Текст книги "Поединок на границе"

Автор книги: Иван Медведев

Соавторы: Олег Смирнов,Анатолий Марченко,Геннадий Ананьев,Евгений Воеводин,Виталий Гордиенко,Павел Ельчанинов,Евгений Рябчиков,Василий Никитин,Ефим Альперин,Иван Безуглов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Поединок на границе

I

Горами, лесами, морями

Идет пограничный дозор.

– Страна коммунизма за нами —

Родной необъятный простор.

Евгений Рябчиков
ГЕРОЙ ВСЕГДА ГЕРОЙ

Письменный стол, книжные полки, шкатулки, ящички – все заполнено в доме письмами. Каких только нет здесь конвертов: белые и синие, желтые и розовые, с рисунками и вышивками, квадратные и круглые, треугольные и ромбовидные… Адрес:

«Москва, Карацупе», «СССР, пограничнику Н. Ф. Карацупе», «Герою Советского Союза Н. Ф. Карацупе, у которого знаменитая собака Индус, которая задержала много нарушителей»…

Тысячи писем. В одних – сообщения о том, что именем Н. Ф. Карацупы названы пионерские дружины и отряды, классы и целые школы, сельские библиотеки и речные суда, в других – приглашения побывать в колхозе, на заводе, в воинской части, в третьих – воспоминания друзей, поздравления однополчан.

Перечитываю письма и чувствую, как душу охватывает волнение – за каждой строкой видишь тех, кто писал письма, – пионеров, комсомольцев, седовласых ветеранов, ушедших на пенсию, видишь сотни людей, выражающих общенародную любовь к стражам границы, неусыпным часовым, среди которых особое признание заслужил легендарный следопыт Герой Советского Союза Никита Федорович Карацупа.

Если бы Никита Федорович Карацупа смог побывать в гостях у всех, кто его приглашает, то ему понадобилось бы на это минимум десять-пятнадцать лет жизни. Усиленно приглашают его земляки из Казахстана, где он познал законы классовой борьбы и навсегда проникся ненавистью к кулачью, к лиходеям, в трепете державшим деревенскую бедноту. Зовут на Дальний Восток, куда Н. Ф. Карацупа уехал из Казахстана служить на границе. Зовут друзья и незнакомые люди с Кавказа, из Карелии, с Таймыра и из Ленинграда… По одним только приглашениям можно охватить всю географию страны.

Недавно я был с Никитой Федоровичем и его учеником – молодым следопытом Вячеславом Дунаевым – в одной из московских школ. Пограничников встретили бурными аплодисментами, музыкой, песнями, торжественной пионерской линейкой с выносом школьного знамени. Актовый зал напоминал границу: стояли декоративные пограничные столбы, палатки, виднелись сторожевые вышки, наблюдательные посты. Одетые в пограничную форму пионеры рапортовали следопытам об успехах в учении, о хорошей дисциплине, о работе в пришкольном саду. Сотни пытливых глаз впились в коренастую фигуру Карацупы, в его загорелое морщинистое лицо, в его стального цвета глаза, столько раз смотревшие в глаза смерти. И с таким же вниманием и любовью всматривались пионеры в лицо курчавого, красивого молодого следопыта Вячеслава Дунаева. Ребята знали, что Слава Дунаев учился в 154-й московской школе. Под впечатлением очерков, статей и книг о Карацупе он увлекся следопытством, завел собаку, воспитал ее, дрессировал и явился на границу, когда его призвали в Советскую Армию, со своей розыскной собакой Туман. Ребята уже знали, что, став пограничником, Слава Дунаев оказался у Карацупы и тот взял его к себе учеником, передал ему свой опыт, знания, научил, как работать с Туманом. И вот учитель и ученик – оба прославленные следопыты – стояли на сцене в актовом зале школы, смотрели на радостных, взволнованных пионеров, аплодировали им и, как пионеры, отдавали салют, пели пионерские песни.

Какое это должно быть счастье, начиная жизнь, видеть, с кого брать пример, кому подражать, у кого учиться! В Карацупу играли ребята еще до Отечественной войны. Быть как Карацупа мечтали многие воины-пограничники, только начиная свою суровую и тревожную службу на границе. Пулями прострелянный, кинжалами и кастетами битый, но живой, здравствующий Карацупа воспринимается не просто как бесстрашный и отважный воин, а как собирательный образ пограничника, как символ мужества и великой преданности Родине, партии.

