Текст книги "Мертвые незнакомцы"

Автор книги: Итан Блэк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Глава 9

Каждый год в результате несчастных случаев погибают тысячи американцев. Тонут во время купания. Выбегают на улицу прямо под колеса приближающихся машин. Прибираются в подвалах, стоя босиком в воде, бездумно вставляют лампочку в патрон, и ток бьет в сердце по старой проволоке. Случается передозировка наркотиков. Аллергия на пчел. В человека может случайно ударить молния, на него могут упасть осколки стекла с высотного здания. Люди погибают, когда у автобуса не срабатывают тормоза на крутом склоне. В конце концов, можно укусить сандвич – и кусок ростбифа застрянет в горле.

Самолет отрывается от земли так резко, что в салоне эконом-класса через проход открывается полка для багажа. Оттуда вываливается кожаный «дипломат», чудом не попав в японского бизнесмена, пытающегося сосредоточиться на «Уолл-стрит джорнал».

– Самолет попал в зону турбулентности, – объявляет пилот. – Но через двадцать минут мы уже приземлимся в аэропорту О'Хара.

Воорт откидывается на спинку кресла и старается не думать о несчастных случаях. Гигантский «боинг» авиакомпании «Дельта эйрлайнз» вырывается из облаков, и внизу появляется унылое лоскутное одеяло уменьшающихся полей и разрастающихся пригородов. По иллюминатору барабанит дождь. Под крыльями заложившего вираж самолета появляется озеро Мичиган. Вдали, подобный видению Страны Оз, очерчен силуэт стеклянной башни Сирс-тауэр, современного чуда света со Среднего Запада.

– Вы в Город Ветров по работе или отдохнуть? – раздается справа. Женщина погрузилась в книгу под названием «Террорист», как только два часа назад они вылетели из аэропорта. Нарочито спокойный голос означает, что она очень боится и пытается отвлечься.

– По работе, – отвечает Воорт, поняв, что перед ним жительница Нью-Йорка. Он давно заметил, что ньюйоркцы обычно заговаривают с попутчиками под самый конец рейса. Пассажиры из других городов без труда затевают разговоры с незнакомцами, но для ньюйоркца незнакомец означает дискомфорт. Человека, слишком быстро заговорившего с попутчиком, они сочтут просто придурком.

– Я к сестре, – говорит женщина. – Но каждый раз, когда я лечу самолетом, случается гроза.

Пальцы так стиснули подлокотники, что побелели костяшки. Женщине около сорока, некрасивое, квадратное лицо, очки для чтения висят на черном эластичном шнурке. И нервная, робкая улыбка.

Самолет поднимается, ныряет, выправляется.

– Эти самолеты тестируются на всевозможные опасные ситуации, – говорит Воорт, чтобы успокоить ее, хотя сам, учитывая события последней недели, не в силах отделаться от мысли: но не на случай бомбы в грузовом отсеке и не на случай фальшивых механиков, которые могут покрутить настройки приборов.

Женщина продолжает говорить, и Воорт узнает, что эту поездку в Чикаго она подарила сама себе на день рождения. Сестра работает няней в «Петле», у нее трое детей. Ее мужа, вице-президента отделения «Ай-би-эм» в Уэстчестере, обхаживает элитная манхэттенская фирма «охотников за головами», предлагающая работу в Чикаго.

– А как фирма называется? – спрашивает с проснувшимся интересом Воорт, надеясь, что совпадение может оказаться полезным.

К сожалению, выясняется, что эту фирму он уже проверял и Мичум там не работал.

– А какие есть еще элитные фирмы в этой области? – спрашивает он.

– О, я не интересуюсь. С четырьмя детьми я занята полный рабочий день.

Колеса касаются земли, и пассажиры начинают хлопать, благодаря за жизнь и безопасность. За то, что стальная машина весом четыреста тысяч фунтов перевезла их по небу без неприятностей и разочарований.

