Текст книги "История Авиации 2003 06"

Автор книги: История авиации Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

ОБ АВИАЦИИ И НЕМНОГО О СЕБЕ

Тимофей Пантелеевич Пунёв: я вообще, всю войну, очень везучим был…

Авторская запись Андрея Сухорукова, литературная редакция Алексея Андреева

Окончание, начало в ИА №№23 – 24.

Об основных боевых порядках Тимофей Пантелеевич сказал следующее: «В основном мы бомбили звеньями, по три самолета, иногда пятерками. Могли и индивидуально, например, во время “охоты" или разведки. Эти виды заданий выполнялись одиночным самолетом. Одиночно бомбить желательнее, легче исправлять ошибки, да и прицеливается каждый сам. Потому как ведущий звена или пятёрки тоже человек, может и промахнуться».

Количество заходов на пикирование в общем не регламентировалось, хотя над целью старались находиться минимальное время. «Там было таким образом. При пикировании невозможно использовать внутреннюю подвеску. Фрицы внутреннюю подвеску использовали, у них специальный рычаг для выброса бомб был, а у нас подобное даже не конструировалось. Поэтому выходило так, первым заходом пикировали, бросая бомбы с внешней подвески, а потом вторым заходом с 1100– 1200 м бомбили горизонтально, освобождая внутреннюю. Когда мы бомбили Бреслау, то, вешая четыре бомбы по 250 кг на внешнюю подвеску, делали по два пикирования. Но второе пикирование рискованно, надо снова высоту набирать, а на это нужно время».

Меня очень заинтересовал такой вид боевой работы как «свободная охота», поэтому я попросил рассказать о нем поподробнее. «Обычно задача ставилась так (даю отвлеченно): “Очистить железнодорожный перегон от пункта такого-то до пункта такого-то», – это километров 50 – 100, для нас не расстояние. Горючего обычно хватало где-то на три часа полета, это 1000 – 1100 км. Подвесными баками за всю войну не пользовались ни разу. Вот и носимся над этим перегоном, и если кто-то попался, то все. Никуда не уйдет, разносили. Летали только одиночными самолетами. Загружали обе подвески, иногда только внутреннюю. Скорость на “охоте” – самое важное, потому, что “охота" на войне это так: сейчас охотник ты, а через пять минут – заяц…»

Сам собой напросился вопрос о применении курсовых пулеметов по наземным целям, тем более, что в 1941 – 1942 гг. эта практика была достаточно распространённой. Ответ был отрицательный и в достаточной степени аргументированный: «В этом не было никакого смысла. Никто не штурмовал. Было достаточно и штурмовиков, которые этой “стрижкой" и занимались. Мы бомбардировщики, у нас задачи другие. Артбатареи, подъездные пути, штабы, укрепрайоны. Их не особо и поштурмуешь, там пулеметным огнем ничего не сделаешь, там мощные бомбы нужны. Бомбежка ПТАБами ближе всего к штурмовке. Там высота бомбометания 150 – 200 м. Я из курсовых пулеметов по наземным целям стрелял только в ЗАПе, на фронте ни разу». Не применяли стрелковое оружие, за исключением нижней установки, и при вылетах на «охоту», даже для атак одиночных автомашин: «Зачем? Вниз идти рискованно, самолёт не бронирован, любая пуля может оказаться последней. По таким целям стрелок из своей люковой установки великолепно “отработает", мне для этого спускаться не надо. Для такой стрельбы высота колебалась в пределах от 350 до 1200 метров. Обычно метров 500 – 700. С этих высот стрелок отлично доставал из своего “березина", вниз стрелять легко, пули вниз хорошо летят».

В мемуарной литературе упоминание о ПТАБах обычно присутствует в воспоминаниях штурмовиков, поэтому особенно интересно было услышать о применении этого вида бомбового оружия с Пе-2. «Бомбили ПТАБами часто. Это был очень эффективный вид бомбометания. Как только скопление техники или танков где отмечается, так посылали нас обрабатывать её ПТАБами. Даже с одного самолета 400 ПТАБов разлетаются тучей, попадешься под нее – мало не покажется. А мы обычно обрабатывали скопления техники девятью или даже пятнадцатью самолетами. Вот и представь, что там внизу творилось. ПТАБ – бомба серьезная, хоть и маленькая.

