Текст книги "Мертвый среди живых"

Автор книги: Итан Блэк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Когда Воорт замолкает, она произносит: «Пожалуйста, говорите».

– Не хватает мне еще глухих, которые все время кричат, – стонет Мики.

Куда Воорт ни приходит, он терпеть не может иметь дело со старыми людьми, осевшими в дрянных домах. У них даже нет иллюзии, что жизнь может еще улучшиться. Позвонив снизу в квартиру Эстель Мур, Воорт совершает свой ежедневный бег с препятствиями – два пролета темной скрипучей лестницы, – и гнев его от этого становится еще больше.

«Что-то беспокоит меня помимо этого дома. Но что?»

Ощущения Воорта нарастают рывками, но пока он остро чувствует запах плесени, которая была бы адом для легких пожилого человека, видит сильно вытертый коврик – Эстель Мур может на нем поскользнуться, замечает перегоревшую лампочку, которая может стать причиной падения старой седой женщины, невероятно ранимую миниатюрность ее самой, опирающейся на металлическую трость в ожидании полицейских.

– Мама обычно говорила: «Эстель, узнаешь, что стареешь, когда полицейский будет смотреться моложе тебя». Входите.

Настороженные голубые глаза. Слуховые аппараты в обоих ушах. Что же так сгибает спины пожилым людям? Но улыбка довольная.

В квартире стоит гаитянская мягкая софа, покрытая вязаной шерстяной накидкой. Книжные полки на дальней стене заполнены фотографиями – в основном это балерины. Увлажнитель воздуха выплевывает облачко пара, несмотря на то, что температура здесь должно быть градусов семьдесят по Фаренгейту. От наушников на кушетке тянется провод к телевизору с большим экраном, и это означает, что дама смотрит телевизор с включенным звуком. Может быть, какой-нибудь сосед звонил в Службу спасения шесть лет назад, когда телевизор гремел как битва.

– Вижу, вы смотрите на моих балерин. Не поверите, но я раньше танцевала.

– Я верю, мэм.

16.59.

– Тогда вы должны быть хорошим детективом, потому что никогда не сказали бы такого, глядя на меня сегодня.

Воорта в лицо она особенно не помнит, зато припоминает, что несколько лет назад в ее квартире побывала полиция.

– Так это были вы? Тогда смотритесь молодо – как старшеклассник.

– Может, вы расскажете нам, что помните?

– Я поливала цветы у окна. Увидела, как останавливается патрульная машина и двое полицейских – наверное, вы – входят в дом. Замок внизу сломали, и поэтому вам не пришлось нажимать интерком. Когда вы постучали ко мне, я удивилась.

– А телевизор работал?

– Если и работал, то я редко смотрю его без наушников. Помню, что полицейский, с которым я говорила, сказал, что в тот месяц было много ложных вызовов.

– Больше ничего особенного не припомните?

– Если хотите, могу свериться с дневником.

– Дневником? – переспрашивает обрадованный Мики и садится поудобнее.

«Какого черта меня волнует это место?»

– Подайте мне трость. Каждый год я заполняю по тетради никому не интересными вещами – там рецепты, всякая всячина, странные случаи.

В 17.04 Воорт с Мики молча сидят в маленькой швейной комнате и смотрят, как Эстель Мур роется в переполненном шкафу. В соседней квартире играет радио. Наверху слышны чьи-то шаги. Воорт думает, что плохой слух – сущее благословение для этого места.

Эстель бормочет:

– Давайте поглядим – два года назад, четыре…

«Торопись».

Она выпрямляется, держа красную кожаную тетрадь.

– Прочтите. Много лет прошло с тех пор, как я писала нескромное. Может быть, что-то вам и поможет.

Воорт находит нужную дату и читает: «Дейла Стайн позвонила из Израиля. Она с Мортом переживает страшные дни – у Морта несварение желудка».

Проклятие!

Воорт продолжает читать: «Специальный телерепортаж о танцевальном фестивале Джэкоба Пиллоу по тринадцатому каналу сегодня вечером. Не могу дождаться!!!»

Он говорит, закрывая тетрадь:

– Ничего.

– Жалко.