Я смотрел на Никиту Федоровича Карацупу, смотрел в зал, полный ликующих пионеров, и думал о том, что в Никите Федоровиче счастливо соединились, образовав чудесный сплав, драгоценные черты характера советского человека – он скромен и смел, он прост и терпелив, бесстрашен и трудолюбив, жизнерадостен и готов отдать жизнь за Родину.

Большая часть жизни Карацупы прошла на границе – в седле, в пеших маршрутах, в засадах, секретах, в схватках с врагами Отечества. То в непроглядной тьме осенней ночи, когда льют ливни, то под раскаленным солнцем пустынь, то в нехоженой таежной чащобе на тигровой тропе, то в непролазных топях Полесья, то на осыпающейся звериной тропе в горах – день за днем, год за годом выходил Никита Карацупа на границу со своим четвероногим другом Индусом.

Две цифры говорят о нем: 467 и 129.

467 – число задержанных нарушителей.

129 – число уничтоженных Карацупой врагов.

Каждый пограничник хорошо знает – нарушителя нужно схватить и доставить живым на заставу. Лишь в исключительных случаях, когда враг не сдается и жизни пограничника угрожает смертельная опасность, – только тогда часовой границы имеет право уничтожить врага. Можно представить себе, сколько же было чрезвычайных обстоятельств в жизни Никиты Федоровича Карацупы, если ему пришлось ликвидировать в личных схватках стольких нарушителей.

Вечный бой – вот его жизнь.

В ту пору, когда Никита Карацупа начинал свою службу, в его распоряжении были конь, винтовка, маузер и на поводке неразлучный четвероногий друг Индус. Со всем этим немудрым снаряжением и вооружением нужно было выходить на охрану большого участка границы, зная, что за рекой, в крепости, шпионское гнездо, где плетут черную паутину диверсий, контрабанды, шпионажа, разбоя и вредительства против родной Страны Советов. Какие силы заставляли Карацупу безбоязненно идти в ночь, в ливень, в морозы и бураны, чтобы неусыпно охранять границу? Что придавало его сердцу ту твердость и решимость, что вошли в легенду?

Обо всем этом я думал, слушая радостный гул зала, музыку, песни, бурные аплодисменты. По лицу Карацупы мелькнула светлая улыбка, крепче сжались его губы, глубже стали рисоваться морщины. Он волновался…

Более 30 лет тому назад я видел, как начинал свою службу комсомолец Никита Карацупа.

Очутился я, тогда корреспондент «Комсомольской правды», на Дальнем Востоке и, естественно, очень хотел побывать на заставах, увидеть героев дальневосточных рубежей. Для этого нужно было получить разрешение, и я нашел вдали от Хабаровска на железнодорожных путях окрашенный в защитный цвет бронированный штабной вагон начальника пограничных войск Дальнего Востока. Сухощавый, жилистый человек в военной форме, колюче посматривая на меня, ходил по ковровым дорожкам и говорил:

– На вашем месте я бы оставил все свои корреспондентские дела, надел бы шинель, взял в руки винтовку и этак месяца на три, а то и на четыре отправился к Карацупе…

– К какому Карацупе? – спросил я.

– Пришел из школы комсомолец Никита Карацупа с розыскной собакой Индус. – Начальник пограничных войск остановился, пыхнул папиросным дымом, испытующе поглядел на меня, словно желая убедиться, стоит ли метать бисер, и вдруг решительно подошел к настенной карте. Сильным движением руки он откинул серую матерчатую занавеску, и я увидел обозначения застав, комендатур и очертания самой границы. – Вот здесь! – показал начальник войск на синюю жилку петляющей среди сопок реки. В ее излучине виднелись разбросанные черные кубики построек, линии окопов и паутина дозорных тропинок. – Вот здесь служит Карацупа. Ну, что о нем сказать? Батрачил, пас скотину у кулаков, беспризорничал. В общем, жизнь у парня была тяжелая. К тому же он сирота. С детства, когда был еще пастушонком, полюбил собак, и собаки любили мальчонку. Когда подрос и пришло время идти в армию, Никита Карацупа выразил желание стать пограничником и обязательно заниматься собаками. Парень он был закаленный, и военком охотно направил его в погранвойска на Дальний Восток.

