Текст книги "Соль жизни"

Автор книги: Исихара Синтаро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Река жизни и смерти

Когда отец умер, он, говорят, однажды появился в доме близкого ему человека. Я узнал об этом через какое-то время после его смерти, и мне понравилась эта странная история.

Время от времени другие люди обсуждают этот случай. То, что в истории фигурирует мой родной отец, еще более укрепляет во мне интерес к людям, но главное то, что подобный поступок был вполне в характере моего отца.

Отца видели в доме старинного рода Коно. Хозяйничала там женщина, которая в свое время свела отца с его будущей женой.

Вечером того дня, когда умер отец, эта женщина вешала в своей гостиной новый свиток. В этот момент со стороны сада на открытую веранду поднялся отец. Он снял шляпу и уселся на полу.

– Господин Киёси, что же вы на веранде сидите? Заходите в дом, – приветливо проговорила женщина, пошла за подушкой для сидения и вернулась на веранду, но отца уже не было. Она весьма удивилась и спросила домашних, не видели ли они, как кто-нибудь заходил в сад, но ответ был отрицательным.

Почему дух является именно этому, а не какому-то другому человеку, остается загадкой, но я думаю так: то, что отец выбрал именно сваху, которой был многим обязан, свидетельствует о нем с самой лучшей стороны. Я хорошо представляю себе, как на исходе дня отец, сутулясь при своем высоком росте, поднимается на веранду со стороны гостиной, он садится на краю веранды с фетровой шляпой в руках.

Увидев призрак отца, госпожа Коно переполошилась, приехала в Токио. Там она убедилась, что отец был у нее в час своей смерти.

Я осмотрел гостиную в доме Коно, но узнать, какой дорогой пришел и ушел отец, возможности не было. А по какой дороге он шел из Токио в Асия в районе Кансай, где жили Коно?

Я не знаю, кто додумался до того, что есть река смерти. По я твердо уверен в том, что и вправду жизнь от смерти отделяет нечто, похожее на реку. Есть люди, которые эту реку видели: они думали, что уже умерли, но потом оживали. Перед тем, как перебраться через эту реку, отец и решил навестить Коно.

Один из моих друзей видел реку смерти. Это был депутат парламента Тамаоки Кадзуро. Он умер от рака, а перед этим мучился от тяжелейшего диабета. Он не обращал внимание на болячки, но когда чуть не умер на больничной койке, он, по его словам, эту реку видел. Когда он впал в кому, он видел некую белую ленту, похожую на Небесную реку (Млечный Путь?). А еще – ему во сне часто появлялся покойный старший брат, который его очень любил. Стоя у стены палаты, он очень ласково говорил: «Послушай, Кадзуро. Если тебе так плохо, может, пойдем со мной? Я тебе и руку подам».

А за спиной старшего брата струилась эта белая река. Кадзуро уже было хватался за протянутую ему руку, но в последний момент передумывал, говорил, что у него здесь еще куча дел, и оставался лежать на койке.

«Не знаю уж, что меня останавливало, но только я знал, что если он возьмет меня за руку и я перейду через реку, все будет кончено. Река блестела, она была похожа на белую ленту, и я помню, что подходил к ней совсем близко».

Мой младший брат Юдзиро рассказывал мне, что тоже подходил к этой реке. Он заболел диковинной и страшной болезнью – аневризмой, и находился буквально на пороге ада. Для участия в регате я в то время уехал довольно далеко – в Огасавару. В то время нормальных телефонов там не было, я разговаривал по «воздушке», слышно было плохо. Главный врач токийской больницы разъяснил мне, что это за болезнь, сказал, что исход операции непредсказуем, а потому решение об операции должен принимать близкий родственник, желательно мужчина, в связи с чем он просит меня срочно вернуться в Токио. Слушая его взволнованный голос, я понял, что дела плохи.

В чем суть этого заболевания? Из-за атеросклероза стенки аорты теряют эластичность и становятся дряблыми, происходит расширение аорты или выпячивание какой-то ее части. Истончение стенок приводит к внутреннему кровоизлиянию, происходит отрыв части сосуда. Именно это и случилось с братом. Я в этих делах ничего не понимал, но даже мне было ясно, насколько это опасно. Куда изливается кровь после разрыва внутренней стенки сосуда? Если внешняя стенка не выдерживает давления крови, тогда грудная клетка и брюшина заливаются кровью…

Аневризму часто называют «шишкой». Если налить в пакет воды, он, естественно, раздувается. То же самое происходит и с сосудами: кровь не находит достаточного выхода, и стенка сосуда становится похожа на шишку. Так продолжается до тех пор, пока «шишка» не прорвется.

