Текст книги "Мертвые незнакомцы"

Автор книги: Итан Блэк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Глава 4

Седой человек с поврежденным левым локтем еще не спит.

Три часа ночи. Рядом с ним сейчас женщина и еще один мужчина, помоложе. Все трое сидят возле прямоугольного стола в комнате для совещаний, где включен диапроектор. На человеке с поврежденным локтем по-прежнему невзрачные свитер и брюки. Он еще не добрался до дома.

Женщине лет сорок, у нее пикантный курносый носик, лицо без косметики, темный загар и заплетенные в косу рыжеватые волосы до лопаток. Одета в облегающий ирландский свитер из белой шерсти и обтягивающие черные джинсы. Короткие ноги скрещены под столом. На ногах белые кроссовки «Рибок».

Женщина плачет.

– Бедный Чарли, – говорит она.

Другой мужчина, лет тридцати пяти, сидит напротив седого и по диагонали от женщины. Он невысокий, широкоплечий, с лицом купидона: красиво очерченный рот и темные изогнутые брови. Покрасневшие глаза. На нем европейская спортивная куртка из толстого серого вельвета с модными широкими лацканами. Белая хлопчатобумажная рубашка от Ральфа Лорена. Он брызгает в рот мятным спреем «Бинака» и потирает переносицу, словно страдает от головной боли. Судя по запаху, он недавно пил.

– Послушайте, я был в баре. Но примчался по первому же сигналу, – говорит он седому. Тот кивает: младший поступил правильно.

На стену проецируются увеличенные фотографии красивой женщины – худощавой, рыжеволосой, всегда модно одетой – на фоне различных городских пейзажей. Снимки сделаны издали, объект редко смотрит в объектив, да и в этих нечастых случаях она, похоже, не знает, что ее фотографируют.

– Доктор Джилл Таун, – говорит женщина в белом свитере. В правой руке она держит пульт диапроектора.

– Шикарная женщина, – говорит Купидон.

Фотографии, подобно сделанным в полиции, показывают объект под различными углами. На верхнем снимке доктор Таун стоит на балконе квартиры в пентхаусе, у перил с бокалом (похоже на виски с содовой) в руке и просто смотрит на город. Снимок явно сделан откуда-то сверху, с более высокого здания. На следующей фотографии – в профиль – она выходит из Линкольн-центра в черном вечернем платье, под руку красивым черноволосым мужчиной в смокинге. Оба смеются. Судя по тому, как одеты окружающие, дело было летом. Мужчина наклоняется к женщине. Возможно, хочет поцеловать.

Далее следует сцена в аэропорту. Путешественница доктор Таун стоит у стойки «Трансуорлд эйрлайнз». Снимок сделан со спины, и над плечом стоящего к ней лицом служащего видно табло вылетов, на котором написано место назначения (Рим) и время отправления (девять вечера).

И еще два снимка. На одном она в светло-красном купальнике, развалившись в шезлонге возле бассейна на крыше, читает книгу (заглавия не разобрать). На последнем доктор Таун в парке, среди толпы бегунов. На ней желто-зеленые шорты и свободная футболка с надписью «НЕТ СПИДУ».

– Хорошая работа. Ты могла бы работать фоторепортером, – говорит женщине мужчина с поврежденным локтем.

– Я и работаю, но для избранной аудитории. – Она улыбается. – Для тебя.

– Мичум назвал детективу ее имя. – Седой переходит к делу.

Оба его собеседника разом втягивают воздух в предвкушении неприятностей, и черноволосый ругается.

– Значит, получится двойное наблюдение, – говорит он потом.

– Поскольку Чарли больше нет, – продолжает человек с поврежденным локтем, – ею займусь я.

Черноволосый вздыхает, надавливая указательным пальцем на точку на шее, чтобы прекратить головную боль.

– Ты не смог бы узнать имя копа?

– Рано или поздно он объявится. Почему мне кажется, что это будет рано?

Женщина хмурится и молчит, вопросительно глядя седому в глаза. Потом спрашивает, что они трое будут делать, когда коп объявится.

– Послушайте, – человек с поврежденным локтем указывает на фотографии, – либо он, либо все остальные.

