Текст книги "Мертвые незнакомцы"
Автор книги: Итан Блэк
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
Все взгляды обращаются к Воорту, и во второй раз перед ним встает выбор. Сосредоточиться на непосредственной угрозе для полиции и общества. Рассматривать Шеску – по крайней мере временно – как потенциального союзника, а не врага.
Решать Воорту, и именно Воорт потом окажется виноватым, если растратит людские ресурсы на Шеску, а в распоряжении Фрэнка Грина окажутся бомба и время ее установить.
Воорт пристально смотрит на женщину.
– Ну, я просто, м-м, пошутила, – бормочет та, краснея. – Пожалуйста, забудьте.
Через несколько минут совещание закончено, обеспокоенные детективы поспешно расходятся. Микки будет руководить частью расследования, связанной с Фрэнком Грином. Воорт сосредоточится на Шеске и на всем, что исходит с Пятьдесят третьей улицы.
На мгновение их охватывает надежда, когда звонит Хейзел из компьютерного центра, но на этот раз ее информация бесполезна.
– Фрэнк Грин пока неуловим. Он не живет по адресу, указанному в лицензии. Номера карточки социального страхования нет среди заявок на работу. Кредитной картой не пользуется. Надо хорошо потрудиться, чтобы стать таким невидимкой. Возможно, этот тип знает, что его ищут, и спрятался. А может быть, его уже нет в живых.
Воорт не хочет спать, но поспать необходимо. Все мускулы болят. Глаза закрываются на ходу. Он почти не спал два дня и до позднего вечера бегал по кабинетам или звонил по телефону: канцелярия мэра, штаб армии, ФБР. А еще следил за прогрессом – или, скорее, за отсутствием такового – в городах, где полиция ведет расследование гибели других людей из списка Мичума.
– Иди домой, – говорит Микки. – Или где ты там спишь в последние дни.
Хейзел достигла кое-каких успехов по части Шески, обнаружив, что адвокатская контора под названием «Крэйн энд Маршалл», «также представляет Министерство обороны в гражданских делах (в основном связанных с вопросами собственности), находящихся в производстве в местных судах».
– У тебя такой вид, будто сейчас свалишься, – продолжает Микки. – И разве ты не должен защищать свою подопечную? Или чем ты там занимаешься с этой террористкой по ночам.
У него на столе недоеденная пицца, к которой добавлены еще сыр, маслины и красный перец, и две пустые бутылки из-под минеральной воды «Эвиан». Микки снял пиджак, так что видны красные подтяжки, и массирует шею раздражающе жужжащим электромассажером.
– Джилл прекратила лечить их, – говорит Воорт. – Террористов.
– Это она так сказала? Тогда это должно быть правдой.
– Микки, неужели ты никогда и никому не даешь поблажек?
– Ну-у, было дело однажды. Неделю спустя тот тип перерезал кому-то горло.
Воорт почти физически ощущает тиканье секундной стрелки на часах: она двигается рывками, подобно таймеру на бомбе.
– Прежде чем я уйду, давай еще раз повторим, что пока накопали, – говорит Воорт, – на случай если мы что-то пропустили.
– Прекрасно. – Зевок. – Мы знаем, что Грин учился в средней школе в Бейсайде, – начинает Микки. – Знаем, по словам единственного еще живого старика-соседа, который, может быть, его помнит, что Фрэнк был застенчивым и рисовал лошадей.
– Знаем, что, может быть, у него была сестра.
– В школе никто из учителей его не помнит.
– Родители умерли.
– Никаких сведений об уплате налогов за шесть лет.
– Кредитных карт нет. Друзей нет. Банковского счета нет – по крайней мере под собственным именем и номером карточки соцстраха.
Микки вздыхает и выключает массажер.
– Я вспомнил, где слышал об этом типе. Это человек-невидимка. Будешь еще пиццу?
– Отдам остатки какому-нибудь бездомному в парке.
– По крайней мере одного мы сегодня добились. Вывели из себя Шеску. – Микки говорит о детективах, которые провожали работающих в особняке на ленч и по домам. И о пожарных, которые появились в особняке и обыскали здание на предмет качества проводки, в то время как перед домом припарковалась полицейская машина и копы просто сидели и смотрели, пока из особняка не вышел человек и не поинтересовался вежливо, «все ли в порядке».