Я торопливо записывал рассказ начальника войск и мысленно представлял себе молодого следопыта. Он казался мне богатырского роста, силачом, с широкой грудью и могучими бицепсами.

Словно понимая, какую картину уже рисовало мое воображение, начальник погранвойск заметил, весело улыбнувшись:

– Не по своей вине с опозданием явился Никита Карацупа в пограншколу. Щуплый, худенький, низкорослый… Долго подбирали ему низенького коня – на большого трудно было ему влезать. Хуже было с собакой – всех собак уже роздали, и Карацупа остался без овчарки. Случилось так, что Никита нашел под мостом еще слепого щенка и тайком выходил его. Когда обнаружилось, что в школе живет неизвестная собака, поднялась тревога. Но собака всем понравилась, и командование школы доверило курсанту Карацупе воспитывать и дрессировать своего Индуса.

Начальник погранвойск выпустил изо рта густое облако папиросного дыма, разогнал его рукой, и я увидел его смеющиеся глаза.

– Я понимаю, – сказал он, – вам лучше иметь дело с уже знаменитым пограничником: прямо пиши – и в номер! Но я уверен, вы полюбите Карацупу. Вы много о нем будете писать, если, конечно, поживете с ним в казарме, походите в наряды, а то, может, и в погоне придется участвовать. Вот тогда, в деле, вы узнаете Никиту. Да! Особенно-то не рассчитывайте на рассказы самого Карацупы – кремень, молчалив. Очень молчалив. Сами смотрите, сами ходите с ним – вот тогда и будет толк…

Совет начальника погранвойск пришелся мне по душе. Я надел шинель, взял винтовку и очутился на заставе, где начальником был умный и смелый командир Усанов.

НОЧНАЯ ТРЕВОГА

Кирпичное одноэтажное здание в тени вязов, деревянная наблюдательная вышка, окопы, ряды колючей проволоки, конюшни, помещение для собак, посыпанный песком плац – вот, кажется, и все, что можно было увидеть на нашем берегу.

За пограничной рекой, несколько поодаль, поднимались мрачные глинобитные стены и башни древней крепости. Еще дальше, на сопках, в гуще порыжевших кустарников, пестрели домики. Посмотрев в бинокль с вышки, любой наблюдатель мог обнаружить, что яркие хижины вовсе не мирное жилье, а замаскированные железобетонные доты; в них были скрыты пулеметные гнезда и пушки.

Не сразу, а только после долгого и внимательного изучения долины можно было заметить на нашей стороне в кустах, среди нагромождений валунов едва видимые дозорные тропы. Словно кровеносные сосуды, охватывали они долину и тянулись на юго-восток, где высились лысые, с темными пятнами кустарников сопки, и на северо-запад, где также тянулись к небу скалистые вершины.

Не всякую дозорную тропу можно обнаружить в густых зарослях и камышовой чаще, но все пограничные дорожки были четко обозначены на карте, что висела в маленьком кабинете начальника заставы Усанова. Как правило, карта охраняемого пограничниками района была прикрыта серой занавеской, и ни один человек на заставе без ведома Усанова не имел права ее открывать. Но в тот день 1934 года карта была открыта, и Усанов, человек с мужественным, волевым лицом, водил по ней обычным карандашом и, отмечая квадрат за квадратом, говорил стоявшему перед ним проводнику собаки Никите Карацупе:

– Есть данные, что ночью, в тумане, попытаются забросить «петуха». Судя по всему, «петух» пойдет вот сюда. – Усанов обвел карандашом квадрат, включавший в себя часть долины реки, самую реку и склоны сопки. – Пойдет он к соседям. Но и нам нужно быть начеку. Ясно?

– Так точно! – Приземистый, широкий в кости боец Карацупа внимательно смотрел на карту.

А я смотрел на пограничника. Его чуть искривленные, как у кавалериста, ноги были наполовину закрыты подрезанной ножницами шинелью. На крепко натянутых яловых сапогах белела въевшаяся пыль. Шинель опоясывал туго набитый патронами брезентовый патронташ. Голову закрывал надетый строго по уставу суконный серый шлем. Карацупа только что вернулся из наряда, отвел на отдых собаку и, отдав рапорт начальнику заставы, получал новое задание.