У Воорта с собой только взятый в салон небольшой кожаный чемодан, поэтому он берет пиджак и куртку и направляется к стоянке такси. В авиабилете числятся еще три города, которые нужно посетить за несколько дней, поэтому приходится торопиться. Но в тот момент, когда он выходит из аэровокзала, перед ним словно разверзается бездна.

– Мне надо в Скоки. – Его догоняет все та же женщина, неся чемодан гораздо меньший, чем можно было бы вообразить. Скоки – северный пригород, смежный с Эванстоном, куда направляется Воорт; факт, о котором он ей не упоминал. Женщина улыбается ему, как лучшему другу, ведь они болтали минут пятнадцать. – Если вам в ту же сторону, можем взять такси на двоих, – говорит она, заглядывая ему в глаза.

Интересно, как произошел «несчастный случай» Чака Фарбера, думает Воорт по пути к стоянке. Какой-нибудь дружелюбный незнакомец попросил разрешения зайти в дом, чтобы выпить стакан воды? А «сердечный приступ» у Лестера Леви начался, когда какой-то неприметный человек, вооруженный зонтом с острым наконечником, подобрался поближе в вестибюле здания, где тот работал?

«Я становлюсь параноиком».

– На самом деле мне в другую сторону, – лжет Воорт. – И я не тороплюсь. Берите это такси. Я возьму следующее.

«Назвал ли Мичум мое имя?»

Женщина благодарит, подает розовый чемоданчик шоферу, салится в машину и машет Воорту рукой. Она не смотрит на номер следующего в ряду такси.

Но Воорт запоминает номер машины, на которой она уехала.

«Если следишь за человеком в аэропорту, – вспоминает он давний совет пожилого детектива, – и тебе кажется, что он об этом подозревает, возьми такси раньше его, вели водителю отъехать в сторону, не выезжая из аэропорта, и подожди, пока твой человек проедет мимо».

Раздается грохот, сигналят автомобильные гудки. В тридцати ярдах позади, на изгибе подъездной дороги к аэровокзалу, – безобидная «жестянка»: столкнулись «рейнджровер» и прокатный пассажирский микроавтобус.

Такси той женщины он больше не видит, а в девять утра движение на автостраде имени Джона Ф. Кеннеди, по которой машина едет к озеру, небольшое. Накануне вечером Воорт позвонил в Эванстон, и миссис Лила Фарбер, как по-прежнему предпочитает называть себя вдова, сказала, что будет ждать его дома.

– Я – хозяйка, поэтому хожу на работу, когда хочу, но не понимаю, зачем нам с вами встречаться, – сказала она. – Какое отношение несчастный случай с Чаком имеет к чему-то там в Нью-Йорке?

– Вы не возражаете, если я все объясню на месте?

В Эванстоне такси едет на север по Шеридан-роуд – четырехполосный, обсаженный дубами проспект пересекает кампус Северо-Западного университета. В занятиях сейчас перерыв, судя по количеству студентов, гуляющих или едущих на велосипедах по островкам разноцветных листьев.

Следуя указателям, шофер на северной границе кампуса сворачивает налево на Линкольн-стрит и проезжает два квартала на запад, в район богатого вида частных домов в тюдоровском стиле, напоминающих Воорту нью-йоркские Ривердейл или Уэстчестер. Ухоженные участки. Дубы такие большие, что, наверное, помнят еще президента Вудро Вильсона. Совсем нет пешеходов – как в Беверли-Хиллз. Машины на подъездных дорожках поновее, и отовсюду, когда он вылезает из такси, доносится пронзительное жужжание разнообразной садовой техники: это беженцы из Центральной Америки, разъезжающие на старых грузовичках, сдувают листья с газонов или засасывают их в гигантские мешки при помощи садовых пылесосов с бензиновым приводом. Уровень децибел выше, чем на Таймс-сквер.

