Текст книги "Генерал армии мертвых"

Автор книги: Исмаиль Кадарэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Глава двадцать третья

Бам-бара-бам, бам-бара-бам, бам-бам-бам.

– Хэлло.

Генерал, удивленный, обернулся.

– Хэлло, – ответил он.

На тротуаре перед отелем стоял генерал-лейтенант. Левый рукав его шинели был засунут в карман, а в правой руке он держал трубку.

– Как вы себя чувствуете?

– Плохо, – сказал генерал. – А вы?

– Я тоже неважно.

Генерал-лейтенант затянулся и вынул трубку изо рта.

– Прежде всего, хотя и прошло уже довольно много времени, я хотел бы принести вам свои извинения за тот прошлогодний инцидент, – сказал он, глядя в сторону. – Мне вручили ваш протест. Но я заверяю вас – это случилось не по моей вине, и я очень сожалею об этом.

Генерал рассеянно посмотрел на него.

– А кто же был виноват? – спросил он.

– Мой компаньон. Это он напутал. И не только в тот раз. Пойдемте, посидим где-нибудь. И я все вам расскажу подробно.

– Извините, у меня сейчас нет времени. Поговорим здесь.

– Тогда лучше отложим до вечера. А как у вас все прошло?

– Я же сказал – плохо, – повторил генерал. – Дороги были очень плохие.

– Да, да…

– Кроме того, у нас умер рабочий.

– Умер? Почему? Несчастный случай?

– Заразился.

– Каким образом?

– Толком так и не выяснили. Наверное, поцарапался обломком кости или ржавым осколком.

Генерал-лейтенант удивленно покачал головой.

– Вы, конечно, выплатите семье компенсацию?

Генерал кивнул.

– Никогда мне еще не доводилось видеть столько гор, – сказал он немного погодя.

– А сколько их у вас еще впереди.

– Нет, мы уже все закончили, – сказал генерал. – Это был последний маршрут.

– Закончили? Вот здорово. Ну, значит, это мне доведется увидеть их снова.

– Повсюду горы, а молодежь разбивает на них террасы. Вы видели?

– Ну да. Копают, все время копают.

– Насыпают новые поля, будут опять выращивать хлеб.

– Я видел в одном месте, что они засеяли даже железнодорожную насыпь.

– Где они только не сеют. Похоже, им не хватает земли.

– Наверняка они рады, что мы забираем солдат.

– Да. Опустевшие кладбища они тут же распахивают. Это они называют «дегероизировать» землю.

Генерал засмеялся.

– А у вас как дела? – спросил он.

– Плохо, – ответил тот. – Мы уже больше полутора лет кружим по всей Албании, но до сих пор очень мало сделали.

– У вас возникли какие-то трудности, вы говорили.

– Да, трудностей у нас хватает, – сказал генерал-лейтенант, глубоко вздохнув, – а тут еще это происшествие.

– Какое происшествие?

– Очень неприятное. Видите, я брожу в одиночестве? Постойте-ка. Вот что я хотел вас спросить – где же ваш коллега, святой отец?

– Я думаю, наверху, в отеле.

Генерал-лейтенант засмеялся.

– А я было подумал о худшем, – сказал он. – Потому что мой мэр, похоже, попал в неприятную историю.

– Что с ним случилось?

– Его срочно вызвали, – сказал генерал-лейтенант. – Уже несколько недель из-за него приостановлены поиски.

– Почему его вызвали?

– И тут еще разразился скандал в печати! Черт бы его побрал.

– Он присвоил казенные деньги?

– Хуже, – сказал генерал-лейтенант. – Гораздо хуже.

– Вы меня заинтриговали.

– Вы ведь знаете, у нас не было точных данных, – продолжал генерал-лейтенант. – Очень многие семьи, особенно семьи офицеров, похоже, обещали вознаграждение тем, кто будет заниматься поисками останков. Только не мне, конечно, – добавил он со смехом, – никто не осмелился бы предложить мне вознаграждение. Но моим подчиненным наверняка обещали.

– Вполне возможно, – сказал генерал.

– Да так оно, наверное, и было. Но самое скверное не в этом. В конце концов, каждый имеет право вознаградить чужой труд, и в этом нет ничего предосудительного. Как вы считаете?

– Совершенно с вами согласен.