– Бьет он, может, и хорошо, но удар держит плохо, – усмехается Микки.
По-видимому, Шеска пожаловался на «преследование» кому-то в Вашингтоне, поскольку некоторое время назад Аддоницио сообщил, что мэру пришел запрос насчет полицейского «вмешательства» в «засекреченную операцию разведки» в городе.
– А как насчет запросов самого мэра? – поинтересовался тогда Воорт.
– Он над этим работает, – ответил Аддоницио. – И сенатор дозванивается до Белого дома.
Но в конечном счете все сегодняшние маленькие победы, все мелкие неприятности, причиненные Шеске, потускнели передоставшимися без ответа вопросами.
Джилл позвонила Воорту в пять (он не перезвонил), потом в семь. Тогда вместо того, чтобы пойти самому, он отправил присмотреть за ней патрульного в форме.
Теперь Микки говорит:
– Просыпайся. Ты клевал носом. Я посплю на диване.
Воорт надевает пальто и берет холодную пиццу. Картонная коробка изнутри в пятнах жира.
«Я иду туда, просто чтобы защитить ее. Сегодня не будет никакого секса. В любом случае я слишком устал».
Что верно, то верно.
Появились первые намеки на приближение зимы: холодает, воздух чист и прозрачен, на небо высыпают звезды, – но на площади довольно безлюдно. На улице всего несколько человек, они бесцельно слоняются, убивают время в ожидании, когда закончится ночь и ей на смену придут более отвлекающие дневные разочарования. Машин на Бруклинском мосту мало, и они в основном покидают Манхэттен. Магазины заперты. Большинство контор закрыто, огни, согласно новой политике мэра по экономии электроэнергии, погашены.
Но в здании мэрии горит свет. Воорт надеется, что мэр продолжает делать запросы.
«Даже если он не получит ответов, завтра мы первым делом пойдем в тот особняк».
В тусклом свете смутно видны фигуры бездомных, лежащих на скамейках на площади; от ареста их защищают последние либеральные распоряжения суда. Вместо одеял у них старые газеты, вместо уборных – сломанные тележки для покупок, а вместо обеда – разрешенные судом наркотики. От человека, к которому подходит Воорт, пованивает мочой, он глядит на приближающегося копа с подозрением, которое при виде коробки с пиццей превращается в удивление.
– Голоден?
Человек жадно хватает коробку и вскрывает. Рваная кожаная куртка, бывшая некогда гордостью того, кто пожертвовал ее фонду «Одежда для бездомных», нечесаная борода и растрепанные волосы – хоть сейчас на плакат о жизненных разочарованиях.
Человек хмуро переводит взгляд с открытой коробки на Воорта.
– Это с грибами? Ненавижу грибы, – ворчит он.
– Так отдай кому-нибудь другому, – устало говорит Воорт и направляется к подземке; из тени, отбрасываемой зданием Полис-плаза, один, – в темноту под аркой и вниз по широкой лестнице к грохочущему тоннелю.
За спиной раздаются торопливые шаги. Воорт оборачивается, сознавая, что усталость замедлила обычно быструю реакцию.
Перед ним, тяжело дыша, стоит бездомный бородач с коробкой от пиццы в руках.
– Я вел себя как дурак. Надо думать о хорошем. Спасибо вам, – говорит он. – Правда.
– Да ладно. – Но на душе у Воорта становится легче.
На платформе он оказывается в одиночестве. Плохо пропечатанная табличка на балке извещает, что из-за дорожных работ поезд номер шесть ходит еще реже, чем обычно. Но Воорт слишком устал, чтобы снова подниматься на улицу и ловить такси. Он падает на скамью. На станцию врывается поезд и, со скрипом и жалобными стонами, уносит Воорта к замужней любовнице, двигаясь медленнее сломанных часов или починенного сердца.
Портье в доме Джилл узнает Воорта сразу.
– Тот коп в форме ушел где-то час назад, – сообщает он.
«Он не должен был этого делать», – мелькает тревожная мысль.
