Текст книги "Генерал армии мертвых"

Автор книги: Исмаиль Кадарэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Все это он рассказывал сбивчиво, путано, слова отзывались в голове у генерала, словно удары молота.

Снова заиграла музыка, но довольно долго никто не танцевал. Потом в круг вышли женщины. О старой Нице словно забыли. Генерал сидел за столом, точно окаменев, ничего не соображая. Глаза его вновь встретились с глазами священника.

– Что сказала эта старуха? – спросил генерал.

Священник пристально посмотрел на него своими серыми глазами, и генералу стало не по себе.

– Она сказала, что вы друг полковника Z и что она нас ненавидит.

– Я друг полковника Z?

– Да, так она сказала.

– Почему она так думает?

– Не знаю.

– Может быть, потому, что мы всех расспрашивали о полковнике, – сказал генерал задумчиво.

– Возможно, – сухо ответил священник.

Генерал еще больше помрачнел и погрузился в размышления.

– Я сейчас встану и скажу всем, что я вовсе не друг полковника Z и что мне, как военному, неприятно даже упоминание о нем.

– А для чего вам это нужно? Вы хотите доставить удовольствие этим крестьянам?

– Нет, – сказал генерал. – Я должен сделать это, чтобы защитить доброе имя и честь нашей армии.

– Неужто доброе имя нашей армии могла запятнать своей руганью эта старуха-албанка?

– Я хочу сказать, что не все наши офицеры тащили к себе в палатки четырнадцатилетних девочек, забыв о своей воинской чести, и не все они позволяли убивать себя женщинам.

Священник нахмурился.

– Не нам судить, – медленно произнес он. – Судить может только он, там, на небе.

– Они думают, что я его друг, – продолжал генерал. – Вы что, не видите, как они на нас смотрят? Оглянитесь вокруг. Посмотрите им в глаза.

– Вы боитесь? – сказал священник.

Генерал сердито взглянул на него, хотел ответить ему что-то резкое, но тут зарокотал барабан, и слова замерли у него на устах.

Генералу в самом деле стало страшно. Слишком далеко завело его сегодня сумасбродство. Теперь нужно было осторожно отступать. Нужно успокоить как-нибудь этих дикарей. Нужно сразу отречься от полковника Z.

Внешне все было мирно, но генерал чувствовал, что внутри этого клубка что-то назревает. Люди переглядывались, перешептывались. В коридоре, рядом с пальто и гунами, на вбитых в стену гвоздях висели ружья гостей. Священник рассказывал ему, что у албанцев на свадьбах часто случаются убийства.

Нужно было что-то предпринять, пока не поздно. Если они просто так встанут и пойдут, то какой-нибудь пьяный может выстрелить им в спину. От собаки нельзя убегать, иначе она укусит. Отступать надо осторожно.

Генерал посмотрел вокруг мутными глазами, вновь окинул взглядом всех этих людей – движущихся, танцующих, смеющихся, опять увидел неподвижно сидящих старух, их суровые, отрешенные лица, напоминающие иконостас, и устало опустил голову.

Барабан продолжал глухо рокотать, хрипло заплакала гэрнета. Мужчины за столом затянули песню, и генерал явственно увидел, как мрак надвигается на горы, и услышал протяжную песню женщины; он напрягся – у него захватило дух от этой песни.

– По-моему, самое время уходить, – сказал генерал священнику.

Священник кивнул.

– Да, пора, – согласился он.

– Главное – уйти незаметно.

Приближалась полночь, свадьба была в разгаре, и все, вероятно, успели забыть о старой Нице, но она вернулась. Она появилась в тот самый момент, когда генерал и священник решили подняться. Генерал раньше всех заметил ее. Он почувствовал ее, как старый охотник чувствует присутствие тигра в джунглях. У входа засуетились и стали шептаться. Играла музыка, но никто не слушал ее. Все столпились у двери. Старая Ница вошла внутрь, и многие невольно вскрикнули.

Она была вся мокрая, вымазанная грязью, лицо ее было белым, как у покойника, в руке она держала мешок.

Генерал невольно поднялся и пошел к ней, словно зверь, который, заслышав издали рев своего врага, загипнотизированный им, не убегает, а бежит ему навстречу.

Люди растерянно столпились вокруг, не зная, что делать. Старая Ница стояла, глядя на генерала блуждающим взглядом, будто смотрела не на него, а на его тень, и проговорила что-то, захлебнувшись в кашле.