– Самое скверное в другом… Если бы мы останки солдат не отправили сразу на родину, а собирали бы все вместе, как это делали вы, то, возможно, ничего бы и не произошло.

– Мы сформировали целую армию, – сказал генерал.

– Если бы мы не посылали солдат сразу же, небольшими группами, то путаница не скоро бы обнаружилась, вряд ли кто-нибудь заметил, что длина скелета, собранного из костей, не соответствует росту убитого солдата.

– Кто это обнаружил? – спросил генерал.

– Очевидно, сначала одна семья случайно установила этот факт, но ведь достаточно возникнуть подозрению, и все уже само крутится, и конца этому не видно.

– Теперь я понимаю, – сказал генерал. – Иными словами, ваши подчиненные не всегда устанавливали личность солдата.

– Точнее, они поставили на неопознанных останках фамилии солдат, о поиске которых просили особо. Словом, если все это правда, то это настоящее мошенничество. Семьям посылали чужке останки.

– И все это делалось умышленно и хладнокровно?

– Похоже, что да, поскольку от моего мэра до сих пор нет никаких известий.

– Он знал, зачем его вызывают?

– Нет. Он получил телеграмму, в которой ему сообщили, что его жена заболела. А потом я получил письмо от одного приятеля из министерства. Скверная история.

– Грязная история, – сказал генерал.

– Кроме того, во многих черепах не хватает золотых зубов, – сказал генерал-лейтенант.

– Вы не вели протокол во время вскрытия могил?

– Нет, – сказал генерал-лейтенант. – Не регистрировались ни зубы, ни золотые кольца, которые могли быть случайно найдены.

– Действительно скверная история.

– Я умираю от скуки, – сказал генерал-лейтенант. – Я здесь совсем один. Как я вам завидую – вы завтра улетаете. По вечерам я совершенно не знаю, куда себя деть. Это еще хуже, чем скитаться по горам и ночевать в палатке.

– Ничего не поделаешь.

– Полтора года мы, как геологи, обследовали гору за горой, долину за долиной. А теперь эта история напоследок.

– Вы хорошо сказали: как геологи.

– И подумать только, какой минерал мы ищем, – сказал генерал-лейтенант. – Минерал, созданный смертью.

Генерал усмехнулся.

– Прошу меня извинить, – сказал он, взглянув на часы. – Я очень спешу.

– Да, сегодня суетный день.

– Как всегда, в преддверии праздника.

– По-видимому, это у них самый большой праздник.

– Да. Праздник освобождения, как они его называют.

– Ну, идите, генерал, не смею вас больше задерживать. Надеюсь, увидимся вечером.

Генерал собрался уже шагнуть в лифт, но в последний момент обернулся:

– А можно что-нибудь сделать с теми одиннадцатью солдатами? – спросил он.

Генерал-лейтенант пожал плечами.

– Трудно, очень трудно.

– Почему? У вас должны быть адреса, куда вы их отправляли.

Генерал-лейтенант печально улыбнулся.

– Вы только подумайте, коллега, какая будет драма в этих семьях, когда у них потребуют останки обратно…

– И все-таки, – сказал генерал.

– Кроме того, драма в семье – это ерунда по сравнению с юридическими формальностями, – сказал генерал-лейтенант. – Впрочем, вечером мы обо всем потолкуем.

– Хорошо, – сказал генерал, входя в лифт.

Глава двадцать четвертая

В четверть шестого банкет закончился. Генерал подождал, пока все гости разойдутся. Оставшись наедине со священником, он выпил одну за другой две рюмки коньяку и ушел из зала, не попрощавшись.

И эта формальность позади, с облегчением подумал он, выходя на улицу. Прием прошел довольно холодно, но, как бы то ни было, все уже позади.

Он поблагодарил албанские власти от имени своего народа, от имени тысяч матерей за оказанную помощь, а депутат Народного собрания, тот, который встречал их когда-то в аэропорту, сказал в ответной речи, что они выполняли свой человеческий долг перед народом, с которым хотели бы жить в мире. Затем они чокнулись, и в легком хрустальном звоне бокалов послышался отзвук далекой артиллерийской канонады. И все, кто был на банкете, услышали эту канонаду, но никто не подал виду.

Он брел по тротуару, пробиваясь сквозь плотную толпу, заполнившую улицы, и сквозь шум большого города до него доносилась чужая речь.