Вот тебе случай из 45-го. Всё началось с Юрки Гнусарева, которого послали на разведку. Погода стояла гнуснейшая – плотная дымка и горизонтальная видимость не больше километра, что для скоростного самолета не расстояние. Сообщает он по радио, смысл такой: “Бейте по Бискау, там танки!" Срочно набирают 15 экипажей, три пятерки, самых опытных, тех которых наверняка справятся. В их число попал и я. Ведший штурман там должен быть “зубром’ и такой у нас был, Костя Бородин, штурман по призванию. Летели, не знаю как у кого, а у меня душа была в пятках. Чуть промахнись штурман, и “впишемся” мы в город, ни хрена ж не видно. Летели на 350 метрах, подымись чуть выше и земли уже не видно. Но, Костя сработал четко. Вывел нас прямо на эту колонну. Скопление техники капитальное. Мы, сквозь дымку, эту технику разглядели уже на первом заходе, но только прямо под собой. Бомбить, ясное дело, нельзя. Если сбросим, бомбы спереди от цели лягут. Фрицы “молчали", не стреляли, видимо или думали, что мы их не увидели, или мы выскочили чересчур внезапно. Скорее всего, и то, и то. Но мы ‘зацепились", делаем разворот тремя пятерками и пошли со снижением на бомбометание. Ну, тут они поняли, что обнаружены, и открыли шквальный огонь. Хлестали невероятно, из всего – от автоматов до зениток. Мы бомбы сбросили, но идем прямо, надо ж фотоконтроль провести. Я, эти лишние секунды, по гроб не забуду.

Приземляемся – ‘ура!" никого не сбили. Я садился последним, довольный вылезаю из кабины, жду от своего техника традиционного “бычка”. У нас обычай был. Когда я захожу на посадку, он мне раскуривал самокрутку. Только двигатели заглушил и сразу, первая затяжка, чуть ли не в кабине. Такое наслаждение после боя! Я довольный – вижу, что зарулили все, а он такой смурной. Я ему: “Ты что?” “Да ты, командир, погляди!” Стоят машины – места живого нет. Изрешечены жутко, у кого половины хвоста нет, у кого дыры – голова пролезет. Стали смотреть нашу. Ни одной дырки! Потом уже, когда начали смотреть тщательно, то нашли пулевую царапину на обтекателе правого маслорадиатора. Всё! Я был чертовски везучий.

Уже рассматривая фотоконтроль, нам говорили: ‘Ну, вы наворотили!” Потом, на другой день, наземная разведка доложила, что в этом вылете мы уничтожили 72 танка, не считая другой техники. Очень результативный вылет, я бы сказал выдающийся».

Разговаривая с ветераном, я никак не смог не упомянуть о немецких пикировщиках, в частности о том, что им, якобы, удавалось попасть бомбой в танк. Тимофея Пантелеевича это развеселило: «Ага. А механику-водителю в нос. Это он дома, за рюмкой шнапса, может подобные байки рассказывать. Попробовал бы мне рассказать, я б его на чистую воду вывел», потом добавил: «У нас попаданием считалось, когда бомбы падают в пределах 40 – 50 м от точки прицеливания, часто укладывались и в 10. В танке 10 метров не будет, это только случайно».

Так же высоко, как и лётные, оценивал Пунёв и оборонительные качества бомбардировщика: «Оборонительное вооружение было следующим: у штурмана был крупнокалиберный “березин", у стрелка на верхнюю полусферу ШКАС, и нижняя люковая установка тоже “березин”. У штурмана так же были АГ-2, авиационные гранаты, такие с парашютиком. Нажимай кнопку, она отлетает и взрывается в метрах 300 – 400. Не знаю ни одного случая, что бы этими гранатами сбили хоть один немецкий истребитель, но попав под их разрывы с курса атаки немцы шустро убирались. Так что, эти АГ были вещью довольно толковой. Они там в хвосте в кассете, находились. Ну и плюс ко всему у летчика было два курсовых пулемета – правый “березин” и левый ШКАС». Оборонительное вооружение было эффективным. Если строй держится – попробуй подойди!