Выслушав рапорт, Усанов внимательно посмотрел на Карацупу, потом на меня, сдержал улыбку и, задернув занавеску, – с новым заданием все было кончено, – бросил на стол карандаш. Придав своему лицу особую серьезность, он сказал:

– Сегодня вы получаете дополнительную нагрузку: с вами пойдет гость. Корреспондент. Будет дублером в наряде. Предварительно объясните ему и покажите, как нужно приготовиться к наряду. И очень прошу, не отвечайте товарищу корреспонденту так односложно, как обычно: «Все в порядке, все нормально». Ясно?

Усанов заулыбался, давая понять, что разговор окончен.

На усталом лице Карацупы появилось грустное выражение. Он вздохнул, взял под козырек, сказал: «Все в порядке» – и, печатая шаг, вышел со мной из кабинета. Я пошел за пограничником, сбитый с толку его мрачным видом и тяжелыми вздохами. Пока мы шли, Карацупа обернулся и в мгновение осмотрел меня. В глазах его я не ощутил какой-либо благоприятной для меня перемены.

В столовой Карацупа ел молча, тщательно прожевывая каждый кусок. Я смотрел на плечистого воина с обветренным лицом, на его рыжеватые от солнца волосы, на орлиный, чуть с горбинкой нос и старался представить себе его на границе, в деле. Закончив обед, Карацупа собрал со стола в ладонь крошки, запрокинул голову и аккуратно ссыпал мелочь в рот. Он степенно встал, одернул на себе гимнастерку, поправил пояс, подтянул сапоги и подождал, пока я повторял все его движения. После этого, не говоря ни слова, Карацупа пошел в казарму, откуда доносилась тихая песня.

Гитарист, сидевший на подоконнике и лениво перебиравший струны, при виде Карацупы почтительно встал в положение «смирно», предупредительно махнул рукой товарищам, и бойцы, оборвав песню, осторожно вышли из спальни. Карацупа проводил глазами уходивших и сказал мне: «Вот как нужно» – и скупыми, заученными движениями аккуратно положил на табуретку снятые с себя гимнастерку, брюки. Облегченно вздохнув, он лег на койку.

– Отдыхать! – приказал мне Карацупа и сразу уснул.

Я забрался под одеяло, но уснуть не мог. Рядом лежал взволновавший мое воображение следопыт, и я не мог не разглядывать его мужественного лица: крепкие челюсти, хорошо вылепленный лоб с ранними морщинками, опаленные солнцем ресницы. Он сладко причмокивал во сне, чуть похрапывал и казался милым, усталым после пахоты или покоса деревенским парнем.

Сон взял свое, как вдруг я услышал громовую команду: «В ружье!» Тотчас послышался дружный топот ног, бряцание оружием, тяжелое дыхание. Плохо понимая, что происходит, я сбросил одеяло и вскочил. В казарме горели керосиновые фонари, и в их свете мелькали белые фигуры. Пограничники торопливо надевали гимнастерки и брюки. Карацупа, румяный после сна, освеженный и сильный, с широким разлетом густых бровей на загорелом лице, стоял рядом со мной и ловко натягивал на себя брюки и гимнастерку.

– В ружье! В ружье! – повторял он. – Слышь, тревога! Вставай! Скорей! – Он сунул мне в руки гимнастерку, бросил на одеяло брюки, побежал за оружием и принес себе и мне по карабину. – Скорей! Да скорей! – И опять услышал я над собой участливый и в то же время строгий голос.

При свете фонарей и звезд во дворе заставы выстроились пограничники. Пахло конским потом, сыромятной кожей, винтовочным маслом. Слышалось тяжелое дыхание людей. Над заставой и вокруг нее все было черно. Небо и земля слились и казались непроницаемой стеной. В глухом мраке единственным ярким пятном был фонарь, освещавший шеренгу бойцов. Усанов сошел с крыльца, прошел перед строем и, щелкнув крышкой карманных часов, сказал:

– Отлично! Спасибо за службу. Ра-а-зой-дись!..