Мики делает взмах воображаемой битой, намекая, что, может быть, найдем ответ на бейсбольном поле. Но когда они прощаются и идут назад по темному коридору, Воорт чувствует, как дрожь в затылке становится сильнее, он ощущает крушение надежд, которое преобразует разъяренную энергию в некую рациональную и, возможно, полезную идею. «Еще не время уходить».

– Что с тобой? – спрашивает Мики, когда они выходят на улицу.

Воорт не отвечает – боится, что слова отвлекут его. Он переходит улицу, плюхается на обочину и внимательно смотрит на дом Эстель Мур. Мики возвращается из машины с полотенцем, расстилает его на обочине, чтобы не запачкать брюки.

– Ладно, проверим минуту за минутой, – тихо говорит он. – Мы подъезжаем к дому…

– Ставим машину, идем… черт!

Теперь Воорт видит если не ответ, то предвестие плохого. Сердце колотится, когда он хватает сотовый. На сей раз Хейзел дает ответ получше.

– Компьютерная группа! О, Воорт! Простите, я не у себя. Другие детективы дают мне сейчас поручения.

Он говорит, чтобы Хейзел не волновалась, но работа крайне срочная.

– Мне нужен от вас доступ к рапортам Службы спасения. Копии каждого вызова с Семьдесят восьмой. Срочный звонок в участок в этот день шесть лет назад.

– Все звонки?

– Schnell!

Пока они в мучениях ждут, звонит Сантини и говорит, что Ральф Либ из Грейт-Нека находится в отпуске в Эквадоре. Еще он сообщает ту же информацию о Халле, что и Камилла. И теперь Воорт знает, что в работе на Сантини можно положиться.

Воорт меряет шагами улицу. Три минуты, пять…

В надежде, что ошибается, он говорит Мики:

– Номер на крылечке – я его с трудом разобрал.

Спустя десять минут гудит трубка и Хейзел победно сообщает:

– В компьютерной группе получены вызовы по девятьсот одиннадцать после дела Зоровича. Они на экране моего монитора.

Воорт держит свой журнал и читает Хейзел адрес первой квартиры, которую он посетил шесть лет назад в этот же день. Это адрес Анны Бойл.

– Свайдлер, восемьсот девяносто пять, девять-эй. Есть?

– Именно так на моем экране.

– Гаррис, сорок пять. Одиннадцать-эй.

– Точно.

– Брюс, восемьсот одиннадцать. Три-и.

– Вы имеете в виду «ди», я правильно поняла? – с надеждой спрашивает Хейзел.

– Разве не «и»? – Гигантской волной подкатывает тошнота.

– «Ди» – дог, дантист, доллар.

Отключившись, Воорт говорит:

– Я пошел не в ту квартиру. – У него перехватывает дыхание. – Я нашел просчет.

Длинная, мучительная пауза. Затем Мики говорит:

– Да, ты сделал просчет, но это не означает, что он имеет отношение к делу. «Ди» звучит по телефону как «и». Всякий мог ошибиться.

Но оба знают, что полицейским положено дважды проверять адреса в случае ложных вызовов. Никогда не следует оставлять сомнительный звонок без проверки, чтобы избежать именно такой глупой ошибки. И Воорт мчится к дому Эстель Мур, словно скорость может повернуть время вспять, нажимает теперь другую кнопку и думает: «Этот вызов не был ложный, но, может, он и не имеет отношения к делу».

Квартира 3-D не отвечает, и вот он возвращается к пожилой даме, звонит и звонит, а когда они уже наверху, Эстель Мур стоит в коридоре. Время ускоряется и тянется одновременно. У Воорта все идет быстро, а вот у других – еле движется.

– Что-то не так? – спрашивает Эстель Мур.

Воорт уже достаточно спокоен и спрашивает имя соседа, отсутствующего жильца из 3-D.

– Ахмед Гиза живет здесь уже года четыре. Очень милый молодой марокканец, плотник. Иногда приносит мне тайскую еду.

– А до него? Кто жил рядом с вами шесть лет назад?

– Да жил один бедолага, – говорит Эстель Мур и качает головой при мучительном воспоминании. – Я так переживала за него. – Она мрачнеет на глазах из-за волнующих воспоминаний.

