Текст книги "Соль жизни"

Автор книги: Исихара Синтаро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Опасное лето

Человек не знает еще очень многого. С самых давних времен было множество вещей, которых человек не знал (а скорее, попросту не мог знать), но, тем не менее, хотел знать. Примером может служить традиционное китайское учение об энергетике ци, или же наука об именах. Сначала были какие-то разрозненные наблюдения, которые потом превратились в точное знание.

Перед рождением своего первого ребенка я прочел миф о властелине моря и властелине гор. Я решил, что, если у меня родится сын, я назову его Умихико – Человек моря, а следующему сыну я дам имя Ямахико – Человек гор. У меня не было четкого плана – сколько я заведу детей, а уж о том, как мне себя вести, если родится девочка, я, извините, и не думал.

В результате у меня четыре сына. Никто из них не носит придуманных мной имен.

Как-то я рассказывал о придуманных мной именах. Преподавательница икэбаны, которая частенько бывала у нас, тут же посчитала число черт в тех иероглифах, что входят в имена Умихико и Ямахико, и сказала, что эти имена крайне несчастливые. Я попробовал возражать, но она сказала, что обычные люди недооценивают опасность, которая может быть навлечена именем. А если бы они осознавали эту опасность, то никогда не стали бы называть прелестных детей придуманными ими странными именами. Потом она рассказала об ученом по имени Накадзима Кэйсю, который научил ее всем этим премудростям с именами. Оказалось, что Накадзима живет неподалеку – на вершине холма в Ситиригахама.

Я знал, что мое имя было выбрано одним весьма сведущим в этой области человеком, к которому обратился мой отец, поэтому мне захотелось познакомиться с Накадзимой.

Он оказался очень интересным человеком. После того как было продемонстрировано весьма необычное зрелище – фехтование в положении сидя, он приступил к чтению лекции. Содержание было вполне понятным и сводилось к тому, что наука об именах – это разновидность статистики. То есть: решить, хорошо ли данное имя или нет, возможно на основании наблюдения за тем, как складывается жизнь конкретного человека. Накопив определенное количество данных, возможно решить, какое имя хорошее, а какое – нет.

Накадзима сказал, что науку об именах преподал ему монах в одном буддийском храме в Киото, но тот монах был слишком молод, чтобы Накадзима мог поверить ему. Потом его забрали в армию. Во время жестоких боев в северном Китае Накадзима командовал ротой. И вот он попытался проанализировать имена погибших солдат. Выходило, что у каждого из них были неудачные имена. Когда после кровопролитного сражения прибывало подкрепление, он приступал к анализу имен новых бойцов. Полушутя-полусерьезно он говорил своим непосредственным подчиненным, кто из бойцов будет вскоре убит. И его предсказания сбывались весьма часто. Настроение у бойцов портилось, Накадзима стали спрашивать, на чем основаны его выводы. Кончилось тем, что те имена, которые показались Накадзима несчастливыми, солдаты стали менять после совета с ним прямо на передовой.

Я, признаюсь, не решился спросить, все ли они вернулись после смены имени домой.

После войны Накадзима начал преподавать в женском университете в Киото. Он стал анализировать связь между именем выпускницы и тем, как сложилась ее судьба в дальнейшем, и пришел к выводу, что несчастливая жизнь определяется дурным именем. Накадзима был абсолютно уверен, что самые разные беды – развод, расторгнутая помолвка, несчастье в семье мужа, проблемы с детьми – все это связано с неудачным выбором имени.

«Когда я понял это, то решил, что мое знание может пригодиться людям».

Его рассуждения были очень убедительны. Я решил отказаться от придуманных мною романтических имен и обратился к Накадзиме с просьбой дать имя моему ребенку в соответствии с его принципами.

Имена для всех моих детей придумал Накадзима. Все они почему-то похожи на исполненные философского смысла имена буддийских монахов.

В связи с этими обстоятельствами я исполнился уважения по отношению к науке об именах – науке, которая неведома обычному человеку. Но полностью верить всему… Это было бы как-то чересчур. Вряд ли кто-нибудь понял бы меня.

Если говорить о непознанном в области времени или же пространства, то, когда у меня есть время, я отношусь к ним с уважением, а когда у меня запарка – не то чтобы я их полностью игнорирую, но все-таки бывают случаи, когда я эти законы нарушаю.