Радист из своего ШКАСа вёл огонь редко: «Во время боя штурман “держал” верхнюю полусферу, радист – нижнюю. Это было отработано. Если штурман вел огонь, радист вверх даже не высовывался. Да и некогда ему вверх смотреть, его задача снизу прикрывать. ШКАС радиста, обычно находился в боковой шкворневой установке. В отсеке радиста было по окошку с каждой стороны и у каждого из этих окошек было приспособление для крепления шкворня ШКАСа. В зависимости от того, место какого ведомого занимал самолет, правого или левого, ШКАС на ту сторону обычно и устанавливался. Если в бою появлялась необходимость, то ШКАС легко и быстро можно было перебросить на другую сторону. Радист своим ШКАСом вверх начинал работать только в том случае, если штурман по каким-то причинам огня вести не мог. Бывало, когда экстренно атаку отражать надо было, то радисты, которые физически покрепче, вверх “с рук"» стреляли, т.е. не закрепляя пулемета. Попасть, конечно, никуда не попадали, но атаку истребителю срывали, тот с боевого курса уходил».

Лишнего боекомплекта ни штурман, ни радист не брали, «Ну куда он его возьмет? Лентами опояшется? Его же взять некуда. В кабинах лишнего места нет». Расход патронов, по воспоминаниям Тимофея Пантелеевича, был следующим: «Штурмана “выжигали” свои полностью, стрелок-радист почти, а часто и полностью, летчик мог и не одного не выстрелить, а мог и весь. Все от боя зависело. Радист часть боекомплекта тратил, “работая по земле", стреляли “по чему придётся”, чтоб врагу страшнее было, но не увлекались, мало ли что, вдруг придется от истребителей отбиваться, а патронов нет». Все сбитые самолёты обозначались одинаковыми звёздочками на борту, независимо от того, кто из членов экипажа сбил. Трений между экипажами по поводу того, кто сбил самолёт, по которому вели огонь несколько экипажей, никогда не возникало. «Всегда знали точно, кто сбил».

Я никак не смог не затронуть следующий вопрос, связанный с оборонительным вооружением Пе-2. Дело в том, что в «ура-патриотической» литературе, проскакивают описания такого случая, что истребитель от огня штурмана «прячется» за шайбой руля и штурман, стреляя через шайбу, его сбивает. Так сказать, из двух зол – поврежденное хвостовое оперение или быть сбитым – выбирает меньшее. На вопрос, насколько это реально, я получил следующий ответ: «Теоретически, да, только как они потом садиться будут? Я о такой стрельбе не слышал. В реальности, это, скорее всего, было так: штурман в горячке боя “срезал" шайбу (что вполне могло быть), а за это можно было угодить под трибунал. Остальной экипаж, зная про такое дело, подтверждал придуманную байку про “спрятавшийся” истребитель, чтобы своего штурмана под трибунал не подводить. Но, повторюсь, я о таких случаях не слышал. Намного проще, что б летчик чуть “двинул ногой” и из-за шайбы истребитель выйдет. Разнесенные кили давали штурману великолепные сектора обстрела, за эти кили истребителю спрятаться – проблема».

Приходилось Тимофею Пантелеевичу, в воздушных боях, пользоваться и курсовыми пулемётами. «Помню, начинаешь из них стрелять, то полная кабина дыма. Дело в том, что система газоотвода из отсека переднего оружия на Пе-2 была плохой, к тому же машина была вся в щелях, вот и тянуло. Только гашетку нажал, сразу начинаешь самым непосредственным образом вдыхать запах пороха.

