Текст книги "Генерал армии мертвых"

Автор книги: Исмаиль Кадарэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава тринадцатая

Много дней спустя в зале отеля «Дайти» они снова сидели за столом друг против друга. Снизу, из таверны, опять доносилась музыка. Генерал еще больше осунулся, и глаза у него были растерянные.

– Сегодня я плохо спал, – сказал генерал, – я видел странный сон.

Священник поднял голову.

– Я видел во сне ту проститутку. Вы помните, нам о ней рассказал кафеджи?

– Помню.

– Вот она мне и приснилась. Только не живая, а мертвая. Она лежала в гробу, перед публичным домом. А снаружи выстроилась огромная очередь из солдат, но они тоже были в гробах.

– Страшный сон.

– А во сне я этому совершенно не удивился. Я будто бы прохожу мимо и спрашиваю: «Эти солдаты, в очереди, они с фронта или на фронт?» Одни отвечают, что с фронта, другие – что на фронт, и я тогда говорю: «Те, что на фронт, пусть повоюют сначала, тогда и они будут иметь право отдохнуть, а те, что с фронта, пусть остаются».

– Скверный сон, – сказал священник.

– А как-то раз мне приснился полковник. «Вы думаете, что мой рост – метр восемьдесят два? – спросил он с усмешкой. – Ошибаетесь, господа, совсем не такой». «А какой же?» – спросил я. И он снова ухмыльнулся: «Не скажу». – Генерал достал пачку сигарет. – Мне все время снятся кошмары.

– Это от усталости.

– Да. За эти дни мы очень устали. Никогда я так не уставал.

– Ничего не поделаешь, – сказал священник. – Нам предстоит еще долгий путь.

– Мы как средневековые бродяги. Идешь, идешь, а дороге нет конца.

– Семьи ждут их. Они надеются на нас.

– Они, может, думают, что покойники сами выскакивают из земли, – сказал генерал со злостью.

– Они не виноваты, – сказал священник.

Генерал забарабанил пальцами по столу.

– Может, прогуляемся? – предложил священник. – Сегодня хорошая погода.

Они вышли из отеля и не спеша направились в сторону университета. На большом бульваре было необычайно оживленное движение. Огоньки машин разделялись у эстакады на пересечении с бульваром Марселя Кашена. Часть машин заворачивала налево, где располагалось большинство иностранных посольств, другие ехали в сторону площади Скандербега.

Они дошли до здания Совета Министров и повернули обратно. По обеим сторонам бульвара рабочие выкапывали мимозы и вместо них сажали в большие ямы ели.

– Готовятся к празднику, – сказал священник, – даже ночью работают.

– Интересно, откуда они привозят эти ели?

– Я думаю, с гор.

У ступенек перед отелем они встретили главу муниципалитета.

– А где мой коллега? – спросил генерал поздоровавшись.

– В центральной Албании. Мы еще продолжаем там поиски. А вы?

– Решили отдохнуть пару дней.

– Вот это правильно. А я завтра улетаю. Позавчера получил телеграмму из дома. Жена заболела. Надеюсь, через неделю вернусь. Дольше мне там нельзя задерживаться. Дела здесь идут неважно.

Беседуя, они поднялись по ступенькам. Мэр распрощался с ними и вошел в лифт, а генерал и священник снова направились в зал.

Генерал заказал фернет и закурил. Когда он выпил рюмку, перед глазами опять заплясали надоедливые видения кладбищ, распростершихся на глинистой земле.

Я не понимаю, почему останки наших друзей нужно отдавать семьям. Я не верю, что такова была их последняя воля, как пытаются утверждать некоторые. Для нас, ветеранов войны, подобная сентиментальность просто смешна. Солдату хорошо только среди товарищей, живой он или мертвый. Оставьте наших друзей лежать вместе. Не разлучайте их. Их могилы будут поддерживать в нас боевой солдатский дух. Не слушайте трусов, не слушайте тех, кто поднимает крик из-за каждой капли крови. Вы уж поверьте нам, старым солдатам.

Генерал захмелел.