Когда из Бостона, куда он было эмигрировал, мой друг Бениньо Акино возвращался на Филиппины, он был убит в аэропорту Манилы. Незадолго до этого моя жена сделала расчеты относительно места и энергетики и пришла к выводу, что нам предстоят одно убийство за другим. Иначе говоря, нас ждали ужасные выходные – таких у нас еще не было. Раньше ходили слухи, что Ниньо – так мы называли Акино – будет убит по приказу Маркоса. Жена сказала, что если он вернется сейчас, а слухи о планах Маркоса окажутся правдой, то с Ниньо может случиться все что угодно.

Меня тоже одолело беспокойство. Вениньо провел в тюрьме восемь лет, в Америке он прожил три года, так что возвращаться сейчас никакой необходимости не было. По другим делам я позвонил ему в Бостон и между прочим сказал, что лучше бы ему изменить день приезда и вернуться в следующем месяце.

Но объяснить все это иностранцу было трудно. Тем более что разговор проходил на английском языке. На нем совершенно невозможно объяснить, что это такое – чи-энергия. А «место» в дальневосточной философии – это ведь не просто точка в пространстве…

Словом, в этот месяц и в этот день перемешаться в данном направлении не сулило ничего хорошего. Это было опасно для жизни. Когда я все ему высказал, Вениньо спросил, что тут опасного. Вполне естественный вопрос.

Я ответил, что относительно времени и пространства существуют определенные закономерности, которые основываются на опыте многих людей и имеют статистическое подтверждение. Вениньо сказал, что это открытие заслуживает Нобелевской премии. Я ответил, что, когда были открыты эти закономерности, никакой Нобелевской премии еще не было. Тогда Бениньо, который увлекался дзэн-буддизмом, предположил, что до всего этого додумались дзэнские монахи. Если бы я согласился с ним, он бы, может быть, и заинтересовался… Но я сказан: «Дзэн, конечно, имеет к этому некоторое отношение…» В общем, мой ответ не вдохновил его. «Понятно. Ты имеешь в виду какой-то предрассудок. Так цыгане по хрустальному шару гадают. А я и не знал, что твоя жена подобными вещами увлекается».

На этом наш разговор и окончился.

А результат всем известен.

В нашем последнем телефонном разговоре Бениньо сказал, что один нью-йоркский знакомый предупредил его о готовящемся заговоре. «Вероятность того, что я выживу в Маниле, – ниже тридцати процентов. Но если мне суждено умереть, я лучше умру на родине». Если добавить к этому предупреждение моей жены, легко понять, что момент для возвращения Бениньо был выбран самый неудачный…

На второе лето после смерти Ниньо моя жена поставила меня перед тем же выбором, что и его.

В то лето некий человек показал мне космическую фотографию необитаемого острова в необъятном океане – это был остров Мауг, почти самый северный на северных Марианах. Он сформировался в результате извержения подводного вулкана – лава из его кратера и образовала остров. Я, разумеется, насмотрелся фотографий самых разных островов, но столь малоприглядный для обитания видел впервые.

Случилось так, что мне предложили отправиться на этот остров покупаться в свое удовольствие, поснимать на воде и под водой – и сделать фильм. Когда телекомпания определилась со съемочной группой, жена, как я и ожидал, сообщила мне неприятную новость. Оказывается, я попал в сочетание тех же самых неблагоприятных обстоятельств, что и Ниньо два года назад. А я между тем уже набрал команду, и отступать было нельзя.

Я спросил жену, что она думает об августе. Она отвечала, что, если я поеду в августе, мне удастся избежать наихудшего, но, тем не менее, это время – не самое удачное. Тем более что главная проблема заключалась не в неудачном моменте, а в несчастливом направлении. «Правда, смерть тебе не грозит…»

Я зацепился за ее слова и ответил: «Хорошо. Откладываю отъезд на месяц. Но это все, что могу пообещать тебе».

Итак, в июле вместе с той же самой съемочной группой мы отправились для съемок документального фильма на архипелаг Токара, который в свое время произвел на меня и моих товарищей большое впечатление. Архипелаг, как и Марианские острова, тоже находится на юге, но жена сказала, что это направление не самое плохое, а потому можно спокойно ехать туда.

Может быть, на нас повлияло ее предсказание, но только плавание было приятным. Уже готовясь к следующей командировке, я сказал жене, что если поездка на Марианские острова будет проходить так же, то, может быть, все закончится не так уж и плохо.

– Ты не понимаешь. Марианские острова находятся в сильно неблагоприятном направлении. Меня совершенно не удивит, если там с тобой случится нечто весьма неприятное. Такое это направление. А уж что там может случиться, мне неизвестно.

– Но вроде бы умереть я не должен?

– Я надеюсь.

Вот такое я получил предсказание: самого ужасного случиться не должно, месяц отправки я тоже сменил. И вот, набравшись мужества, мы отправились на странный остров.