– Наверное, ты прав.

Раздается щелчок, последний слайд исчезает, и в комнате становится немного светлее из-за проектора. Стол, за которым они сидят, сделан из полированного ореха, вокруг него десять стульев, хотя заняты только три. Все стулья с высокими спинками и потрескавшимися кожаными сиденьями. На полу – тонкий бледно-зеленый ковер. На встроенной стенной секции, тоже ореховой, установлен телевизор. На экране – Нью-Йорк, звук выключен. Один из новостных каналов сообщает о тушении пожара в отеле в Инвуде. Камера показывает, как съезжаются кареты «скорой помощи». У желтых ограждающих лент давятся зеваки, вытягивая шеи, чтобы лучше видеть. Бурый дым наполовину скрывает полную луну.

На белых стенах нет ни картин, ни плакатов, толстые шторы задернуты, и пахнет в комнате полиролыо для мебели. А еще от проектора попахивает какой-то электрической гарью – возможно, это горела пыль.

Человек с поврежденным локтем поворачивается к более молодому:

– Твоя очередь.

Черноволосый становится собраннее, хмель явно выветривается. Он занимает место женщины возле проектора. На экране появляются копии чертежей.

– Вот дом. Пентхаус принадлежит ей, – говорит он.

На следующем снимке – схема двухкомнатной квартиры.

– В квартире ремонт с перепланировкой. Но планы полагается согласовывать с городом, поэтому достать их не слишком трудно. Представляете? Если в квартире больше одной уборной, то при перепланировке вы обязаны «обеспечить возможность входа в помещение людям, которые передвигаются на инвалидных колясках». Таков, черт побери, закон.

– В своей собственной квартире? – удивляется женщина.

– Чертово правительство повсюду, – отвечает черноволосый.

– Не надо о правительстве, – обрывает их седой.

– Ладно. Вот вестибюль. Там постоянно дежурит портье – они меняются каждые восемь часов. По ночам – латиноамериканец Морис. Дальше чернокожий Феликс. Третьего типа зовут Эмброуз. Он самый вредный, проскочить труднее всего… но хотите услышать хорошие новости?

– Был бы признателен.

– Это богатый дом, поэтому сейчас перестраиваются четыре квартиры – и серьезно: стены снесены, полы вскрыты, – а значит, каждый день там снуют как минимум десятка два рабочих. В доме есть служебный вход, и вошедшие там пользуются отдельным лифтом. У меня есть имена подрядчиков. Разносчики тоже пользуются служебным лифтом, но если входить под видом разносчика, то только до семи вечера, потому что позже уже не впустят. Хозяевам приходится спускаться в вестибюль и расплачиваться у входа. Простому народу вход воспрещен.

– Снобы, – комментирует блондинка.

– И на последнем чертеже, – черноволосый явно любуется своей работой, – план крыши соседнего дома. От этого дома нашу приятельницу отделяет только балкон соседней квартиры. Щель между домами – два фута, но на соседнем доме есть ограда из колючей проволоки. Однако если миновать загородку, то добраться до ее квартиры легко. Сосед – холостяк, его девушка живет на Риверсайд-драйв, и обычно он ночует там. Камер на крышах нет, но в обоих домах они установлены в главных лифтах и цокольном этаже. У меня есть схемы систем электро– и газоснабжения. В квартире соседей снизу подвесной потолок, и в лифте тоже, если ты решишь пойти этим путем. Но у этих, нижних, первоклассная сигнализация с тройной подстраховкой. А еще нужен ключ от лифта. Просто подняться на любой этаж нельзя. Нужен специальный ключ. Теперь ее работа. А! Новый слайд! Это черный ход внизу…

Через десять минут совещание заканчивается, и блондинка уходит, а через некоторое время брюнет тоже направляется к двери. Диапроектор по-прежнему включен. Человек с поврежденным локтем остается один, и на экран возвращаются фотографии Джилл Таун. Джилл в музее Гуггенхейма, снова рука об руку с черноволосым мужчиной, поднимается по пандусу на второй этаж. Джилл на кафедре в больнице «Маунт Синай» под транспарантом с надписью «Год медика».

