Текст книги "Улица"

Автор книги: Исроэл Рабон

Теперь мне нужно было получить свои деньги у японца. Но разыскать его не было ни малейшей надежды.

Я обратился к австрийскому послу в Пекине и рассказал ему, как я здесь оказался и как японец грозился донести на меня русским и заставил ехать с ним в Китай. В австрийском консульстве я получил деньги и документы, чтобы добраться до Вены. Но в Австрию я не поехал. На что она мне сдалась? Чтобы еще раз в военную форму одели? Я поехал в Швейцарию и, только когда война закончилась, вернулся в Галицию. Родителей я уже не застал. Они померли от мора в годы смуты. Никакого постоянного занятия у меня не было, и я, видите ли, стал странствовать из одного города в другой в поисках работы.

30

Он отставил башмаки вправо, устало положил руку под голову и задремал.

– Послушайте, я бы хотел пойти с вами в Катовице искать работу. Как вы на это смотрите?

– С удовольствием, – ответил он, не открывая глаз и крепче прижимая ноги к печке.

Мы с ним договорились идти в Катовице пешком. Когда он крепко уснул, я поднялся и ушел в город.

Я еще раз пришел на квартиру к Фогельнесту. Постучался. Мне открыла госпожа Фогельнест. Ее бледное, прозрачное лицо было все в потеках слез, глаза – красные и опухшие. Я сразу же понял, что случилось какое-то несчастье, но не решился спросить ее. Она сама рассказала мне, что случилось.

– Знаете ли вы, что моего мужа больше нет в живых?

Я застыл на месте. Она ничего больше не сказала, снова заплакала в белый платочек и протянула мне газету. Я стал искать глазами известие о ее муже. Скоро я нашел его. Коротко сообщалось, что Виктор Фогельнест, тридцати двух лет, покончил с собой, бросившись под поезд.

Я молчал. Она совладала с собой и обратилась ко мне:

– Если у вас есть время, могу ли я вас о чем-то попросить?

– Пожалуйста!

– Побудьте здесь. Родня Фогельнеста, конечно, придет сюда. А мне надо уйти.

– Хорошо. Я здесь побуду.

Она быстро ушла из квартиры.

Я остался один в комнате. Постель была разбросана, не застлана. На столе валялись разные бумаги.

Я сел у окна и стал смотреть на пасмурное небо, которое, как темное сукно, нависало над городом. Час шел за часом. Никто не приходил. Было тихо, совсем тихо. Дело шло к ночи. Денег у меня не было, и я, голодный и измученный, прилег. Спал тяжело и беспокойно. Часа в четыре пополудни я проснулся, нашел ключ, прикрыл за собой дверь и вышел на улицу. Было сухо и морозно. Улица была покрыта сверкающей наледью.

Куда идти?

Я шатался часа три; потом вернулся в квартиру и там, раздевшись, улегся уже как следует. Голова болела, и я полуспал-полубодрствовал. Я и сам толком не понимал, сплю я или бодрствую. Мои ресницы сомкнулись, зрачки покрыл мрак.

Часа в четыре утра, на рассвете, я проснулся. Из соседней комнаты раздался шум, как будто жужжал рой мух. Это начала работать какая-то машина. Из коридора доносился шум: какие-то люди проснулись и принялись за свою привычную работу.

Я не мог больше спать, поэтому встал с кровати и оделся. Было еще темно, поэтому я зажег лампу. Я принялся думать о несчастном Фогельнесте, и мне пришло на ум, что у меня уже давно было смутное предчувствие его смерти, что его порывистая манера говорить и ковыляющая походка свидетельствовали о том, что он не жилец. От нечего делать я начал перебирать лежащие на столе бумаги, потом мои глаза остановились на них.

Я заметил несколько листов, исписанных нервным почерком, и начал их читать. Читая, я вздрогнул. Я почувствовал, как моей душой овладевает безграничная тоска, которая входит в нее как острая, сладкая отрава. Это была тоска по вечной смерти, освобождающей нас от страданий этого мира. В то же время я чувствовал музыку, которая струилась в этих словах и делала тоску еще больше и еще нежнее.

Это было написано в форме рассказа, бессвязного, оборванного. Тяга к смерти глядела из этих слов с нежностью прекрасных глаз больного ребенка.

Я читал:

Домой…

Однажды, когда он вернулся с поля и спокойными, медлительными, тихими шагами поднялся на второй этаж своего дома, навстречу ему вышла черноволосая девушка с огненными, карими, дикими глазами, встала на ступеньку, загораживая ему дорогу, и, посмотрев на него, но не говоря ни слова, заплакала.

Он остановился, не дойдя до нее двух ступенек, и, приподняв брови, окинул ее неподвижным, рассеянным взглядом; она тоже, не отводя глаз, не говорила ни слова.

Долго простояли они в неподвижности друг перед другом, пока она не позвала его неясным, тоскующим голосом:

– Луи – ты…

Он вздрогнул, взмахнул рукой – и тотчас дрожащий огонек вспыхнул в его печальных погасших зрачках.

– Входи!

И он вошел в комнату, а она – за ним.

В комнате он присел к столу, она – на стул, стоящий у окна. Оборотясь к нему лицом, она стала смотреть на свои длинные белые пальцы, лежащие на коленях. Он на нее не смотрел; он повернул взгляд к висевшей на стене незаконченной картине, на которой жужжащие полуденные мухи собирались в черные кучки.

Вдруг она взметнула свои черные брови, кинула на него огненный взгляд и быстро, горячо заговорила:

– Ты хочешь, чтобы я была здесь? нет, я пойду…

И она приподнялась. Он быстро встал, загородил ей дорогу и отозвался измученным голосом:

– Мириам!

Она осталась сидеть и тепло поглядела на него, будто хотела обнять его взглядом…

Дни проходили в тишине, как воры, крадущиеся по дорогам, уходящим в бесконечность; и каждый день уносил с собой алмазы молчаливой скорби…

Все молчащие любят бурю, и наша бледная мать умерла, когда буря хлестала мир по лицу волнами дождя – и ослепила ее глаза… Наша белая, бледная мать увидела смерть, странствующую по дорогам, сжалилась над ней и впустила ее к себе в дом. И смерть поцеловала нашу бледную мать в глаза, дыхание смерти проникло в душу нашей матери, и смерть сказала так:

– Приди в мою страну!..