Наша экспедиция наняла для путешествия на Марианские острова тысячетонный теплоход «Феста», который был приспособлен для плавания с аквалангом. Благодаря любезности владельца корабля господина Ёкояма я мог пользоваться его шикарной каютой. На двуспальной кровати мне было очень просторно, я мог читать в постели. Словом, плавание было весьма приятным. В районе острова Аогадзима перед нами появилась стая дельфинов, что считается хорошей приметой.

Плохо было только одно: мы плыли слишком медленно. То ли судно было чересчур старым, то ли на днище у него налипло слишком много ракушек. Нам обещали, что его крейсерская скорость – девять узлов, но теплоход не давал и восьми. Мы стали уже поговаривать о том, что придется перекраивать график съемок, но потом настроение у нас исправилось – после того как нам удалось понырять с легендарной среди аквалангистов скалы Софуган, которая высится посреди безбрежного океана. Через сутки мы без остановки миновали Огасавару и поплыли к югу. Намного позже, чем мы рассчитывали, в три часа пополудни на следующий день, показался вулканический остров Фаральон-де-Пахарос, который находится на самом севере Марианского архипелага. Я вспомнил регату 1965 года Transpack Race… Спустя столько лет я снова ощутил, что это такое – увидеть сушу после длительного морского путешествия.

По мере приближения мне становилось ясно, какой страх должны внушать эти вулканические острова вроде Пахароса, который и сейчас продолжал изрыгать пламя. В самых разных точках острова поднимался пар, над вершиной вулкана курился дым, а ниже, в самом низу, что-то набухало и набухало. Я бы не удивился, если бы сейчас раздался чудовищный взрыв.

В своей знаменитой книге «Море, которое нас окружает» Рейчел Касн пишет, что все изолированные острова в океане имеют вулканическое происхождение, а исчезают они с поверхности воды в результате страшных взрывов. Остров казался мне не просто опасным, я воспринимал его как сгусток огня.

Однако когда мы проплыли вокруг острова, оказалось, что в его южной части росло немного травы, там гнездились водоплавающие птицы. Капитан сказал, что, хотя на подветренной стороне острова деятельность вулкана и порождает небольшие волны, там растет трава, и место это безопаснее, чем в центре острова. Он был прав: если бы во время ночного сна началось извержение, вулканическая бомба запросто потопила бы наше суденышко.

Сразу же после того, как мы встали на якорь, нетерпеливо ожидавшие этого момента члены съемочной группы решили, пока еще не стемнело, разочек искупаться. Вряд ли здесь много рыбы, но, может быть, как это было на каменистом острове Тогару, здесь бьет какой-нибудь мощный подводный источник? В любом случае после плавания со средней скоростью семь узлов все сгорали от нетерпения.

После того как в резиновые лодки загрузились со своей аппаратурой члены группы, я тоже вознамерился забраться в лодку, но в этот момент оператор Кано, который должен был спрыгнуть вслед за мной, решил, что он снимет меня снизу. Извинившись, он спрыгнул в лодку раньше меня. Сам я в этот момент уже готовился к прыжку. Я перевел дыхание и спрыгнул. Было довольно высоко, места в лодке было мало, на мне были надеты ласты. Поскольку оператор сбил меня с темпа, движение получилось неловким, ласты за что-то зацепились, тело завалилось набок, и я упал на своего коллегу спиной. При этом я попал на колени оператора, который держал камеру наизготовку. Боли я не почувствовал. Намного ужаснее был хруст, который издала моя спина, которая со всего размаху врезалась в колени оператора. «Перелом!» – пронеслось в моем мозгу. Но уже в следующее мгновение я подумал: «А предсказание-то сбылось!» Я понял, что жена оказалась права. Ощущение было неприятное, но сильной боли я не чувствовал. Я слышал, ощущал всеми своими чувствами команды своего прежнего тела. Я снял ласты, сам вскарабкался на корабль. Тут все стати трогать и осматривать мою спину, задумчиво повторяя: «Ты что, поломался?»

– Если бы было сломано ребро, ты бы так не двигался.

– Когда я сломал ребро, я так прямо дышать не мог.

Люди более опытные все еще обсуждали, что случилось, но я-то не испытывал на этот счет никаких сомнений.

Когда я двигал рукой, сильной боли не ощущалось, место удара болело, но кости были вроде бы целы.

– Завтра будет больнее, так что стоит сделать массаж и намазаться мазью.

Я принял душ, намазался, сделал прижигание моксой.

Когда стало темнеть, мои коллеги вернулись на корабль. Они сказали, что не обнаружили на дне ничего особенно интересного. Тем не менее кто-то забросил с палубы леску, и улов получился вполне приличным.