– Мичум, ты все изгадил, – произносит он вслух.

Выключает проектор. Без электрического жужжания в комнате совершенно тихо, телевизор дает немного света.

Мысленно седой слышит голос из давнего прошлого: «Я стреляю собак. Вот что я делаю: я убиваю собак».

Нет времени на воспоминания.

Из встроенного в стенку сейфа он достает пистолет. Еще достает кобуру для ношения на голени.

«Хотел бы я знать имя того чертова копа».

Глава 5

На следующее утро ровно в девять, когда начинается рабочий день доктора Джилл Таун, Воорт оставляет «ягуар» перед домом на углу Пятой авеню и Шестьдесят седьмой улицы, под знаком «Стоянка запрещена». На первом этаже дома – кабинет доктора, напротив – Центральный парк. Дубы и клены пылают осенним великолепием. Няни катят крохотных наследников и наследниц в новеньких колясках через водовороты яркого света.

После ночи без ответов и часа в пробке на лонг-айлендской скоростной автостраде, наименее соответствующей своему названию дороге в стране, Воорт выставляет знак «Полиция» на защитном козырьке, ставит блокиратор на руль из орехового дерева и одергивает пиджак, выглаженный утром горничной Микки. Нажимает звонок с надписью «1А». Вполне подходящий адрес для сверхпреуспевающего врача, каким скорее всего и является доктор с Пятой авеню.

Приемная сразу же производит впечатление необычной. Дело не в размере – помещение довольно небольшое, учитывая цены на Манхэттене. Дело и не в секретарше, сидящей за толстым стеклом с небольшим отверстием, куда суют медицинские бланки или справки. Но сидят в приемной главным образом люди лет двадцати – тридцати. Пожилых пациентов нет, а в этот час – в будний день – их должно быть здесь больше.

Воорт представляется немолодой латиноамериканке в темных очках для чтения, по цвету соответствующих переброшенной через плечо длинной косе.

– Вы – тот детектив, который оставил сообщение вчера вечером? Мы пытались разыскать вас в вашем управлении.

– Я застрял в пробке.

– Ну что же, доктор сейчас работает, – говорит секретарь таким тоном, будто это она сама занята. – Доктор только что вернулась из отпуска. – Она бросает взгляд на пациентов. – Ее время расписано до восьми вечера. Могу ли я быть вам полезной?

Воорт объясняет, что он по делам службы и займет всего несколько минут в связи с важными обстоятельствами.

– Одним из случаев доктора? – Привычка защищать согласуется с ограниченным кругозором секретаря.

– Нет, одним из моих дел.

Секретарь неохотно сообщает, что, возможно, через некоторое время доктор смогла бы выделить ему несколько минут. А пока Воорта отправляют в приемную, украшенную произведениями искусства, которые заставили бы позеленеть аукциониста из «Кристи». По оценке Воорта, деревянная статуэтка высотой два фута, установленная в нише над кофейным столиком из красного дерева, – римская и к тому же еще до Константиновой эпохи. Христос, вырезанный до гибели империи, радостный, а не скорбный, как стали его изображать после того, как гунны пронеслись по Италии, принеся бубонную чуму. Разложенные за стеклом наконечники стрел родом не из Северной Америки. Судя по резьбе, они сделаны до появления огнестрельного оружия, если они из Европы, и до появления европейцев, если из Океании. Каменная маска из Зимбабве. Богиня плодородия с преувеличенными формами родом из развалин на Ближнем Востоке. Система сигнализации, видимо, не уступает установленной в музее «Метрополитен». Одна страховка всего этого равноценна трехмесячному жалованью полицейского. И если такие вещи доктор Таун помещает в приемной, то дома у нее, полагает Воорт, может оказаться маленький Лувр.

– А что за врач эта доктор Таун? – спрашивает он сидящего рядом преждевременно поседевшего священника, который, морщась, прижимает руку к животу.

– А вы не знаете? Вы же к ней пришли.

– Я к ней не по поводу медицины.