У Юдзиро аневризма образовалась в трех сантиметрах от сердечного клапана. После разрыва произошло кровоизлияние в нижнюю часть туловища – разрыв произошел на участке в 35 сантиметров, так что в районе поясницы образовался огромный тромб. Поскольку из-за давления, создаваемого аневризмой, были в значительной степени заблокированы сосуды, отходящие от аорты, то кровообращение стало чрезвычайно затруднено. Вместе с ужасными болями в пояснице наблюдалась дисфункция почек, у брата началась уремия. Перед тем, как он впал в кому, стенка аорты, превратившаяся в кровяной мешок, чудесным образом прорвалась в нижней части. Кровь, запертая в сосудах, пришла в движение и стала поступать в аорту. И тогда нижняя часть организма, начиная с почек, вновь восстановила свои функции. Поскольку кровоток был восстановлен, то вздутие аорты стало спадать, но рана, расположенная в трех сантиметрах от клапана, стала расширяться с непредсказуемыми последствиями. Это было похоже на подмытую быстрым течением дамбу – неизвестно, сколько она еще продержится. Врач сказал мне, что если положение будет оставаться стабильным в течение десяти дней, то можно будет делать операцию. Но разрыв сосуда мог произойти и через час.

Если сделать операцию в течение трех дней после образования аневризмы, то вероятность успешного исхода – более десяти процентов. Если и сегодня случится приступ, то вероятность успеха составляет более пяти процентов. Но если не предпринимать ничего, то артерия отрывается от сердечной мышцы, и смерти избежать нельзя.

Если приступ случится сегодня, то следует ли предпринимать операцию, зная, что вероятность успеха – меньше пяти процентов? И врачам, и нашим женщинам принять такое решение трудно, поэтому врач и обратился ко мне.

Стабильное состояние продолжалась пять дней, но эхограмма показала серьезные изменения в сердечной мышце. Ждать было больше нельзя, операция стала неизбежной.

Со времени последнего кризиса прошло всего пять дней. Главврач не стал говорить о процентах, он просто сказал, что со своей стороны он сделает все возможное, но из консультаций с другими специалистами я выяснил: вероятность выживания – меньше двадцати процентов.

Брат оправился от мучительного приступа, он не знал, что с ним, и скучал. Те, кто видел его после того, как ему вкололи наркоз, не могли себе и представить, что перед ними находится смертельно больной человек.

Не знаю, что означает девятичасовая операция для самого пациента, но все мы – не только родственники, но и просто пришедшие навестить брата – молились за него.

Я почти не помню, как я провел эти девять часов. Я только помню, что мне захотелось спокойно помолиться у семейного алтаря, и мы с женой съездили домой.

В ходе операции состояние Юдзиро изменилось. До сих пор существовала изрядная вероятность, что он умрет, но после девятичасового ожидания нас известили, что операция прошла успешно и теперь брата отправили на шестой этаж в палату интенсивной терапии.

Я увидел брата на следующий день после операции. Действие наркоза только что кончилось, и к нему вернулось сознание. Перед тем, как я отправился к нему, врач с некоторой озабоченностью обратился ко мне как к представителю всей семьи. Он сказал, что момент выхода из столь длительного наркоза чрезвычайно важен: если пробуждение будет неполным, это может иметь нежелательные последствия. Поэтому он попросил меня не стесняться и говорить с братом предельно громко, побуждая его к ответной реакции и полному возврату сознания.

Брат очутился на операционном столе, не имея представления о серьезности своих проблем. Мы ужасно нервничали, когда провожали его; он же и теперь выглядел как всегда – безразличным. Тем не менее девять часов, в течение которых его резали и кромсали, не прошли даром: вид его напоминал о туше коровы, висящей в мясной лавке. Смотреть на него было тяжело: из рук, носа, рта и шеи торчали какие-то трубочки, ведущие к приборам; он был опутан этими проводами, что делало его похожим на дурно сделанного кибера.

По выражению лица брата было понятно, что он только-только приходит в себя. Главврач позвал его чрезвычайно громким голосом и потряс за плечи, призывая проснуться. Под воздействием тряски и крика в самое ухо брат на моих глазах очнулся от долгого искусственного сна, подтверждая тем самым, что вернулся к жизни. Это было потрясающе. Я наблюдал за ним, затаив дыхание. Врач сказал мне: «Говорите что-нибудь. Он сейчас говорить не может, я дам ему, чем писать». Медсестра принесла листок бумаги, зажатый в держателе для медицинских карт.