В смущении вернулся я в казарму. Из моих сапог торчали концы портянок, ремень свисал, гимнастерка не была застегнута. Карацупа критически осмотрел меня и вздохнул. Кто-то из бойцов засмеялся.

– Отставить! – крикнул Карацупа. – А ты, – обратился он ко мне, – раздевайся. Теперь смотри: вот так держи обмундирование, – посоветовал он и показал, как нужно раскладывать на табуретке гимнастерку, ремень, брюки.

Только я лег, Никита закричал:

– В ружье!

Я вскочил и стал одеваться.

– Теперь лучше. Но плохо еще, – буркнул Карацупа.

ПОЧЕМУ КВАКАЮТ ЛЯГУШКИ

Около часу ночи я опять вскочил с койки: мне показалось, что на заставе вновь объявлена тревога. Задыхаясь, спеша и волнуясь, я натягивал брюки, накручивал на ноги портянки.

– Спокойнее! Спокойнее! – услышал я ровный голос Карацупы. – Нет тревоги, дорогой товарищ. Дежурный разбудил – идем в наряд. А теперь сними-ка сапоги. Эх! – вздохнул следопыт. – Разве так надевают портянки? Посмотри…

Карацупа разулся, сел на край койки и ловко завертел в воздухе портянкой. Проверив, как я обулся, он сунул мне за пояс ладонь и велел ослабить пряжку; потом проверил, как я надел подсумок и держу винтовку.

– Обеспечение успеха операции начинается еще в казарме, – с неожиданной словоохотливостью сказал Карацупа. – Плохо обуешься – ноги собьешь. Мелочей у нас нет. Кому, может, ерундой покажется – поесть или не поесть перед выходом. А от этого станется, что плохо будешь ночью видеть.

Оказывается, Карацупа мог толково и просто объяснять, если считал разговор нужным и полезным. Он говорил убежденно, со знанием дела.

Прикрыв ладонью глаза от света керосиновой лампы, Карацупа вышел из казармы. Вскоре мы были с ним в знакомом мне кабинете начальника заставы. Выстроив в шеренгу бойцов, Карацупа отрапортовал Усанову:

– Наряд к выходу на границу готов.

По едва заметной тропе, проложенной в кустарниках, мы пошли от заставы по долине к сопкам. Впереди бежал Индус, молодая, похожая на волка овчарка. За Индусом шел Карацупа, потом я, за мной – бойцы. Глаза постепенно привыкали к темноте, и я уже различал кустарники, силуэты пограничников. За рекой, в крепости, уныло тявкали собаки. Ветер доносил из-за глинобитных стен запахи кухонь и свалки.

Идти было трудно. Но главная неприятность оказалась в другом: если во время движения вдруг хрустела ветка, то в этом был повинен лишь я. Остальные бойцы, как мне показалось, проходили бесшумно, как тени.

После каждого шороха, треска или стука Карацупа мрачно останавливался и чутко прислушивался. И молчал. «Лучше б поругал!» – думал я.

Через восемь километров я почувствовал слабость. Ноги подкосились. В желудке засосало, а в висках застучали какие-то звонкие медные молоточки. А Карацупа шел без устали, легко, спокойно. «И так он ходит каждый день, – невольно подумал я. – Ходит не по пять и не по десять, а по двадцать и даже по тридцать и пятьдесят километров!»

Карацупа иногда останавливался, нетерпеливо поджидал, пока я отдышусь, и снова шагал вперед, и опять маячила передо мной его коренастая спокойная фигура.

Сколько мы шли? Потерян был счет и шагам и часам. А Карацупа прибавил шагу.

Брезжил в сопках рассвет, и в кустах зашевелился ветер.

Индус, бежавший впереди, останавливался, нюхал воздух и прислушивался. Карацупа замедлял тогда шаг и тоже прислушивался.

Охватив широкой петлей часть долины и сопок, мы подошли в сгущавшемся тумане к границе. Реки еще не было видно, но за кустами чуть слышался плеск. Холодной сталью блеснула вода, показался бревенчатый мостик, переброшенный через приток реки. Тут Индус сделал стойку. Понюхав воздух, овчарка чуть слышно фыркнула. Где-то далеко квакали лягушки.