– Как его звали?

– Бедняжка, бедняжка Уэнделл Най. С ним случилось такое…

Глава 8

Уэнделл Най однажды поработит и ужаснет город, купит полуавтоматический пистолет в частном оружейном магазине, будет изучать яды, читать о взрывчатых веществах и запоминать карты с целью отхода. Но все это произойдет потом – а сейчас он ждет, когда установится тишина в классе, где перед ним тридцать два мрачных лица. Жалюзи опущены. Иногда, вот как сейчас, ему по душе темнота.

– Кто я? – спрашивает Уэнделл.

Стон доносится из первого ряда, поскольку работает магнитофон и щелкает слайд-проектор. В тусклом свете возникает снятая Уэнделлом крупная фотография грязного, размытого дождем поля. Одни лужи. Борозды. И кое-где талый снег.

«Меня предупредили, что я умру именно здесь в ужасных мучениях».

Слово «умру», конечно, вызывает интерес у его старшеклассников. Тишина нарастает, поскольку ученики поумнее не в силах удержаться от попытки разгадать очередную немую тайну мистера Ная.

Теперь снимок океана – зеленого, вздувшегося, с белыми шапками пены.

«Мне удалось убежать из этой грязи, но теперь я могу утонуть».

– Вы моряк? – спрашивает девушка из первого ряда.

– Кукла дурная, – говорит ее сосед. – Зачем показывать поле, если он моряк?

– Потому что он дурак, – выкрикивает высокий парень сзади, где сидят умники, и класс взрывается смехом. Хохот вздымается волнами, цунами издевательств. Уэнделл только улыбается.

«Идеально, – думает будущий убийца. – Иде-аль-но».

Теперь на экране яркий блеск звезд – белых и сияющих, страшно далеких.

«Боюсь перевернуться», – звучит голос из магнитофона.

Най с куриными мозгами. Глупый Най. Учитель гражданского права и истории Уэнделл Най, который не может вести нормальные уроки, как другие преподаватели. Нет, именно он должен загрузить свои классы историями и тайнами, которые творит дома, углубившись полночью в письменные работы, после того как объехал пять районов и наснимал фото с немыслимых ракурсов. Поэтому его ученики никогда и не уверены в том, на что смотрят в кадре.

Настоящий, а не магнитофонный Най бросает детям вызов:

– Это в самом деле продвинутый класс? Или я забрел сюда случайно?

Пленка представляет новую загадку, высокую и мерцающую, словно прошедшую весь путь от Марса или Венеры. Уэнделл издевается над ребятами, предлагая им частички правды, косвенные намеки. «Если я не погибну и моя миссия удастся, то миллионы будут обожать меня».

Щелчок.

Рыбачья лодочка. Снимок сосулек.

«Холодно. Я изнемог, но не должен спать, иначе умру!»

Вопреки самим себе, дети увлечены. Так происходит всякий раз.

– Вы мужчина или женщина? – спрашивает девушка.

– Как может бессонница убить вас? – насмехается юноша.

– Стойте! Я знаю! Вы – Чарлз Линдберг, первый человек, который совершил перелет через Атлантику!

Экран заполняет Эйфелева башня. Уэнделл никогда не был в Париже, и этот снимок он взял из одной монографии.

– Да!

Используя те же приемы, он поведал им о герое Войны за независимость Итане Алене, президенте Вудро Вильсоне, записал поздно ночью на магнитофон голоса журналиста Джекоба Рииса, матери Терезы, папы Иоанна Павла II времен его заключения в советской тюрьме, Нельсона Манделы, Симона Боливара. Дети смеются всякий раз, когда гаснет свет, но каждую весну его воспитанники получают более высокие оценки при сдаче государственных тестов и более высокие стипендии, их принимают в более достойные колледжи. Потом они поддерживают с ним связь через письма и электронную почту.

«Вы были настоящим другом, мистер Най, – пишут они. – Тогда я этого не понимал».

– Зачем вы с ними так возитесь? – спрашивают его в учительской другие преподаватели.

– А какой тогда смысл быть учителем? – отвечает вопросом на вопрос Най. Именно так говаривал ему отец.

