горделиво поглядела на мать. Катерина перехватила ее взгляд. «Впрямь невеста. Ишь какая ладная стала, округлилась где положено…»

Почувствовала Оля, о чем думает мать. Зачернели глаза, зарумянились щеки.

* * *

Машина, уже полная народу, ждала их у дома. Поехали большаком, исполосованном колесами. Непривычно ехать Катерине на машине. Сколько раз ходила она этой дорогой… И не уставала: сызмальства, что ль, не приучена к этому. Да и некогда было думать об усталости – все какие-то дела, заботы. С поля бежишь – думаешь, как дома, накормлены ли дети, выкопала ли мать картошку, управилась ли с коровой. В поле бежишь – и того пуще дел. Хоть техники в колхозе и много, а без людей на поле не обойтись…

На льне разве обойдешься без бабы? Да и на сенокосе… Катерина горько усмехнулась, вспомнив, как училась косить. Привезла ей сестра из города косу, стала Катерина точить ее – обрезала пальцы. Но не оставила косу. Перевязала руку и дальше пошла, ни шагу мужикам не уступая. Только дома почувствовала, как болит грудь, ноет спина и натруженные за день руки…

Чего только не делала она на своем веку: и печку клала зимой, и штукатуром была, и маляром. А ничего – выдюжила. Только удивлялась порой, откуда у нее умение да силы берутся, как это она со всем справляется…

Бежит по большаку машина, бегут стремительно, обгоняя ее, Катеринины, мысли…

Она и пограничникам помогала. Не каждый мужик в их селе на Львовщине задерживал неизвестных. А Катерине вот удалось.

Чернеет по сторонам большака по-осеннему присмиревшая земля, комковато и неловко улегшаяся на покой. Отшумела, считай, рабочая пора, только картошки немного в поле осталось.

Нынче весной они только начинали сажать картошку или посадили уже… Забыла…

– Оля! Когда мы того дядьку с желтыми волосами задержали?

– Когда картошку сажали в колхозе.

Да, они как раз сажали в колхозе картошку. Оля пришла с поля усталая, легла отдохнуть, а Катерина с матерью лепила вареники на ужин.

Вдруг зло залаял Бобка. «И что, сумасшедший, лает?» Но пес не умолкал, и Катерина вышла во двор прогнать и пса, и того, кто заставляет его лаять на все село. «Снова кто-то шутит надо мной!» Она бесстрашно шагнула в темноту и вдруг услышала:

– Убери того пса, а то он меня искусает.

Теперь уже ясно было, что это не шутники-соседи. Катерина смело пошла на голос. Лицом к лицу с ней стоял мужчина.

– Откуда вы тут взялись? – не чуя себя, спросила Катерина.

– Я заблудился.

«Много вас тут заблудившихся ходит рядом с границей», – подумала она и сказала:

– Раз заблудились, входите в дом.

Незаметно подняв с постели Олю, шепнула: «Беги, знаешь куда!»

«Гость» сел на сундук и заговорил, внимательно оглядывая комнату.

– Шел-шел лесом, вышел на дорогу и дошел до вас… Только теперь узнала Катерина в пришельце своего пана, видно, не с добрыми намерениями появился он тут, раз пробирался лесом…

А в это время частила по полю Оля, обутая на босу ногу в большие стоптанные сапоги. Голенища больно шлепали ее по икрам, обувка мешала бежать, но ее заботило только одно: как быстрее связаться с пограничниками. Побежать в сельсовет в соседнее село, разбудить сторожа, позвонить на заставу – пройдет минут сорок. Кто знает, что может случиться за это время дома…

Оля вглядывалась в темноту, надеясь увидеть пограничников. Она несколько раз спотыкалась о груды слежавшегося сена, падала и, торопливо вставая, снова бежала. Страха перед темнотой не было, она думала только о том, как быстрее сообщить пограничникам о чужом человеке, что сидит в их хате.

Вот справа от нее сверкнул мягкий луч. Еще!

«Наряд!» Ноги уже не слушались Олю, сердце гулко колотилось. Она сбросила сапоги и все прибавляла и прибавляла ходу, будто бежала не по колкой, скованной ночным морозцем земле, а по городскому, нагретому за день асфальту. «Только бы не упустить наряд!»