Наша бледная мать уронила серебряную слезу и сказала смерти в ответ:

– Как могу я прийти в твою страну, когда я – мать всех молчащих этого мира, когда я – мать всех немых душ?..

Покачала смерть головой, увенчанной черной короной, и ответила бледной матери:

– Взгляни на мою страну, и ты увидишь, что твой мирок в сравнении с моим миром мал, как слезинка; ты увидишь, сколько чистых, молчащих душ ждут там святую, добрую мать, сколько душ, уже измученных серой жизнью, тоскуют по твоей нежной, чистой руке…

Так она написала и дала смерти прочитать написанное. Пока смерть читала, она уронила немало незамеченных ею самой слез, потом поцеловала исписанный лист и осталась там жить. А когда однажды потерявшийся солнечный луч, ища исправления своему пути, заблудился на исписанном листе, слеза излучила навстречу ему пару радужных сверкающих нитей, заблудившийся луч соединился с тонкими сверкающими радужными нитями, и они вместе с ним отправились в мир, ища…

Дни сочетались с днями, рождали новые дни и умирали.

Они жили вместе. Луи чувствовал, что сросся с Мириам. И чем ближе они ощущали друг друга, тем шире распространялась осень там, где ступали их ноги, тем плотнее и обширней ткалось молчание, которое возносилось из их глаз.

Молчание и печаль были всегда рядом. Печаль тянулась вслед за вечным молчанием.

Много раз, когда Осенний шел со своей сестрой на поляну, бледно-голубые сумерки окутывали грудь земли золотой вуалью заходящего солнца и опускали эту вуаль на их головы, а в синем небе тоскующие, исполненные меланхолии звездные очи изливали грусть – и какой-то свет, как воздушный образ, трепетал в травах, дрожал и гнулся, колыхался из стороны в сторону – и странное чувство сжимало каждый раз их сердца. Мириам сказала Луи:

– Меня тянет – домой…

– Куда это домой? – спросил Луи, и в его сердце отчетливо возникло то же чувство. – Где твой дом?

– Где мой дом?.. Быть может, где-то там, где небо целуется с землей… Быть может, где-то там, где кончаются голубые завесы мира…

Ее брови сдвинулись, грудь вздымалась: она задумалась. Время от времени она задумчиво смотрела по сторонам, окидывала взором мир, и ее молчание становилось еще печальней и мучительней.

Так шла она и прислушивалась к тому, как ветерки, эти расшалившиеся дети, кувыркаются на поляне; гоняются за бедным увядшим листком, из которого уже много лет тому назад отлетела весенняя душа; поднимут его, будто хотят закинуть на небо к оправленным в серебро облакам, но сразу же с улыбкой оставят лежать между травинок и тут же примутся шалить с другим увядшим листком.

Он почувствовал укол в сердце, когда она вспомнила слово «домой». Оно пробудило в нем ощущение такого нежного уюта, какого он не ощущал никогда в жизни, хотя он и не знал наверняка, что, собственно говоря, это слово скрывает в себе. И все же оно, это слово, заиграло на своей маленькой молчаливой скрипочке в его душе, и напев без слов пролился в его душу, а отзвук этого напева разнесся далеко:

–  Домой [45]45
  В книге – разрядка ( прим. верстальщика).


[Закрыть]…

И Мириам окинула его своим пламенным взором, и этот взор сказал ему:

– Знай, брат, что велик, очень велик этот мир, и, даже если ты, брат, пройдешь по всем его путям и перепутьям, все равно не найти тебе свой дом, потому что нет его в целом мире…

Однажды, зайдя к себе в комнату, он увидел на столе раскрытую тетрадь Мириам, исписанную ее странным, извилистым почерком:

…Я вошла бледным вечером, и вечерние, оплетенные тенями сумерки колыхались в моих тоскующих глазах. Ветер растрепал мне волосы и вплел ночь в мои длинные черные косы… Я ушла и стала смотреть на звезду, которая звала меня к себе… Вдруг я увидела, что перед моими глазами стоит воздушная тень, которая, когда тоска этого мира затопила наши души, отправилась скитаться вслед за нами, как сестра наших теней… На мгновение я испугалась. Сердце забилось чаще, будто в него ударила волна крови – тень протянула ко мне свои холодные костлявые пальцы. Я почувствовала свою близость к ней, и эта близость мгновенно блеснула в моих глазах…

– Сестра, меня зовут Смерть, – сказала она мне, и ее лицо было полно спокойствием того мира, в котором еще не ступала ничья нога… – Меня зовут Смерть, и всем, кто родился чужим этому миру и влачит в отчуждении свои серые дни, всем им я показываю дорогу домой, и для всех них я заботливая мать… И если ты хочешь пойти со мной в твой давно желанный дом, закрой глаза и тихо ступай за мной… тихо, тихо, вот так, тихо…

Когда Осенний закончил читать, он почувствовал, как что-то навсегда ушло из его сердца… И сразу же его душа опустела еще сильнее, чем прежде, и тяжело было чувствовать, что его сестра Мириам больше к нему никогда не придет…

Я перестал читать. В голове у меня сладко шумело, как от неожиданных звуков, которые вдруг доносятся из окна, когда человек идет поздно ночью по тихому и темному переулку.

Я посмотрел на безумный почерк – тонкий, острый и резкий. Он напоминал когти с засохшей на концах кровью. Я окинул взглядом комнату, в которую сквозь окно проникала темнота, как туман в весенний день, когда кажется, что слякотные часы тащатся по дорогам в суконных ботах, грязно, медленно и холодно зевая, как промокшие под дождем коты, которые ищут угол, чтобы там притулиться и задремать.

Часов в десять утра пришла жена Фогельнеста. Она ничего не говорила, молчала так, как молчит человек, у которого от горя руки и ноги налились свинцом. Она прошла по комнате, но, казалось, ничего не видела и ни на что не смотрела.

Потом, сказав «доброе утро», она села у стола, чего-то ожидая. Мне казалось, что она присела как голодный ребенок, который в ссоре со всеми в доме и ждет, когда его накормят, потому что сам попросить стыдится.

Так без единого слова прошло полчаса.

Вдруг она подняла свои чистые, детские, печальные глаза и с мягкой и милой улыбкой посмотрела на меня – как мама – так, будто ей было лет шестьдесят, а мне – десять.

Я был смущен и обескуражен.

Она грустно улыбнулась, но, открыв рот, произнесла медленно, лениво и ядовито:

– Проиграла! Я проиграла!

И вслед за этим громко, в голос, заплакала, обхватив руками голову.