– Чего ради заботиться об этом добропорядочном гражданском дерьме? – проворчал как раз в то утро Гас Минетта, учитель английского, но Уэнделл внутренне извинял этого человека, забитого бюрократией, жалованьем, раздраженными родителями, учащимися, которые равнодушны к занятиям. – Уэнделл, – растягивал слова Минетта, – вы человек из пятидесятых годов. Как герой художника Нормана Рокуэлла. Затюканный, ни в чем не повинный человек в сумасшедшем доме, кишащем бандитами.

– Я люблю детей.

Это происходит за шесть лет до смерти Габриэль Вьера, на последнем уроке Уэнделла Ная в четверг. Как всегда, когда ученики разгадывают таинственное, Уэнделл испытывает трепет – но сегодня чересчур взволнован, потому что видит по одному-двум раскрасневшимся лицам, что их обладатели собираются поступать в университеты – именно так он и думает всю вторую половину учебного года.

Последний нормальный день в жизни Уэнделла, и он надеется. «Мне надо, чтобы один из них на меня разозлился». Остается всего восемь минут урока, а он льет и льет речь о великом герое Чарлзе Линдберге, о том, как он популяризировал авиацию, как его обожали миллионы и как он стал своего рода рок-звездой. Давай же… разозлись… Возносит чрезмерную хвалу летчику, говорит о том, как великолепен Линдберг, как значителен он был в каждом уголке Бруклина… На Уэнделле рабочая форма – куртка из ткани цвета хаки, туфли «Виджанс», накрахмаленная белая рубашка и полосатый, не в тон галстук. Уэнделл откидывается на спинку стула.

«И вот вам», – думает он, взмах руки в левую сторону класса – там сидят проблемные дети.

– Кому нужен какой-то долбаный мертвый пилот? Что нам с ним делать? – интересуется парень в пятом ряду.

Смех. Ребята ждут, чтобы умники попали в переделку. И Уэнделл – хороший актер – держит паузу, пристально смотрит, позволяет ученикам думать, что он выходит из себя, и наблюдает, как у них в глазах появляется кровожадность. Три десятка учеников глазеют на одного и ждут его наказания.

– Превосходный вопрос, – говорит Уэнделл.

– Мой?

– Вопрос вдумчивого человека.

Возмущенный похвалой летчику парень вновь обретает себя и дерзко говорит:

– Именно поэтому я и задал его.

– Мы изучаем прошлое, чтобы понять настоящее. Конечно, вы больше интересуетесь современным миром, мистер Хафф. Скажите, что вам хотелось бы изучать? Мы выбираем новое задание.

– Вы имеете в виду, что мне хочется?

– Тема должна быть связана с социальными науками.

– Девушки! – выкрикивает парень. – Это социальное!

– Пляж! – предлагает одна из девушек. – Пусть проведет полевое исследование!

Общий хохот.

Но парень в пятом ряду принимает вызов всерьез. Он не привык, чтобы ему давали советы.

– Ладно, но задание должно иметь смысл для нас, мистер Най! И прямо сейчас!

– Вы рассуждаете как избиратель. Помните, как мы говорили о том, сколь ничтожное количество американцев приходит на выборы? О том, что они чувствуют пренебрежение к себе? Хорошо! Так скажите нам, что для вас важно.

Ни одной насмешки – уважение. Уэнделл трогает шариковую ручку в кармане рубашки – привычка для концентрации.

– Расскажите нам о том, что вас волнует и что вы хотели бы изменить, – настаивает Най.

– В кафетерии еда воняет, – выпаливает парень.

Гогот. Остальные кричат:

– Да! Еда пахнет дерьмом!

Дети, которые следили за часами несколько минут назад, теперь слушают. Жалоба притягивает внимание лучше всего, это Уэнделл знает.

Осмелев, парень смеется, рисуясь перед одноклассниками.

– Сегодня они даже не сумели назвать правильно ленч, – говорит он. – «Куриное жаркое из гузки» – и вкус соответственный!

Уэнделл кивает с веселым видом и втягивает остальных в разговор:

– А что еще вы изменили бы в школе? Взрослые не воспринимают ваше мнение всерьез, но вы проводите здесь семь часов в день, и условия, в которых вы находитесь, несомненно, важны.