Запыхавшись, она уже не могла ничего сказать, кроме отдельных, перебитых частым дыханием слов. Испугавшись, что пограничники не услышат ее, она задержала дыхание, глубоко вздохнула и, ей показалось – громко, свистнула.

– Кто там?

– У нас в доме чужой!

Больше всего на свете хотелось ей сейчас отдышаться от этого сумасшедшего бега, но младший сержант Еремин и рядовой Шиманский сказали, что уже бегут по следам нарушителя в село. Ей предложили остаться, отдохнуть, но она не согласилась.

Они до сих пор удивляются: «Какая дивчина! Мы в теплых куртках, сапогах, она в легком платьице, босиком… Дочь пограничника – ничего не скажешь!»

* * *

…Недолга дорога в Салаши, а уложилась в ней вся немудреная Катеринина судьба. И уже врываются в ее воспоминания звуки оркестра, уже слышит она смех, шум праздничной толпы у сельского клуба. И все никак не верится ей, что все это веселье в ее и Олину честь.

– Екатерина Павловна, Оля, заходите в клуб, поднимайтесь в президиум, – пригласил их полковник из отряда.

У Катерины екнуло сердце – «в президиум», она и слово-то такое не часто слышит. Поглядела на Олю, та тоже красная, будто только что побанилась, а идти надо. Народ ждет…

Открыли митинг, сыграли «Гимн». Все торжественно, как в революционные праздники. У Катерины от волнения повлажнели глаза, но она сдержала слезы, она вообще редко плакала, а сейчас – мыслимо ли… Полковник читал приказ о награждении ее и Оли медалями за содействие в поимке шпиона. Она стояла на сцене и счастливо улыбалась. Конечно, в ее жизни еще не было такого дня…

Оркестр играл туш, в зале аплодировали.

Обветренные, потрескавшиеся в поле руки Катерины держали наградное удостоверение, а на груди скромно поблескивала медаль.

Она тайком, чтобы, избави бог, заметил кто, поглядывала на нее и думала: «А что, каждый день надо носить награду или только по праздникам?..»

Анатолий Марченко
«КЛЮЧИ» НИКОЛАЯ АНИЧКИНА

Председатель колхоза медленно шел по полю, горбя и без того сутулую спину. Солнце накалило стерню, и чудилось, что она вспыхнет горячим огнем.

Председатель остановился возле колхозников, отдыхавших у скирды. Она отбрасывала на земли легкую, узкую полоску едва прохладной тени.

– Уборочка на все сто, факт, – явно подражая шолоховскому Семену Давыдову, сказал председатель.

Он по-хозяйски дотошно отмерил десять шагов вперед, десять в сторону.

– Сотка, – хмуро пояснил председатель и, нагнувшись, стал собирать колоски.

Колхозники следили за ним. Председатель, цепко обхватив пальцами увесистый пучок ершистых колосьев, пересчитал их.

– А теперь помножим на всю площадь, – сказал он и назвал такую цифру, что кто-то удивленно присвистнул.

– Вот так, – подытожил председатель. – Государству мы все, что положено, сдадим. А это, – он кивнул на колоски, – считайте, утекло из вашего кармана.

К вечеру поле «вылизали» так, что даже воробьям нечего было склюнуть…

Хорошо помнит этот эпизод капитан Николай Аничкин, в прошлом колхозник.

Не было здесь крика, призывных речей, не было уговаривания или угроз.

Была простая человеческая агитация фактами, рожденными самой жизнью. Агитация, которой противопоказана беспредметная говорильня и политическая трескотня.

Застава стояла на окраине курортного городка. Летом городок оживал. Пляж становился похожим на птичий базар. Запоздавшие курортники долго выискивали место, где можно было бы «приземлиться». В двух ресторанах, соперничая между собой, надрывались джазы. На крутобоких волнах то и дело взлетали белоснежные паруса прогулочных яхт.

– Аничкину путевка в санаторий не требуется, – подтрунивали шутники, – двенадцать месяцев в году на курорте.

Но Аничкину часто снилась другая граница – лесная глухомань, где на учете каждый заячий след. Или пустыня, где новый человек, появившийся вблизи границы, – событие.