– Переведите мне! – закричал генерал, и в его голосе был крик о помощи. Но никто не перевел. Он оглянулся и увидел священника. Тот подошел к нему.

– Она говорит, что когда-то убила офицера из наших, и спрашивает, не вы ли тот генерал, что ищет останки военных, – сказал священник.

– Да, госпожа, – глухо ответил генерал. Он собрал все свои силы, чтобы выдержать взгляд этой наводившей на него ужас старухи.

Старая Ница сказала еще что-то, но священник не успел перевести ее последние слова, потому что они утонули в дружном возгласе окружающих, когда она бросила на пол, прямо под ноги генералу, мешок, который принесла с собой. Женщины заголосили. Священнику уже не нужно было ничего переводить, все и так было ясно. Генерал уставился на мешок, не могло быть для него ничего страшнее этого мешка, упавшего с глухим стуком на пол, мешка, облепленного комьями черной мокрой земли. Перепуганные женщины отскочили, закрыв лица руками, а сидевшие в стороне старухи крестились и потрясенно шептали:

– Она похоронила его у собственного порога.

– Эх, Ница, горемыка ты наша! – выкрикнул кто-то.

Старая Ница повернулась и вышла. Никто и не подумал ее остановить, то, что она должна была сделать, она сделала.

Генерал не мог отвести взгляд от мешка, в ушах у него звенело от шума, выкриков и охватившего его ужаса. Он даже не задумался, почему вдруг наступила полная тишина, или, может, он просто оглох. Перед его ногами зловеще чернел старый мешок, и странно – он даже заметил на нем заплатки. Кому-то нужно его взять, подумал он в оцепенении. И тогда, в гнетущей тишине, он медленно нагнулся и дрожащими руками поднял грязный мешок. Затем надел шинель, медленно закинул мешок на плечо и вышел под дождь, пригнувшись, словно на спину его легла тяжесть стыда всего человечества. Священник вышел за ним.

У них за спиной кто-то зарыдал в голос.

Глава двадцать первая

Генерал шагал впереди, прямо по лужам, священник следовал за ним. По узкому переулку они вышли на площадь посреди села, миновали старую церковь и вдруг поняли, что заблудились. Они молча повернули обратно – впереди генерал и следом священник, снова прошли мимо колодца, клуба и церкви, но своего дома так и не обнаружили. Два раза они возвращались на одно и то же место – это они поняли по черневшей перед ними колокольне. Дул такой сильный ветер, что казалось, соединив усилия, ветер и дождь вот-вот качнут колокол и тот зазвонит в вышине.

У генерала онемела рука, державшая мешок.

Какая ты легкая, Бети, сказал он мне как-то вечером в парке. Мы бродили, обнявшись уже вторую ночь перед нашей свадьбой. Была теплая, чудесная осенняя ночь. После обеда прошел дождь. Он нес меня на руках, словно ребенка, и все повторял: какая ты легкая, Бети, или мне так только кажется от счастья? Я бы хотел всю жизнь носить тебя на руках, Бети. Вот так, как сейчас Он целовал мои волосы и повторял: какая ты легкая.

Теперь ты сам легче всех на свете, подумал генерал. Три-четыре килограмма, не больше. И тем не менее я просто весь согнулся под твоей тяжестью.

Они еще раз повернули назад и долго бродили по селу, пытаясь уйти как можно дальше от церкви, которая вновь и вновь появлялась прямо перед ними, пока не наткнулись на свой автомобиль, едва различимый в темноте.

Они вспомнили, что он стоял прямо перед их домом.

Генерал открыл ворота и вошел во двор. Он толкнул дверь в дом, бросив мешок у входа. Мешок мягко шлепнулся в грязь, и генерал онемевшей рукой достал зажигалку.

При слабом свете зажигалки он поднялся по лестнице, вошел в комнату, скинул мокрый плащ на пол и, не раздеваясь, упал на кровать. Он слышал, как скрипнула дверь и кто-то улегся на соседнюю кровать.

Священник, подумал он.

Он долго не мог заснуть, безуспешно пытаясь разобраться в своих ощущениях.

Хочу спать, подумал он. Спать. Спать. Отключиться, умолкнуть, как грузовик за окном. Спать.