– Нас многое достает, – говорят школьники. – Надо покрасить стены в коридорах. Из-за решеток на окнах мы чувствуем себя как в тюрьме. Детекторы на металл задерживают нас утром.

– Если шаткие перила на лестнице третьего этажа рухнут, кого-то может прикончить. Их надо закрепить, – говорит Хафф.

– Хорошо. На самом же деле, – говорит Уэнделл с огнем в глазах, – вы спрашиваете, как работает правительство, как расходуются налоги – не только налоги ваших родителей, но и ваши, потому что всякий раз, когда вы покупаете сладости, одежду или даже эти смешные дутые куртки, которые так популярны, вы помогаете выплачивать мне жалованье.

– Тогда вы уволены! – кричат с задних рядов дети. На этот раз Уэнделл смеется вместе с ними, и одновременно у него возникает идея, которую он никогда не пробовал раньше. Новое задание. Занятная тайна. Есть одна серьезная причина, из-за которой Уэнделл позволяет ребятам критиковать его задания каждый год, и она придает ему решительности. Позволяет ему и учиться тоже, а не только учить.

– Знаете, что может быть интересным? – спрашивает он класс. – Что может быть забавным?

Касаясь фотоаппарата, он счастливо думает, обрекая себя: «Мне лучше поспешить, если хочу сделать новую магнитофонную пленку на этой неделе».

Воорт припарковывает «каприс» возле средней школы Натана Хейла в Парк-слоуп – всего в восьми кварталах от квартиры Эстель Мур – и спешит вниз по оживленной коммерческой Седьмой авеню ко входу.

– Если Уэнделл тот, кого мы ищем, я не верю, что он вернется работать сюда, – говорит Мики. – Если же он здесь, значит, это не наш парень.

– Будем надеяться, что он здесь. Или преподавал сегодня.

«Нет прощения. Просто нет прощения», – думает униженный Воорт после звонка Сантини и признания своей ошибки шестилетней давности. Воорт горит от стыда, вспоминая молчание Сантини в ответ на эти новости и холодное осуждение, несмотря на его сочувственные слова: «Благодарю за то, что сразу сказали. Я сообщу об этом девушкам из компьютерной группы». Это означает, что, несмотря на действия Воорта, проверят старый адрес Уэнделла, чтобы получить счета, записи, номер социальной страховки, и как только найдут, то на маленьких зеленых экранах появится всякая другая полезная информация. Записи автоответчика. Судебный процесс, в который он втягивается. Новая работа.

– Поезжайте к этой школе, если он еще там работает. Если мы раздобудем его адрес, я сообщу. Значит, пожилая дама сказала вам, что шесть лет назад с ним произошел несчастный случай?

– Может быть, шесть – она не помнит. Сказала, что его сбил мусоровоз. Записи о несчастных случаях или больничные сводки позволят узнать точную дату или больницу, куда его отправили.

– Но какая связь между наездом машины и чьими-то криками в квартире? Машина ведь не вкатилась в гостиную и не переехала его.

Несмотря на унижение, Воорт постарался все прикинуть и собрать бредовые, разрозненные мысли воедино.

– У него была операция. Ему больно. Соседка слышит, как он кричит, но к тому времени, как мы приезжаем, он уже замолкает. Поэтому поверьте – хотя мы и пошли в другую дверь, если бы кто-то кричал, мы, находясь в холле, услышали бы. Стены в этом доме как из бумаги.

Сантини хмыкает, что означает – может, да, а может, и нет.

– Какая от меня требуется помощь, Воорт?

– Более подробный список клиентов Филиппа Халла. Я все думал и вспомнил, что фирмы иногда выставляют счет по окончании, а не в ходе работ. Кто пользовался услугами Халла за последние пять лет?

– Погляжу, что смогу для вас раздобыть.

На этом Сантини прекратил разговор, пообещал перезвонить, если у девушек, работающих с рапортами, есть хоть что-то, и уехал сообщить шефу Рамирес о провале Воорта.

«Теперь моя новая задача – найти Уэнделла Ная и не беспокоиться о себе».