– Сказал, что у него дома какое-то ЧП, – продолжает портье, считающий себя главным источником новостей в этом доме.
Поднявшись в пустом лифте на уровень пентхаузов, Воорт звонит в дверь и с облегчением слышит приближающиеся шаги с другой стороны. Еще даже не услышав щелчка замка, он представляет ее запах: слабый аромат ванили, от которого у него, несмотря на усталость, пробуждается желание.
Но что-то изменяется, когда открывается дверь. Занавески раздвинуты, хотя Джилл не должна была этого делать. Там мерцает огнями ночной город, а раздвижная дверь на террасу открыта, и в комнату врывается легкий ветерок. В квартире холодно, и лицо Джилл кажется хмурым и усталым, что только добавляет новую грань ее красоте. На ней халат из пурпурной фланели и такие же китайские шлепанцы. Между по-мужски широкими отворотами видна розовая пижама со скачущими барашками и – совсем чуть-чуть – нежная, усыпанная веснушками грудь.
В руке у Джилл телефонная трубка: очевидно, приход Воорта прервал телефонный разговор. Волосы уложены идеально. С такой прической можно сидеть и на работе, и на концерте классической музыки – или лететь первым классом в Рим, навестить мужа.
– Я думала, ты не придешь, – говорит она, и Воорт понимает, что это ее беспокоило.
– Прости, что не позвонил, – отвечает он, задергивая занавески. – Тут с Шеской такое закрутилось.
Разумеется, это далеко не вся правда, а потому – всего лишь увертка.
– Что закрутилось?
Воорт начинает рассказывать, но в воздухе словно разлито напряжение. Занавески? Раздвинула, потому что «все надоело» (в смысле полицейская охрана, ограничения и меры предосторожности, хотя, по-видимому, и это тоже далеко не все причины). Ее состояние больше похоже на юношеский бунт; так подросток искушает судьбу, когда, узнав что-то плохое, несется по скоростной автомагистрали, забыв обо всех запретах.
Всего день назад эти двое были вместе в постели, задыхаясь, целуясь и обнимаясь в темноте.
Теперь же невысказанный вопрос: «Что дальше?» – придает неловкость разговору или молчанию, тому, как они сидят или двигаются. Квартира кажется крохотной. Диван, который на ночь превращается в кровать, кажется опасным. Город за окнами кажется скорее внимательным, чем нейтральным. На балконе раздается воркование серого голубя, и Джилл вздрагивает.
– У тебя усталый вид.
– Угу. – «Как я красноречив».
– Тебе надо поспать.
– Это было бы здорово.
– Или хочешь сначала поесть? Я заказала китайский ужин, но охранявший меня полисмен не стал есть. Могу все разогреть. Брокколи. Клецки.
– Спасибо. Я съел на работе пиццу.
– Я так больше не могу. Я солгала, – говорит Джилл. – Сегодня утром. Солгала.
Наконец с этими словами преграда рушится, хотя и оставив за собой ощутимую неуверенность. Утомление Воорта сменяется любопытством. Джилл сидит на полуразобранном складном диване. С самой их первой встречи она излучала силу и уверенность. Теперь уверенности поубавилось, и все-таки она скажет то, что решила сказать.
– Я познакомилась с мужем в колледже, мне тогда было двадцать. Он был бесподобен, Конрад. Красивый. Умный. Играл в сквош и ходил под парусом. Он был внимательным и щедрым. Настолько хорош, что не верилось.
– И?
Она пожимает плечами:
– И первые два года все шло замечательно. Я скучала, когда он уезжал, но, поверь, когда он возвращался, мы наверстывали. А потом однажды, когда он был дома, зазвонил телефон. Какая-то женщина, тоже врач, из Женевы. Они провели вместе неделю на лыжном курорте. Она не должна была ему звонить. Наверное, надеялась нас рассорить.
– Нехорошо.
– Я чуть с ума не сошла. Орала на него. Наверное, я ждала, что он поведет себя… ну… как в сериалах. – Она и сейчас огорчена. – Будет все отрицать или заплачет и сознается. Будет бояться, что я уйду. Ну, не знаю… встанет на колени.
– Но он ничего такого не сделал.