У меня их целая армия, подумал он. Только теперь вместо мундира у каждого нейлоновый мешок. Голубой мешок с двумя белыми полосками и черной лентой, производство «Олимпии», по специальному заказу. И эти мешки будут потом уложены в гробы. В небольшие гробы определенного размера, как предусмотрено контрактом с министерством. Сначала из гробов можно было составить несколько отделений, затем из них были сформированы роты, потом батальоны, и вот теперь заканчивается формирование полков и дивизий. Целая армия, одетая в нейлон.

– Что мне с ней делать? – спросил он вполголоса.

– Вы плохо выглядите, – сказал священник. – Может, у вас начинается лихорадка?

– Со мной все в порядке, – сказал генерал, чувствуя, что фернет действует быстрее, чем обычно, наверное, оттого, что он слишком устал. – Со мной все в порядке, – повторил он. – Я просто хочу выпить, – и он опрокинул еще рюмку. – Я просто хочу выпить, а вы, священник, или полковник, черт вас разберет, кто вы такой, мне мешаете. Что вам от меня нужно? А? Я терпеть не могу, когда за мной следят. Ну скажите, что вам от меня нужно, – генерал почти кричал.

Невысокий мужчина, который, как обычно, сидел за столом возле радиоприемника и что-то писал, повернулся в их сторону.

– Абсолютно ничего, господин генерал. Я вам нисколько не мешаю и ничего от вас не требую. Даже и не собираюсь требовать, – холодно ответил священник.

– Тогда сидите и смотрите, как я пью.

– Не будем устраивать здесь скандал, – сказал священник.

Генерал выпил еще. Теперь священник не будет мешать ему. В конце концов, главный здесь он.

Генерал вернулся мыслями к своей армии. К своей армии, голубой, с двумя белыми полосками и черной лентой. Что мне с ней делать? – подумал он. У меня очень много солдат, и, конечно, им холодно в их нейлоновых шинелях. Очень много. Тупые генералы бросили их на полях сражений, оставили их всех на меня. Я бы выиграл с ними все сражения.

Он попытался вспомнить сражения, которые они изучали в академии, попытался представить, какие из них он мог бы выиграть со своими солдатами. На пачке сигарет он стал рисовать схемы, обозначая позиции, рубежи атак, направления ударов. Для начала генерал окружил Цезаря, затем остановил войска Карла Великого, после этого внезапно атаковал Наполеона и вынудил его отступить. Но что-то ему в этом не нравилось. Не нравилось, потому что он выигрывал все сражения минувших веков благодаря превосходству современного вооружения, а не своим способностям полководца. Тогда он стал вспоминать последние войны. Он высадил десант на многих берегах и окружил несколько столиц. Своих одетых в голубой нейлон солдат он перебросил с берегов Нормандии за 38-ю параллель Кореи. Он послал их в гибельные джунгли Вьетнама, но и оттуда они вышли целы и невредимы. Он побеждал, потому что хорошо командовал и берег своих солдат. Он превосходно командовал войсками. Он специально изучил правила ведения войны в горных районах. Кроме того, его солдаты храбры, невероятно храбры. Они храбры, потому что им нечего больше терять, подумал он и снова выпил. Пачка сигарет была вся исчеркана, и ему снова вспомнилась последняя война. В одном из сражений генералу пришлось отступить, но он бросил в бой резервы покойников, пока еще не опознанных (они в бою были яростнее всех), и победил.

– Вот так, – пробормотал он удовлетворенно. – Кто осмелится выступить против Великой Нейлоновой Армии?

– Да у вас просто истерика! – пробормотал священник и встал.

Глава четырнадцатая

Генерал чувствовал себя разбитым. Открыл жалюзи. Утро было холодным, небо – серым и неподвижным. Он облокотился на подоконник, и у него слегка закружилась голова. Мне отчего-то не по себе, подумал он. Может, повторяется старая история? Так же начиналось и в прошлый раз. Тогда я думал, что все дело в африканском климате. Но это было не так.

Он посмотрел в окно. Конец осени. Парк напротив совершенно облетел. На зеленые скамейки наверняка уже давно никто не садится. На них лежали опавшие листья. Генерал подумал, что в армиях НАТО цвета униформ – это цвета осенних листьев. Сначала листья были зелеными, потом светло-коричневыми, сейчас они уже темно-желтые, а сгнившие листья станут черными.