Он встал, принял люминал и снова улегся. Но как только начал засыпать, вдали, за площадью, вновь зарокотал барабан, и он в страхе открыл глаза.

Неужели эта проклятая свадьба все еще продолжается? – спросил он себя.

Генерал с головой укрылся одеялом, чтобы ничего не слышать, но безуспешно. Ему мерещилось, что в голове у него сидит, скорчившись, маленький, совсем маленький человек и бьет в крохотный барабанчик, похожий на те, что носят оловянные солдатики. А куда бы генерал ни прятал голову и как бы ни затыкал уши, человек был там, сидел, скрестив по-турецки ноги, и непрерывно бил в барабан: бам-ба-ра-бам, бам-бара-бам, бум-буру-бум, бум, бум, точно под барабанную дробь маршировали солдаты.

Это марширует моя великая армия, подумал он. Вдруг он резко приподнялся и мысленно приказал себе: хватит! Вновь опустил голову на подушку, но тут же вскочил.

– Священник, эй, священник, полковник, вставайте, – заорал генерал.

Священник испуганно вскочил.

– Что случилось?

– Уезжаем отсюда, сейчас же, вставайте!

– Уезжаем? Куда?

– В Тирану.

– Но еще ночь.

– Не важно. Поехали.

– Это так срочно?

– А вы не слышите? Не слышите барабан? Там все это продолжается, и у меня скверные предчувствия.

– Вы боитесь? – спросил священник.

– Да, – сказал генерал. – Я боюсь, что они придут сейчас всей толпой прямо к нашему дому и будут бить в барабан, чтобы изгнать нас, так, как некоторые народы изгоняют злых духов.

Генерал стал упаковывать свой чемодан.

– Один танец, – бормотал он. – Я хотел станцевать всего один танец с ними, и вот чуть не случилось непоправимое. Господи, что же это за страна!

– Не нужно было туда ходить.

– Всего один танец, а он чуть не превратился в танец смерти.

Священник что-то пробормотал, и они друг за другом вышли из комнаты. Генерал, скрипя сапогами, спустился по деревянным ступенькам. Подойдя к воротам, он оглянулся и увидел, что священник что-то несет на плече. Мешок, подумал он.

Они вышли на улицу. Дождь прекратился, и мрак начал рассеиваться.

– Который час? – спросил священник.

Генерал посветил зажигалкой.

– Половина пятого.

– Скоро уже рассветет.

Где-то закричали петухи. С гор дул ледяной ветер.

Они остановились возле автомобиля и посмотрели на небо. Казалось, кто-то огромной кистью мажет небо белой краской, но ночной мрак тут же впитывает ее, и остается только серый, влажно-холодный след.

– Водители спят в этом доме, – сказал священник, показывая на дом напротив.

– Разбудите нашего шофера, – приказал генерал, – скажите ему, что я себя плохо чувствую и нам сейчас же нужно ехать в Тирану.

Священник толкнул калитку, зазвенел маленький колокольчик, и в соседнем дворе залаяла собака. К ней присоединилась другая, и вскоре все собаки в селе захлебывались лаем.

Но даже сквозь собачий лай генерал слышал грохот барабана и далекий невнятный гул.

Опять скрипнула калитка, и священник с мешком на плече подошел к генералу.

И что ты таскаешь с собой этот мешок? – подумал генерал.

– Одевается, – сказал священник. – Сейчас выйдет.

– Собаки, – сказал генерал.

– Да. Деревенские собаки всегда так. Залает одна, а за ней и все остальные.

Пусть лают, подумал генерал. Это еще ничего. Если бы они знали, что в грузовике, вот бы они завыли.

Вскоре из дома вышел шофер, закашлялся от холодного ночного воздуха, потом открыл дверцы автомобиля, и генерал уселся на заднее сиденье.

– Откройте, пожалуйста, переднюю дверцу, – попросил священник.

Шофер открыл.

– Что это? – удивился он.

– Мешок, – сказал священник. – Он нам нужен.

Шофер ногой поправил мешок, священник сел рядом с генералом.

Машина тронулась.

Свет фар скользнул по темным заборам, упал на шоссе. Генерал плотнее запахнул шинель, устроился поудобнее в своем углу и закрыл глаза. Теперь слышно было только мягкое урчание мотора, и ему ужасно захотелось спать. Но воспоминания о свадьбе не давали ему покоя.