Я не знал, о чем говорить. Подражая манере врача, я произнес несколько громче обычного: «Эй, Юдзиро, как ты себя чувствуешь? Ты меня узнаешь? Это я, твой брат». Врач повторил сказанное мной, брат уверенно кивнул. Затем врач произнес: «Из-за трубок и бинтов вы сейчас не можете разговаривать, поэтому я дам вам ручку, чтобы вы могли писать».

С этими словами врач передал принесенную медсестрой ручку. Брат кивнул и взял ее, но тут я сказал: «Он же лежит, ручка писать не будет, дайте ему карандаш». Другая сестра подала красный карандаш, который болтался у нее на шее. Юдзиро взял карандаш. Какое-то время он думал, что ему написать на планшетке, которую мы с сестрой держали вдвоем. Потом он написал иероглифами: «Операция. Когда?»

Я прочел написанное им вслух. Иероглифы были написаны довольно ровно, почерк почти не изменился. «Это нормально, действие наркоза кончилось совсем недавно», – сказал врач с удовлетворением. Потом стал рассказывать Юдзиро, что произошло. «Операция уже закончилась. Мы сделали ее вчера. Операция успешная. Вы сейчас просыпаетесь от вчерашнего наркоза. Сейчас уже следующий день после операции. Вы меня слышите?»

Лицо Юдзиро выражало некоторое удовлетворение, но он слушал врача так, как если бы тот рассказывал самые заурядные вещи. Потом он закрыл глаза и заснул. Врач снова сказат громким голосом: «Спать нельзя, от этого будет только плохо. Просыпайтесь!»

Поговорить с братом мне удалось через несколько дней. Из-за сильных послеоперационных болей ему время от времени давали слабенький наркоз, но на сей раз врач решил, что его тоже пора отменить. Придя к Юдзиро, он сказал: «Последние дни я давал вам снотворное. Но теперь, чтобы вы выздоровели, я эти лекарства отменяю. Надо будет потерпеть. А сейчас вы должны разговаривать – точно так же, как до болезни».

В соответствии с предписанием я попробовал заговорить с Юдзиро, но на сей раз его сознание совсем не хотело проясняться. Врач пытался разговорить его, но тот только устало кивал головой. Его горло и нос были свободны от трубок, но говорить он не желал. Врач не сдержался и снова, как в прошлый раз, стал тормошить его и хлопать по щекам. «Вы узнаете этого человека? Я знаю, что узнаете. Если узнаете, скажите, как его зовут».

– Узнаю, – пробормотал Юдзиро.

– Вот и хорошо. А теперь скажи, как его зовут. Громко скажи. Вот этот человек – кто он?

Оба они – и врач, и брат – смотрели на меня. Брат широко раскрыл глаза и произнес: «Я знаю, кто это. Только у моего старшего брата такая идиотская физиономия». Мы с врачом непроизвольно взглянули друг на друга. «Узнаю, это мой брат», – устало сказал Юдзиро с закрытыми глазами.

Как потом выяснилось, Юдзиро совершенно не помнил ни того, как выходил из наркоза, ни нашей второй встречи. Да и последующие разговоры были для него, как в тумане.

Врачи не знали, какими темпами будут возвращаться к Юдзиро сознание и память. По мнению лечащего врача и медсестры, самое большее, на что сейчас был способен Юдзиро, – это адекватно реагировать на вопросы, а для того чтобы реанимировать память, у него было слишком мало сил. Сознание полностью вернулось к брату через неделю после операции.

– Как ты себя чувствовал после того, как тебе перестати давать наркоз и болеутоляющие лекарства?

– Было ужасно больно, но только я не понимал, что это мне больно. В общем, после операции я несколько дней наполовину спал. И до того, как я понял, что я – это я, я только сны видел. Был один сон, который все время повторялся. Сейчас он мне кажется таким странным.

– Расскажи.

– Мне снилась какая-то река. Вернее, берег реки. Это было похоже на натурные съемки. Сначала я скакал на коне, потом в какой-то момент вся съемочная группа оказалась в джипе, мы поехали по берегу.