– Она ведущий в городе специалист по тропическим болезням, – объясняет священник гордо, словно сам заслужил похвалу. Пока все, относящееся к доктору Таун, делает ей честь. Священник добавляет: – Епархия всегда направляет нас сюда, когда мы возвращаемся из командировок в тропики. – Он зажмуривается от боли. – Я только что вернулся из Боливии. Всегда возвращаюсь с амебами и глистами. Это все вода. Приезжаешь в деревню, и кто-нибудь обязательно угощает овощами. И что тут скажешь? Не могу, мол, есть то, до чего вы дотрагивались?

Из разговоров в приемной выясняется, что среди пациентов – дипломаты стран третьего мира, богатый бизнесмен из Индонезии, ботаник, вернувшийся из джунглей Бразилии.

– Она спасла моему брату жизнь, – взволнованно говорит священник. – Он подцепил в Турции какой-то вирус, но другие врачи не смогли ничего найти. Брат худел, потел по ночам. Он, – священник содрогается, – умирал. Но доктор Таун находит вирусы, какие никто не может. А в тропиках масса всяких бактерий, мерзких микроскопических мутантов. Поверьте, вам лучше не знать.

Когда священник устремляется в уборную, Воорт обращает внимание, что для чтения здесь разложены необычные для приемных журналы «Смитсониан» или «Тайм». Здесь предлагаются «Справочник по тропическим болезням» и двухтомник в красном кожаном переплете «Лейшманиоз среди сомалийских кочевников» доктора Джилл Таун.

– Доктор сейчас примет вас, мистер Воорт. Последняя дверь направо.

Пройдя мимо нескольких небольших кабинетов, где пациенты в голубых больничных халатах ожидают процедур, Воорт заходит в приемную доктора Таун – помещение побольше с окнами во всю стену, выходящими в хорошо ухоженный сад скульптур за изгородью из красного дерева.

– Можно взглянуть на удостоверение? – спрашивает доктор из-за письменного стола.

Бывают женщины, чья прелесть словно идеально соответствует определенному времени года, и, говорит себе Воорт, наверное, осень была создана для доктора Джилл Таун. Она прекрасна. От нее веет такой женственностью, что у Воорта подкашиваются ноги. Микки как-то сказал: «Есть три степени влечения, приятель. Первая – это член, всегда готовый к делу хоть в ночном клубе, хоть на пляже. Вторая степень – когда перехватывает дыхание. Но самое опасное – третья степень, когда мускулы слабеют, а мысли улетучиваются. Тогда мужики посылают карьеру к черту. Весь Голливуд живет на этой третьей степени».

В кабинете жарко, или ему так кажется? Джилл Таун – стройная, изящная, гибкая. Короткие рыжие волосы, горящие ярче листьев на Пятой авеню, обрамляют узкое скуластое лицо, подчеркивая сияние зеленых глаз и мягкую белизну безупречной кожи. Под расстегнутым медицинским халатом на ней нитка черного жемчуга, простая белая блузка и обыкновенная темная юбка до середины икры, что подтверждает еще одно изречение Микки: «Девчонки украшают собой одежду, а не наоборот».

Но в голосе звучит странная нотка, граничащая с подозрительностью.

– Мне передали, что у вас что-то срочное.

Воорт говорит, что ее имя всплыло при расследовании. До сих пор уловка срабатывала.

– Вот как? – Во взгляде вызов, и Воорт вдруг замечает янтарный ободок вокруг зеленых глаз. – Каком расследовании?

– Сначала, если не возражаете, я хотел бы задать пару вопросов.

– Возражаю, – говорит она и повторяет: – Каком именно расследовании?

– Полиция Сиэтла попросила нас помочь в одном деле.

– Да неужели! – Теперь ее словно что-то развеселило. – Подумать только, в Нью-Йорке столько работы, а вам хватает времени помогать полиции аж в Сиэтле.

Странный ответ – какой-то неправильный. И она становится все агрессивнее.

– Их подозреваемый – научный сотрудник продовольственной компании в Сиэтле, – продолжает Воорт, – и в деле возникли некоторые связи с Нью-Йорком. Мошенничество.

– Не сексуальные преступления? – Она откидывается на спинку вращающегося кожаного кресла, во взгляде – открытая враждебность. – После утреннего звонка на Полис-плаза я думала, что вы работаете в отделе сексуальных преступлений.