Черной формы, кажется, нет, вспомнил генерал. Или, точнее, теперь нет, потому что раньше ее носили фашисты.

В центре парка, возле круглой танцплощадки, были свалены в груду мокрые стулья, и опустевшая площадка казалась большой и печальной. Вокруг того места, где располагался оркестр, лежали листья, и дворник метлой сметал их в кучу.

– Что со мной? – повторял про себя генерал, спускаясь к завтраку.

– Вы неважно выглядите, – сказал ему священник, когда они сели за стол. – Вам надо отдохнуть.

– Мне действительно нехорошо, – сказал генерал. – По-моему, вчера вечером я вас нечаянно обидел. Приношу вам свои извинения, я был пьян.

– Ерунда, – добродушно сказал священник.

– Мерзкая погода, а?

– Может, мне лучше отправиться завтра одному? Думаю, на побережье поиски будут намного легче, чем в горных районах, – сказал священник.

– Я тоже так думаю.

– А вы немного отдохните. Хорошо бы вам вечером сходить в театр или в оперу.

– Я плохо сплю, – сказал генерал. – Мне нужно пить люминал.

Они вышли на бульвар и стали прогуливаться по широкому тротуару, под высокими елями. Мимо них стайками проносились юноши и девушки, похоже, студенты университета, спешившие на занятия.

– Что же это за чертова работа нам досталась? – сказал генерал, словно продолжая прерванный на полуслове разговор. – Мне было бы легче разбирать египетские пирамиды в поисках еще не найденных фараонов, чем извлекать из этой земли останки наших солдат.

– Вы об этом слишком много думаете, – сказал священник. – Может, потому и чувствуете себя неважно.

– Война здесь была непохожа на обычные войны, – сказал генерал, – потому что она шла здесь не на фронтах. Она проникала в каждую клеточку этой страны и поэтому была совершенно особой.

– Албанцы словно созданы для войны, – сказал священник. – Война, подобно алкоголю, отравила их кровь, и поэтому она здесь была действительно ужасной. И вот еще в чем дело. Войны между разными народами всегда были и будут. Но есть народы, которые по некоторым причинам, и здесь главную роль, без сомнения, играют особенности их психики, формировавшейся в течение многих веков, воюют с чрезмерным усердием. Эти-то народы самые опасные.

– Вы уже как-то развивали эту мысль, – сказал генерал.

– Да, я помню.

– Опять вы оседлали своего конька. Вы случайно не увлеклись, как я, научными исследованиями?

– Нет, – сказал священник, – но это интересный аргумент в споре, может, я наскучил вам, повторяясь?

– Ничуть, – сказал генерал. – Я слушаю вас с удовольствием, ваши рассуждения о психике албанцев, об их воинственности мне интересны.

– Это в самом деле интересно, – сказал священник. – История албанцев была историей непрерывных войн. Патриархальные горцы, буквально до вчерашнего дня жившие в каменном веке, всегда воевали самым современным оружием. Представляете, какой контраст?! Я уже говорил вам, что без войн и без оружия этот народ выродился бы, у него постепенно отмерли бы его корни и в итоге он исчез бы с лица земли.

– А благодаря оружию и войнам он расцветет?

– Они так думают, но на самом деле из-за оружия они вымрут еще быстрее.

– Вы считаете, что война для них – своего рода утренняя гимнастика, чтобы улучшить кровообращение и прочистить легкие?

– В какой-то степени да.

– Значит, с оружием или без этот народ обречен на вымирание?

– Похоже на то, – сказал священник. – Исконную привычку албанцев к войне их сегодняшнее правительство возвело в принцип своей политики, их соседям необыкновенно повезло, что албанцев всего два миллиона.

Генерал закурил.

– Вы помните песни, которые пели рабочие, когда мы ночевали в палатке, в горах? Сколько в них печали и тоски!

– Помню, – сказал генерал, – такое трудно забыть.