Миссис Фарбер открывает дверь очень быстро: по-видимому, смотрела из окна, как Воорт идет к дому. Это миловидная блондинка, на добрых двадцать лет младше, чем был ее муж, когда умер. Волосы до плеч, прическа, бывшая в моде на Манхэттене два года назад. Облегающий красный жакет на трех латунных пуговицах открывает белую блузку и намекает на хорошую фигуру. Средней длины черную юбку дополняют туфли-лодочки и галстук-бабочка. Всем своим видом она напоминает агента по торговле недвижимостью: эдакая активная, общительная, всегда готовая помочь девочка, но Воорт напоминает себе, что после смерти мужа она управляет сетью из двадцати мебельных магазинов. И что межличностные сигналы в разных городах различаются. За пределами Нью-Йорка люди не считают таким уж обязательным с места в карьер демонстрировать жесткость.

– Я оставила Табиту дома, как вы просили, – говорит она, проверив удостоверение Воорта и сравнив сделанную в управлении фотографию с фотографией на нью-йоркской лицензии.

– Эти снимки похожи на фотографии из уголовного дела, – шутит он.

– Вы, наверное, встали до рассвета, чтобы попасть сюда к девяти. У меня есть кофе и бублики на воде, не яичные. Моя невестка всегда говорит, что пицца и бублики в Нью-Йорке совсем другие. Она настоящий гурман.

– Бублики, – голодный Воорт улавливает аромат кофе, – это здорово.

– Позвать Табиту вниз?

– Давайте сначала поговорим.

На кухне она снимает пленку, прикрывающую китайское блюдо с половинками бубликов на кедровом столе в уголке для завтрака. Еще на столе пластиковая ванночка мягкого сыра, нарезанная ломтиками копченая лососина и тарелочка с маринованными корнишонами.

– Я всю ночь не спала, все гадала, что вам нужно. Скажите, мистер Воорт, почему вы здесь?

– Потому что надеюсь, что вы сможете мне помочь.

Наливая себе кофе и стараясь разрядить обстановку, насколько возможно при таких обстоятельствах, Воорт начинает говорить. Не упоминая о своей дружбе с Мичумом, он рассказывает о списке и гибели человека, который его составил.

– Какая-то невероятная история, – говорит миссис Фарбер.

– Знаю. Но когда произошел пожар, мы решили посетить места, где погибли другие люди, и проверить, что и как.

– Просто не знаю, что сказать.

– Имя вашего мужа было в списке. Но пока у нас нет ни малейшего представления о том, что этот список означает.

– Можете повторить имена?

Воорт повторяет.

– Никогда о них не слышала. – Миссис Фарбер качает головой. Говорит она искренне, но Воорт замечает, что ее дыхание становится глубже, а цвет лица – ярче. – Вы хотите, чтобы я поверила, будто гибель Чака не была несчастным случаем?

– Это возможно. Простите, что разбередил старую рану. Именно поэтому я и не хотел объяснять по телефону.

– Но после того как он упал, здесь все говорили… патологоанатом… полиция… то, как он ударился головой… – Она ненадолго замолкает. Потом спрашивает: – Убийство?

– Насколько я понимаю, официально считается, что он споткнулся об игрушку, – говорит Воорт.

– Дочь всегда утверждала, что в то утро убрала игрушки. И с тех пор ее как подменили. Она перестала встречаться с друзьями. У нее ухудшились оценки. Я водила ее к врачу. Он сказал, что Та-бита чувствует себя виноватой. Она наказывает себя. Считает, что все ее обвиняют.

– Это так?

– Вы бы слышали, какие гадости кричали ребята в школе. А теперь получается, что, возможно, она говорила правду.

Губы миссис Фарбер сжались в жесткую линию, превратились в губы старухи, съежившейся от накопленного опыта. Она не знает, что и думать. Сказанное Воортом слишком трудно осознать. Слово «убийство» для большинства людей связано с телевидением. Такого не случается ни с ними, ни с их знакомыми. Чашка в ее руке дрожит, и, когда Лила ставит ее на блюдце, раздается звон и жидкость выплескивается. Воорт понимает, с каким отвратительным выбором она столкнулась. Действительно ли ее дочь невольно стала причиной гибели мужа? Или же его убил кто-то чужой?