– Он просто сидел со страдальческим видом и вежливо слушал, как я разоряюсь, а потом задал вопрос: «Если бы та женщина никогда не позвонила, как, по-твоему, ты бы почувствовала во мне какие-то перемены? В чувствах? В поведении?» Да к черту поведение. Я была в ярости. Просто рвала и метала. «Да что это меняет?» – говорю, а он отвечает: «Это меняет все. Я не американец. Там, откуда я родом, все по-другому. Все, что было между нами, правда, а если в других местах я сплю с кем-то еще и при этом осторожен в медицинском плане, а ты ничего об этом не знаешь, – что это меняет?»
Джилл трясет. Воорт понимает, что надо бы к ней подойти. Ей нужно человеческое тепло. Он не двигается с места. Джилл продолжает:
– Я выгнала его. Прошла неделя. И я скучала по нему, так скучала, ну то есть когда не злилась, что еще через пару недель неожиданно для себя начала размышлять о его словах. Он говорил, что романы на стороне заставляют его относиться ко мне лучше. Что каждый раз возможность выбора не давала ему чувствовать себя лишенным свободы. Он спрашивал, есть ли мне на что – ну хоть на что-то! – пожаловаться во всем остальном, и, надо признаться, когда я заставила себя об этом подумать, жаловаться мне было не на что.
– И ты позвала его обратно.
– Он был гораздо умнее и по-своему заботливее. Через некоторое время он объявился сам. Дал мне остыть. Но так и не извинился. Так и не сказал, что больше этого не повторится. Он сосредоточился на хорошем, а не на разочаровании. Само его молчание сказало мне, что все останется по-прежнему. Мы как будто заключили негласный договор. Однажды, год спустя, я заговорила на эту тему, и он ответил совершенно откровенно, никоим образом не оправдываясь: «Когда мы в разлуке, то, чем мы занимаемся – мы, а не он, – наше личное дело». Он сказал, что время, когда мы вместе, – священно. А все остальное время наша связь носит иной характер. Конрад, не знаю, случалось ли с тобой такое: ты любишь человека, а он тебя предает?
– Случалось. – Воорт вспоминает Камиллу.
– Тогда ты знаешь, что какая-то часть тебя всегда стремится простить.
– Не всегда.
– Ну а я простила. Через некоторое время я как-то примирилась с болью. И позволила ему вернуться. Наша совместная жизнь возобновилась, и все было замечательно, а потом он снова уехал. И после этого…
– Да?
– Он вернулся домой, и все пошло прекрасно, но для меня на самом деле, если говорить честно, все не было так прекрасно, как раньше. Все разъедала ржа. Я перестала задавать простые вопросы. Ну, знаешь, вроде как: что ты делал вчера вечером? С кем ходил в ресторан? Я отгородилась от целой части его жизни. А когда он уезжал, погружалась в работу.
– Это очень больно.
– В глубине, но не на поверхности. Поэтому сегодня утром я солгала нам обоим – тебе и себе, – говорит Джилл. – Я сказала себе, что верю его словам. Что когда его нет, все, что происходит, не имеет значения. Он – дитя иной культуры. Мы равны. Но мне не понравилось, когда ты сегодня не пришел.
Воорт наконец садится рядом с ней, обнимает. Джилл застывает, потом расслабляется. Кладет голову ему на плечо. Но ее руки остаются лежать на коленях.
– Я не такая, как он, – вздыхает она. – Если я делаю что-то… такое, это не может ничего не значить.
– Я бы не назвал тебя лгуньей, – говорит Воорт.
– Сегодня вечером ты пришел не потому, что хотел увидеть меня. Ты пришел на работу.
Воорт кивает.
– Да. Но не уверен, что в других обстоятельствах я не пришел бы, – говорит он, – через некоторое время.
– Все так глупо. И запутанно. Не свободна я, а не ты, но именно я спрашиваю, что ты намерен делать.
– В данный момент, – отвечает Воорт, – я намерен спать.
И тут раздается взрыв.
Взрыв происходит где-то далеко, и их слуха достигает лишь грохот. Низкий раскатистый звук, от которого вздрагивают окна и дрожат стеклянные балерины на кофейном столике, поднимает Воорта на ноги.