Я хочу спать, сказал он себе. Я не хочу ни о чем вспоминать. Не хочу больше думать об этом.

Но он снова представлял себе, как снимает мокрый плащ и садится за свадебный стол.

Он открывал глаза, но вокруг был сумрак, расступавшийся впереди, словно позволяя машине проехать, и тут же смыкавшийся позади нее.

Священник дремал, уронив голову на грудь.

Автострада летела им навстречу, совершенно прямая, потом сворачивала в сторону, затем снова бежала ровно, потом опять поворачивала.

Сбоку время от времени возникали белые километровые столбики. Генералу чудилось, что это надгробные камни.

Неожиданно шофер затормозил. Священник головой ткнулся в переднее сиденье.

– В чем дело? – растерянно спросил он.

Генерал не шевельнулся, отрешенно глядя в пространство. Машина остановилась перед мостом. Внизу журчала вода.

– В чем дело? – повторил священник.

Шофер что-то буркнул про мотор и вышел, громко хлопнув дверцей.

Фары высвечивали перила моста. Шофер поднял капот, покопался в моторе. Затем он открыл дверцу и, отодвинув в сторону мешок, принялся что-то искать. Потом вытащил мешок из машины и поднял сиденье.

Генерал тоже вышел из машины. Размашистым шагом стал нервно расхаживать возле нее. Шофер выругался сквозь зубы, продолжая что-то искать. Генерал споткнулся о мешок.

Все этот мешок, подумал он, из-за него нам чуть не свернули головы. До сих пор все было хорошо, но вот появился этот проклятый мешок, и все пошло шиворот-навыворот.

– Он приносит несчастье, – громко проговорил генерал.

– Что вы сказали? – спросил священник, продолжавший сидеть на заднем сиденье.

– Я сказал, что этот мешок приносит несчастье, – повторил генерал и с силой пнул его носком сапога. Мешок с глухим стуком покатился вниз.

– Что вы наделали? – воскликнул священник и выскочил из машины.

– Этот мешок принес нам несчастье, – сказал генерал, задыхаясь от ярости.

– Мы с таким трудом его нашли. Мы два года его искали!

– Из-за этого мешка мы чуть не погибли, – устало проговорил генерал.

– Что вы наделали? – повторил священник и включил карманный фонарь.

– Я не собирался его сбрасывать, черт возьми! Я просто пнул его.

Они подошли к обрыву и посмотрели вниз, туда, где бурлила вода. Свет фонарей терялся во мраке.

– Ничего не видно, – сказал генерал.

Подошел шофер, они уже втроем смотрели вниз.

– Наверное, его унесло водой, – сказал генерал голосом, в котором слышались усталость и раскаяние.

Священник зло посмотрел на него и направился к машине.

– Холодно, – сказал генерал шоферу. – Ветер просто обжигает, – и сел в машину вслед за священником.

Он мечется в темных струях воды, как больной в лихорадке, подумал генерал, закрывая глаза, чтобы не видеть километровые столбики, и пытаясь заснуть.

Глава двадцать вторая

Прошло две недели. И вот наступил последний день их пребывания в Албании. Генерал встал поздно. Открыл жалюзи. За окном было пасмурно.

Сегодня у меня много дел, подумал он. Нужно зайти в авиакомпанию за билетом. В четверть двенадцатого панихида, а в полпятого банкет.

На тумбочке возле кровати лежала большая груда писем, телеграмм, газет и журналов, присланных с его родины.

Писем было много. Сотни писем со всех краев его страны, запечатанные в конверты, продолжали прибывать – всякие истории, случаи, приключившиеся на войне, иногда карта побережья, план дома или даже целого села, старательно нарисованный каким-нибудь ветераном.

Генерал бросил всю груду писем в корзину для мусора и вышел. Медленно спустился по лестнице. Прошел по мягкому ковру холла и спросил, где он может найти метрдотеля.

Позвали метрдотеля.

– Вам сообщили о небольшом банкете сегодня после обеда?

– Да, сэр, – ответил тот. – В половине пятого в третьем зале все будет готово.

Генерал спросил о священнике. Тот уже вышел.

В холле царило оживление. Все время звонили оба телефона, у лифта толпились люди с чемоданами. Несколько негров сидели в огромных креслах; группа китайцев в сопровождении двух девушек прошла в ресторан; в холле два блондина, похоже австрийцы, ждали телефонного разговора с Веной.