– Они поют в основном о разрушении и смерти, – продолжал священник. – Даже их национальный флаг символизирует кровь и траур.

– Вы так увлеченно рассказываете! – воскликнул генерал.

– Я давно интересуюсь этим, – ответил священник. – Оскар Уайльд писал, что представители низших классов испытывают потребность совершать преступления, потому что преступления доставляют им сильные ощущения, которые нам, остальным, доставляет искусство. Это высказывание вполне можно отнести к албанцам, только слово «преступление» нужно заменить на слово «война» или «кровная месть». Но будем объективны, албанцы как таковые не преступники. Да, они совершают убийства, но совершают их в соответствии со своими древними обычаями. Кровная месть у них – это как театральная пьеса, написанная по всем канонам трагедии, с прологом, нарастающим драматизмом и эпилогом, в котором смерть обязательна. Их кровная месть, словно бык, сорвавшийся с привязи, который крушит все на своем пути. А они еще вешают этому быку на шею множество побрякушек и украшений, чтобы получать от смерти также эстетическое наслаждение.

Генерал внимательно слушал.

– Жизнь албанца напоминает спектакль, – продолжал священник. – Албанец живет и умирает как на сцене, а декорациями служат равнина или горы. Жизнь его обнажена перед всеми. Часто он умирает только потому, что этого требует обычай, а не из-за каких-то объективных причин. Жизнь среди этих скал, которую не смогли победить холод, голод, лишения, снежные обвалы в горах, – эта жизнь неожиданно обрывается из-за неосторожно сказанного слова, из-за неудачной шутки, из-за пылкого взгляда, брошенного на женщину. Кровная месть часто свершается бесстрастно, просто потому, что этого требует обычай. Когда кровник убивает свою жертву, он всего лишь следует определенному обычаю. Эти древние обычаи опутывают их сетями, и албанцы в них погибнут.

Они услышали за спиной чьи-то шаги и обернулись. Это был эксперт.

– Я искал вас, – сказал он.

– Что-нибудь случилось?

– Завтра нужно будет просмотреть несколько протоколов с представителями министерства. Они ждут нас в десять часов.

– Хорошо, – сказал генерал.

Священник внимательно смотрел на эксперта. Он пытался понять, слышал ли тот его последние слова.

– Мы разговаривали о ваших обычаях, – спокойно проговорил он. – Интересные обычаи.

Эксперт улыбнулся.

– Он мне рассказывал о кровной мести, – сказал генерал. – Очень интересно с точки зрения психологии.

– Ничего интересного с точки зрения психологии тут нет, – прервал его эксперт. – Иностранцам иногда кажется, что кровная месть и прочие безобразные обычаи могут объяснить психологию албанца, но это чепуха. Такие обычаи насаждались у нас угнетателями и религией.

– Вот как? – удивился священник.

– Кое-кто усердно раздувает проблему кровной мести, преследуя определенные цели.

– Эта проблема представляет интерес для науки, – сказал священник.

– Я так не считаю. Истинная их цель – внушить общественному мнению, что албанский народ будет уничтожен.

– О, я в это не верю, – сказал священник, холодно улыбнувшись.

Эксперт прошел еще немного вместе с ними, потом распрощался.

– Вы пытаетесь объяснить их обычаи, основываясь только на психологии, но, я думаю, есть и объективные исторические причины, – сказал генерал, когда эксперт уже был достаточно далеко. – Вы знаете, кого мне напоминает этот народ? Он напоминает мне дикого зверя, который, почувствовав опасность, напрягает все свои мускулы и застывает в колоссальном напряжении, готовясь к прыжку, все его чувства обострены до предела. Мне кажется, этот народ слишком часто сталкивался с опасностью и такое состояние тревоги стало одной из основных черт его характера.

– Они называют это бдительностью, – сказал священник.

– По-моему, мы слишком много говорим о них, – сказал генерал. – Какое нам, собственно, дело – перебьют они друг друга днем раньше или днем позже?

Священник развел руками.

– У нас своих проблем хватает, – продолжал генерал, – эта чертова работа вымотала всю душу, а конца ей не видно. В ней есть какая-то роковая обреченность, что-то мрачное.