– Не только. – Воорт понимает, что попался.

– Что вы хотите знать?

– Ваше имя нашли в записной книжке этого человека, и мы хотели бы знать, не был ли он вашим пациентом. Его зовут Лестер Леви.

Не отрывая взгляда от его лица, доктор Таун поднимает трубку телефона и спрашивает секретаря:

– Есть у нас пациент из Сиэтла по имени Лестер Леви?

Несколько секунд ожидания.

– Нет.

– Алан Кларк?

– Нет.

– Фрэнк Грин? – Воорт вспоминает записанное на салфетке Мичума имя человека из Ланкастер-Фоллза в штате Массачусетс, которого они с Микки пока не смогли обнаружить.

– Сожалею, – говорит она, ничем не выражая этого сожаления. – Закончили?

– Мичум Киф, – произносит Воорт.

Она бросает трубку на рычаг. Откидывается на спинку кресла. Воорт не может понять, потому ли это, что она знает Мичума, или ей надоело играть по правилам.

– Давайте покончим с этим. Никогда не слышала этого имени, – говорит она. – И мне надоело, что ваши люди меня изводят.

– Полиция изводила вас? – удивляется Воорт.

Она раздраженно фыркает.

– Полиция. ФБР. Министерство юстиции. Или как там вы себя назовете на этой неделе? У меня уже в глазах рябит от значков и ламинированных карточек. Я предупреждала мужчин, которые приходили ко мне домой в сентябре, и женщину, которая заходила позже. Я поговорила с юристом, ведущим дела о нарушении гражданских свобод. По его словам, я могу обращаться в суд.

– Погодите минуту, – говорит Воорт, поднимая руки, так что прелестное разгневанное лицо вдруг оказывается словно в рамке. Такие лица ему случалось видеть на обложках журналов, но не в жизни. – Я действительно не понимаю, о чем вы говорите.

– Да ну? Вы забрели сюда случайно?

– Я этого не говорил.

– Да, вы вместо этого наплели что-то про Сиэтл. Этот разговор с вашей братией – последний. Последний. Скажите тем, кто вас послал, что в следующий раз я получу распоряжение суда, запрещающее вам лезть в мои дела. И скажите им, что я не перестану делать то, что делаю!

Доктор Таун встает. Лицо ее горит почти так же ярко, как волосы.

– Меня ждут пациенты. – Она выходит из-за стола. – Люди, которые действительно больны. Им нужна помощь, и они честно говорят об этом.

– Вы правы, – признает Воорт. – Я солгал.

Она останавливается у двери; грудь тяжело вздымается и опускается от гнева.

– Я не занимаюсь расследованием официального дела. И в Сиэтле нет научного сотрудника, у которого в записной книжке значится ваше имя. И записной книжки тоже нет.

Склонив голову набок и сложив руки на груди, с каменным лицом она дает ему несколько секунд для объяснений. Теперь, стоя лицом к двери, Воорт видит целую галерею цветных фотографий в серебряных рамках – все сделаны в странах третьего мира. Вот доктор Таун на яке в заснеженных горах, вот в джунглях, в афганской деревне, в африканском лагере для помощи голодающим, судя по знаку Красного Креста на грузовике у нее за спиной. На этом последнем снимке доктор Таун одета в рубашку цвета хаки с погонами и открытым воротом. На шее висит стетоскоп.

Пациенты на фотографиях едва живые – ходячие скелеты. Снимки – мрачное посвящение нищете или свидетельства о ней. Воорт практически чувствует запах испражнений, слышит гудение мух, плач голодных детей.

Рядом с фотографиями висит благодарность от «Врачей без границ».

– Не знаю, как вам объяснить, – начинает он, – потому что и сам толком не знаю, что ищу. Но ваше имя было в списке. Его мне дал друг. Он убедил меня: у людей из этого списка – их имена я вам называл – могут быть какие-то неприятности. Но ничего не объяснил.

Доктор Таун явно готова в любую секунду выйти из комнаты.