– Но в доме ничего не пропало, – говорит она, мысленно возвращаясь в день смерти Чака Фарбера. – Нас не ограбили. Соседи не видели, чтобы кто-то входил в дом. Табита! – зовет она, и через пару минут они слышат медленное движение наверху и приглушенные шаги по застланной ковром лестнице. – Бабушка и дедушка, родители Чака, обвиняют ее, – говорит Лила Фарбер. – Они стараются не показывать этого, но относятся к ней уже не так, как раньше. Наверное, так со всеми.

– Может быть, им нужно время. – Воорт говорит банальности, прекрасно понимая (в памяти он слышит голос Камиллы: «Я сделала аборт»), что время тут ни при чем. Бывают разочарования, которые отрезают от сердца куски, и время не в силах их исцелить.

А в дверях стоит девочка, не знающая покоя в своем собственном доме, месте, где ей должно быть уютно. Детское лицо никогда не должно выражать такое страдание, думает Воорт. Уголки рта опущены, каштановые волосы плохо расчесаны, джинсовая рубашка выбилась из джинсов. Девочке все равно, как она выглядит. Карие глаза смотрят куда-то между Воортом и голым куском стены, словно для Табиты Фарбер любое общение с людьми означает неприятности. Она напоминает Воорту собак, которых он видел в нью-йоркском приюте: настороженные дворняжки, скуксившиеся в клетках, ожидающие пищи и воды от тех самых чужаков, которых они боятся.

– Это детектив Воорт, о котором я тебе рассказывала, – говорит мать.

Девочка неуклюже подходит к столу и начинает есть, даже не глядя на него. В ее движениях чувствуется что-то принужденное, словно она не испытывает голода. Она запихивает в рот половинку бублика. Тянется за корнишонами, хотя рот все еще набит.

Воорт объясняет, что пытается разгадать одну тайну. Она может помочь. Ему очень жаль, что сегодня ее не пустили в школу. Девочка протягивает руку к тарелке, на которой миссис Фарбер изящным кружком разложила маленькие печенья. Табита прекрасно знает, что ее ждет еще один допрос. Для нее Воорт – просто еще один взрослый, готовый прямо или косвенно обвинить ее в убийстве.

– Ты ничего не скажешь? – говорит миссис Фарбер. – Мистер Воорт приехал из самого Нью-Йорка, чтобы поговорить с тобой.

– Подумаешь.

– Табита!

– Я оставила Чузи на лестнице, – бормочет девочка. – Теперь я могу идти?

– Чузи – это ее плюшевый лось, – объясняет миссис Фарбер.

– На самом деле, – говорит Воорт, – я считаю, что, возможно, ты убрала лося в шкаф, как ты и говорила.

– Мне все равно, что вы считаете.

– Прекрати! – прикрикивает миссис Фарбер.

Воорт не обращает на хозяйку внимания.

– А почему тебе должно быть не все равно? – говорит он девочке. Та жует печенье. – Ты никогда со мной не встречалась. Я мог бы сказать что-нибудь, чтобы вовлечь тебя в разговор. Тебе никто не верит. Почему должен верить я?

– Мама, можно мне уйти наверх?

– Нет.

– У меня болит живот.

– Еще бы, – говорит Воорт. – Возьми еще печенья.

– Возьму, если захочу.

– Эй, разве я запрещаю? Съешь хоть всю тарелку.

– Вы хотите знать, сердилась ли я на отца? Поссорилась ли я с ним накануне того дня, когда он погиб? Все об этом спрашивают. Все время. Да, я с ним поссорилась. Довольны? Я его убила.

– Если ты так говоришь.

– Я так говорю! Говорю!