– Нет, – сказал священник, – я так не думаю. Это святая миссия.

– Мы как опухоль, пустившая метастазы, – сказал генерал, – мы только мешаем людям, не даем им работать.

– Вы имеете в виду тот случай, когда из-за наших раскопок на несколько дней задержался пуск водопровода?

– Нет, – ответил генерал, – не только. Есть что-то противоестественное, отталкивающее в том, что мы делаем.

– Нет, не могу с вами согласиться, – сказал священник.

– А вы никогда не задумывались, что, может быть, солдаты, которых мы с таким усердием разыскиваем, этого вовсе не хотели?

– Абсурд, – сказал священник. – У нас гуманная и высокая миссия! Каждый мог бы гордиться ею.

– И тем не менее есть в ней что-то ненормальное, какая-то насмешка, пусть даже скрытая.

– Ничего подобного, – сказал священник. – У вас как у военного, наверное, есть свои причины для беспокойства.

– Какие же? – спросил генерал.

– Стоит ли говорить об этом? Вы сами, возможно, не в силах осознать эти причины.

Генерал натянуто улыбнулся.

– Опять психология? – сказал он. – Мне кажется, вы свихнулись на психоанализе. Я знаю, он очень популярен, но, если честно, я в нем так толком и не разобрался. Мы, военные, не большие любители подобных тонкостей.

– Что ж поделаешь, – ответил священник. – Кому что по нраву.

– В таком случае, – сказал генерал, – как же вы объясняете мое тяжелое душевное состояние? Я люблю слушать ваши рассуждения, вы красиво говорите. Даю вам слово, я не обижусь, что бы вы ни сказали.

– Если вы настаиваете, я скажу вам, что думаю по этому поводу, – ответил священник. – Подсознательно вы сожалеете, что не вы командовали дивизиями в Албании. И вы считаете, что если бы командовали вы, то все было бы по-другому, что вы не привели бы солдат к поражению и верной смерти, а смогли бы их спасти. Поэтому вы часто разворачиваете топографические карты, и целыми часами сидите над ними, и на каждой пачке сигарет рисуете тактические схемы военных действий. Вы страдаете из-за каждой проигранной операции, переживаете каждую неудачу и подсознательно ставите себя на место неудачливых офицеров, представляя себе невозможное: победу вместо поражения.

– Довольно, – прервал его генерал. – Что вы копаетесь в моей душе, словно Федор Достоевский?

Священник улыбнулся.

Генерал помрачнел.

– У меня нет никаких скрытых мотивов, – медленно проговорил он. – Я вовсе не наивная девушка, которая полагает, что собирать останки солдат – неплохой сюжет для сентиментальной оперы. Я знал, что это грязная, тяжелая работа. Я знал также, что в этой работе мне помогут любовь и ненависть. Любовь к этим несчастным солдатам и ненависть к их убийцам. В тот день, когда я вернулся из военного министерства домой, у меня в душе играла музыка. Музыка, одновременно печальная и торжественная. Затем, когда я открыл досье и принялся перелистывать бумаги, я почувствовал, что из всех этих длинных, бесконечных списков на меня дохнул ветер ненависти и мести. Я подошел к глобусу и нашел Албанию. Я испытал невольную радость оттого, что она такая маленькая – маленькая точка на глобусе. Затем я содрогнулся от ненависти. Эта проклятая страна, эта еле различимая на глобусе точка погубила столько наших прекрасных и храбрых парней! Мне не терпелось как можно скорее отправиться в эту дикую, отсталую страну, чтобы потом гордо пройти сквозь толпу аборигенов, глядя на них с ненавистью и презрением: «Смотрите, что вы натворили, дикари». Я мысленно видел, как торжественно мы отправляем на родину останки, видел удивленные, смущенные глаза албанцев – так смотрит человек, нечаянно разбивший красивую, дорогую вазу. Мы пронесли бы сквозь них гробы наших солдат, доказав им, что даже наша смерть прекраснее их жизни. Вот так я тогда думал. Но мы прибыли сюда, и все оказалось по-другому. Вам это известно лучше, чем мне. Сначала исчезла гордость за нашу миссию, а затем рассеялись и остальные иллюзии, и вот теперь мы бредем среди всеобщего безразличия, под издевательские взгляды, два жалких шута, продолжающих играть в войну, более несчастных, чем все те, кто воевал и был побежден в этой стране. Разве не так?