В правом зале, где генерал обычно пил кофе, свободных мест не было. Никогда он еще не видел в «Дайти» столько иностранцев.

Он направился к выходу. И в дверях столкнулся с африканцами, входившими в отель с чемоданами в руках.

На улице, под высокими елями, стояло множество легковых автомобилей.

С чего это такое оживление? – удивился он, спускаясь по лестнице. Он пошел по бульвару, направо, в сторону министерств.

Площадь Скандербега была увешана флагами. Фасады министерств и колонны Дворца культуры были украшены лозунгами и разноцветными лампочками.

Ах да, послезавтра у них национальный праздник, совсем вылетело из головы, пробормотал про себя генерал.

На тротуарах было очень оживленно. Люди, как всегда, толпились у афиш кинотеатра напротив башни с часами. Он прошел мимо афиш, но даже не обратил внимания, какие там фильмы.

Взглянул на часы. Было уже одиннадцать.

За билетом зайду после панихиды, подумал он и повернул налево. Перед банком, позади кафе «Студент», на автобусных остановках бушевало настоящее людское море. Здесь было кольцо автобусных маршрутов от текстильного комбината, киностудии, из района Лапраки, с других окраин города, и он с трудом пробивался сквозь толпу. До церкви, где служили панихиду, была всего одна остановка, и он решил пойти пешком.

Он шел посреди тротуара и думал о мешке с останками полковника.

Он не мог ясно вспомнить, как это все произошло. Помнил только, что был в подавленном, угнетенном состоянии. А теперь, когда та бессонная тяжелая ночь осталась в прошлом, он не мог объяснить себе свой поступок.

Так или иначе все это нужно каким-то образом уладить. Надо будет поговорить вечером со священником. У них было много солдат ростом метр восемьдесят два. Ну, а насчет зубов вообще можно не беспокоиться. Кому придет в голову сомневаться в подлинности останков полковника? Никому.

Он попытался вспомнить, у кого из солдат был такой же рост, как у полковника Z, но не смог. Каждый раз, когда эксперт произносил громко: «Метр восемьдесят два», генерал всегда повторял про себя: «как у полковника Z». Но теперь не мог припомнить ни одного из них.

Ему удалось вспомнить только летчика, случайно найденного возле сельской проселочной дороги, английского летчика, которого они закопали обратно.

Потом он вспомнил солдата, который вел дневник. Рост у него был тоже метр восемьдесят два. Генерал подумал о том, что произойдет, если вместо останков полковника подсунуть кости этого солдата. Он представил, как семья и все родственники полковника встречали бы останки простого солдата, какую бы величественную панихиду и торжественные похороны устроили бы, как рыдала бы одетая в траур Бети, поддерживая под локоть старуху мать полковника, и как мать рассказывала бы всем приглашенным о своем сыне. Затем они опустили бы кости солдата-дезертира в пышно украшенный гроб, предназначавшийся для его убийцы, звонили бы колокола, какой-нибудь генерал произнес бы фальшивую речь… какое это было бы надругательство над всеми, какой смертный грех. И если на самом деле существуют духи и призраки, той же ночью этот солдат встал бы из могилы.

Нет, сказал себе генерал. Лучше найти кого-нибудь другого. Наверняка можно найти. Панихида начиналась через две минуты. Церковь видна была издали – красивая, построенная в современном стиле. Перед ее ступенями, на оживленной улице, стояло множество роскошных автомашин самых разных марок.

Прибыли дипломаты из иностранных посольств, подумал генерал и быстро взбежал по мраморным ступеням. Панихида уже началась. Он обмакнул кончики пальцев в чашу со святой водой, стоявшей справа, перекрестился и отошел в сторону. Он взглянул на священника, который вел службу, но слышно было плохо, и он принялся разглядывать развешанные повсюду черные траурные полотнища и установленный посреди церкви пустой гроб, тоже обитый черной тканью. В полумраке горели свечи, все были в траурных костюмах, и хотя сквозь высокие витражи и пробивался солнечный свет, в церкви было мрачно и холодно.

Священник молился за души покойных солдат. Лицо его было бледным от бессонницы, а серые глаза смотрели устало и страдальчески. Дипломаты слушали внимательно, с серьезными лицами, и в церкви кроме запаха свечей и ладана витал тонкий аромат дорогого одеколона.