– Что значит проиграла [45]45
  В книге – разрядка ( прим. верстальщика).


[Закрыть]? – я удивился: что именно она сейчас проиграла?

Она долго просидела, закрыв голову руками и рыдая; наконец разгладила волосы и вытерла слезы с лица.

– Внезапное… несчастье… – произнес я просто так, ни к кому не обращаясь.

– Нет, мой друг, это не внезапно, – сказала она. – С того самого дня, как я с ним познакомилась, я знала, что это с ним случится…

Ее глаза внезапно стали строгими и серьезными и заблестели тем огнем, который только правда зажигает в глазах человека.

– Я не любила его как женщина, – заговорила она. – Я любила в нем себя, потому что я хотела его спасти… Если бы я его и полюбила, то только за то, что он был несчастен… А я люблю несчастных… В первый раз я его увидела, когда он стоял на улице и со слезами на глазах смотрел на лошадь, которая упала на мостовую от слабости. Я вспоминаю, как после того, как лошадь умерла на брусчатке, он подошел к извозчику, утешил его и дал ему денег…

Тогда я полюбила его – и у меня возникло смутное чувство, что с ним происходит что-то очень плохое… Мы познакомились случайно, и с первого дня я уверилась в том, что он не в силах жить, что он устал от всего, что видел в мире… Я ушла из дома, оставила родителей и вышла за него замуж, чтобы удержать его от… Но я проиграла, мой друг.

Она смотрела вдаль, и лучи тусклой лампочки преломлялись в ее глазах и блестели в ее слезах…

Я вспомнил тот миг, когда она рассмеялась, увидев меня на лестнице. Только сейчас я все понял.

31

В тот же день я ушел со Шварцем в Катовице. Полпути мы шли пешком, полпути – ехали. Мы получили работу на угольной шахте.

Назавтра мы спустились под землю.

И нас, и землю укрыл снег.

Хоне Шмерук [46]46
  Статья написана выдающимся израильским историком и литературоведом Хоне Шмеруком (1921–1997) как предисловие для подготовленной им публикации романа Исроэла Рабона «Улица» в серии «Литература на идише», издававшейся Иерусалимским университетом (Исроэл Рабон. Ди гас(The Street). The Magnes Press, The Hebrew University. Jerusalem, 1986). Перевод романа выполнен по этому изданию. Все фрагменты, выделенные курсивом, в оригинале статьи даны на идише. – Здесь и далее примеч. В. Дымшица. Примечания Хоне Шмерука, обозначенные цифрами, даны в конце статьи.
  Далее следуют примечания Х. Шмерука (исправлена нумерация в перекрестных ссылках) и В Дымшица (последние отмечены особо) – прим. вестальщика.


[Закрыть]
ИСРОЭЛ РАБОН И ЕГО КНИГА ДИ ГАС(«УЛИЦА»)
Перевод с английского и идиша А. Глебовской и В. Дымшица

Жизнь и творчество (краткий обзор)

Исроэл Рабон, один из самых заметных авторов, писавших на идише в период между двумя мировыми войнами, прожил всю жизнь в Польше и был убит немцами в возрасте сорока двух лет. Современники вспоминают о нем как о талантливом поэте с ярким и самобытным голосом, как о даровитом прозаике-новаторе, как о литературном критике, известном своими необычными оценками и мнениями, как о внимательном редакторе значительного литературного журнала и как о мужественном человеке, хранившем верность своим идеям даже тогда, когда высказывать их вслух было чрезвычайно опасно.

Исроэл Рубин, известный под своим главным псевдонимом Исроэл Рабон, родился в 1900 году в Говаржове, местечке Радомской губернии, в бедной, но прославленной семье – в их роду были знаменитые вожди польских хасидов [47]47
  Все сведения о биографии Исроэла Рабона, за исключением особо отмеченных, взяты из статей о нем в книге 3. Рейзена Лексикон фун дер йидишер литератур, прессе ун филологие(«Лексикон литературы, прессы и филологии на идише»), 4 (Вильно, 1929), кол. 272, а также в Лексикон фун дер наер йидишер литератур(«Лексикон новой литературы на идише»), 8 (Нью-Йорк, 1981), кол. 282–283. Важные биографические подробности имеются также в статьях об Исроэле Рабоне, написанных его коллегами-литераторами из Лодзи: Ицхок Голдкорн. Исроэл Рабон. Ди голдене кейт(«Золотая цепь»), 42 (1962), 125–129 (расширенный вариант этой статьи включен в книгу Голдкорна Лоджер портретн(«Лодзинские портреты» [Тель-Авив, 1963], 33–52); Йойсеф Окрутный. Цум портрет «Исроэл Рабон»(«К портрету Исроэла Рабона»), Ди цукунф(«Будущее»), ноябрь 1973, 409–413, а также в книге Окрутного Эссен фун гарбстикен гемит(«Эссе осеннего настроения» [Тель-Авив, 1980], 72–83). См. также книгу Х.-Л. Фукса Лодж шел майле(«Горняя Лодзь» [Тель-Авив, 1972], 102–106) и послесловие переводчика к: Israel Rabon. The Street. Translated from the Yiddish and with an afterword by Leonard Wolf (New York, 1985, p. 185–192). Некоторые сведения из этих источников не до конца достоверны и подлежат проверке (см. дальше). До 1926 года Рабон подписывал некоторые публикации своим настоящим именем Исроэл Рубин. Псевдоним «Рабон» он начал использовать, чтобы его не путали с писателем и просветителем доктором Исроэлом Рубиным (Рейзен, 268–272). В словарной статье Рейзена писатель еще значится как Исроэл Рубин, но с 1928 года все его книги выходили под псевдонимом Рабон. Кроме того, он использовал и другие псевдонимы: Исролик дер Клейнер(«Исролик Малый»), Шабсе Цитер, Исроэл Рин, Рус Винцигстер, А. Рингел, М. Бочковский, И. Виндман (согласно Голдкорну, последние псевдонимы использовались в журнале Ос), Р. Израэль (?). Были у него и другие псевдонимы, которые пока не удалось идентифицировать (см. примеч. 65).


[Закрыть]. В 1902 году семья переехала в Лодзь, а точнее, в предместье Лодзи Балут, где обитала еврейская беднота. В Балуте Рабон и вырос.