Священник не ответил, и генерал пожалел, что разоткровенничался.

Некоторое время они шли молча, на тротуар падали последние листья, куда-то спешили прохожие. Генерал почувствовал, что ему плохо и одиноко. Он не хотел больше говорить на эту тему. Лучше уж говорить о тоскливых днях, проведенных в дороге и в палатках, о затяжных дождях и пронизывающем ветре, о непонятных взглядах крестьян, одетых в черную домотканую одежду, о той ночи, когда священник испуганно закричал во сне; о поле боя, исчезнувшем под разлившимся водохранилищем новой гидростанции, – кладбища тоже оказались под водой и, наконец, о том черепе, у которого все зубы были из золота, когда рабочие достали его, зубы засверкали на солнце и почудилось, что череп цинично насмехается над происходящим.

Они не спеша дошли до большой площади перед университетом. Там, возле оперного театра, они повернули направо и пошли вверх по липовой аллее, поднимающейся по склону холма Шэн-Прокопи.

В канавах по обе стороны дороги плавали желтые листья, а статуи большого парка мерзли среди голых деревьев.

Поднявшись на вершину, они увидели искусственное озеро со множеством заливов. На вершине холма была церковь, к ней тесно прижалась танцплощадка, вокруг которой вздымались высокие кипарисы, шелестевшие на ветру. Неподалеку были свалены в кучу ящики, на которых было написано черной краской «ПИВО КОРЧА».

– Озеро здесь появилось, наверное, только в самое последнее время, – сказал священник. – И танцплощадки здесь раньше не было.

– Красивое место.

– Да. И отсюда видна почти вся Тирана.

Они повернулись к озеру спиной и стали разглядывать Тирану. Плащ генерала шуршал на ветру.

Генерал смотрел на большой бульвар, разделявший город на две части. Раскачивающийся тополь закрывал одной из своих веток то здание Совета Министров, то здание Центрального Комитета. Когда ветер усиливался, ветка доставала до больших городских часов, словно приклеенных к минарету, или, скользнув по площади Скандербега, взмывала над зданием Исполнительного комитета, почти доставая до Национального банка.

– В книге об Албании, которую я читал, говорилось, что архитектурный комплекс этой половины большого бульвара символизировал топорик ликтора, – сказал генерал.

– Это верно, – подтвердил священник.

– А я вот пытаюсь уловить сходство и совершенно его не нахожу.

– Всмотритесь внимательнее, – сказал священник и показал рукой, – большой бульвар – это как бы рукоять топора, высокое здание ректората – конец рукояти, торчащий над лезвием, оперный театр – обух топора, а стадион, – священник простер руку вправо, – его закругленное лезвие.

– Интересно! – сказал генерал. – А я все равно не улавливаю сходства.

– Может быть, нужно взглянуть с более высокой точки, – сказал священник. – И кроме того, албанцы после войны постарались устранить это сходство.

– Они снесли какие-нибудь здания?

– Нет, – сказал священник, – наоборот, они построили новые.

– Мне кажется, теперь больше всего мешает представить топор новый жилой квартал слева, – сказал генерал.

– Это целый район, – сказал священник, – по-моему, он называется «Квартал 1 Мая».

– Словом, раньше это было как гигантское клеймо на центре города.

– После войны, когда коммунисты впервые поднялись в воздух на самолете, они это заметили и сразу отдали приказ «топор ликвидировать».

– Интересно, раньше коммунисты знали об этом или нет?

– Может, знали, а может, и нет.

– Так или иначе, а сверху все видно лучше.

– Конечно.

Они шли мимо церкви по асфальтированной дорожке. Возле нее, на одной из скамеек сидели парень и девушка. Он гладил ее колени, а она положила голову ему на плечо, взгляд ее был затуманен.

– Пойдемте обратно, – сказал генерал. – Ветер холодный.

Они стали спускаться по липовой аллее.