В полной тишине заплакала вдруг женщина. Из нашего посольства, подумал генерал.

Голос священника проникал во все уголки церкви, набатно-гудящий и торжественный:

– Requiem aeternam dona eis. [22]22
  Вечный покой даруй им, Господи (лат.).


[Закрыть]

Стоящая перед генералом женщина разрыдалась и достала платок.

– Et lux perpetua luceat eis, [23]23
  Да озарит их вечный свет (лат.).


[Закрыть]– продолжал священник, глядя вверх, на распятое тело Христа. – Requiescat in расе, [24]24
  Мир праху (лат.).


[Закрыть]– закончил он, и голос его отозвался эхом во всех уголках церкви.

– Amen, [25]25
  Аминь (лат.).


[Закрыть]– произнес дьякон.

В наступившей тишине генералу казалось, что он слышит даже тихое шуршание горящих свечей.

Мир праху, повторил генерал про себя, чувствуя, как его сердце наполняет тоска.

И когда священник поднял вверх просвиру, когда все опустились перед ним на колени, а он поднял чашу с красным вином и стал вкушать тело Христово и пить кровь его за спасение их душ, генерал вдруг представил себе этих солдат – тысячи и тысячи солдат, с алюминиевыми котелками в руках, стоящих у огромного котла в очереди за порцией фасоли, и от лучей заходящего солнца на котелках и стальных касках играют пурпурные, неземные, потусторонние отсветы.

Да озарит их вечный свет, повторил он про себя, опустившись на колени и мрачно уставившись на холодные мраморные плиты. Прозвенел колокольчик, и все поднялись.

– Ite missa est, [26]26
  Месса закончена (лат.).


[Закрыть]– прогремел голос священника.

– Deo gratis, [27]27
  Благодарение Господу (лат.).


[Закрыть]– подхватил дьякон.

Публика направилась к выходу. На улице уже негромко урчали моторы, и когда генерал вышел, машины дипломатов стали трогаться с места одна за другой. На остановке возле церкви он дождался автобуса, прошел к большому заднему стеклу и встал там.

– Граждане, берите билеты, – сказала женщина-кондуктор.

Он понял слово «билеты» и спохватился. Сунул руку в карман и достал сотенную бумажку.

Он догадался, что кондуктор спросила, нет ли у него мелочи, и отрицательно покачал головой.

– Три лека, – проговорила она и, показав ему три пальца, повторила свой вопрос.

Генерал снова покачал головой.

– Да он иностранец, товарищ, – нехотя проговорил высокий парень.

– Это я и сама сообразила, – сказала женщина и стала набирать ему сдачу.

– Наверное, какой-нибудь албанец из Америки, – сказал старик, сидевший возле кондуктора. – Из тех, что совсем забыли албанский язык.

– Нет, папаша, он иностранец, – сказал парень.

– Уж ты мне поверь, – настаивал старик, – я в этом хорошо разбираюсь, он из этих, из Америки,

Генерал понял, что говорят о нем и что его приняли за американца.

Пусть считают меня кем угодно, подумал он.

Когда автобус остановился перед Национальным банком и все стали выходить, он встретился взглядом со стариком.

– Ол райт, – громко сказал ему старик, выходя из автобуса, и засмеялся, очень довольный собой.

Генерал пробился сквозь толпу крестьян, дожидавшихся автобусов на Камзу и Юзбериши, и очутился на большом бульваре. В авиакомпании он пробыл недолго. Спрятав билет в карман, он вышел на улицу Дибры.

Здесь перед фруктовыми лавками, возле закусочных и у большого универмага толпился народ. Проходя мимо универмага, генерал решил купить какой-нибудь сувенир.

Постояв немного перед витринами, он зашел в магазин. Сувениров было много, самых разных, и он внимательно их разглядывал. Ему всегда нравилось покупать сувениры.

А что, интересно, покупали на память солдаты, уезжая из Албании?

Маленький человечек у него в голове вдруг снова забил в барабан, сначала медленно, а затем все быстрее, быстрее, быстрее. Только теперь он не сидел, скрестив по-турецки ноги, а стоял блестящий, черно-белый, в красной джокэ с черными лентами, а на голове у человечка была телешэ. Он стоял и бил в барабан – весь из сверкающего фарфора, и генерал не мог отвести от него глаз.

Он показал на него рукой.

Девушка достала с полки фигурку, завернула и протянула ему.