– О Господи. – Миссис Фарбер, закрывает лицо руками.

– Ну что же, тогда ничего не поделаешь, – говорит Воорт, обращаясь к макушке девочки, которая теперь уставилась на паркетный пол, где растет кучка крошек. – Ты считаешь, что я – просто еще один незнакомец, явившийся донимать тебя. Готов спорить, ты думаешь…

– Вы не знаете, что я думаю.

– Ты думаешь, что безразлична мне. И ты права. Мы не знакомы. С какой стати мне заботиться о тебе? Черт, ты даже не поздоровалась, когда я зашел в дом.

Девочка поднимает голову Рот забит.

– Я вас сюда не звала.

Воорт кивает.

– Но я скажу тебе, кто мне не безразличен, – продолжает он. – Это одна женщина в Нью-Йорке. Ей столько же лет, сколько было твоему отцу, когда он умер. Есть люди, которых она любит – как любил твой отец. Она не хочет говорить со мной, совсем как ты. Она, в сущности, малость психованная.

Наконец он вознагражден: губы девочки изгибаются, словно она подавляет смешок.

– Эта женщина – врач, – продолжает Воорт, – и кто-то пытается ее убить. Точно как кто-то убил твоего отца.

– Его убила я. Я уже говорила.

– Может быть, ее кто-то столкнет с лестницы, как столкнули его. И может быть, в Нью-Йорке в этом обвинят какую-нибудь невинную девочку. И может быть, никто не поверит и ей тоже.

Рука тянется к тарелке с печеньями. Берет печенье. Но не кладет печенье в рот.

– Да-да. – Воорт подается вперед, глядя прямо на девочку. – Мы оба знаем, что кто-то оставил игрушку на лестнице, потому что она там лежала. Но если это была не ты, то кто?

Табита вскидывает голову. Она еще ребенок и два года концентрировала всю волю на том, чтобы защитить себя, на том, чтобы отрицать обвинения и, в первую очередь, чтобы отгородиться от факта, что игрушка все-таки лежала на лестнице. И ни разу никто не предложил ей хотя бы попытаться вообразить, как некий незнакомец проникает в дом и перебирает ее игрушки.

– Я сказал, – повторяет Воорт, – что если не ты оставила игрушку на лестнице, значит, это сделал кто-то другой. Если только ты не скажешь, что твой папа сам играл в плюшевые игрушки. Что после того, как вы с мамой ушли, он залез в твой шкаф, достал Чузи и сам бросил его. Ты это хочешь сказать?

– Если вы сейчас уйдете, то – да, – говорит девочка, но настроена она уже менее агрессивно.

– Хорошо, – говорит Воорт, вставая, – теперь мы знаем, что произошло. Твой отец сам бросил игрушку на лестнице, а потом споткнулся об нее. Рад услышать, что ты это подтверждаешь. Потому что если твоего отца убил кто-то другой, то этот человек по-прежнему на свободе и ему все сошло с рук. Его даже не посадили в тюрьму, и теперь он может убить кого-то еще.

– Мамочка, у меня голова болит.

Воорт качает головой:

– Конечно, если ты сейчас не сказала мне правду, а с женщиной случится беда, ты будешь виновата. Потому что на этот раз ты можешь предотвратить несчастье. Можешь спасти человеку жизнь. Стать героиней.

– Оставьте меня в покое. – Но плечи девочки, кажется, опускаются.

Воорт внимательно наблюдает за ее позой и лицом, стараясь, чтобы голос звучал как можно убедительнее.

– Почему, по-твоему, я вообще приехал сюда из самого Нью-Йорка? – говорит он тихо. – Не мое дело выяснять, что случилось с твоим отцом. Мое дело – помочь женщине. Она лечит больных детей. Помогает детям вроде тебя. Если ты скажешь, что это ты оставила игрушку на лестнице, я сразу же уйду отсюда, вернусь в аэропорт, и ты больше меня не увидишь. Но если ты лжешь и человек, который убил твоего отца, убьет женщину, я вернусь. Расскажу тебе, что произошло, и покажу фотографии.