А вообще, немцы тоже были обычные люди, бывало и забывались в горячке боя. Заходит он в атаку снизу-сзади, и, чтобы сохранить скорость, проскакивает вперед и идет круто вверх на вертикаль, “показывая крест”, и верхушкой этого “креста” прямо мне в прицел. У меня таких ‘весельчаков” два. Оба получили очередями по мотору и кабине, ну и, естественно, “пиши привет ’ Я, правда, никаких наград, за них не получил, у меня же язык для начальства был неудобный, но записали победы честь по чести. Все видели, что я их рубанул. Помню, когда сбил первого, мне говорили: “Ну, ты молодец “Капрал” (это мой позывной был, я ведь с сержантов, хотя уже был офицером), ну ты его секанул!" Я в ответ: “Какого … под мои пулеметы лезть?!” Никаких упреждений и корректировки не надо, как он "крест показал", мне только на гашетки остаётся надавить! Какая тут моя заслуга? Вот и носили мы на своем борту две звезды за сбитых, а были у нас ребята, которые и по пять звезд имели!..».

Поскольку в иных мемуарах нет-нет, да и проскользнет упоминание о том, как Пе-2 разгоняли строи немецких бомбардировщиков, я спросил, не было ли подобной личной практики: «Мне лично не приходилось, но таких случаев было много и на фронте, и в нашем полку. Это было часто и успешно. Рубили их – “будьте спокойны!” Жаль, что мне не подвернулось, я хорошо стрелял», а вот случаев, когда немецкие бомбардировщики нападали на наши Пунёву не припомнилось: «У них машины нашим сильно по скорости уступали, куда им с нашей “пешечкой тягаться!».

Но основными противниками Пе-2 были, конечно, совсем не вражеские бомберы, а истребители и зенитная артиллерия, поэтому я попросил дать оценку, что из них было более опасным для Пе-2. «В начале войны – истребители, в конце – зенитки. Зенитки дыры делали громадные. Пройти пояс стационарной зенитной обороны (а в конце войны мы летали именно над такими), это я тебе скажу, далеко не просто. На территории Германии важные объекты могли иметь и по несколько таких поясов. Там малокалиберную артиллерию мы и за проблему перестали считать. То, чего мы не знали, у немцев уже было, например, радиолокационное наведение зениток. М.ы с ним встретились, когда начали работать по территории Германии. Обычно, когда идешь над позициями зениток, то начинается стрельба с пристрелочных залпов, а они редко бывает чтоб попали, где-нибудь да ошибутся, то ли по высоте, то ли по скорости. Так было на Украине, так было и в Польше. А тут летишь, ни выстрела. Эти гады как передохли! Очень неприятное ощущение. Летишь и думаешь: “Да стреляй же, гад, быстрее!" Потом залп, и сразу накрытие. Причем, абсолютно точно по скорости, и абсолютно точно по высоте. Если шли девяткой, то обычно от этого залпа одного теряли. Хорошо, что за заход немцы успевали только один залп делать, а то мы все бы там остались».

А вот познакомиться с советской РЛС Тимофей Пантелеевичу пришлось уже к самому концу войны: «В 1944 году, уже к концу, нас повезли на соседний аэродром. Там показали машину, на ней стоит такая рогатая антенна и говорят: “Вот это радиолокационная станция, с антенной типа У до-яги". Японец сконструировал, никогда не забуду. “Эта станция обнаруживает самолеты, так чтобы вас не “путали” включайте прибор опознавания". Прибор нам уже поставили, а зачем он и что из себя представляет, никто не знал. Поначалу включали мы этот прибор, а потом бросили. Что-то они, вроде как, помогают фрицам нас находить. Помню, еще на Украине мы встречали на земле большое количество ленточек фольги. Знали, что ее бросают американцы со своих В-17, а вот для чего? Мы были без понятия. Только потом узнали, что таким образом они “сбивают" РЛС. Мы тогда в этом деле были “темные”».

Немецкие истребители, по воспоминаниям ветерана, были весьма опасным противником. Встречи с ними, даже в конце войны, были отнюдь не редкостью, «примерно в половине боевых вылетов. Хоть и говорят, что авиация немцев была выбита, но кто был выбит? Сопляки, а асы продолжали летать. Причем более опасным считался “фокер”. Он нес более тяжелое вооружение, он был быстрее. У меня сложилось впечатление, что он вообще был получше “мессера”. Только он поздно появился», немецкие 20-мм пушки были достаточно грозным оружием, но в зависимости от того, куда попадет. Если он заходил под ракурсом 2/4 и попадал в фюзеляж, то получалась пробоина в 6 – 7 см. Хлестанет в плоскость, то выходило 15 – 20 см, большая дыра выходила, с такими вывернутыми краями. Видимо за счет того, что плоскость – элемент несущий, то разрушению это помогало». Главной защитой от истребителей, по словам Пунева, было «строгое соблюдение строя. Все маневры и “броски”, только в рамках строя».