На площади Скандербега шел концерт. Сцену возвели перед Дворцом культуры. Над сценой, на белых мраморных колоннах, были установлены прожекторы.

Он приподнялся на цыпочки, чтобы лучше видеть. Сзади, с балкона Исполкома, светили два прожектора, а где-то чуть дальше трещала кинокамера. Похоже, снимали фильм.

Генерал смотрел на танцующих на сцене артистов, но мысли его были далеко.

В этом нежном хрустальном звоне, думал он, был и грохот пушек, и стрекотание пулеметов, и скрежет штыков, и позвякивание солдатских котелков поздно вечером, в час, когда раздают ужин. Все было в этом нежном звоне, и все это услышали, потому что не услышать это было невозможно.

Он почувствовал резь в глазах от яркого слепящего света прожекторов и стал выбираться из толпы. Лучи прожекторов метались то вверх, то вниз, а иногда начинали шарить прямо по лицам людей, и люди обеспокоенно оглядывались, отворачивались от яркого света.

Генерал пошел вдоль цветника в сторону отеля.

Ему вспомнилось, как они сидели за столом, друг против друга, представители двух народов и государств, и между ними стояли только бутылки с напитками и вазы с фруктами.

И это все, что нас разделяет? – спросил себя генерал, когда они подняли бокалы в первый раз. Только эти бутылки с красивыми этикетками и эти свежие фрукты, собранные в прибрежных садах и виноградниках? Ему вспомнились сады и виноградники, окутанные вечерним туманом, которые темнели вдоль белых, освещенных лунным светом дорог. Где-то далеко лениво лаяли собаки. А еще дальше мерцал пастуший костер.

– Вам телеграмма, – сказал ему портье, протягивая ключ от номера.

– Благодарю!

На желтой бумаге стоял небольшой красный штемпель «срочная».

Он вскрыл телеграмму и прочитал: «Узнали об окончании благородной миссии пожалуйста сообщите полковнике Семья Z».

Кровь ударила ему в голову. Он все же постарался сохранить спокойствие. Не спеша подошел к лифту, поднялся наверх к себе.

И зачем тебе только взбрело в голову связаться со всем этим, спросил он себя, глядя в зеркале на собственное отражение. Лицо у него было бледным, осунувшимся, на лбу три глубокие морщины, средняя подлиннее, а две другие покороче, словно черточки, нарисованные стенографисткой в конце доклада.

Ты устал, сказал он себе, ты смертельно устал.

Он вошел в комнату, включил свет, и первое, что бросилось ему в глаза, был маленький горец, бивший в барабан, он стоял на тумбочке, на огромной груде писем и телеграмм.

Генерал лег и попытался заснуть.

На улице гремел салют. Разноцветные отсветы проникали сквозь жалюзи в комнату, разрезанные на узкие полоски, цветные блики кружились по потолку и стенам. И ему снова вспомнилось, как в военном штабе двадцать с лишним лет назад он вместе с другими сидел за длинным столом военно-медицинской комиссии. Члены комиссии из рук в руки передавали рентгеновские снимки призывников, рассматривали их на свет, и темные кости крутились – вот так – над их головами, а потом кто-то устало и безразлично произносил: «Годен». Они обычно говорили «годен» даже в том случае, если между ребер было небольшое пятнышко. Только когда пятна были слишком большими и не заметить их было невозможно, они бормотали: «Не годен». Они сидели за этим длинным столом, и весь день призывники с бритыми головами отправлялись отсюда прямо в казармы, а оттуда на войну, которая только-только началась.

Полоски света, разрезанного жалюзи, скользили над головой, и он закрыл глаза, чтобы их больше не видеть. Но как только он закрывал глаза, он еще отчетливее видел перед собой огромную пустую комнату и растерянных призывников, стоявших перед длинным столом, совершенно голых, похожих на большие белые свечи.

Генерал встал. Пора было ужинать. Он выглянул в коридор и спросил, где священник. Ему сказали, что тот куда-то ушел. Тогда он вернулся в номер и спросил по телефону у портье, у себя ли генерал-лейтенант.

Не успел он выйти из комнаты, как натолкнулся в коридоре на генерал-лейтенанта.

– Я как раз направлялся к вам, портье мне сказал, что вы у себя.

– Заходите, пожалуйста, – сказал генерал, возвращаясь.

– Мне кажется, вы собирались уходить.

– Да, но это не имеет значения.