Еврейское образование он получил в хедере, а общее – самостоятельно, в том числе выучил несколько языков. У Рабона рано проявились способности к стихосложению и рисованию. Некоторое время он зарабатывал тем, что рисовал афиши, а примерно в 14–15 лет начал публиковать в одной из местных газет «юмористические стихотворения» [48]48
  Согласно Лексикон фун дер наер йидишер литератур, 8, Нью-Йорк, 1981, 282. Найти эти стихотворения в номерах газет, хранящихся в Иерусалиме, мне не удалось.


[Закрыть]. В 20 лет был призван в польскую армию, которая тогда сражалась с большевиками в Восточной Польше. После демобилизации вернулся в Лодзь, где и прожил, с небольшими перерывами, до Второй мировой войны. В начале войны бежал из Лодзи в Вильну и погиб в Понарах, под Вильной, летом 1941 года [49]49
  Существует несколько версий его гибели. В своей книге (с. 52) Голдкорн пишет, что, по всей видимости, Рабон погиб в концентрационном лагере Клоога в Эстонии. По мнению 3. Жепса в Antologia poezji zydowskiej («Антология еврейской поэзии», Лондон, 1980), 199, Рабон умер в 1943 году во время депортации из гетто Лодзи. Однако самая достоверная версия исходит от жителей Вильны, которые стали свидетелями его смерти: «Он был расстрелян в Понарах летом 1941 года, еще до того, как евреев согнали в гетто» ( Ди голдене кейт,108 [1982], 197, примечание, написанное редактировавшим журнал А. Суцкевером). См. ниже свидетельство Ш. Качергинского.


[Закрыть].

Исчерпывающей библиографии творческого наследия Исроэла Рабона не существует до сих пор. Большая часть его произведений разбросана по газетам и журналам, но их полные подшивки не сохранились даже в тех библиотеках, которые трепетно хранят периодические издания на идише. Книги его также являются библиографической редкостью. Время от времени появлялись критические заметки об Исроэле Рабоне, как правило, основанные лишь на одной или, в лучшем случае, на нескольких его книгах. В свете ограниченности имеющихся сведений наш обзор можно считать лишь первой попыткой обрисовать творческое наследие Рабона; мы надеемся, что этот обзор послужит толчком для новых, более подробных исследований этого забытого писателя и его творчества.

При жизни Рабон собрал свои поэтические произведения, хотя и не все [50]50
  Судя по всему, существует множество стихотворений, созданных до выхода в свет первого из этих сборников в 1928 году и не включенных ни в одно собрание. Это не только публикации в ежедневных газетах, которых нам не удалось разыскать, но и стихи, опубликованные в литературных журналах. Так, например, Рабон не включил в сборники стихи, публиковавшиеся в С’фелд(«Поле», Лодзь, № 1, декабрь 1919), за исключением Дер алтер бохер митн фиделе(«Старый холостяк со скрипочкой»), которое вошло в первый сборник под названием Портрет фун бухгалтер Б.Г. вос шпилт ойф а фидл(«Портрет бухгалтера Б. Г., который играет на скрипке»). Не включил он и стихи, опубликованные в четвертом номере С’фелд(июнь 1921), и зарифмованную комическую историю о хасидах Бус де ребе р. Маерл от йфгетин мит шисйен клискелех мит милйех, майсе шегойо бекак Корев бкройнпойлн(«Что ребе р. Маерл сделал с миской молочных клецок, история, приключившаяся в святой общине града Корева в Царстве Польском»), написанную на северо-западном диалекте польского идиша и опубликованную в сборнике Швелн(«Пороги», Лодзь, № 1, январь 1924). Что касается более позднего периода, ни в один из сборников Рабона не вошло стихотворение А мес(«Мертвец»), опубликованное в Литерарише блетер(«Литературные листки»), 37 (540), 14 сентября 1934, 602. Это лишь некоторые примеры его стихотворений, разбросанных по периодическим изданиям, которые до сих пор не собраны и не проанализированы.


[Закрыть], в три сборника:

1.  Унтерн [51]51
  На обложке – Гинтерн(«За»). Книга издана крайне небрежно, со сбитой пагинацией. Все книги Рабона, за исключением Лидер, опубликованы с большим количеством опечаток.


[Закрыть] плойт фун дер велт(«Под изгородью мироздания»), Издательство Л. Голдфарба, Варшава, 1928; 72 с.

2.  Гроер фрилинг(«Серая весна»), опубликовано при содействии Литературного фонда общества журналистов и писателей, Варшава, 1933; 48 с.

3.  Лидер(Стихи), Библиотека идиш-ПЕН-клуба, Варшава, 1937; 41 с. [52]52
  Все книги Рабона являются раритетами, достать их почти невозможно. Сборник Лидервышел тиражом 250 экземпляров, она встречается реже других. Похоже, что по выходе он вообще не поступил в продажу. См.: И. Рапопорт, Тропнс глойбн(«Капли веры», Мельбурн, 1948), 241. Хочу поблагодарить своего друга, профессора А. Айзенбаха, предоставившего мне микрофильм с сохранившегося экземпляра из Национальной библиотеки в Варшаве. Еще один экземпляр хранится в библиотеке X. Гросбарда в Тель-Авиве. Хочу поблагодарить его за позволение скопировать оттуда портрет И. Рабона. Портрет нарисован X. Барчинским и расположен в книге на контртитуле. В собрании 15 стихотворений, пять из них Рабон перепечатал из второго сборника.


[Закрыть]

В стихотворениях Исроэла Рабона, даже в тех, где сюжет выглядит банальным и незамысловатым, звучит совершенно самобытный, неповторимый поэтический голос. Темы, которые снова и снова возникают в стихах Рабона, – грусть, одиночество и смерть, получают в них особое освещение, так как в его поэтике явственно преобладают элементы гротеска.

Элементы гротеска, которые были присущи творчеству Рабона с самого первого сборника, отмечены чрезвычайным разнообразием и предстают в разных обличиях. В первом сборнике они особенно ярко проявляются в фантастическом построении поэтического нарратива и в неожиданных поворотах сюжета, что чувствуется даже в названиях стихотворений, таких как Баладе фун уметикн кейсер вос гот гетанцт митн винт(«Баллада о грустном императоре, который танцевал с ветром») и Дос лид фун фаршолтене кортн(«Стихи о проклятых игральных картах») [53]53
  Во втором сборнике есть лишь один образец этого литературного жанра, стихотворение Ди мойд(«Девка»), 14–15. Судя по всему, в 1930-е годы Рабон отошел от сочинения стихов в такой поэтике.