Меня несколько озадачило утверждение о полетах на Пе-2 «в одиночку», поэтому напрямую спросил, что же мог Пе-2 противопоставить немецким истребителям. «Если надо, Пе-2 мог немецкому истребителю такое устроить, что мало не покажется. Элементарно. Скорость у “пешки" конечно поменьше, но великолепная маневренность и возможность ведения огня в разных направлениях шансы в значительной мере уравнивали. Огня штурманов и стрелков немецкому истребителю следовало реально бояться, поскольку их возможности его сбить были весьма велики, на мой взгляд, намного больше, чем у их летчика огнем курсовых пулеметов. Поэтому, если одиночный ‘мессер” или “фокер” нападал на одиночную “пешку”, то еще неизвестно было, кто кого завалит. На “охоте" или разведке одиночная «пешка» уходила от истребителей довольно легко. В пике, скорость набрал, и только они нас и видели. Главное засечь их вовремя. Если же ты их “прозевал", то, от пары истребителей на один Пе-2, можно было и “отстреляться", отбить им охоту нападать. Запросто. Хорошо обученный экипаж, не супер, а просто хорошо обученный, на “пешке большие шансы против пары истребителей имел. Конечно, если количество немецких истребителей было больше пары, то, у одиночной “пешки”, шансы от них уйти были невелики. В отличие от атаки бомбардировщиков в строю, одиночную “пешку” можно атаковать со всех сторон.

Отправился я как-то раз на “охоту”. Меня же на ней и подловили. Дело было в 44– м, над Польшей. Как они меня гоняли! Пара “мессеров”. Чего я только в воздухе не выделывал, вцепились, не отпускают. Я даже в облака залетал. Вот где страху-то натерпелся! Меня-то слепым полётам никто не обучал. Первые несколько минут, пока дух переводил, было нормально, а вот потом… Лечу и кажется мне, что у меня все время крен растет. Смотрю на приборы, все нормально, а по ощущениям – всё нарастающий крен. Я сколько мог крепился, а потом экипажу говорю: “Ребята, больше не могу, выходим! Там, собьют нас “мессеры” или нет, ещё неизвестно, а тут точно, загремим”. Только мы из облаков выскочили, вот они “красавцы”! И всё опять по новой. Оторвались мы от них, только тогда, когда у них начало заканчиваться горючее. Но, “заколебали" они меня так, что мы за были, где находимся.

Полная потеря ориентировки. Летим, леса какие-то, реки. Ни черта не понятно. Прошу у радиста запросить пеленг на аэродром. Он говорит, что земля не отвечает. Качество нашей связи – дело известное. Да, попали… Горючее кончается и надо садиться на вынужденную. Представляешь, позор какой?! Офицер, гвардеец, а сел на вынужденную!… Но, повезло, определился, уже под самый обрез листа карты. Село приметной формы было, углом. Выяснилось, что мы уже, черти где, на востоке. Пошли домой. Приземлились. Техник, протягивает мне традиционного “бычка" и спрашивает: “А куда это вы носились?” “А что?” – спрашиваю, а сам думаю: “Откуда он знает?” – но вида не подаю. «Да – говорит, – пронеслись что-то над аэродромом и дальше полетели”. Оказывается, пока мы со штурманом, разложенную под ногами, карту изучали (и закрыли нижнее “стекло”), пролетели над собственным аэродромом и не заметили как. “Куда надо, туда и летали” – отвечаю, намекаю – мол, не твоё это дело. Ну, надо – так надо.