Он выскакивает на террасу, к ограде.
Не видно ни огня, ни дыма. Не слышно воя сирен.
Покрывшись испариной, Воорт возвращается за телефоном, чтобы позвонить Микки, и слышит голос Джилл:
– Смотри! Еще один взрыв.
На западе вырастает тонкая зеленая дуга и рассыпается сверкающим ливнем над крышами высотных зданий. Теперь все понятно.
Фейерверк.
Господи.
Бабах!
На реке фейерверк.
Какой-нибудь магазин проводит октябрьскую рекламную акцию. Какой-нибудь яхтовладелец устраивает званый вечер. Какой-нибудь богатенький парнишка из Нью-Джерси мается какой-то незаконной дурью на заднем дворе двухквартирного дома в Форт-Ли.
В квартире звонит телефон. Микки.
– Черт побери, Кон, меня прямо-таки сорвало с дивана.
Фейерверк будто освободил все остальные городские шумы: город оживает, наполняясь звуками сирен, гудков машин и далекими завываниями автомобильных сигнализаций.
Воорт, все еще дрожа, закрывает раздвижное окно, задвигает занавески и падает на складной диван.
Они засыпают одетыми, крепко обняв друг друга.
Их будит телефон. На часах четыре утра.
– Хью Аддоницио. Это входит в привычку, – шутит Джилл, подавая Воорту трубку.
Ему что-то снилось, хотя он не может вспомнить, что именно. Что-то неприятное и страшное.
– Воорт, мэр их пробил! – кричит главный детектив.
Сразу становится ясно, что он снова не спал. Но на этот раз он хотя бы не объявился лично.
– Воорт, они пробились-таки к президенту. Все носятся по столице, как куры с отрубленными головами, и все боятся, что за взрыв придется отвечать им. Так что одевайся! – командует Хью. – Сядешь на первый же рейс в Вашингтон. Возьмешь такси до Белого дома…
– Белого дома?
– Пойдешь не в сам Белый дом, а через вход с Пенсильвания-авеню в здание Исполнительного управления. У ворот тебя встретят. Подписывай все, что дадут, клянись ни с кем не говорить, кроме, разумеется, нас. Но тебе все расскажут. Так обещали. Ты получишь все ответы от некоего генерала Рурка.
Глава 18
Последний раз Воорт был в Вашингтоне в двенадцать лет – на школьной экскурсии. Тогда он, Мичум и еще двадцать учеников пятого класса два дня обходили памятники и музеи, а по ночам, в общих спальнях гостиницы, играли в бутылочку и целовали девочек.
– С тех пор все стало только хуже, – жалуется пожилой таксист с сильным южным выговором по дороге в центр из аэропорта имени Рональда Рейгана. – Президент – ничтожество. Конгресс – не лучше. Черт, когда я был молод, можно было заехать на парковку возле сената, не наткнувшись на эти поганые барьеры от бомб, или зайти в Библиотеку Конгресса без того, чтобы пятеро копов ощупали тебя с головы до ног. Вот и приехали, мистер. Белый дом. Построен гигантами. Населен карликами.
Воорт расплачивается, обходит бетонные барьеры, перекрывающие движение с Пенсильвания-авеню, и направляется к западным воротам. В прохладный день под голубым небом барьеры больше похожи на огромные цветочные горшки, праздничные украшения, но их предназначение не вызывает сомнений. Люди по-прежнему могут гулять перед Белым домом, кататься на роликах или носить транспаранты с протестами. Но ездить здесь больше нельзя.
«По крайней мере по радио не было ничего о взрывах в Нью-Йорке».
Возле ворот из железных пик Воорт вспоминает слова учителя, сказанные девятнадцать лет назад: во время инаугурации Эндрю Джексон открыл Белый дом для всех, кто хочет войти. Вскоре после этого застрелили Линкольна.
Воорт нажимает кнопку интеркома на воротах. Столичные полицейские в застекленной будке за оградой внимательно рассматривают его, спрашивают фамилию. Других посетителей заводят на островок ожидания за воротами, но когда Воорт называет себя, из будки выходит невысокая черноволосая женщина в зеленой военной форме.