Юдзиро продолжал свой рассказ. Была осень, оба берега широкой реки заросли мискантом. Его белые метелочки вобрали в себя солнце и будто светились. Юдзиро стоял в мчащемся джипе и, с рупором в руке, отдавал распоряжения относительно предстоявшей съемки. Статистов было множество, но начать съемку отчего-то никак не удавалось. Вдруг в зарослях мисканта тут и там появились другие статисты, можно было начинать съемку, но тут все снова пошло не так, как надо. В последнее время вместо Юдзиро руководил съемками Кобаяси, но его нигде не было видно. Брат сердился, вызывал его, ругался на окружавших его людей, разбрызгивая воду, мчался на джипе по покрытому галькой берегу. Все это время он думал, как красиво сияет на солнце мискант и как прекрасны вспыхивающие на солнце брызги воды, по которой мчалась машина. Юдзиро злился, что съемки никак не начинаются, он приказал какому-то человеку за рулем переехать на тот берег, но всякий раз, как тот пытался повернуть руль, некий другой останавливал его и машина оставалась на этом берегу.

Юдзиро много раз снился этот сон, только его он и запомнил. Заканчивая рассказ, он сказал: «Наверное, это была река смерти. Те ребята, которые прятались на том берегу между сияющими на солнце метелками мисканта, – это на самом деле духи смерти, которые поджидали меня. Не знаю, кто останавливал машину, но если бы я, находясь в таком запале, все-таки переехал через реку, мне бы уже обратно не вернуться».

– В общем, хорошо, что ты не переехал на ту сторону, так ведь?

– Так-то оно так. Но только я никогда раньше такой красивой реки не видел. Все сияло белым и было каким-то прозрачным – камушки на берегу, вода, метелки мисканта…

Свет

После того как в том году первый тайфун обрушился на полуостров Идзу, зачастили затяжные дожди, а когда они закончились, сразу же настала зима, и стало казаться, что сезон завершен.

В то воскресенье наконец-то установилось ясное бабье лето, но яхтсмены использовали его не для выхода в море, а для подготовки судов к зиме.

В холле яхт-клуба я встретил своего приятеля Т., с которым давно не виделся. Мы вышли на залитую солнцем террасу. Он сказал, что приехал из Нагои в порт по делам, а возвращается вечерним экспрессом. Ничто не указывало на то, что совсем недавно с ним приключилась удивительная история.

Я прочел в газете небольшую заметку о том, что его яхта потерпела крушение. В заметке больше всего говорилось не о самом Т., а о другом члене команды, который пропал без вести. Относительно Т. говорилось только в последних строках: что он находился на той же яхте и удивительным образом сумел спастись.

С самим Т. всегда что-нибудь случается, но вот его компаньон был весьма опытным яхтсменом, и мне было трудно себе представить, как это он умудрился попасть в такой переплет. Вот что мне рассказал сам Т.

Когда они вышли в море, разразился тайфун средней силы, но тайфун – это тайфун, к тому же он прошел неподалеку от их яхты. Они шли на только что спущенной на воду двадцатишестифутовой яхте, которая была сделана на верфях в Нагое, где работал Т. По пути в Канагаву разразился тайфун, яхта затонула возле мыса Омаэ в Энею. Тот тайфун был последним в нынешнем году, маршрут должен был проходить несколько восточнее. В Энею они намеревались поймать крепкий ветер и полететь на всех парусах, но тайфун вдруг сильно отклонился к западу, скорость ветра увеличилась, плыть стало опасно. Несмотря на усиливающийся восточный ветер, им все-таки удалось дойти до мыса Омаэ – Т. хотел отсидеться в местном порту. Но по пути туда яхту накрыло огромной волной, вода проникла даже в каюту, яхта затонула. «Волны были огромные. Когда нос погрузился в воду, сзади тут же обрушилась другая волна, она разрушила рубку, и все залило водой. Я стоял за штурвалом. Я приказал своему компаньону откачивать воду, но нам и без этого уже порядком досталось, сил у него не было. Да уже и не до того было – обрушилась следующая волна, и яхта мгновенно пошла ко дну. Это была уже не 26-футовая яхта, а посудина, до краев наполненная водой».

Т. поднял стакан с пивом, глаза его заблестели, он деланно засмеялся.