Но, самое интересное было не это. У нас, как утро обычно начинается? Составу, который летит на боевое задание, все специалисты полка дают указания, в том числе и начальник связи. Начальник связи обычно говорил стереотипную фразу: “Запрос пеленга на волне взаимодействия’. Когда я прилетел, зол был невероятно. Вылезаю и говорю моему радисту: "Я сейчас пойду и этих пеленгаторщиков поубиваю к … матери!", – а он мне, тихо так: “Не ходи”. “А что?” “Что такое волна взаимодействия?" Я оторопел. Волна взаимодействия уже установлена, только кнопку на рации нажми. “Ты, что не знаешь?! Почему у меня не спросил?!” “Я стеснялся". “Дурак!!..” Мой радист совсем молодой и зелёный был».

Немецкие истребители также знали о том, что «пешка» отнюдь не является лёгкой добычей, Тимофей Пантелеевич вспоминал, что обычно количество истребителей, выходящих в атаку на девятку Пe-2, составляло «…от четверки до восьмерки. Иногда могло быть и больше, иногда меньше. Под конец войны могли и в одиночку на девятку кинуться. В основном количество немецких истребителей было кратно двум, поскольку основой строя немецкой истребительной авиации была пара. Если наши идут в плотном строю, где все друг друга прикрывают, то один бомбардировщик может атаковать не больше двух истребителей, поскольку у них ограничены направления атаки, т. е., сколько бы их немцев не было, в таком бою противник твоего экипажа это конкретная атакующая пара. Ну, а против пары Пе-2 приличные шансы имел. Большое количество истребителей опасно тем, что способно атаковать много и часто. Не успеешь одну пару отбить, уже вторая наседает, а тут уже и третья, и так без конца. Просмотрел, “зазевался”, и тебе кранты…»

Я попросил оценить, сколько истребителей надо, чтобы сорвать бомбометание. «Много. Это потому, что надо сбить несколько бомбардировщиков. Чтобы сорвать бомбометание девятки бомбардировщиков нужно сбить ведущего этой девятки, а до него добраться можно только через ведомых. Это значит, что надо сбить двух – трех ведомых, а они своего ведущего прикрывают изо всех сил, поскольку штурман ведущего осуществляет основное прицеливание, это мозг группы, он вычисляет удар. Этот штурман даже оборонительного огня не ведет, целится. В случае с девяткой Пе-2 могу сказать, что там сбить ведущего – вообще превращается в проблему, поскольку оборонительные возможности “пешки” очень высоки. Чтобы девятка Пе-2 ушла с курса, надо поразить не менее трёх бомбардировщиков. Сбить девятку с курса необычайно сложно». Правда, справедливости ради, Пунёв добавил, что такое бывало, «Бывало и шесть, но это удовольствие немцы имели только в первые два года войны. В конце войны самое сильное истребительное противодействие мы имели при атаке венгерских нефтепромыслов. Эти районы немцы прикрывали истребителями очень здорово. Много их было. Там бывало, что за вылет мы теряли по две-три машины из “девятки", но ведущего – очень редко». Вообще, у Тимофея Пантелеевича сохранилось очень уважительное отношение к тому сильному врагу, которым были немецкие истребители. Бытует утверждение, что немцы предпочитали бить наших бомберов «на отходе», но Пунёв сказал, что, на их фронте, такое «…бывало, но не часто, потому что смысл атаки теряется. Задача истребителя – не дать отбомбиться, а после бомбежки какой смысл атаковать? Да и мы без бомб идем, маневр значительно легче, а значит и возможностей для отражения атаки больше. Атаковали, видимо, со злости. Конечно, когда наворочали тебе там «дров», разозлишься. Бывали такие атаки, но «на подходе» немцы атаковали чаще.

Вот как-то мы должны были ударить в районе Потсдама, и почему-то летели парой. Кажется, вышло это от чересчур “большого” ума, шибко грамотные были. Мы, мол, такие крутые, что и парой сработаем. Отбомбились очень удачно и, когда мы уже отбомбились, вот тут они на нас насели. Причем “свежие" – горючее еще всё и боекомплект цел. Мы и туда, и сюда, а они пытаются отсечь нас от восточных курсов. Четыре “мессера” на пару “пешек”. Как они нас!… Но и мы не лыком шиты. Отбились! Если бы в 1942 году, кто-нибудь сказал, что два бомбардировщика могут отбиться от четверки “мессеров”, я бы первый сказал: “Брехня!" – а вот, поди ж ты…

В этом бою я сбил одного из “своих" немцев, огнем курсовых пулеметов, но этот бой был очень тяжелый».