Девочка начинает плакать. Поднимает голову.

– Зачем кому-то убивать моего отца? – спрашивает она.

Миссис Фарбер пододвигает стул ближе и обнимает дочь за плечи. У нее тоже слезы в глазах.

– Посмотри на меня. – Воорт надеется, что сможет убедить ее в своей искренности. – От тебя требуется только одно: рассказать, что ты помнишь. Это не тест. Неправильного ответа здесь быть не может. Сказать глупость невозможно. Что бы ты ни сказала, это здорово поможет.

Табита молчит. Потом говорит с сомнением:

– Я уже и не знаю, что помню.

– Это вполне понятно, особенно учитывая, что раньше тебе никто не верил. Мы можем сидеть здесь все утро и говорить об этом. Можем играть в специальные игры, чтобы помочь тебе вспомнить. Если хочешь, я могу вернуться вечером – или завтра, если тебе надо подумать.

– Завтра?

– Хочешь, сделаем так?

Табита смотрит на него.

– Но если мы будем ждать до завтра, – говорит она, – что, если с той тетей что-нибудь случится?

Проходит полчаса. Девочка немного успокаивается, и Воорт рассказывает ей о списке, рассказывает подробно, чтобы она ощутила себя причастной к происходящему, рассказывает, не скрывая собственного замешательства. Потом он говорит, готовый оборвать разговор в любой момент, если почувствует сопротивление:

– Я знаю, что ты терпеть этого не можешь. Но закрой глаза и вспоминай отца.

– Я скучаю по нему.

– Помни, мне безразлично, что другие люди велели тебе думать. Мне безразлично, если весь мир говорил тебе, что ты оставила Чузи на лестнице. Вспоминай. Представь себе то утро, как картинку. Ты видишь Чузи?

Кивок.

– Где Чузи? Я хочу знать, что ты помнишь.

– Что я действительно помню?

– Иногда взрослые могут быть не правы, а ребенок может быть прав.

– Мне не надо закрывать глаза. Я знаю, что произошло.

Сердце Воорта колотится.

Девочка говорит:

– У меня в шкафу куклы лежат на верхней полке. Плюшевые игрушки на второй. А игры под ними. Я всегда кладу Чузи в шкаф.

Гудение садовой техники на улице становится оглушительным.

Табита в ярости выпаливает:

– Я никогда в жизни не оставляла Чузи на лестнице!

Полчаса спустя миссис Фарбер спускается вниз, уложив рыдающую дочь в постель.

– Не знаю, что и думать, – говорит она. – Она утверждала это с самого начала, но теперь, с вашей дополнительной информацией… Просто не знаю, что сказать.

Воорт стоит у окна, созерцая обычную, безопасную, благополучную жизнь. По Черч-стрит, взметая лежащие на мостовой листья, проезжает автомобиль полиции Эванстона. Воорт вдыхает оставшийся со вчерашнего вечера запах камина. Может быть, миссис Фарбер сидела тут и читала книгу или смотрела телевизор, а наверху дочка готовила уроки.

– На свете есть масса разных специалистов, – говорит он. – Вор-медвежатник, чтобы ограбить банк, взламывает сейф. А фальшивомонетчику для этого нужна фальшивая банкнота.

– Вот как вы называете человека, который устроил, чтобы смерть моего мужа походила на несчастный случай? Специалист?

– Я просто говорю, что они существуют.

Лила Фарбер смотрит в пространство.

– Когда я была наверху, то позвонила в Нью-Йорк. Говорила с неким Микки. Как я поняла, вы там весьма уважаемый детектив.

– Вы не возражаете, если я задам еще несколько вопросов?

– Я не возражала раньше. С чего бы мне возражать теперь?

– Если представить, что это не был несчастный случай, как мог посторонний человек попасть в ваш дом?