[Закрыть]. Впрочем, странное и необычное, гипербола и гротеск в поэзии Рабона по большей части лишь выявляют скрытую сторону того, что принято считать обыденным и банальным, как в повседневности, так и в избитой идиоме. Стихотворение Йиднфресерс(«Жидоеды») из третьего сборника служит ярким примером того, какие поэтические приемы постоянно использует поэт:

Жидоеды

 
Их пятеро, усищи как у тараканов,
Пасти разверстые в пол-лица,
Кулачищи будто у великанов,
Жирные брюхи как колбасы
И бакенбарды как лампасы;
Пляшут они вокруг мертвеца.
Пляшут и пляшут, пока не поспеет обед,
В ладоши бьют и распевают дурацкий куплет:
«Ай-вай, цимес, фиш,
Мазл-топ! [54]54
  Грубое передразнивание идиша. Цимес – тушеная морковь, традиционное еврейское блюдо; фиш – рыба; мазл-топ – искаженное «мазл-тов» – традиционное благопожелание.
  Прим. В. Дымшица.


[Закрыть]Удрать? Шалишь!
Доброй водки, боже, дай!
Ай-вай, ай-вай».
 
 
Мертвец – еврейчик, чуть больше селедки,
Пейсы – вроде кошачьих усов,
На круглой медной лежит сковородке
И жарится в сале как мяса кусок.
Баба со спутанной гривой,
Нос от пьянки блестит,
Задрана юбка до самого брюха,
В копоти морда от уха до уха,
Вилкою шарит на сковороде,
То так, то этак его повернет
И орет:
«Жарься, жарься, жид!»
 
 
Трещит и скворчит разогретое сало,
Хамы покуда пар глотают мясу взамен,
А по углам каморки четыре крысы
Трут на терках носами мокрыми хрен [55]55
  Перевод с идиша Александры Глебовской.
  Прим. В. Дымшица.


[Закрыть].
 

Эта сцена, шокирующая своей макаберностью, выстроена на гротескном осмыслении буквального значения метафоры «Жидоеды». Гротескная абсурдность ситуации создает эффект черного юмора. Особенно отчетливо он прочитывался в момент публикации. Стихотворение было написано в 1930-е годы, после прихода к власти Гитлера, в период разгула антисемитизма в Польше [56]56
  Йойсеф Окрутный указывает на польские корни этого стихотворения в своей книге (см. примеч. 47) на с. 82–83, где стихотворение воспроизведено полностью.


[Закрыть]. В этом контексте нельзя не отметить, что воображение Рабона, при всем его буйстве и красочности, не смогло полностью предвосхитить весь ужас Холокоста.

Знаменитое гротескное стихотворение Рабона А левайе(«Похороны») служит еще одним выдающимся примером его макаберного юмора. В конце стихотворения Рабон воскрешает мертвеца – тот благодарит всех явившихся на его похороны и сам принимает участие в погребении [57]57
  «Похороны» также включены во второй и третий сборники. Кроме того, это стихотворение опубликовано в Ди цукунфт(январь, 1938, 72–73). Оно входит и в подборку стихотворений Рабона, иллюстрирующих статью Голдкорна в Ди голдене кейт(примеч. 47).


[Закрыть].

Элементы гротеска в поэзии Рабона тесно связаны с постоянным использованием животных, как для отдельных сравнений, зачастую передающих основную идею стихотворения, так и в качестве основных персонажей. Например, такого рода сравнения можно обнаружить в «Жидоедах». В третьей строфе еврей показан глазами тех, кто его жарит. Они видят в нем селедку, а его пейсы сравнивают с кошачьими усами. В двух последних строках стихотворения четыре крысы готовят хрен как приправу к людоедскому пиру. В сопоставлении с упомянутыми ранее кошками, они выглядят гротескным и «логичным» дополнением.

Во многих стихотворениях первого и второго сборника используется прием антропоморфизации животных. Яркими примерами из первого сборника являются стихотворения А балладе фун а ферд(«Баллада о лошади»), А гинтише гешихте(«Собачья история»), Х’гоб либ(«Я люблю»,), а из второго – А гелер вогн(«Желтая кибитка») и Дер сойхер фун кец(«Кототорговец»).

В последнем стихотворении лирический герой воображает свою поездку в местечко Лутомерск, цель которой – накупить котов. Изумленные жители тащат ему котов тысячами. Только в предпоследней строфе читатель, опешив, узнает, в чем была цель этой странной торговли:

 
Когда ж обычным чередом наступит полночь в мире,
Поднимут с перепугу коты тоскливый вой.
О братья, то моя печаль из плена одиночества
Наружу рвется, чтоб потом разделаться со мной [58]58
  Пользуясь случаем, приводим целиком это замечательное стихотворение, из которого Хоне Шмерук цитирует только одно четверостишие. Перевод с идиша Александры Глебовской.
КототорговецДа, еду в Лутомерск… вот трогается поезд…(А что меня туда несет – и сам не разберу…)Дремучее местечко, в нем грязи по колено,Но я же чокнутый, и мне такие тоже по нутру.А по приезде окажусь на площади базарной,И там, небось, какой еврей окликнет с простоты:«Эй, что торгуешь, а? Там, рожь иль, может, просо?»«Рожь скупишь ты, и просо – ты, а мне нужны коты!»Вся площадь загудит: «Гляди, купец из самой ЛодзиКотов торгует – всех, пожалуй, скупит тут!»Глядишь, и глазом-то моргнуть я толком не успею —Всех местечковых кошек мне на площадь принесут.Из закрома и из сеней, из подпола, из баниНесут, ведут на поводке: кот серый, рыжий кот,Из синагоги, из корчмы, из всех лачуг окрестныхИдут ко мне: вот черный кот, вот белый, вот зеленый кот.Достойные, дородные, добротные коты.У них на шее бантики и в волосах – проборы,Усы – точь-в-точь как у панов, как дамский шлейф хвосты,А есть коты – как пух легки, заправские танцоры.Потом, глядишь, и сумерки на площадь упадут,И стану я совсем один в своем кошачьем стане.И вылупится на меня местечко Лутомерск,И спросит: «Ну, и что теперь он с ними делать станет?»Когда ж обычным чередом наступит полночь в мире,Поднимут с перепугу коты тоскливый вой.О братья, то моя печаль из плена одиночестваНаружу рвется, чтоб потом разделаться со мной.Да, еду в Лутомерск… А завтра пополудниВ глухой глуши остановлюсь, и отдых дам ногам,И с мужиками толковать затею в лунном свете,Пока пылает торф, и мне тепло у очага.  Прим. В. Дымшица.