Карацупа слушал и вглядывался в скрытую мглой сторону, где лягушачий хор нарушал сонную тишину. Видимо, его всерьез заинтересовали лягушачьи переговоры. Он лег, приложил ухо к камням. Я последовал примеру следопыта и тоже припал к земле. Камень резал ухо, но ничего не было слышно.

– Нарушитель идет!.. – прошептал Карацупа.

– Где? – заволновался я.

Боец, лежавший рядом, коснулся своими горячими губами моего уха, накрыл наши головы шинелью и чуть слышно пояснил:

– Коли зверь бежит где-нибудь поблизости, лягушки молчат около самого зверя – они квакают только вокруг него. А когда человек идет, дело другое: лягушки встречают человека молчанием. Но как пройдет человек, сейчас заквакают. Так они и провожают кваканьем человека по следу.

Карацупа вскочил и пошел быстрым, но бесшумным шагом. Индус нервничал. Следопыт нюхал воздух и на ходу осматривал окропленные росой ветки лозняка, иногда он нагибался и что-то искал в мокрой траве. Вдруг со всего хода он лег на землю и снова «прослушал» ее. Поднявшись, Карацупа глянул на выжидательно смотревшую на него собаку и словно посоветовался с ней. Брови у пограничника сомкнулись, глаза стали жесткими и холодными. Он напряженно думал. Создавалось впечатление, что так же напряженно думает и Индус.

Посмотрев еще раз на своего четвероногого друга, Карацупа принял решение и внезапно изменил направление: повел овчарку не по прямой, а по дуге, охватывавшей значительную часть прибрежья. Подняв торчком уши, Индус торопливо бежал впереди, выражая всем своим видом крайнюю озабоченность и тревогу. Иногда он останавливался и вглядывался в туман, и тогда застывал Карацупа, а за ним и все мы.

Застревая поминутно в отсыревших кустах, ронявших на наши шинели тяжелые капли, мы наконец очутились на берегу небольшой речки. Овчарка обнюхала камни и потянулась на противоположную сторону. Карацупа не дал плыть Индусу, он подхватил его и перенес на себе.

Соскочив с рук, Индус сильным движением стряхнул с шерсти брызги и серьезно посмотрел на Карацупу. Никогда прежде не представлял я себе, что собачий взгляд может быть таким умным и красноречивым.

Жидкий, слабый свет нарождавшегося утра чуть серебрил пелену тумана. Казалось, мы ходили внутри облака.

Бесшумно раздвинув черные кусты, Карацупа вышел на луг. Высокая, почти черная трава с серебристым отливом стояла неподвижно. Следопыт забрался в нее и присел. Снизу и сбоку он посмотрел на тускло освещенную луговину. По обильной росе причудливыми мазками тянулась прерывистая полоса.

– Следы!

Карацупа вскочил, дал нам рукой сигнал: «За мной!» – и побежал вдоль темной полосы, исчезавшей в тумане. Вскоре он бросился к следу, наиболее выделявшемуся в траве, и поднялся с колен злой и хмурый: не от границы, а, наоборот, в сторону рубежа тянулись ясные слепки конских копыт.

Следопыт сдвинул на затылок шлем, сел на корточки. Откуда здесь конь? Карацупа привычно извлек из кармана сантиметровую ленточку и ловко измерил вмятину. Да, это был след копыта. И глубина его, и рисунок, и отпечаток шипов рассказывали пограничнику, что по траве примерно час назад прошел конь. Но Индус беспокойно фыркал, рвал поводок. Карацупа погладил собаку, ласково шепнул ей какое-то заветное слово и приказал идти вперед. Я думал, мы пойдем по ясным следам к границе, куда они как будто вели, но Карацупа побежал с собакой в противоположную сторону.

Сделав несколько шагов, он снова склонился над другим отпечатком.

– Легкий конь какой-то… – зло усмехнулся Карацупа. – И странный конь: задние ноги у него отстают, и он, как гармошка, растягивается – то длиннее, то короче.

Карацупа резко выпрямился. По его сухим губам пробежала хитрая улыбка.

– Вот ловкачи! – прошептал он и побежал к молодой дубраве.

Вскоре его заинтересовала обычная замшелая коряга, за которую задел своим копытом конь.