– Может, лучше спустимся вниз, в зал?

– Как вам будет угодно, – сказал генерал.

Внизу, в холле, было так же оживленно, как и утром, оба телефона трезвонили не переставая.

– Похоже, продолжают прибывать делегации, – сказал генерал-лейтенант.

В ресторане они с трудом отыскали свободный столик в углу. Из окна был виден бульвар и гуляющие по нему люди; отсветы салюта падали на головы людей и на темные деревья парка, словно густой цветной снег, затем они гасли, и на улице становилось еще темнее, чем раньше.

Генерал заказал фернет, генерал-лейтенант – коньяк. Снизу, из таверны, доносилась музыка.

Они чокнулись и выпили. Потом долго молчали. Генерал снова наполнил рюмки. Это было для него проще, чем начать разговор.

Снаружи грохотал салют, и разноцветные блики мелькали в окне.

– Празднуют победу, – сказал генерал.

– Да.

Они смотрели в окно – небо вдруг вспыхивало, словно гигантская багровая каска, которая начинала переливаться всеми цветами, затем бледнела, остывала и растворялась в ночном мраке.

– Ну и работенку на нас взвалили, – сказал генерал.

– Это хуже, чем война, – сказал генерал-лейтенант. – Я был на войне, но это еще хуже.

Генерал взглянул на пустой рукав, засунутый в карман мундира.

Можешь и не говорить, что ты был на войне, подумал он.

– Эти кости – квинтэссенция войны, ее суть, очищенная от всего случайного, – сказал генерал-лейтенант. – Это словно осадок, выпадающий на дно сосуда в результате химической реакции.

Генерал печально улыбнулся. Они наполнили рюмки. Из таверны доносилась музыка.

– Вы слышали о том, что у ныряльщиков за жемчугом разрываются легкие, если они опускаются слишком глубоко? Так вот, у нас разорвалась душа.

– Это верно, душа у нас разорвалась.

– Мы устали, – сказал генерал.

– Мне тоже так кажется.

– Воевать в горных условиях очень тяжело, – сказал генерал. – Особенно в таких горах. Я начал было изучать этот вопрос, но бросил. Возникает слишком много сложнейших проблем.

Генерал-лейтенант кивнул.

– А если бы это была настоящая война? – продолжал генерал. – Тогда, может быть, через двадцать лет искали бы нас.

И у тебя, кроме руки, не хватало бы еще кое-чего, подумал он.

– Вы так думаете?

– И другие пили бы, может быть, за этим же столом и разговаривали бы о нас.

– Может быть, – сказал генерал-лейтенант. – Могло бы быть и так. Но ведь события могли принять совсем иной оборот. Мы могли бы и не потерпеть поражения.

– Знаете, о чем я думаю? – спросил генерал. – Я как-то сказал сопровождающему меня священнику, что мои с ним разговоры напоминают диалоги некоторых современных драм. Теперь я замечаю, что и разговоры между нами тоже напоминают такие диалоги. Ну почему мы говорим неестественными фразами, зачем стараемся произвести впечатление?

– Потому что мы люди с тонкой нервной организацией, – ответил генерал-лейтенант.

Генерал взглянул на него.

– Это вы неплохо заметили, – сказал он.

– Поэтому нам нравится говорить на такие темы, как некоторым нравится добавлять в еду много острого соуса и перца, – продолжал тот.

Генерал засмеялся.

Снизу доносилась музыка, а кофеварка-экспресс периодически свистела, выпуская пар, словно маленький паровоз.

– Вы не припоминаете, той ночью, когда мы познакомились, я рассказывал вам о стадионе? – спросил генерал-лейтенант.

– О том стадионе, где вам не разрешали копать, пока не закончится футбольный чемпионат?

– Да, именно о том.

– Припоминаю, – сказал генерал. – Сначала вы раскапывали боковые дорожки, а на бетонные трибуны лил дождь, и со всех сторон текли потоки воды.

– Верно, – сказал генерал-лейтенант. – Все так и было. Ямы чернели вокруг футбольной и баскетбольной площадок, а с трибун хлестала вода. Потом мы стали раскапывать само поле, там, где стоит вратарь, там, где место полузащитника, там, где носятся нападающие, словом, поле скоро стало похоже на решето. Но я не об этом хотел сказать.

– А о чем же тогда?