[Закрыть].
 

Здесь сочетаются несколько характерных элементов поэтики Рабона: одинокая печаль, которая «рвется» из глубин души и находит утоление в согласном громком вое котов – по-иному герою не выразить своего внутреннего состояния. При этом положение персонажа, стоящего в полночь на рыночной площади местечка в окружении тысяч воющих котов, переводит все стихотворение на уровень гротеска. Есть здесь и юмористический план, который порождает неожиданная гипербола и который парадоксальным образом не только не разрушает атмосферы отчаяния и одиночества, но даже усиливает ее.

Надо отметить, что в стихах Рабона есть отчетливые свидетельства того, что он придерживался левых взглядов. Однако в стихах, которые вошли в три вышеупомянутых сборника, прямых указаний на это практически нет [59]59
  См. следующую строфу из стихотворения Майн лид(«Моя песня»), вошедшего в первый сборник (с. 10): Галеви вырос в шелке и золоте,/ Уехал умирать под солнцем Палестины, / А я отправлюсь пешком в Вильну,/ Чтобы поцеловать красное знамя на могиле Гирша Лекерта[Йегуда Галеви (1075–1141) – поэт, философ, богослов, врач. Жил в Испании. В конце жизни отправился в Святую Землю, где, по преданию, и погиб. Гирш Лекерт (1879–1902) – революционер, член Бунда. В 1902 году совершил неудачное покушение на виленского генерал-губернатора. Казнен. Лекерт был «иконой» еврейского рабочего движения. – В.Д.]. См. также стихотворение Пролетариш лид(«Пролетарская песня») на с. 47–48 второго сборника, а в третьем сборнике (с. 38–41) стихотворение про «Спартак-комунар» ин Берлин ин 1919(«„Спартаковцы“ в Берлине в 1919 году» [ «Спартак» – германская коммунистическая организация. – В.Д.]. В романе «Улица» с симпатией описаны бастующие рабочие, а также упомянута листовка Коммунистической партии (10-я глава).


[Закрыть]. В любом случае, они блекнут рядом с его громкими, бескомпромиссными протестами против любой несправедливости, напрочь лишенными привязки к какой-либо идеологии. Эти протесты сопровождает не имеющее никакой политической подоплеки отвращение к образу жизни и самодовольству мелких буржуа. Как минимум со второй половины 1930-х годов в произведениях Рабона отчетливо проявляется настороженное отношение к левым взглядам во всех их проявлениях.

Судя по всему, в 1930-е годы Рабон почти не публиковал собственных стихов. По всей видимости, в этот период он был занят переводами с разных языков на идиш. Переводы его так и не вышли отдельным сборником и известны по большей части из разрозненных источников. Он перевел с польского стихотворение Яна Каспровича, а также стихотворение Малкиеля Лустерника, поэта из Лодзи, писавшего в основном на иврите, но иногда и по-польски [60]60
  Перевод стихотворения Каспровича появился в Лодзер тагеблат13 августа 1926 года (этот номер отсутствует в собрании Национальной университетской библиотеки в Иерусалиме. О существовании этого перевода см.: Библиографише йорбихер фун ИВО(«Библиографические ежегодники ИВО»), 1 (1926), Варшава, 1928, 199). Перевод стихотворения Лустерника появился в Литерарише блетер,9 (564), 28 февраля 1935, 134.


[Закрыть]. Нам удалось также обнаружить перевод с русского стихотворения Сергея Городецкого [61]61
  Ос, 6 (1937), подписано – Шабсе Цитер.


[Закрыть]. Кроме того, он переводил с немецкого (Райнера-Марию Рильке, Эльзу Ласкер-Шюлер, Стефана Цвейга, Альфреда Момберта и др.) [62]62
  Ос, 6 (1937), подписано – Рус Винцигстер; также номер 3 за 1938 год, подписано – И. Р.


[Закрыть]; с французского (Жана Кокто, Поля Валери и Франсуа Вийона). Цитата из перевода стихотворения Шарля Бодлера включена в текст романа «Улица» [63]63
  Перевод стихотворения Ж. Кокто был опубликован в Ос, 1 (1936), который, скорее всего, утрачен, перевод стихотворений П. Валери – в Ос, 6 (1937), все за подписью Рус Винцигстер. Кроме того, редколлегия Оспланировала опубликовать стихотворения Франсуа Вийона в переводе Рус Винцигстер на 50-й странице 1-го тома (1936). Этот том не сохранился. О переводах из Бодлера см. ниже.


[Закрыть]. Связь между поэтическим творчеством Рабона и его поэтическими переводами с других языков заслуживает более подробного изучения.

Между прозой и поэзией Рабона много общего. В 1928 году, почти одновременно с первым сборником его стихов, тот же издатель, Л. Голдфарб из Варшавы, опубликовал его роман «Улица». По сути, одиночество рассказчика, от лица которого написан роман, созвучно тем чувствам, которые описаны в стихах. О темах и мотивах, объединяющих первый сборник стихов и роман «Улица», речь пойдет ниже.

По утверждению Залмана Рейзена, которое было повторено и другими авторами, откровенно сенсационный роман Ди клоле фун блут(«Проклятие крови»), опубликованный в Варшаве в 1926 году в издательстве Л. Голдфарба и подписанный «Я. Розенталь», также принадлежит перу Рабона. Судя по всему, Рейзен ошибался [64]64
  Подробнее об этом см.: Я. Розенталь, Ди клоле фун блут. Ромн фун йидишн лебн фун дер лецтер цайт(«Проклятие крови. Роман о еврейской жизни в нынешние времена»). Варшава: Л. Голдфарб, 1926, 270 с. Судя по всему, сам Рейзен книгу не видел, поскольку, описывая ее, допускает ошибки. До выхода в виде книги роман печатался отдельными выпусками в Лодзер тагеблатс 11 июня 1926 года под псевдонимом Яаков Зоненталь. Мне не удалось обнаружить ни в одном источнике упоминаний о том, чтобы Рабон пользовался псевдонимом Зоненталь. Кроме того, Рабон ни разу не включил эту книгу в список своих произведений. Более того, в экземпляре Ди клоле фун блут,сохранившемся в библиотеке ИВО в Нью-Йорке, я обнаружил написанное от руки по-русски посвящение двоюродному брату от лица Я. Розенталя. Это посвящение подтверждает недостоверность сведений Рейзена. Соответственно, необходимо изъять из нью-йоркского лексикона (т. 8, с. 342) упоминание о Я. Розентале как псевдониме Рабона, равно как и отредактировать статью об Исроэле Рубине на с. 413–414, где речь идет о Рабоне и ему приписано авторство книги Розенталя.