– Подкову подбил, это хорошо, – шепнул мне Карацупа, подходя к дубку.

Он осмотрел притоптанную траву и заметил, что вытоптана она как-то странно: задними ногами конь стоял неподвижно, а передние его копыта беспокойно передвигались. Карацупа перенес взгляд с травы и корней на ствол дуба. На его коре виднелись чуть заметные царапины. Что ж, конь, возможно, терся о ствол? Карацупа подтянул нижние ветки, сорвал мятый листок. Не хватил ли его губами проголодавшийся конь? Но почему он рвал дубовые листья, да еще старые, а не щипал траву?

Карацупа разгладил лист. Он был сух, без признаков конской слюны. Около стебелька виднелось пятнышко. Следопыт достал из кармана увеличительное стекло: пятнышко стало отпечатком пальцев.

– Всадник схватился за ветку… – догадался я.

Карацупа покачал головой:

– Человек на коне сидел бы выше… – размышляя вслух, проговорил следопыт. – Вон до того сучка дотянулся бы…

Подумав, Карацупа измерил высоту дерева от земли до помятых листьев. Молча пожевав губу, обдумывая решение, он исчез в тумане. Теперь Карацупа сменил ровный шаг на бег и со всего хода, подхватив Индуса на руки, так ловко прыгнул с ним в реку, что мы не услыхали гулкого всплеска.

В тумане кипела и звенела река.

«Что заставило лошадь снова переправиться с берега на берег? – подумал я. – Травы всюду достаточно, вода – рядом, смысла нет плутать по реке…»

На противоположном берегу Карацупа спустил с рук Индуса и пошел с ним вдоль реки, наблюдая за дном. По дну, пряча следы в воде, прошел загадочный конь. Вот он поскользнулся около валуна. Карацупа забрался в воду, поднял камень и внимательно осмотрел его. Царапины на камне заинтересовали следопыта. Он засучил рукава и принялся шарить руками в холодной воде. Вскоре он показал нам новенькую подкову, словно она никогда не срывалась с копыта.

– Странно!.. – задумался Карацупа.

Он пощипал светлую бровь, спрятал подкову в брючный карман и побежал с Индусом вдоль реки.

Только вода смывает следы, и беглеца легче всего потерять на реке. Но долго в воде не пробудешь, где-то же конь должен выйти из реки?

Карацупа приказал своим бойцам идти по обоим берегам, а сам то и дело переправлялся с одной стороны реки на другую. Он искал следы. Их не было. Шинель Карацупы промокла, с нее ручьями стекала вода, сапоги отяжелели. Переобуваться было некогда: следопыт спешил. Собака была бессильна что-либо найти в воде, нужно было вести поиски самому Карацупе. Вдруг он увидел на берегу, на сером круглом камне мокрый след – здесь сидел человек. Оттиск его сапога сохранился на зернистом речном песке. Был конь, да исчез! Появился человек. Отдохнув на камне, он вошел в воду, и в ней снова исчез его след.

Карацупа приказал одному пограничнику залечь в засаду, а с другими еще раз перебрался на противоположную сторону реки. Следов не было и там.

На лбу Карацупы от напряжения вздулись вены. Глаза его сузились, в них сверкала тревожная мысль. «Не ошибся ли, – очевидно, думал он. – Может быть, нужно идти к границе, а не в тыл?»

Туман редел. Светало. Видно было уже всю реку. Ни тропы, ни дымка, ни хижины на ее берегах – только камни, кусты и заросли камыша.

Карацупа сопоставил все свои наблюдения, проверил расчеты и продолжал поиск; он перебирался с берега на берег, осматривал валуны, обломки скал. Он был убежден, что где-то впереди пробирается человек, хорошо умеющий скрывать свои следы. У нарушителя крепкие нервы, отличная тренировка, большая выдержка – он идет по дну, по скользким камням, но не вылезает на берег. Карацупа неотступно двигался по его следам…

– Не выдержал все-таки! – радостно воскликнул он, когда снова увидел следы на мокром прибрежном песке.

Следопыт лег на землю, «послушал» ее и вскочил повеселевший. Он приказал одному из бойцов наряда перебраться на другой берег и залечь в кустах, а мне остаться здесь. Сам же Карацупа побежал с Индусом дальше по следу. Чувствовалось, что приближается развязка.