Одна средняя школа Нью-Йорка может обслужить больше учащихся, чем небольшой гуманитарный колледж. Школа Натана Хейла, судя по архитектуре, стояла здесь более полувека, как и другая школа в Парк-слоуп – Джона Джея. Здание занимает весь квартал, нависая над близлежащими ресторанчиками и магазинами тремя этажами покрытого сажей гранита, дверные проемы изгибаются в форме арок, как у французских соборов, флаги города, штата и государственный сейчас, когда день клонится к вечеру, безвольно свисают. Окна в два этажа затянуты проволочной сеткой и приводят на память тюрьму «Синг-Синг». У верхних карнизов готических башенок такие же острые зубцы, как и на крепостных валах. Бруклинский Нотр-Дам.

Охранник-полицейский у входа в школу видит значки коллег и направляет Воорта с Мики в кабинет директора на первом этаже – небрежный взмах рукой говорит Воорту, что визиты детективов сюда не такая уж и редкость.

– По какому поводу к директору – приставание, наркотики? – спрашивает полицейский.

В здании чувствуется пустота, особенно после сокращения внеклассных программ из-за урезания бюджета, и поэтому найти здесь хоть кого-то после пяти весьма проблематично. Школа поражает Воорта унынием и совсем не напоминает место, которое могло бы вдохновить подростков. Коридорам недостает простора, который чувствуется в более богатых общественных или частных школах. Полы, видимо, давно не мыли. Двойные замки на классных комнатах. Граффити постарались соскрести, но следы их еще видны на кафельных стенах. Воорт различает пару эмблем бруклинских банд – «Спейсбойз» и «Фоксигс».

17.43.

«Обычно, когда я устанавливал личность подозреваемого, у меня было несколько дней на его разработку, а не семь часов».

По крайней мере – приятный сюрприз для разнообразия – директор оказывается на месте и занимается писаниной в своем кабинете. Маленький лысеющий человек в твидовой куртке кажется удивленным при появлении Воорта и Мики, но, увидев полицейские значки, быстро приходит в себя. Очки в роговой оправе для чтения снимаются, и доктор Бирнбаум – так гласит табличка на двери – закрывает папку. Очки висят на шее на шнурке.

– Нам нужно поговорить с преподавателем, который, возможно, работает здесь. Уэнделл Най – ваш учитель?

– О Боже! С ним опять беда?

Ошибки нет – строгость на лице директора мгновенно сменяет тревога.

– Значит, он все еще работает здесь?

– Нет. Он ушел с работы несколько лет назад, но его все любили. Надеюсь, с ним ничего не случилось. Минутку-минутку, я узнал вас. Вы детектив, говоривший по телевизору. Господи! – восклицает доктор Бирнбаум. – Вы насчет оскорбленного киллера! А какое это имеет отношение к Уэнделлу? Жена только что звонила мне и рассказала о киллере – это было в «Новостях».

Воорт сбавляет темп и, не показывая разочарования, объясняет, что Ная ищут, чтобы взять у него показания.

– Он может обладать полезной информацией и даже не знать об этом, – добавляет Мики. – И вероятно, поможет нам остановить преступника, прежде чем произойдет еще одно убийство.

Бирнбаум, кажется, страстно желает помочь и ведет их из своего кабинета в большую комнату секретарши, где пытается найти ключ от стального шкафчика с документами.

– Моя секретарша уходит в пять, но мы храним здесь адреса некоторых учителей, сменивших место жительства, или адреса их новой работы. Най, Най. Ах, Най!

«Хотел бы я знать, нашел ли уже Сантини к этому времени домашний адрес».

– У меня сразу такое облегчение, оттого что с ним ничего не случилось, – говорит Бирнбаум, роясь в папке толщиной в палец. – Он был самым преданным ученикам и своему делу учителем. Не могу и сказать, сколько родителей звонило, когда он ушел; а когда родители звонят, они обычно жалуются. Но не в этом случае.

– Он любил ребят, – говорит Воорт.

– И они отвечали ему любовью. – Доктор Бирнбаум смотрит поверх очков. – Я был потрясен, когда он позвонил и сказал, что уходит. До этого он не пропускал ни одного урока. Другие преподаватели имели обыкновение поддразнивать его. Прозвали Почтальоном, знаете, как в старой поговорке: «Ни дождь, ни снег, ни грипп не помешают мне разнести почту». Вот таким был Уэнделл.