[Закрыть].

Нам пока не удалось точно установить, когда Рабон начал печатать свои романы отдельными выпусками в газетах на идише, выходивших в Польше. В неполной подборке Лодзер тагеблат(«Лодзинская ежедневная газета») за 1919–1932 годы не оказалось ни одного романа, подписанного либо именем Рабона, либо одним из его известных псевдонимов. Однако представляется, что он все-таки публиковал романы-фельетоны – без подписи или под неизвестным нам псевдонимом. Более того, возможно, он создавал или редактировал переводы на идиш иноязычных романов – эти переводы тоже публиковались без подписи. Пока вопрос остается открытым, и подобные публикации в Лодзер тагеблаттребуют дальнейшего изучения [65]65
  Когда 22 и 26 марта 1929 года в Лодзер тагеблатбыла опубликована глава романа «Улица», озаглавленная А гешихте мит а ферд(«История с лошадью»), редколлегия журнала сопроводила ее следующим примечательным комментарием: «Исроэл Рабон для наших читателей лицо не новое, хотя его имя (псевдоним) весьма малоизвестно. Под различными литературными именами он напечатал на страницах Лодзер тагеблат целый ряд картин еврейской бедности в Балуте, а также несколько более объемных романов» (выделено мною. – Х.Ш.); далее в том же комментарии упоминается успех романа «Улица». Эта самое прямое, весомое и надежное свидетельство того, что в этой газете публиковались романы Рабона. См. также книгу Фукса (примеч. 1, с. 95), где написано, что Рабон вынужден был писать бульварные романы для газет: «десятки романов под именем Я. Розенталя и другими вымышленными именами в Лодзер тагеблат и в Гайнт<…> а также перевел множество романов с немецкого и польского». Это свидетельство нельзя назвать надежным, поскольку Фукс тоже убежден, что Розенталь – это псевдоним Рабона. Более того, судя по всему, вопреки мнению Фукса, Рабон публиковал в Гайнтроманы под своим собственным именем (см. выше). Практически нет сомнений в том, что роман Дос буфет мейдл. А сенсационел-эротишер роман фун дер лоджер вирклихкейт(«Буфетчица. Сенсационно-эротический роман о повседневной жизни Лодзи»), публиковавшийся в местной газете Найер фолксблат(«Новая народная газета») с 20 апреля по 21 октября 1932 года под псевдонимом Р. Израэль, написан Рабоном. Этот роман упомянут Н. Майзлом в статье Ундзер цайтунгсроман(«Наш газетный роман») // Литерарише блетер,38 (437), 16 марта 1932, с. 660. В 1931–1937 году Р. Израэль опубликовал в Найер фолксблаткак минимум еще десять романов-фельетонов.


[Закрыть]. При этом известно, что некоторое время Исроэл Рабон зарабатывал на жизнь тем, что писал романы-фельетоны для варшавской газеты Гайнт(«Сегодня»), В ней было опубликовано три романа, подписанных его основным псевдонимом, Исроэл Рабон, а именно:

Гинтер а форганг(«За занавесом», роман о жизни евреев в Польше): Гайнт, 23 октября 1929 – 10 апреля 1930.

Дос цвейте лебн фун Довид Вердигер(«Другая жизнь Довида Вердигера»): Гайнт,3 сентября 1935 – 22 января 1936.

Дер фал Ризенберг(«Случай Ризенберга»): Гайнт,26 марта – 30 сентября 1937.

Эти романы не отличаются изысканностью – на идише такая литература обозначается презрительным словом «шунд» [66]66
  Бульварная литература, букв. макулатура.
  Прим. В. Дымшица.


[Закрыть]. Они незамысловаты, топорны, скроены по единому лекалу, единственная их задача – привлечь неискушенного читателя напряженным и сенсационным сюжетом, приправленным, как правило, изрядной дозой сентиментальности. Мир, изображенный Рабоном в этих романах, как и во многих подобных произведениях, выходивших тогда в польско-еврейских периодических изданиях, был хорошо знаком простым читателям, а для большей заманчивости им иногда позволяли заглянуть одним глазком в тайны преступного мира или в еврейское «великосветское» общество.

Рабон был далеко не единственным писавшим на идише автором в межвоенной Польше, который зарабатывал на жизнь сочинением подобного рода опусов для ежедневных газет. Ицхок Башевис и Иегошуа Перле тоже писали подобные романы, однако, в отличие от Рабона, не подписывали их своими именами.

Не вызывает сомнения тот факт, что у авторов, писавших как обычные романы, так и романы-фельетоны, элементы первых проникали во вторые и наоборот. В случае Рабона очевидно намеренное использование «фельетонных» приемов в «Улице» (см. ниже) и в сборнике «Балут» (в описаниях преступного мира). Подробное изучение романа «За занавесом» позволяет обнаружить в нем «отступления», лежащие в русле «канонического» романа и просочившиеся в роман-фельетон. Эта особенность творчества Рабона требует более подробного и систематического изучения [67]67
  См. мою статью о «шунде» в литературе на идише: Тарбиц,52 (1983), с. 326–354. Рассуждения о проникновении элементов «канонического» романа в роман-фельетон основаны на великолепном докладе Коринны Вейл, где проанализирован этот аспект романа «За занавесом».


[Закрыть].

В 1934 году Литературный фонд общества писателей и журналистов опубликовал книгу Рабона «Балут» (Варшава, 161 с.). На титульном листе значится: «Том 1». Обещанное продолжение обнаружить не удалось. Первая глава романа была ранее опубликована в одной из газет в 1930 году, из этой публикации следует, что первоначально роман назывался Ди форштот(«Предместье») [68]68
  Шабес нох митог(«В субботу после полудня»), отрывок из романа «Предместье» Исроэла Рабона // Лодзер тагеблат, 6 октября 1930. В газете были опубликованы первые две главы романа (с. 7-13 книги), практически без изменений.


[Закрыть].