– Я рассказывал вам о девушке, которая приходила каждый день и дожидалась своего жениха, пока не заканчивалась его тренировка?

– Да, что-то такое вы мне рассказывали, я смутно припоминаю.

– Она приходила каждый день, а когда шел дождь, она накидывала капюшон и сидела в уголке, у самых трибун, не сводя глаз со своего жениха, носившегося по полю.

– Теперь я вспомнил, – сказал генерал. – Вы еще говорили, что на ней был голубой плащ.

– Да, да. У нее был красивый голубой плащ, но глаза ее были еще ярче, небесного цвета, хотя и немного холодноватые, и, пожалуй, даже в цветных фильмах я не видел более красивых глаз. Так вот, она приходила туда каждый день, а мы продолжали копать, и поле было окружено ямами со всех сторон.

– Так что же было потом? – холодно спросил генерал.

– Ничего, – сказал генерал-лейтенант, – ничего особенного. К вечеру парни заканчивали тренировку, один из них обнимал ее за плечи, и они, обнявшись, уходили. И тогда, поверьте, меня охватывала страшная тоска, мир казался мне таким же унылым и бессмысленным, как этот пустой стадион. И это в моем-то возрасте, поверите ли?

Как все это ужасно, подумал генерал.

– Так иногда случается в жизни, – продолжал генерал-лейтенант. – Именно тогда, когда не ждешь, вдруг раз – и появляется какая-то безрассудная, сумасшедшая мечта, словно цветок вырастает на краю обрыва. Ну какое было дело мне, генералу чужой армии и уже старику, инвалиду, какое было дело мне, прибывшему сюда, чтобы собрать кости погибших солдат, моих соотечественников, до этой молодой албанки?

– Конечно, вам никакого дела до нее не было, – сказал генерал, – но мечтать, мечтать-то вы могли. Человек часто мечтает о недостижимом, особенно когда дело касается женщин. Прошлым летом на курорте…

– Иногда мне казалось, что это из-за нее, – прервал его генерал-лейтенант, – а иногда я и сам не мог понять, отчего мне тоскливо. Это, собственно говоря, не сама девушка волновала меня, а нечто другое, необъяснимое. Вы меня понимаете?

– Понимаю, – сказал генерал. – Очевидно, вас взволновала молодость, само олицетворение жизни. Мы столько времени бродили, как гиены, вынюхивая, где спряталась смерть, чтобы извлечь ее на свет божий. И совсем забыли, что такое красота.

– Пожалуй, вы правы. Человеку бывает нужно за что-то ухватиться, как утопающему. И я ухватился за образ этой девушки. – Генерал-лейтенант выдавил из себя улыбку, хотя, похоже, с большим трудом.

Тоже мне, герой-любовник, подумал генерал.

– Однажды ночью я пришел на албанскую свадьбу и решил потанцевать, – начал было рассказывать генерал, но генерал-лейтенант прервал его.

– Я, – и он ткнул себя рукой в грудь, – со своими седыми волосами, с ампутированной рукой, знаете, что я сделал, когда мы через месяц снова вернулись в этот город? Я пошел днем на стадион, как раз в то время, когда у них бывали тренировки. Стадион был закрыт, тем не менее я попросил разрешения зайти. Сторож открыл мне большие железные ворота и впустил меня. Стадион был пуст и мрачен, как никогда. Ямы уже закопали, но на земле все же остались следы, похожие на затянувшиеся раны. Я побродил возле трибун, там, где сидела эта девушка, и у меня стало ужасно тяжело на душе, и показалось в тот момент, что всю мою жизнь меня будут преследовать эти длинные, мокрые, изогнутые трибуны, эти пустые серые бетонные бесконечные трибуны, закручивающиеся вокруг меня. Вы меня слушаете?

– Слушаю, – сказал генерал.

Они выпили еще по рюмке.

Салют кончился, погасли огни, и большой парк напротив казался сплошной стеной мрака.

Они сидели молча, когда принесли телеграмму.

– Что это за телеграмма? – спросил генерал-лейтенант.

– Так, обычная телеграмма.

Генерал наполнил рюмки.

– Посылают телеграммы, думают, что с помощью телеграмм можно что-нибудь решить.

Генерал-лейтенант посмотрел на него устало и внимательно, хотел, видимо, что-то спросить, но вместо этого закурил.