– Преданным делу, – произносит Воорт.

– Фанатично.

– А потом он берет и уходит. И это было после несчастного случая? – спрашивает Воорт.

– Грузовик, чтоб его, – кивает директор, возвращаясь к папке. – Уэнделл сказал, что ему требуются месяцы, чтобы выздороветь. Я заявил, что оставлю за ним место, а Уэнделл в ответ – из такой уж он породы людей, – что это будет нечестно по отношению к детям. Детям нужен человек постоянный, а не заменяющий. Всегда беспокоился о ребятах. Вот почему они отвечали ему взаимностью. Прошу прощения – у нас нет ни адреса нового места жительства, ни адреса его другой школы.

– Вы навещали его после аварии?

Доктор Бирнбаум краснеет.

– Он сказал, что не хочет никого видеть. Его сильно тогда изувечило.

– Может быть, кто-то из учителей поддерживает с ним связь?

– Спрошу завтра, когда они появятся. Но может оказаться слишком поздно, не так ли? По радио передали, вы опасаетесь, что сегодня могут произойти новые убийства.

– Я позвонил бы учителям домой, если дадите их номера телефонов, – спокойно предлагает Воорт, совершенно не чувствуя мира внутри.

Но директор хмурится, словно показывая, что легче сказать, чем сделать.

– Вся штука в том, что Управление образования устроило нам на прошлой неделе семинар по юридическим спорным вопросам. Там говорилось о судебном деле насчет предоставления номеров домашних телефонов без разрешения. Но я считаю, что могу позвонить учителям лично и передать вам их телефоны, если они не против.

– Благодарю, – говорит Воорт. – Кстати, а в ваших делах есть данные об увольнении Найта?

Раздается звонок сотового. На дисплее высвечивается номер Сантини.

– Какое совпадение! Тот несчастный случай произошел на этой же неделе ровно шесть лет назад, – говорит доктор Бирнбаум.

Шесть лет назад… Уэнделл Най выбирается из переполненного поезда подземки на станции «Бруклин-Боро-Холл», сжимая кожаный рюкзачок с фотоаппаратом и магнитофоном. Выйдя наверх, он обнаруживает, что даже в половине пятого солнце еще светит, а вечер настолько теплый, что у него выступает легкая испарина, когда он спешит по Джоралемон-стрит. Он придумывает первую фразу для следующей новой пленки из серии «Кто я?».

Бруклин был некогда обособленным городом со своим мэром, советом и судебной системой. Он так огромен, что его можно сравнить с округом, а муниципальные здания – администрация главы округа, здание верховного суда штата, здание профсоюза санитарных работников – внушительно теснятся в деловой части близ Боро-Холл. В соседних домах вперемежку расположены офисы городских служб и профсоюзов. Дойдя до Ливингстон-стрит, Уэнделл поворачивает налево, проходит несколько припаркованных телефургонов и, остановившись на серых гранитных ступенях у дома № 110, вынимает «Никон».

Он умело наводит объектив на высокую стену здания, и когда делает снимки для своего следующего слайд-шоу, наконец приходит первая строчка: «Я король, и это здание – мой дворец».

Уэнделл толкает вертящуюся дверь и начинает снимать в переполненном мраморном вестибюле: полицейских, стоящих у пропускного пункта службы безопасности; посетителей, открывающих дипломаты и показывающих удостоверения личности. Выглянув за дверь, Уэнделл снимает телефургоны службы новостей с нацеленными вверх мобильными антеннами.

«Журналисты ходят за мной каждый день в надежде, что я сделаю ошибку».

У пропускного пункта охранник открывает заднюю стенку корпуса магнитофона Уэнделла, вынимает две двойные батарейки и подкидывает на руке, словно вес докажет их подлинность.

– Очередной репортер, да?

– Я учитель, – гордо говорит Уэнделл, показывая удостоверение.

Полицейский становится дружелюбнее.

– Сюда пришли из «Нью-Йорк таймс» и около сотни юристов, представители профсоюзов и люди из СМИ. Но вы первый учитель, которого вижу.