– Лейтенант Роберта Уайт, сэр, – представляется она, пожимая Воорту руку с профессиональной теплотой, не достигающей миндалевидных глаз. – Работаю с генералом Рурком в НАОУ. Генерал просит извинить за изменение планов. Он был на работе до пяти утра. ЧП. И спрашивает, не согласитесь ли вы подъехать к нему домой.
– ЧП? – переспрашивает Воорт.
– Все улажено. Машина на углу. Сюда, пожалуйста.
– Что такое НАОУ? – спрашивает Воорт, бросая последний взгляд назад. Посетителей как раз пускают за ограду, предлагая записывать свои имена в регистрационном списке, оставив, таким образом, подтверждение своего присутствия.
– Простите, сэр, это сокращение. НАОУ означает Национальное агентство по оценке угроз. – На этот раз ее улыбка чуть более искренняя. – Здесь все так привыкли к аббревиатурам, что разучились говорить нормально. Даже заказывая еду по вечерам, мы говорим: «Хочу ГЛП».
– Гамбургер, лук и пикули? – догадывается Воорт.
– Вы быстро схватываете, сэр.
Черный крайслеровский седан с включенным мотором ждет на углу. При их приближении поднимается серое облачко выхлопа. Воорт хмурится:
– Никогда не слышал о Национальном агентстве по оценке угроз.
– Да почти никто и не слышал. Я могу ответить на все основные вопросы, вы можете найти информацию в Сети, но за разными подробностями – к генералу. НАОУ учреждено, чтобы оценивать угрозы, с которыми сталкивается страна, и реагировать на них, – объясняет лейтенант, словно цитируя заученную наизусть формулировку заявления о целях организации. – Мы определяем и обуздываем их, сэр. По крайней мере таков лозунг. Мы согласовываем разведывательную информацию, полученную от других агентств, и наши эксперты разрабатывают стратегию обращения с этими угрозами.
Воорт обдумывает услышанное.
– Угрозы внутри страны?
– В основном за границей. Военные планы. Ядерный терроризм. Тяжелые снаряды. Но мы можем действовать и здесь.
Воорт садится в машину.
– Я всегда думал, что этим занимается ФБР или ЦРУ. Почему вы?
– В свое время я задавала этот же вопрос, сэр. Полномочия этих агентств более ограниченны, чем наши. ФБР сосредоточивается на внутренних проблемах. ЦРУ остается за границей. А мы не добрались еще до Бюро по контролю за соблюдением законов об алкогольных напитках, табачных изделиях, огнестрельном оружии и взрывчатых веществах. И до секретной службы МО. – Она заливается краской. – Министерство обороны. Мы координируем всех. Как правительство. Немножко дублирования никогда не повредит.
Видимо, это шутка.
Машина, набирая скорость, разворачивается на Коннектикут-авеню и мчится к Потомаку, повторяя в обратном порядке путь такси.
Воорт, вспомнив имена из списка Мичума, спрашивает:
– Значит, если, например, НАОУ беспокоят военизированные экстремистские формирования в Монтане, это будет считаться угрозой?
– Все будет зависеть от того, что они планируют, – отвечает красотка лейтенант. – Знаете, сэр, кое-кто считает, что следующая война будет здесь. Полагаю, наши эксперты анализируют их деятельность. Но это вне моей компетенции.
– А если кто-то продает военные секреты Ираку?
– Генерал будет знать.
Они выезжают по мосту Четырнадцатой улицы в Виргинию, влившись в быстрый поток в южном направлении по шоссе 395 и миновав пробку из машин, пытающихся двигаться на север – в город. Пригороды перетекают один в другой. Окрестности никак не могут решить, кем себя считать: новыми жилыми массивами или сосновым лесом? Кое-где вдоль дорог установлены, вызывая приступы клаустрофобии, бетонные шумозащитные экраны.
– Вам случалось сталкиваться по работе в НАОУ с Мичумом Кифом?
– Это имя мне незнакомо, сэр.
– А с полковником Джоном Шеском?
Лейтенант кивает:
– В военном колледже я читала его статьи, но лично с ним не знакома.
– Статьи?
– Выбор между личными свободами и проблемами безопасности. Ядерный терроризм в двадцать первом веке. И тому подобное.