Наименований противостоящих истребительных частей Люфтваффе, как правило «…не знали, но отличали их точно, по эмблемам. Под Берлином нам противостояли “мессеры”, у которых был красный черт с луком и стрелой на хвосте. Это знали точно, эти парни такие мастера, что о-го-го! С ними надо было очень аккуратно. Мы их так и называли – “красные черти"» 1*

[Закрыть] .

Общее впечатление о немецких истребителях у Пунева сложилось как об очень серьёзном и изобретательном противнике, чуждом шаблонных методов ведения боя «…шаблона не было. Всякий раз по-разному, и всякий раз внезапно. Как им удавалось?! Черт его, откуда он взялся, вроде ж вот только смотрел, секунду назад, не было, и слышишь, уже гремит! Немцы были грамотным, умелым и дисциплинированным противником. А рассказы о трусости и неумелости немцев это рассуждения “дьячков” – политработников. Я на язык злой был, как только слышал такое, так им и говорил: “Тебя бы такого смелого и умного, этому трусливому да глупому – на один зуб!". В конце войны, бывало, немецкие истребители, влезали за нами в зону зенитного огня – настоящие “камикадзе"».

Разговор о немецких истребителях, разумеется, никак не мог не коснуться нашего истребительного прикрытия. «Надежность прикрытия зависела от опыта истребителей, поэтому оно и было не всегда, а если было, то могло быть не очень надежным. В конце войны нас часто прикрывали полки из Сибири, с невоевавшим летным составом (их перебросили, видимо, для получения боевого опыта), с ними были проблемы, то они от нас отстанут, то потеряют. Это от недостатка опыта. Увлекающиеся ребята были. Больно хотелось им кого-нибудь сбить. Бывало, отвлечет их одна группа, свяжет боем, а другая в это время нас атакует.

Стояли в Кракове, и к нам пришел вот такой новый на Ла-5. Все ребята молодые, без опыта. Ну, значит, знакомят нас друг с другом, ходим мы к ним, а они к нам. Ходят они по нашей стоянке, а на самолетах наших львы, да тигры нарисованы. Вот, ходят они по нашей стоянке и видят звезды нарисованные: “А это что?" “Как что? Самолеты сбитые!” “Как сбитые?! Бомбером?!” “Да элементарно, пулеметами”. Ходили-ходили, вдохновились истребители, что уж если “бомберы” немцев сбивают, то им сам Бог велел. Мы им говорим: “Завтра летим, вы уж смотрите, это дело серьезное". Все им рассказали, где и кто должен идти, где непосредственное прикрытие должно располагаться, где ударная группа и т.д. Назавтра полетели.

1*Один из типичных фантастических рассказов, распространяемых развед– и политуправлением штаба Воздушной армии, в который вынужденно верили строевые пилоты, никогда на самом деле в глаза не видевшие «мессеров» с красными чертями, но за то обращавших внимание на рост сопротивления вражеской истребительной авиации. – Прим. Ред.

Видимо, эта и есть «пешка» Т.ПЛунёва. Самолёт покрьгг «серебрянкой», низ – голубой, обтекатели втулок винтов – красные. В носовой части на борту – тигр в прыжке. Жалко, что номера на килевой «шайбе» не видно, а может быть его и не было…

Летим уже над фрицевской территорией, так один под самое крыло подлезает и показывает большой палец, мол: «Здорово!» Радиомолчание, только рукой ему машешь: “Иди отсюда!" Потом начали бить зенитки. Только мы истребителей и видели! Наступает самый важный момент, потому, что как только перестанут бить зенитки тут же следует атака немецких истребителей. Тут же! Как уж они договаривались, не знаю, но взаимодействие немецких зенитчиков и истребителей было великолепным. Так было и на этот раз. “Мессера” в атаку, а наших щелкоперов – никого! Прилетаем мы домой, к истребителям: “Ну, пошли!” Устроили им мордобой и выволочку, натурально, а потом сказали: «Имейте в виду, мы в воздухе стреляем по тем, кто заходит нам в хвост! Если ещё раз кто-нибудь подлезет, пеняйте на себя!» Оказывается, эти олухи, ушли вверх от зенитного огня и потеряли нашу группу..