– Стой! Руки вверх!

Где-то рядом затрещали кусты и грохнул выстрел.

Из кустов вышел длинноногий человек в темной пиджачной паре. Его сжатые в кулаки руки были подняты над бритой головой, черные глаза зло бегали по сторонам.

– Вот вам и конь… – Карацупа махнул маузером в сторону задержанного. – Вернее, передние копыта коня… Скорее сюда! – приказал следопыт бойцу. – Обыщите! – И тут же властно спросил бандита:

– Где второй?

– Я один! – грубо бросил по-русски задержанный.

– Где второй? – повторил пограничник.

– Я заблудился. Чего пристали? Вышел погулять, а вчера выпил… И вот…

– Посмотрите, товарищ Карацупа!

Боец, вызванный следопытом, мгновенно закончил обыск и подал старшему наряда кинжал, пачку денег и небольшой пистолет.

– Где второй? – строго спросил Карацупа.

Нарушитель смотрел куда-то в сторону.

– Индус! – крикнул Карацупа.

Индус бросился на нарушителя, обнюхал его, побежал в кусты и вскоре вернулся с огромным и странным башмаком в зубах.

– Это зачем? – спросил Карацупа нарушителя. Он держал башмак и осматривал его. Широкий каблук и толстая подметка были на нем приколочены шиворот-навыворот. – Сначала под коня играли… – Карацупа строго посмотрел в глаза задержанному и достал из кармана подкову. – Знакомая штука! Думали, река скроет? Ясно. Потом задели о корень подковой, подбили копыта и подкову потеряли? Ясно. Тогда на другую хитрость пошли? Перевернутые ботинки надели?

– Один я…

Следопыт зло нахмурился: он-то хорошо знал, что обувь с набитыми впереди каблуками оставляет более отчетливый след не от каблука, как обычно, а от подошвы, на которую опирается большей тяжестью своего тела нарушитель. Карацупа, изучив следы, уже определил уловку врага – тот шел как бы задом наперед. Но след рассказал Карацупе еще и другие важные подробности: если человек, обутый в большие сапоги, оставляет после себя углубленный след, то это, наверное, означает, что шел он не один, а нес на себе сообщника, чтобы тот вообще не оставил после себя следов. Предстояло найти второго нарушителя.

– Сторожите! – приказал пограничнику Карацупа, а сам пошел с Индусом по скалистому берегу.

Прыгая с камня на камень, следопыт добрался до второго пограничника, оставленного в засаде. Тот ничего подозрительного не заметил.

Карацупа решил искать второго бандита на берегу или в самой реке, недалеко от того места, где была потеряна подкова.

– Индус, ко мне! – Карацупа побежал по берегу, кинулся в воду, переправился на другую сторону, держа собаку на руках, и осмотрел прибрежные густо заросшие кустарники.

Взгляд Карацупы остановился на скрытой камышами заводи. Спокойная вода мирно отражала широкие листья кувшинок и высокий камыш. Карацупа повел Индуса к омуту. Только подошли они к нему, как Индус, понюхав воздух, бросился в заросли.

– Сюда! – крикнул Карацупа бойцу, сидевшему в засаде.

Желтоватая камышинка, невинно торчавшая на поверхности воды, качнулась и стала подниматься. За ней показался мокрый седой человек. Он зло выплюнул изо рта трубку с надетой на ней камышинкой.

– Руки вверх! – скомандовал Карацупа.

– Сдаюсь…

Задохнувшийся, еле живой нарушитель выполз из омута и повалился на берег.

Подоспел боец. Карацупа приказал ему караулить задержанного, а сам полез в воду. Вскоре он вытащил со дна перепачканные в тине запаянные банки и ампулы с ядом, нашел в глубине омута пистолет. Мы отправились на заставу.

Так началось мое знакомство с Никитой Карацупой.

Шли дни, недели, месяцы, а я продолжал жить на заставе, ходил с Карацупой в наряды, лежал в секрете, участвовал даже в преследовании нарушителей границы.

Потом спустя годы я снова и снова бывал у Никиты Карацупы и вновь ходил с ним в наряды и долгими часами наблюдал из укрытия за границей.