– Я надеялся, что вы сможете мне что-то подсказать, – говорит Воорт. – Я доверяю этому человеку и обещал помочь, но я понятия не имею, что это за люди или почему ФБР говорило с вами. Мы с напарником проверяли людей из списка – вот все, что я могу сказать. Это правда.

– Что значит «проверяли»?

– Расспрашивали. Пока что мы узнали о двух мужчинах из других городов.

– Что за чушь?

– Послушайте, – Воорт надеется, что она почувствует его искренность, – мне, наверное, не следовало врать вначале… у копов это вошло в привычку… давать как можно меньше информации… но вы пока единственная… не хочу пугать вас, но те двое погибли… несчастные случаи.

– Несчастные случаи, – медленно повторяет она.

– Так нам сказали в полиции тех городов, – отвечает Воорт.

– Вон отсюда, – говорит она. – Не смейте угрожать мне. И не смейте снова сюда приходить.

– «Врачи без границ», – говорит Микки, когда они встречаются на Полис-плаза, один. – Это организация, которая посылает помощь в разные страны, верно? Куба, Ливия. Вроде Красного Креста. Отправляются куда угодно, дозволяется это законом или нет.

Воорт обдумывает сказанное.

– Странно. Мичум что-то бормотал о политике. Он сказал, что греческое слово «идиот» в древних Афинах означало человека, который не интересуется политикой.

– У греков была политика, у американцев есть деньги. И вообще мы с тобой скромные детективы из отдела сексуальных преступлений. Но леди, похоже, из несговорчивых.

– Из несговорчивых? Да такая доконает даже роденовского «Мыслителя».

– И она «не перестанет делать то, что делает», так она сказала? – размышляет Микки. – И что, по-твоему, она делает? И что ее связывает с тем правым психом из Монтаны? А тип из продовольственной компании в Сиэтле, который даже газет не читал, плевал на все и играл в гольф?

Под окнами их весьма необычного для отдела сексуальных преступлений кабинета поднимается пар от буксиров, тянущих мусорные баржи по глади канала Ист-Ривер, и смешивается с выхлопными газами непрерывного потока машин, застрявших на верхнем уровне Бруклинского моста. Кабинет выглядит роскошно, потому что обставляли его на личные средства. Мебель из кедра и мексиканской сосны подобрал дизайнер интерьеров, приглашенный Микки. Кресла из роскошной коричневой кожи. Складной диван украшен геометрическими узорами. Стены выкрашены в успокаивающий терракотовый цвет. Ковровое покрытие такое толстое, что в нем может потеряться старый серебряный доллар. Микки нравится менять украшения на стенах, и в этом месяце он повесил пару старинных плакатов фильмов Жана-Люка Годара и литографические портреты Жана-Поля Бельмондо – жесткий взгляд, в зубах сигарета.

Микки наливает кофе «Джемейкин блу маунтин» из серебряного кофейника рядом с мини-холодильником. Китайская тарелка с ячменными лепешками и взбитыми сливками стоит у него на столе возле груды полицейских папок с делами, над которыми им полагалось бы работать и которые они в данный момент игнорируют.

– Сантос из Чикаго оставил сообщение на автоответчике. Обещал позвонить.

Воорт берет кофе, набирает номер в Чикаго и в награду почти сразу же слышит ответ: «Детектив Бриош».

В третий раз с прошлой ночи Воорт старается покороче объяснить проблему, добавляя, что это просьба об услуге, а не официальный запрос. Но в полиции просьба об услуге – высочайший уровень запроса, и Сантос рассказывает, что в Чикаго и пригороде как раз недавно запущена новая, финансируемая федеральным правительством, перекрестно-ссылочная компьютерная программа.

– Туда загружаются все дела по Иллинойсу, начиная с современных – и назад по времени. Вводишь номер карточки социального страхования – и можно проверить, был ли этот человек как-то связан с зафиксированным правонарушением. Преступник. Жертва. Свидетель. Кто угодно.

В каждом городе свои методы доступа к информации. В Лос-Анджелесе персональные компьютеры установлены прямо в полицейских машинах. В Нью-Йорке при аресте каждому человеку присваивают номер, который регистрируется в Олбани, и любой коп может получить все собранные с тех пор материалы по этому типу, даже если правонарушитель избежал наказания.