Одно время нас прикрывали ребята из дивизии Покрышкина, это прикрытие было очень надежным. Хотя к тому времени мы уже были такие “ухари купцы", что вполне обходились и без истребительного прикрытия. Пе-2 изначально проектировался как тяжелый истребитель, поэтому, когда в воздухе мы встречались с немцами, то потом неизвестно было, кому доставалось больше. Мы ребята были такие, себя в обиду не давали, сами кого хочешь обидеть могли. Нас не столько истребители донимали, сколько зенитки. Для Пе-2 прикрытие было желательно, но могли обойтись и без него. Ну, а на разведку и “охоту" летали только в одиночку и без прикрытия».

Боевые качества советских истребителей оценивались всеми, в том числе и самими лётчиками-истребителями сугубо положительно: «Помню, что о Як-3 и Лa-5, говорили как о превосходных машинах. Я-то бои истребителей “со стороны" смотрел, и моё впечатление – полное равенство техники».

Количество выделяемых в прикрытие истребителей было не постоянным, опять же для девятки, к примеру, «все зависело от важности выполняемой задачи. Тут “железного” правила не было. В начале войны могли пару выделить, уже неплохо. В конце войны – не меньше четверки. Если удар был очень важен, то могли выделить и полноценную эскадрилью, двенадцать истребителей. Во второй половине войны обычно количество истребителей только в непосредственном прикрытии колебалось в пределах 4 – 12».

И всё же, несмотря на истребительное прикрытие и всё возрастающее мастерство экипажей, полк постоянно нёс потери. «Больше всего теряли штурманов. Истребитель стремится атаковать сверху и бьет по кабине, самая результативная атака, а штурман именно ее и отражает. Стоит он ничем не защищенный. Отсюда и потери. Потом по потерям шли стрелки, потом летчики. Летчики меньше всего, у летчика бронеспинка. Жаль, конечно, было, что штурманы и стрелки не прикрывались броней, но самолет затяжелять – это еще хуже было бы. Я за время, пока летал на Пе-2, потерял двух штурманов и двух радистов, правда, к счастью, только ранеными. Это не считая моего экипажа на СБ, про который я до сих пор ничего не знаю… Больше всего было потерь на территории Украины. Я точно не знаю, сколько наш полк потерял за войну летного состава, так как я был в пятом пополнении, а потом наш полк еще три раза капитально пополнялся. Потери были огромные».

И, тем не менее, случаев трусости или специального невыполнения боевой задачи экипажами полка, Тимофею Пантелеевичу не припомнилось. «Что б строй кто-нибудь бросил, такого не было. Мелкие случаи, такого легкого мандража – это было. Бывало, входим в зону зенитного огня, а был у нас один такой “шибко грамотный”, он выше строя на 50 метров поднимался и там шел. Я ему говорю: "Серега! В следующий раз ты мне на мушку попадешь! Ты что делаешь?!" Пока зенитки бьют – это роли не играет, а вдруг истребители? Они и его первым сшибут, и у нас боевой порядок нарушится, а значит и система ведения огня – дыра в строю, попробуй закрой! Мы к таким фортелям очень отрицательно относились и сами наказывали. Ну, по шее давали, прямо говоря.

Был у меня случай, когда летчик бомбы не сбросил, но это был летчик не нашего полка. Я должен был лететь на разведку, правда, с бомбами. Узел Герлиц, это крупный город и получилось так, что мне “навьючили” на вылет ведомым полковника из Москвы. Они в Москве думали, что раз 1945 год, то мы уже летаем с тросточкой и в смокингах с "бабочками”, как по бульвару фланируем, а ведь достовалось и нам от немцев! В одиночку я бы проскочил, но когда мне сказали, что бы я с ним летел, я заёрзал. Что он за летчик, я не знаю, воевал – не воевал, как он себя в воздухе поведет – неизвестно. Нужен мне такой ведомый? Нет. Кроме того, пара – строй для бомбардировщика неполноценный, ущербный. Обороняться парой от истребителей невероятно трудно. Лучше в одиночку.