Аничкин не завидовал тем, кто служит на Черноморском побережье. Он слишком хорошо знал: курорты не для пограничников. Разве только когда в кармане отпускной билет да путевка в санаторий…

Рядовому Кирпиченкову застава понравилась.

– Ну, прямо-таки вилла «Эдит»! – восторгался он, ухмыляясь. – Мечта и блеск! Здесь скучать не придется!

– Что касается вашего названия, то оставьте его себе на память, – серьезно сказал Аничкин. – Место, где вы служите, называется пограничной заставой. Фантазия вам еще пригодится. А вот с последними словами согласен. Обещаю вам все, кроме скуки.

Кирпиченков перестал смеяться, но в глазах все еще бесновались лукавые, хитроватые огоньки. «Понимаем, на что намекаете, товарищ капитан, не сосуночки. И понимаем, что говорить такие слова – ваша прямая обязанность. Все понимаем!»

А ночью Кирпиченков, поднятый «в ружье», вместе со старшим наряда совершал первый «кросс» по дозорке. На следующий день он ходил по заставе кум королю и сват министру.

– Принял процедуру номер один – «проминка у моря», – соловьем заливался он. – Нахватался ионов – если бы не призывный запах борща, ни за что бы не вылез из-под одеяла. Операция «Тайна, покрытая мраком». Представьте себе: брючата на берегу, а владельца нет. Где, спрашивается, человек, начхавший на свои собственные брюки? И чтобы разгадать тайну, мчимся в ночь, как из пушки. В роли Шерлока Холмса – рядовой Кирпиченков.

Болтовню Кирпиченкова охотно слушали, особенно первогодки. Складно треплется, дьявол! А Кирпиченков, таинственно оглядевшись вокруг (как бы кто не подслушал!), спрашивал оторопевших солдат:

– Вы не знаете, где капитан? Так вот, слушайте и не говорите, что вы не слышали: уехал в отряд.

– Зачем? – не выдерживали любопытные.

– За медалью. Сегодня на боевом расчете услышите команду: «Рядовой Кирпиченков, два шага вперед!» Улавливаете?

– А кто же был этот задержанный? – наседали солдаты.

Кирпиченков сделал большие глаза:

– Матерый диверсант. И знаете, что найдено у него в кармане?

– Что?

– Бутылка с горючей смесью. Производство комбината «Арарат». Три звездочки. Бутылка, разумеется, пустая.

Первогодки расходились разочарованные. Ничего себе, участок границы – по тревоге беги в ночь, разыскивай очередного пьяницу.

Аничкин понимал: ночные тревоги неизбежны. Но каждая «пустая» тревога будет все больше и больше расхолаживать людей. И понимал, что одни призывы бдительно нести службу – слишком слабое и слишком отвлеченное средство, чтобы все время держать людей, что называется, на боевом взводе.

Аничкин старался вовсю. Привозил на заставу ветеранов. Они рассказывали о схватках с нарушителями, о подвиге старшего лейтенанта Козлова. Все слушали, затаив дыхание. Но Аничкин знал: Кирпиченков и ему подобные если не вслух, то про себя говорят: «Так то же пятьдесят первый год! История…»

На политзанятиях рассказывал о том, как задержали американского шпиона Голубева, выбравшегося в плавательном костюме на наш берег. Все с интересом рассматривали плакат из альбома – момент задержания лазутчика. Но у Кирпиченкова и ему подобных было и тут на уме: «Так то на Дальнем Востоке…»

Немедленно информировал о задержаниях нарушителей в соседних отрядах. Это настораживало людей, но Кирпиченков продолжал твердить свое: «Так там же заставы, а здесь…»

Отмечал на боевых расчетах бдительность нарядов, на вечерах обмена опытом по косточкам разбирал действия мастеров службы. А Кирпиченков и его дружки усмехались: «Подумаешь, мастер службы. Обнаружил окурок и трезвонит на заставу».

Вместе с начальником заставы продумывал самые хитроумные и поучительные варианты учений. А Кирпиченков бахвалился: «Схватил учебного. Заслужил орден, но в крайнем случае согласен на медаль».