– Но по-настоящему в этой стране необходимо, – ворчит убежденный консерватор Микки, пока они ждут, что раскопает Сантос, – чтобы полиция имела доступ ко всем. Не только правонарушителям. Отпечатки пальцев надо брать у всех. Эти чертовы борцы за гражданские свободы не понимают, что это для их же блага.

– Есть, – говорит Сантос Бриош за семь сотен миль от них. – Попался. Да, было дело, его арестовывали.

– Отлично.

– В тысяча девятьсот шестьдесят восьмом.

– М-да.

Уничтожение имущества. Сопротивление при аресте. Судя по всему, радикал из старой группы «Студенты за демократическое общество» в Северо-Западном университете. Это когда шла война во Вьетнаме. Тогда во время национального съезда демократической партии были столкновения с полицией. Приговорен к общественным работам. Наверное, богатенький парнишка.

– И это все? Только тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год?

– Угу. Все. А два года назад умер. Несчастный случай.

Воорт присаживается на край стола.

– Посмотрим, – говорит Сантос и после паузы добавляет: – Дома свалился с лестницы и сломал шею. Подробностей тут нет. Поскольку преступления не было.

– А где можно узнать подробности?

– Если хотите, ребята, я могу позвонить в Эванстон, где он умер. У меня есть приятели в тамошнем управлении. Мы вместе ходим на бейсбол. Может быть, я смогу найти, кто этим тогда занимался, и он что-нибудь вспомнит. Если еще работает. Попробовать?

Воорт и Микки просят попробовать. А сами пока берутся за скопившиеся на столах бумаги.

Жертвы заполняют город, их имена аккуратно – гораздо аккуратнее, чем выглядела их смерть, – напечатаны на муниципальных бланках. Двенадцатилетний мальчик – изнасилованный и задушенный – найден в парке Риверсайд, возле теннисных кортов на Девяносто седьмой улице. Родители заявили о его исчезновении два месяца назад. Секретаршу, шедшую вчера вечером с работы по Страйверс-роу, самой богатой улице Гарлема, застроенной частными особняками, втащили, по словам свидетеля, в такси, а несколько часов спустя – в два часа пополуночи – ее тело нашли на смотровой площадке возле Ист-Ривер.

Они работают, делают звонки. Микки говорит:

– Как по-твоему, есть какой-то смысл в том, что трое из пяти человек умерли в результате несчастного случая?

– Мы пока не нашли того типа из Ланкастер-Фоллза в Массачусетсе.

– Когда ты должен поговорить с Мичумом?

– Завтра. Он сказал, что позвонит нам и все объяснит.

Сантос из Чикаго не звонит, и весь следующий час детективы занимаются своими непосредственными обязанностями.

– А докторша-то, похоже, красотка, – замечает Микки.

– Микки, я только что развязался с одним романом. И не собираюсь завязывать новый.

– Кроме того, она вышвырнула тебя.

– Это великое благо, – хохочет Воорт.

Покинув управление, они проводят день, опрашивая убитых горем родителей и друзей двух жертв. Коллег. Соседей. В гарлемском деле находится свидетель, который читал «Годы в Белом доме» Генри Киссинджера в кабинете на нижнем этаже, когда услышал шум за открытым окном и увидел, как таксист затаскивает девушку в машину.

Воорт и Микки возвращаются в управление, и к шести у них уже готов словесный портрет таксиста; тот оставил отпечатки пальцев на туфлях женщины и кожаном портфеле и, как выяснилось, уже привлекался за изнасилование. Родители погибшего мальчика предложили награду за информацию. Воорт перечитывает сообщение для прессы, когда наконец звонит приятель Сантоса Бриоша из Эванстона. Зовут его Хэнк Керкорян.

– Вам нужно узнать о Чарлзе Фарбере? Я занимался этим делом и до сих пор помню, какую истерику устроила его дочь, из-за которой все и стряслось. – У Керкоряна сиплый, низкий голос заядлого курильщика. – Все было довольно банально. Мать и дочь пошли в «Петлю»,[7]7
  Деловой, торговый и культурный центр в Чикаго, штат Иллинойс.