Компаньон Т. уже хлебал воду в каюте, Т. тащил его одной рукой за шиворот, а другой нашарил спасательный жилет. Вот так, вцепившись в один спасательный жилет, они в кромешной темноте поплыли к далекому берегу по огромным волнам, катившимся с юго-востока. Они решили плыть, забираясь на гребни волн, но тут же стало ясно, что это страшная ловушка: внутри гребня – пенная стремнина из смеси воды и воздуха, в которой тело становится беспомощным. Поэтому каждый раз, когда накатывает волна, надо, как это ни странно, задержать дыхание и нырять. Компаньон Т. нахлебался воды уже на яхте, теперь же каждая новая волна доставляла ему очередную порцию. Его силы иссякали, он отяжелел и вис на жилете, Т. пришлось поддерживать его. Когда очередная волна накатила на них, компаньон Т. решительно отпустил цеплявшуюся за жилет руку и ушел под черную воду.

«Я непроизвольно стал шарить под собой, стал звать его, но снова хлебнул воды и едва не утонул. Пришлось смириться. Я остался один. Когда волна сошла, я встал в воде вертикально и просунул руку через жилет, но ничего хорошего не получилось. Так уж этот жилет сделан. Если не надеть его по инструкции, он толком тебя не держит». Пришлось плыть, подложив его под себя. «Так я хоть как-то мог держаться на воде. Стало чуть удобнее, но тут я впервые с ужасом подумал, сколько же мне надо еще плыть. Я вслух приказал себе: не хлебай воды и успокойся! Я повторял себе, что только так смогу выжить. До рассвета оставалось пять часов. Я думал: если буду потихонечку плыть, может, и обойдется».

Т. плыл уже около часа. Несмотря на темень, ему удалось приспособиться к ритму волн. Он уже не боролся с ними, а когда волна поднимала его, задерживал дыхание и греб руками – стараясь сделать так, чтобы волна понесла его. Он понял также, что нужно «оседлывать» не сам гребень волны, а ту ее часть, которая находится непосредственно перед гребнем. «Человек – существо дерзкое. Я стал думать, что смогу вот так вот продержаться до рассвета. В то же время я не имел никакого понятия, где я смогу достигнуть берега, и что вообще из всего этого выйдет».

Он пробовал думать о чем-нибудь другом – о суше, о доме, но ничего не получалось. Т. плыл в кромешной темноте по бурному морю, но ему чудилось, что он плывет и плывет по какой-то крошечной запертой комнатке. И еще ему хотелось хотя бы разок взглянуть на свои ноги и руки.

Т. не знал, сколько его так носило, но по тому, что волны стали еще выше и по тому, что они стали заворачиваться внутрь, он понял, что берег где-то близко. Через несколько минут его жестоко скрутило заворачивавшейся внутрь волной, он перестал владеть своим телом, и тут его ударило о берег.

«Я только успел понять, что меня ударило не о скалу. Поэтому я тут же решил, что я где-то на побережье Энею».

Берег оказался еще более жесток, чем вода. Его ударяло о берег, потом тащило обратно в воду. Воды он нахлебался ужасно. В последний момент он понадеялся на огромную – еще больше прежних – волну, отчаянным усилием оседлал ее и стал грести. Когда его бросило на сушу, он руками и ногами зацепился за берег, чтобы его снова не уволокло в море. Его пальцы глубоко – словно клинья – вонзились в песок.

Вода ушла, он остался на берегу. Т. понял, что наконец-то вокруг него нет воды. Он заскреб руками и ногами по песку. Немного, еще немного. Он перевел дыхание. В следующее мгновение к нему устремилась волна. Он подумал: если вода дойдет мне до груди, меня снова снесет в море, и тогда уже все, погиб. Но волна только лизнула пятки. Как только он убедился в этом, перед его глазами появился маленький комочек света. В это же мгновение он потерял сознание.

Т. пришел в себя от холода, попробовал пошевелить рукой. Уперев руки в песок, попробовал приподняться. Ему это удалось с трудом. Подтянув ноги и уперевшись коленями, он оттолкнулся руками и встал. Ватными ногами он сделал шаг в глубину суши. Два шага, три, четыре… Море за спиной уже не могло достать его, оно было далеко. Он не стал оборачиваться, чтобы убедиться в этом. Он шел по прямой, шум моря оставался за спиной. Теперь он ступал уже не по песку, а по гальке, потом по поросшей травой земле. И в этот момент он снова увидел комочек света. Он был того же самого цвета. Т. решительно направился прямо к нему.

– Что это за комочек света, о котором ты говоришь? Какого он был цвета? – непроизвольно вырвалось у меня.

– Не знаю. Как бы тебе объяснить? Понимаешь, это был настоящий свет. Его уже ни с чем не спутаешь, – глаза Т. снова засветились.