После двадцати минут, не принесших новой информации, они сворачивают с межштатного шоссе в Квонтико. Полоса торговых центров сменяется пригородами. Они добираются до более богатого района больших городских домов. Стили перемешаны, царят безвкусица и пестрота. Викторианский особняк – рядом с домом в колониальном стиле. Кирпичный коттедж соседствует с домом в стиле шекспировской эпохи. «Крайслер» замедляет ход у белой, посыпанной гравием подъездной дорожки перед одноэтажным кирпичным домиком с дорическими колоннами, поддерживающими маленький портик, и двумя крыльями, дугами уходящими назад, на участок с возвышающимися соснами. Извилистая дорожка обсажена живой изгородью. На подъездной дорожке стоит красный джип «Чероки». Кружевные занавески скрывают все, что таится за стеклянными дверями. В доме нет ничего запоминающегося.
– Генерал надеялся, что сможет поспать пару часов до вашего прибытия, сэр.
– А что за ЧП не давало ему спать? – спрашивает Воорт, размышляя, не был ли это Шеска.
– Генерал Рурк сообщит вам. – Она не добавляет: «Если захочет».
Человек, который открывает дверь на стук лейтенанта, выглядит вполне выспавшимся. Румяный здоровяк лет шестидесяти. Светлые с проседью волосы коротко подстрижены на висках и завиваются сзади, над воротом черного вязаного свитера и белой рубашки. Крупная квадратная голова и массивное тело бывшего спортсмена. Лицо лоснится, словно после бритья. Непроницаемые синие глаза того же оттенка, что и жесткие новые джинсы. На ногах, как ни странно, сандалии.
– Лейтенант, подождите в машине.
– Есть, сэр.
Лейтенант без дальних слов разворачивается и уходит к «крайслеру». Воорт остается наедине с генералом.
– Хорошо долетели? – безразлично спрашивает Рурк.
– Прекрасно.
– Вы ели?
– Бублик.
– Я как раз жарю бифштекс и яичницу. Люблю завтракать по-настоящему. Присоединитесь?
– Никогда не отказываюсь от бифштекса, особенно хорошо приготовленного. Насколько я понимаю, ночью было какое-то ЧП.
Хмыканье. Генерал поворачивается, бросив Воорту через плечо:
– Тут каждую ночь ЧП. Люди не представляют себе, что творится, пока они спят.
За годы работы Воорт узнал, что обычно бывает полезно принять приглашение информатора на еду или выпивку, даже если не хочешь ни есть, ни пить. Совместный обед снижает напряжение, а судя по прохладно-вежливому приему, попытаться снять напряжение не помешает.
Рурк ведет его через гостиную, такую же ничем не примечательную, как и дом снаружи. Диван и кресла травянисто-зеленого цвета, как и ковер с грубым ворсом. Мебель из мореной сосны, стеклянный кофейный столик. Убранством комната напоминает картинку из туристического каталога.
Украшения на стенах азиатские, по большей части вставленные в рамочки зарисовки цветными карандашами. Хижины и рыбаки на реках. Баркасы, дрейфующие под пальмами. Крестьяне, бредущие по рисовым полям. На встроенных стеклянных полках Воорт видит миниатюрные махагониевые сундучки из Южной Америки и керамику, похоже, ближневосточную. Деревянные маски родом из Африки. На книжных полках – те же корешки, что и в кабинете Шески. Сунь Цзы. Наполеон. Генерал Гордон в Судане.
– Вот черт. Снова взрыв, – говорит Рурк, когда они заходят на кухню. Он останавливается и внимательно смотрит на маленький телевизор на кухонном столе возле открытой упаковки яиц. Картинка есть, звук выключен.
Сердце Воорта переворачивается.
На экране, под изображением спасателей появляется титр: «Сараево».
– Идемте во двор. Я уже начал готовить мясо. Детектив, мне очень не нравится то, чем мы намерены заняться. Чует мое сердце, это будет один из худших разговоров в моей жизни.
– Почему?
Рурк и Воорот выходят на покрытый травой задний двор, где, к удивлению Конрада, обнаруживается застекленный неглубокий бассейн на одну дорожку, которым можно пользоваться круглый год.