– А знаете, что мне сказала старуха-албанка на свадьбе? – проговорил генерал. – «Ты пришел сюда смотреть, как мы женим наших сыновей, чтобы потом прийти убивать их».

– Жуткие слова.

– Вы говорите: жуткие слова. Если бы вы знали, что она сделала после этого! Впрочем, лучше вам и не знать.

– Пейте! – сказал генерал-лейтенант. – За ваше здоровье! Чтобы вы благополучно и в полном здравии вернулись на родину! Как я вам завидую.

– Спасибо!

Генерал чувствовал, что пьянеет.

Зал понемногу пустел, деревянные ступеньки, ведущие вниз, в таверну, скрипели реже, но музыка играла не переставая.

– А где ваш святой отец? – неожиданно спросил генерал-лейтенант.

– Не знаю, – ответил генерал. – Где-то шляется и, конечно, продолжает отвечать на телеграммы.

Тот удивленно посмотрел на него.

– Вы знаете, что у меня случилось в одном селе? – спросил генерал-лейтенант. – Почва была песчаная, сильно засоленная. И очень твердая, плохо поддавалась. Мы вскрыли могилы и обнаружили неразложившиеся трупы. Жуткое зрелище. Пришлось заказывать большие гробы, как для только что умерших.

– Интересно, – сказал генерал. – Со мной такого не случалось.

– Но это еще не все, – продолжал тот. – Вся краина, похоже, узнала об этом. Через несколько дней один крестьянин сочинил песню.

– Песню?

– Да, да, песню. Я записал слова. Они у меня там, наверху. Смысл примерно такой: тела наших врагов даже земля не принимает, или что-то в этом роде. Албанцы как будто на самом деле в это верят. Потому что они не знакомы с химией.

– Зато с войной знакомы.

– Это верно. Официант!

– Мы тоже как-то услышали песню и решили, что это – провокация, – сказал генерал. – Но песня оказалась старинной и к тому же про любовь.

– Вот как?

– В песне говорилось: «О, прекрасная Ханко, не ходи среди могил, твоя красота воскрешает мертвецов».

– Надо же, – удивился генерал-лейтенант.

– Мы по этому поводу даже ноту протеста написали.

Они долго еще разговаривали, но все время речь у них заходила о войне и кладбищах. К каждой нашей мысли прибита жестяная табличка, подумал генерал. Проржавевшая табличка с выцветшими буквами, которые с трудом можно прочитать. Табличка скрипит, когда дует ветер, а ветер дует не переставая, как в том ущелье, где все кресты и надгробья склонились к западу. Они спросили, почему все кресты наклонены в одну и ту же сторону, и крестьяне сказали им, что это из-за ветра, который всегда дует в этом направлении.

Зал почти совсем опустел, когда принесли еще одну телеграмму. Генерал взял ее из рук портье и вскрыл, не посмотрев даже, откуда она.

Не дочитав до конца, скомкал ее и бросил в пепельницу.

– Сегодня вечером вам приходят крайне таинственные телеграммы.

Генерал ему не ответил.

Генерал-лейтенант вздохнул.

– Я боюсь ночных телеграмм.

Музыка еще была слышна, но посетителей становилось все меньше.

– Который час? – спросил генерал.

– Скоро полночь.

Не стоит напиваться, подумал он. Уже поздно. А впрочем, рюмку-другую еще можно выпить.

Они выпили еще за что-то, генерал не понял толком за что. Не все ли равно, подумал он, за что мы пьем?

– Я хотел бы вас спросить, – сказал он, наклонившись к самому уху генерал-лейтенанта, – вы никогда не пили со священником?

– Со священником? Нет, пожалуй, не доводилось, но руку на отсечение дать не могу.

Генерал снова посмотрел на пустой рукав, глубоко засунутый в карман мундира.

У тебя только одна рука, подумал он, и ты ее должен беречь.

– Насколько я помню, нет, – повторил генерал-лейтенант.

Генерал покачал головой.

– Такова вот человеческая жизнь, – проговорил он задумчиво, – сегодня бредешь сквозь дождь, завтра пьешь со священником. Разве не так?

– Конечно.

– Нет, скажите, вы имеете что-то против?

– Как вы можете сомневаться?

– О, простите меня. Я слегка перебрал.

– Пожалуйста, пожалуйста.

– Хм.

Уставившись в пепельницу, генерал скорчил удивленную гримасу.