[Закрыть] в Институт искусства. Папаша косит газон. Жаркий день. Он идет в дом, поднимается наверх и спотыкается о плюшевого лося, которого малышка забыла на площадке. Когда я пришел, она визжала, как ненормальная, что не оставляла игрушку на лестнице. Врачу пришлось дать ей успокоительное. Но лось валялся у подножия лестницы, рядом с телом. Падая, бедолага ударился о мраморный выступ в прихожей и сломал шею.

– Кто нашел тело? – спрашивает Воорт, быстро записывая информацию.

– Соседи заметили, что газонокосилка целый час работала вхолостую. Дверь была открыта, поэтому они вошли. Он лежал на полу, футах в десяти от двери.

– Вскрытие делали?

– Вообще-то да. У малышки была дикая истерика, и, мне кажется, жена надеялась, что у него случился сердечный приступ и девочка может не винить себя. Но шея оказалась сломана. Синяки были там, где и должны быть. Никто не видел, чтобы кто-то заходил в дом, и никто не видел, чтобы кто-то выходил. А почему вас это интересует? Это мог быть только несчастный случай.

– Возможно, это не связано с делом, над которым мы работаем, но вы не будете возражать, если я назову вам несколько имен? Вдруг какое-то из них у вас свяжется с тем случаем.

Разумеется, Хэнк Керкорян никогда не слышал о людях из списка Мичума.

– Мне всегда было жаль ту девчушку, – добавляет он и чиркает спичкой. – Я думаю о ней. У меня самого сейчас дочка такого возраста, и с ней та же самая проблема: все время что-то забывает на подъездной дорожке. Жена пытается ей объяснить, что когда-нибудь из-за этого может случиться беда. Но дети не думают. У них нет опыта. А к тому времени, как опыт появляется, становится поздно. Вам нужно что-нибудь еще?

– Вы помните, чем он занимался?

– Семья владеет сетью мебельных магазинов по всему Среднему Западу. Как раз в эти выходные супруга потащила меня в их эванстонский филиал: покупали новый диван, хотя я так и не понял, чем плох старый. Миссис Фарбер теперь сама ведет дело. Я спросил о девочке, и у меня сложилось впечатление, что нервы там все еще не в порядке. У вас есть дети?

– Нет, – отвечает Воорт и меняет тему: – Один человек, которого мы пытались увязать с Фарбером, состоял в какой-то правоэкстремистской группировке в Монтане. Вы, случайно, не помните, были ли в доме листовки, брошюры… Может, слышали о нем что-то в этом роде? Я знаю, что лет тридцать назад парня арестовывали за кардинально противоположные взгляды, но люди меняются.

– Помнится, я видел у него в кабинете увеличенную фотографию, как его арестовывают в шестьдесят восьмом и тащат в полицейскую машину. Были и другие снимки. Фарбер, размахивающий красным флагом на съезде демократической партии. У меня сложилось впечатление, что это был самый яркий момент его жизни. То, как он развесил эти фотографии… так ветеран войны выставляет на видном месте каску. Но я бы не назвал Фарбера склонным к экстремизму, тем более правому. Он был скорее яппи.

– Спасибо, – говорит Воорт и вешает трубку.

– Ну что же, ничто лучше телефона не передаст мельчайших оттенков ситуации, – говорит Микки, откидываясь на спинку кожаного норвежского вращающегося кресла за шестьсот долларов и вытаскивая пробку из бутылки охлажденного андалусийского яблочного сидра. – Давай-ка подведем итог. Что мы имеем? Директор мебельного магазина, пятьдесят один год, ностальгировавший о временах «нового левого» движения. Потерявший форму любитель гольфа, сорок шесть лет занимавшийся исследованиями в области производства продуктов питания на Западном побережье, никогда не голосовал, не путешествовал, не пользовался компьютером. И один фашист тридцати семи лет – фанатик Интернета, живший отшельником в горах Дикого Запада. Ах да, не будем забывать врачиху секс-бомбу, вышвырнувшую тебя из кабинета, и ее жутко важные секреты. Если не считать факта, что трое из четверых погибли в результате несчастных случаев, какая тут может быть связь?