– Значит, слушание еще идет?

Полицейский таращит глаза.

– Если они еще не поубивали друг друга. Прошлой ночью крик продолжался до шести утра.

«Когда я даю команду, свыше миллиона людей повинуются», – намеревается сказать Уэнделл классу.

На десятом этаже Уэнделл выходит из переполненной кабины лифта. В коридоре толпятся люди – пытаются протиснуться сквозь двойные двери в зал заседаний, стараются разобрать мужской голос, доносящийся из зала через электронные репродукторы. Что-то строчат, прикладывают к ушам ладони.

«Свыше сотни тысяч человек работают на меня».

Голос из зала: «Наши расходы превышают годовой бюджет нескольких африканских стран…»

Уэнделл проталкивается в зал заседаний и удивляется, что тот выглядит довольно скромным – как зал какой-нибудь организации «Ветераны американских зарубежных войн» или обшитый панелями цокольный этаж, – учитывая непомерные суммы, о которых идет речь. Ряды откидывающихся кресел заполнены. Позади – помещение, где можно только стоять. Все внимание аудитории сосредоточено на десятке мужчин и женщин, расположившихся за длинным столом.

«Забавно, – думает Уэнделл. – Я всю свою профессиональную жизнь проработал на Управление образования, но никогда не видел этих людей так близко».

Оратор – председатель в темном костюме – властно заявляет:

– Вследствие роста цен, который превзошел допустимые нормы, мы стоим перед… Вместо трех миллиардов мы ожидаем получить от штата… у нас остался всего лишь один миллиард.

Уэнделл чувствует легкий толчок в бок. Репортер справа – судя по блокноту – заметил камеру Уэнделла и считает, что фотограф тоже освещает слушание.

– Эта ослиная задница не может говорить просто. Суть в том, что за последние несколько лет они растратили или потеряли свыше двух миллионов долларов. А вот теперь им приходится решать, какие строительные и ремонтные работы следует выкинуть из пятилетнего плана.

– А кто все эти люди?

– Юристы – кто же, по-вашему? Правоведы города и строительных компаний. Профсоюзные юристы, которые теряют свои места, когда работы аннулируются. Каждый вот так дерется за свой излюбленный проект. – Репортер трет пальцами, сложенными в универсальном жесте взяточника.

Щелчок. Уэнделл делает крупным планом снимок сердитого человека в сером костюме – вероятно, юриста, – сидящего в первом ряду.

Щелчок. Он фотографирует охранников и телохранителей, которые внимательно смотрят по сторонам и готовы среагировать немедленно, в случае возникновения угрозы их клиентам.

– Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы максимально увеличить оставшиеся у нас фонды, – заверяет собравшихся председатель.

– Стойте!

Позади Уэнделла за пределами зала начинается возня, и вдруг собравшиеся оборачиваются на звуки коровьих колокольчиков и велосипедных гудков. Щелчок, работает «Никон» Уэнделла, когда протестующие родители врываются в комнату. В видоискателе он видит людей, размахивающих бумажными плакатами. «Спасите начальную школу № 194!»

– Жулики! – кричит какой-то мужчина. Уэнделл снимает крупным планом охранника, который бросается наперерез живой волне родителей.

– Крыша сто девяносто четвертой прохудилась! Классы переполнены!

Уэнделл снимает охранника, который пытается выхватить у людей плакаты и вырвать из рук колокольчики. Какая-то мама, схватив малыша за руку, ухитряется прорваться мимо телохранителей и охранников и приблизиться к столу.

– Кто взял деньги?

Ухмыляющиеся репортеры строчат.

– Рука руку моет! Воры! Лжецы!

Председатель делает знак охранникам уйти, когда они спешно подходят к женщине. Ему не хочется выглядеть бесчувственным перед тремя миллионами родителей, которые вечером будут смотреть телевизор. Он призывает к спокойствию, но это не действует. Стучит молоточком, но шум только усиливается. Старается выглядеть достойно, однако он скорее администратор и закулисный стратег, чем оратор. Скорее всего председатель сейчас жалеет, что оставил прежнюю должность в Бостоне ради теперешней в Нью-Йорке.