И лишь когда рядовой Трегубович обнаружил в море человека на резиновой лодке и когда дружинник Алунс вывел со стоянки быстроходную яхту и задержал нарушителя, Кирпиченков немного притих, стал собраннее и время от времени многозначительно изрекал:

– Да… вилла «Эдит»…

Лето стремительно отсчитывало дни. Каждое утро море приносило с собой обжигающе-холодное дыхание севера. Пляж заметно поредел. И пришла ночь, когда угрюмые тучи сыпанули на землю первый снег.

– Теперь и вовсе заживем, – говорил Кирпиченков. – Вот только легкой музыки будет маловато.

…В эту ночь Кирпиченков пошел на границу старшим наряда. Аничкин колебался: назначать или не назначать. И решил назначить: пусть почувствует ответственность.

Наряд возвращался на заставу, когда Кирпиченков увидел на берегу необычный след. Было похоже, будто по земле, припорошенной снегом, протащили человека. Вместе с напарником Кирпиченков склонился над следом. Доложить на заставу? Наверное, опять какой-нибудь завсегдатай прибрежного ресторана «перебрал» и, забыв, что декабрь – не июль, решил полежать на бывшем пляже. Доложишь – вихрем примчится тревожная группа и теперь уже сам Кирпиченков сделается объектом насмешек.

Время шло, а Кирпиченков так и «не успел» принять решения. В темноте послышались шаги – это возвращались с фланга ефрейтор Пазыка и рядовой Трегубович.

Пазыка едва взглянул на след, как тут же помчался к розетке. Доложил на заставу и приказал начать поиск.

След привел пограничников в сосновую рощу. И здесь Кирпиченков раскрыл рот от изумления.

За кустом лежало какое-то чудовище: на голове – маска, на ногах – ласты. Рядом диковинный аппарат: бамбуковые палки, волейбольные камеры, маленькие весла. Что-то вроде водного велосипеда. Не, иначе, снова учебный нарушитель. Капитан – мастер на выдумки!

– Встать! – приказал Пазыка.

– Не могу, – глуховатым голосом ответило «чудовище». – Пока не сниму ласты – не могу.

Неизвестного обыскали. Оружия у него не оказалось.

– Вы напрасно принимаете меня за нарушителя, – снова заговорил неизвестный. – Я инженер-конструктор, испытываю плавательный аппарат. Вот мои документы.

Пазыка взял протянутую ему пачку документов. Паспорт. Военный билет. Диплом об окончании института. Членский билет общества ДОСААФ. Все документы безупречны.

Подоспела тревожная группа: капитан Аничкин, сержант Черный.

– Товарищ капитан, – взмолился инженер-конструктор, – ваши солдаты хотят меня задержать. Они, видимо, шутят. За что? Посмотрите мои документы.

– Задержанного – на заставу! – приказал сержанту Аничкин.

– Вы ответите, – начал угрожать неизвестный. – Вы не имеете права. Я честный гражданин…

«Честный гражданин», «инженер-конструктор» оказался матерым нарушителем границы…

Кирпиченков сник. Даже те, кто обычно слушал его, клеймили теперь Кирпиченкова за беспечность, благодушие, говорили, что у него нет чувства бдительности.

Аничкин понимал, что такая коллективная «баня» пойдет Кирпиченкову на пользу, смоет с него шелуху. Но понимал и другое: надо знать меру, вовремя остановиться, иначе совсем опустятся у парня руки и былая уверенность в свои силы может смениться апатией и безверием.

– Помните, я обещал вам, что скучать не придется? – спросил он как-то Кирпиченкова.

– Помню, товарищ капитан, – потупился тот.

– Значит, «вилла «Эдит»?..

– С детством покончено, – твердо сказал Кирпиченков, на лету подхватив мысль капитана. – Здесь пограничная застава. – И тихо добавил: – Настоящая…

– Да, Кирпиченков, – заключил Аничкин. – Граница везде граница. И слова «выше бдительность» – это, товарищ дорогой, не просто слова…

На Курской дуге Аничкин был минером. Друзья говорили, что он родился в рубашке. Еще бы: на его счету 2 500 обезвреженных мин. А ведь случалось, испытывал на себе прыгающую мину, был совсем рядом с сержантом, наступившим на мину, слышал его последние слова: «Братцы… Ложись!»