Один из коллег Рабона обнаружил в этом романе прямые автобиографические отсылки, а в Йосле, мальчике 7–8 лет, усмотрел портрет автора в детстве. Он полагал, что во второй части романа этот персонаж станет центральным [69]69
  См. книгу И. Голдкорна (примеч. 1), с. 49–50. Й. Окрутный в статье в Ди цукунфт(примеч. 1), с. 410, напротив, утверждает, что роман никак не связан с биографией Рабона. Следует отметить, что в главах, опубликованных в газете, персонаж представлен как «мальчик девяти-десяти лет».


[Закрыть]. Исроэл Рабон действительно вырос в Балуте, и нет никакого сомнения в том, что яркие описания этого предместья Лодзи и его обитателей основаны на его собственных впечатлениях.

В «Балуте», также как в романе «Улица», присутствуют элементы, характерные для поэзии Рабона. Перечислим здесь лишь самые основные. Второй поэтический сборник Рабона был опубликован в 1933 году, за год до выхода в свет «Балута». В этом сборнике есть стихотворение, носящее, как и роман, имя этого предместья:

Балут

 
Канава нежно, как дитя, укачивает доску,
Целует вихрь вывески полоску,
А небо – нищему под стать, измызганного цвета,
И птицей вверх взлететь пытается газета,
Как паром лошадиный храп, окутан дымом дом,
Дождь хлещет землю струями, будто бы бичом.
Соломинки по чердаку швыряет ветер,
А окна плачут ни о чем, как маленькие дети [70]70
  Перевод с идиша Александры Глебовской.
  Прим. В. Дымшица.


[Закрыть].
 

И стихотворение, и роман начинаются с описания сточной канавы – неизменной приметы всех трущоб Лодзи. Это лаконичное, емкое стихотворение рисует четкую картину, на фоне которой прошло детство Рабона. Нет никаких сомнений в том, что герой стихотворения «Йосл», который фигурирует и в других стихотворениях сборника «Серая весна», – это тот же персонаж, что и в романе. Итак, Рабон обращается к двум различным литературным жанрам, чтобы запечатлеть один и тот же пейзаж и описать одного и того же ребенка.

В отличие от романа «Улица», действие которого происходит на периферии еврейского общества Лодзи (см. ниже), в «Балуте» Рабон погружает нас в самую гущу скученного еврейского населения. В этой книге множество ярких персонажей и незабываемых ситуаций, описанных талантливым пером Рабона. Остается сожалеть, что продолжение этой многообещающей книги так и не увидело свет [71]71
  М. Гросман очень тепло отозвался об этой книге ( Литерарише блетер,48 (551), 30 ноября 1934, с. 804). Судя по всему, Балут многие годы занимал воображение Рабона. В 1920-е годы он опубликовал «серию картин», посвященных Балуту, в Лодзер тагеблат(см. примеч. 65).


[Закрыть].

Время от времени Рабон также публиковал в Гайнтрассказы [72]72
  К настоящему моменту обнаружены следующие рассказы Рабона, опубликованные в Гайнт: Ма-йофес(7 июня 1930), А кале(«Невеста», 6 августа 1930), Ди фиш(«Рыба», 7 августа 1931), Дер ринг(«Кольцо», 20 марта 1931), А хосн(«Жених», 15 января 1932), Ди перл(«Жемчужина», 29 апреля 1932).


[Закрыть].

Судя по всему, во второй половине 1930-х годов, с 1936-го по 1939-й, Рабон посвящал большую часть своего времени журналу Ос(«Буква»). Он не только был издателем этого важнейшего литературного журнала, но и регулярно публиковал там свои произведения: именно они определяли стиль и уровень издания.

К сожалению, из тринадцати вышедших номеров Осв библиотечных собраниях удалось обнаружить только пять, плюс отдельные страницы еще одного. Журнал возник в декабре 1936 года и, с перерывами, выходил в свет как минимум до апреля 1939-го [73]73
  На данный момент обнаружены следующие номера журнала Ос: за первый год – № 1 (декабрь 1936; сохранились только обложка, содержание и с. 49–50); № 6 (1937); за второй год, 1938-й, – № 1–3; за третий год – № 1 (апрель 1939). О журнале Оси количестве выпущенных номеров см. Голдкорн (примеч. 47), с. 34.


[Закрыть].

Даже пять сохранившихся номеров Осдают нам полное представление о журнале и его издателе. Рабон смог привлечь к работе в журнале лучших авторов, которые писали в Польше на идише во второй половине 1930-х. Наряду с жившими в Лодзи писателями старшего поколения – Мириам Улиновер, Мойше Бродерзоном и И.-И. Трунком – в нем публиковались и писатели из других городов: Авром Суцкевер, Лейб Рашкин, Иерахмиэл Грин. Печатал журнал и произведения молодых, чьи имена теперь забыты: Мотла Козловского, Айзика Русколенкера [74]74
  Русколенкер, Айзек. Ирмийогу-ганови: прув фун а драматишн эпопей ин драй тейлн(«Пророк Иеремия: попытка драматической эпопеи в трех частях», Варшава, 1936). Окрутный опубликовал на эту книгу сочувственную рецензию в журнале Ос, январь, 1938, с. 46–47. Русколенкер опубликовал в журнале Ос, № 6 (1937), с. 33–36 статью Ди инфлацие фун гасн-литератур(«Инфляция уличной литературы»), посвященную бульварной литературе. Я не нашел это имя в «Лексиконе писателей, писавших на идише». Его книга о Иеремии заслуживает внимания.


[Закрыть]. Но для нас интереснее всего произведения самого Рабона, публиковавшиеся в Ос. Практически в каждом номере есть его переводы из европейской поэзии. В каждом номере присутствуют критические статьи Рабона, в основном подписанные одним из его псевдонимов. В имеющихся в нашем распоряжении номерах не оказалось собственных стихов или прозаических произведений Рабона. Кроме того, Рабон публиковал в журнале репродукции картин художников-евреев, живших в Польше.

Тематика критических статей, которые Рабон публиковал в Ос, свидетельствует о широте его интеллектуального горизонта. Речь в них идет о прозаиках, писавших на идише (Шоломе Аше, И.-М. Наймане, И.-М. Вайснберге и Я. Фишмане), о театре на идише. Рядом со статьей о Герберте Уэллсе мы находим литературоведческие статьи, где обсуждаются такие темы как «символизм», «roman à clef» [75]75
  Роман с «ключом» ( франц.).
  Прим. В. Дымшица.


[Закрыть]и «поэзия и музыка». В одной из статей он пишет об отношении польских писателей к антисемитским подстрекательствам.