– Потому что у меня, как у Иуды, такое ощущение, что я предам друга.
Здесь тенисто, стоит садовая мебель из красного дерева и дымящийся гриль. Бифштексы, вероятно, лежат на тарелке – другая тарелка их скрывает. В стену дома вделан электрический кофейник. Взгляд Воорта привлекает картонная папка на садовом столике рядом с бутылкой томатного соуса для бифштексов «А-1» и порезанными помидорами на фольге.
– Подпишите те бумаги, – твердо говорит Рурк, снимая накрывающую бифштексы тарелку. – Здесь говорится, что вы сохраните в секрете все, что узнаете сегодня. Можете рассказать начальству, но не Си-эн-эн. Иначе окажетесь в Левенуэрте, а это, сынок, военная тюрьма. Совсем не то, к чему вы привыкли. Там не будет кино по четвергам, как на курортах, куда отправляют уголовников в вашем родном городе.
Бифштексы шипят на решетке. В огонь капает кровь, и пламя вскидывается, ища новую поживу.
Воорт подписывает документы. Жесткость Рурка напоминает об офицерах, которые когда-то, когда он был ребенком, приходили в дом Мичума.
– Теперь давайте перейдем к делу, – говорит генерал. – На войне всякое промедление опасно. – Рурк смотрит на Воорта, словно проверяя его знания, и добавляет: – Это сказал Драйден.
Он встряхивает кистями, разбивая яйца в миску.
– Я тоже по дороге вспомнил цитату.
– Какую?
– Выучил в колледже. Из Сисеро. «Во время войны законы молчат».
Рурк хмыкает и ставит смазанную жиром сковородку на огонь. Выливает на нее яйца.
– Понятно.
Но его, похоже, удивляет, что Воорт знает афоризмы. Яйца шипят. Воорт чувствует запах жарящегося мяса.
– Мне следует ответить на ваши вопросы, – говорит Рурк. – Что вы хотите знать?
Как всегда, главная проблема – правильно выбрать вопросы. На генерала надавили, говорить ему не хочется, и Воорт может только догадываться, как была организована эта встреча. Он воображает, как, наверное, вечером в кабинете Рурка раздался звонок. Ночные звонки пугают всех, и вечером наступила очередь Рурка. Был ли это какой-нибудь сердитый генерал? Приказал ли ему кто-то из Белого дома предать друга?
Воорт решает сначала надавить совсем немножко, чтобы собеседник не перешел в глухую оборону. Начать надо с чего-то простого.
– Расскажите мне о Национальном агентстве по оценке угроз, – просит он, не упоминая Шеску.
Рурк переворачивает бифштексы. Обуглившиеся мясные волокна напоминают полосы на рубахе заключенного.
– Вы учили историю? Наверное, раз слышали о Сисеро.
– Немного.
– Если вы учили историю, то знаете, что одной из важных причин начала Первой мировой войны стало то, что европейские власти не получили достаточно информации, чтобы не дать ситуации выйти из-под контроля. Сегодня наша проблема заключается в том, что на разведку навалено слишком многое: доклады, составление карт, исследования. Мы все согласовываем, сводим к ключевым проблемам и разрабатываем планы, как справиться с угрозами. Разве лейтенант вам этого не рассказала?
– Можете привести пример – внутри страны?
– Не из дел, над которыми мы работаем. Но могу рассказать о деле, над которым мы могли бы работать, если бы существовали в то время. Помните Олдрича Эймса, агента ЦРУ, который работал в штаб-квартире и продавал секреты России? В Управлении знали, что он тратит деньги, как сумасшедший. Знали, что у него новый дом, новая машина… однако так и не поймали его, пока не стало слишком поздно. Почему? Они не дураки, что бы ни болтали по телевизору.
На самом деле у них одновременно было, наверное, тысячи две других сотрудников, тоже превысивших кредит в банках. Информация об Эймсе оказалась похоронена в куче данных. А вот если бы архивы ЦРУ просматривало какое-нибудь иное агентство, например, наше, возможно, мы бы выделили Эймса раньше. Информация уже была. Иногда человек со стороны может заметить то, что свой проглядит.