Курская дуга запомнилась на всю жизнь. Мины – тоже. И конечно же, человек не мина. Но порой бывает так, что подойти к нему нужно с не меньшей осторожностью. Иначе «взрыв» – и все усилия воспитателя летят в тартарары…

В подразделение связи, где служит сейчас капитан Аничкин, перевели с заставы «трудного» человека – рядового Балягина. Аничкин воспринял это без особого восторга: кому интересно получать такое «пополнение»? Но к встрече подготовился основательно.

Перво-наперво выяснил, есть ли в подразделении земляки Балягина. Оказалось, есть. Ефрейтор Анисимов, коммунист. На первую беседу пригласил обоих.

Балягин вошел, небрежно доложил, присел на краешек стула, словно подчеркивая, что долго выслушивать «мораль» у него нет особого желания. Мельком взглянул на грудь Анисимова: знак «Отличник Советской Армии», знак специалиста первого класса. И наверное, в карточке ни одного взыскания, хоть икону пиши.

Ну и пусть! А он, Балягин, каким был, таким и останется. И никому не удастся «лепить» из него что вздумается. Интересно, с чего начнет этот капитан? Сейчас будет долго и надоедливо перечислять его, Балягина, нарушения и доказывать, что это несовместимо, и так далее. Небось, все уже разузнал о его, Балягина, прошлых грехах.

– Между прочим, ваш земляк, горьковчанин, – Аничкин кивнул на Анисимова.

Балягин нахмурился. Еще раз скользнул взглядом по груди земляка. Ну и хитер капитан, специально привел этого Анисимова, мол, сравнивай, сопоставляй, кто он, а кто ты.

– Все, что было в прошлом, забудем, – сказал Аничкин.

– Посмотрим, – уклончиво сказал Балягин.

Аничкина взорвало, но он собрал всю волю, чтобы сдержаться. Терпение, бывший минер, терпение!

– Посмотрим, – в тон Балягину повторил Аничкин.

Таков был этот короткий разговор, разговор без угроз, без напоминаний о прошлом, без призывов стать на правильный путь.

– Крутой характер, самолюбивый, – сказал Аничкин Анисимову, когда Балягин вышел. – Надо помочь. Но без спешки, продуманно. И знаете что? Пойдем на известный риск – попробуем лечить смехом.

Через неделю Балягин вступил в пререкание со старшиной. Получил наряд вне очереди. В личное время, когда никого в помещении не было, притащил ведро с водой, тряпку. Закрыл дверь, чтобы не было «наблюдателей», и принялся мыть пол.

– Давай, давай, братишка, – просунулся в дверь балагур Блохин. – Надраивай, я люблю, когда чисто, уютно и мухи не кусают.

Балягин запустил в него мокрой тряпкой, но тот успел увернуться.

Ничто так не влияло на Балягина, как шутка, ирония, смех. Стараясь не подавать виду, что шутки сослуживцев бесят его, он мысленно давал слово вести себя так, чтобы выбить почву из-под ног остряков.

Долго держался. Но однажды произошел срыв. Вернулся из городского отпуска вовремя, доложил, что все в порядке. А на койке, в укромном уголке, «раздавил» четвертинку.

Утром узнал: рота поднималась по тревоге, а он, Балягин, спал беспробудным сном.

– Построились мы, у всех лица серьезные, – рассказывал ему Анисимов, – а как увидели тебя, услышали твой храп – за животы похватались…

Балягин покраснел, отвернулся. А потом, улучив удобный момент, подошел к Анисимову.

– Больше надо мной смеяться не придется. Так и передай капитану. И не думай, что только ты способен награду заслужить. Вот наказание отбуду и тогда…

«Молодец, наконец-то берешься за ум», – хотелось сказать Анисимову, но он не сказал этих слов. Лукаво взглянул на Балягина и, удивительно точно копируя его, проговорил:

– Посмотрим…

И пожалуй, впервые за все время Балягин рассмеялся – чистосердечно, от души.

Хорошо помнит капитан Аничкин два этих случая, когда удалось «подобрать ключи» к людям. Когда сама жизнь помогла сделать это.

Не было здесь крика, шума, призывных речей, не было слезливого уговаривания и угроз.

Была простая человеческая агитация фактами, рожденными самой жизнью.