– Дверь была открыта.

– Значит, ваш муж косит газон, потом идет в дом, и кто-то заходит следом, так? В данный момент на улице очень мало народу. Здесь всегда так безлюдно?

– Летом – нет.

– Убийца, – продолжает Воорт, – остановите меня, если для вас это слишком тяжело… убийца ломает вашему мужу шею и сбрасывает его с лестницы. Может быть, летя вниз, он ударяется головой о выступ. Потом убийца заходит в комнату вашей дочери и кладет игрушку на лестничную площадку, чтобы все решили, будто это несчастный случай.

– Но зачем такие хлопоты? И почему Чак?

– Вот это я и хочу узнать.

– Вы первый сказали, что здесь что-то не так.

– Ну… кто-нибудь ненавидел вашего мужа, ссорился с ним? Может быть, он брал у кого-то в долг или в бизнесе были проблемы?

– Нет. А теперь бизнесом управляю я. И знаю, что тогда все было надежно.

– Простите, но был ли ваш брак счастливым?

– Он не спал на стороне, если вы это имеете в виду.

– Извините, но как насчет вас? Я должен спросить.

– Вы чертовски вежливы: все эти «извините-простите»… – Миссис Фарбер закрывает глаза. – Я тоже тогда не спала на стороне. – Судя по голосу, она взяла себя в руки. – Я ни с кем не спала даже после того, как он умер.

– Он интересовался политикой? – спрашивает Воорт.

Миссис Фарбер явно удивлена.

– Политика?

– Просто одна из нитей. Один человек из этого списка проявлял активность в этой области. Я знаю, что когда-то вашего мужа арестовали во время демонстрации.

– Тридцать лет назад. И он не интересовался политикой, если говорить о демократах и республиканцах. А его фонд был гуманитарным – не политическим.

Воорт опускает занавеску. Его пульс только-только успокоился. Весь вид этой комнаты свидетельствует о том, что хозяева сами пользуются ею, а не только принимают гостей. Глубокий диван, обитый нежно-голубым гаитянским хлопком. Мягкие кресла в том же стиле. Более темного оттенка толстый тибетский ковер, на котором разбросаны подушки, чтобы можно было, опираясь на них, смотреть телевизор, установленный в стенном гарнитуре вишневого дерева. На стенах – картины с зимними пейзажами: снегопад в деревне в Новой Англии; мальчик, катящийся с горы на санках.

– Что за фонд? – спрашивает Воорт.

– Сбор денег для детей за границей, – отвечает она. – Чак собирал сотни тысяч для программы ППС. У него это здорово получалось.

– ППС?

– «Проект помощи сербам». Деньги шли на еду и одеяла для детей, оставшихся без крова из-за войны. Матушка мужа была сербкой. В Чикаго огромная сербская община, и, хочу вам сказать, у этого народа незаслуженно плохая репутация. Это самые милые люди на свете. Мы ездили туда в гости. Никто не помогает сербам, кроме самих сербов.

– Наверное, чтобы понять все по-настоящему, надо там родиться, – говорит Воорт, вспоминая виденные по телевизору сцены: лежащие в снегу мусульманские женщины, расстрелянные из пулемета сербскими солдатами.

– Эту программу даже пытаются закрыть. Как-то сюда, прямо в этот дом, пришла одна женщина из правительства и попросила прекратить сбор средств. Бюрократка. Большая такая, толстая. Сочинила историю, будто ППС – прикрытие для террористов. Сказала Чаку, что на еду тратится совсем небольшая часть денег. Остальное, сказала, идет на взрывчатку и ружья.

– Но ваш муж не поверил.

– Он сказал: «Вы откуда? ЦРУ? ЦРУ не должно работать внутри страны». А женщина сказала: «Я это помню. Я, – говорит, – не „работаю“, я просто разговариваю».

– Насколько я понимаю, ваш муж не остановился.

– Мой муж, – говорит миссис Фарбер, – не верил правительству США с тех пор, как на съезде в Чикаго копы переломали ему ноги. И у той женщины не было доказательств. Чак спросил ее: «Где доказательства?» А она, представьте себе, говорит: «Поверьте мне». Так всегда: если правительству кто-то не нравится, их называют террористами. Вы когда-нибудь слышали о сербе-террористе? Разве сербы устроили резню в Сабре и Шатиле? Разве сербы взорвали тот рейс «Пан-Америкэн»?

– Нет.

– Наше правительство любит навешивать ярлыки. Вы когда-нибудь слышали, чтобы серб угнал самолет?

Воорт поражен: всего несколько минут назад эта женщина казалась такой спокойной и дружелюбной.

– Хотите знать, кто настоящие террористы? – продолжает она. – Израильтяне! Как они обходятся с палестинцами! Они бомбят их. Вот терроризм. Они бомбили лагерь беженцев. А мы – наше собственное правительство, – мы даем людям оружие, а через десять лет начинаем воевать с ними. Каддафи был нашим другом, потом стал врагом. Афганистан был другом, потом стал врагом. У сербов нет времени на терроризм. Они просто пытаются уберечь свою собственную землю и прокормить детей.

– И сколько денег ваш муж для них собрал?

– Много, – отвечает она с нажимом, отчего у Воорта возникает ощущение, что на самом деле ППС – что-то мелкое и незначительное. – Хотя после его смерти проект развалился. Чак был специалистом по сбору денег. У него были талант и страсть. Вы кто по происхождению? – Миссис Фарбер смотрит на него как-то по-новому, и этот взгляд Воорту не нравится. Она, кажется, готова изменить свое мнение о нем, основываясь на ответе.

– Голландец, но моя семья живет здесь триста лет.

– А-а, голландец. – Она кивает, словно услышав подтверждение уже сложившегося мнения, словно он – иммигрант, только что сошедший с корабля из Роттердама. – Голландцев все любят. В чем ваш секрет?

– Неагрессивность.

– Значит, сербы защищаются, и это считается агрессивностью?

Воорт поднимает руки.

– Я этого не говорил.

– Вы намекаете, что ЦРУ убило моего мужа, чтобы остановить деятельность фонда?

– Мне это кажется нелепым, – говорит Воорт, – надеюсь, и нам тоже.

Миссис Фарбер размышляет. Ее дыхание успокаивается. Порыв иссяк.

– Наверное, – говорит она и снова возвращается к роли дружелюбной хозяйки; враждебность исчезла с поверхности, снова спрятавшись глубоко внутри.

Воорт тратит еще два часа на разбор старых бумаг Чарлза Фарбера – безрезультатно. Потом записывает телефоны некоторых друзей и коллег по ППС. Дает Лиле Фарбер адрес отеля, где он остановился, и просит позвонить, если ей что-то придет в голову.

– Хотите взять с собой немного овсяного печенья с изюмом? – спрашивает она. – Я испекла вчера вечером.

– Охотно, спасибо, – отвечает Воорт. Теперь они снова вежливы друг с другом.

– Что мне еще сказать? Поблагодарить за приезд? Вам было интересно? Не хотелось бы мне заниматься вашей работой, – говорит Лила Фарбер.

Час спустя Воорт находит «Проект помощи сербам» в Сисеро, западном пригороде Чикаго; фонд расположен в цокольном этаже, и у двух парней, сидящих в окружении плакатов с фотографиями голодных детей, явно проблемы даже с оплатой помещения.

Друзья и сотрудники Чарлза Фарбера, с которыми Воорт встречается в течение следующих двух дней, не добавляют ничего ценного к тому, что он уже знает.

Во вторник после обеда Воорт едет в такси в аэропорт О'Хара, чтобы лететь в Сиэтл, и тут звонит сотовый.

– По-моему, меня только что пытались убить, – произносит испуганный голос доктора Джилл Таун.