За ужином меня беспокоили ожоги от прижигания, но все остальное было в порядке. Я развеялся, немножечко выпил. После ужина все продолжали ловить рыбу, я стоял с бокалом в руке и гадал, какая рыбина окажется самой большой.

И тут боль резко усилилась. Дышать стало трудно, нестерпимо заболела спина. С каждой минутой боль становилась все сильнее, через какое-то время я не смог двигаться. Я стал бояться, что повредил позвоночник, а это уже очень скверно. Жена, правда, сказала, что умереть я не должен, но травма могла оказаться ужасной.

Лечить травмированный позвоночник – дело для дилетанта невозможное, здесь уже не обойтись подручными средствами. Мне была нужна настоящая больница, но даже в Огасаваре такой больницы не было. Что лучше: доплыть до Огасавары и запросить там спасательный самолет? Или же поплыть к югу и добраться до больницы на Сайпане или Гуаме? Во всем Северо-Марианском архипелаге есть только один остров с аэродромом. Этот остров Наган расположен где-то посередине архипелага. Там раньше жили люди, но из-за извержения они покинули его, и он стал необитаемым. Говорили, что и взлетная полоса там была наполовину разрушена во время извержения.

Мы связались со сторожевым кораблем на Гуаме. Нам ответили, что взлетную полосу, скорее всего, можно использовать. Но – куда ни отправляйся – на «Фесте» с ее семью узлами далеко не уплывешь. К счастью, к югу от Пахароса, на острове Мауг, который также входил в планы нашей экспедиции, находился в данный момент мой старший товарищ по морским плаваниям – Мори. Он прибыл туда с Сайпана. Мы заранее условились с ним о встрече, а теперь решили, что я пересяду на его более быстроходное судно, и он доставит меня на Наган.

Мы срочно покинули Пахарос. Ночью я стонал от усиливающейся боли, наутро мы были на Mayгe. Этот остров показался мне еще более привлекательным, чем на фотографиях, но сейчас было не до купания. К счастью, судно Мори вошло в бухту точно в назначенное время. Выслушав мой рассказ, ангельски добрый Мори с радостью согласился выполнить мою просьбу, и, хотя его судно только что пришло на Мауг, он мгновенно смотал свои любимые рыболовецкие снасти, взял меня на борт и отправился на Наган тем же самым маршрутом, которым приплыл сюда.

Когда якорь был поднят, у меня прямо слезы закапали – так жаль мне было покидать, ничего не посмотрев, Мауг, о котором я мечтал целых полгода. Я хотел окунуться хотя бы разок, но побоялся за спину. Я пытался утешить себя тем, что в нынешнем мире все стало ближе и у меня еще будет возможность добраться сюда, но в то же время эти Северо-Марианские острова – такое богом забытое место, и, может быть, я нахожусь на этом одиноком острове в первый и в последний раз в жизни.

Для Мори возвратиться в Мауг означало потерять целые сутки. Но мой замечательный друг ни разу не нахмурил брови и даже уступил мне свою постель.

Корпус судна Мори был сделан из алюминия. Он приметил его на Сайпане, а раньше этот корабль возил пассажиров где-то в Луизиане. Мори судно понравилось, он купил его и отогнал в Японию, чтобы переоборудовать. Однако судно изначально было сделано очень неудачно. Оно предназначаюсь только для реки, осадка была низкой, дно – круглым, так что качало в нем немилосердно. Когда я лежал в постели, меня качало и скручивало, и всякий раз мне становилось ужасно больно, и я вскрикивал. Так мне пришлось провести сутки.

Забывшись непрочным сном, я молился о том, чтобы моя беда оказалась наваждением, во сне я пытался убедить себя, что все это только сон, но боль в один миг разрушала мои надежды. И тогда я понимал, что дело нешуточное, что если теперь допустить ошибку, все может закончиться очень плачевно. Так я прочувствовал слова Перкана, главного героя романа «Королевский путь» моего любимого Андре Мальро: «Смерть? Смерти нет. И только я умру».

Я не чувствовал себя так же одиноко, это не были тоска или же беспокойство, это было более животное или – как бы это сказать? – щемящее чувство.

Остров Наган имел вид устрашающий. Он не пострадал до такой степени, как Пaxapoc, но из-за извержения вулкана в северной части острова около половины территории было засыпано. На Пахаросе тут и там поднимались вверх струйки пара, а здесь из-за совершенно черного дыма остров был покрыт налетом копоти. Сторожевой корабль побывал здесь полгода назад и, по его сведениям, аэродромом все-таки можно было пользоваться. Но оставшийся на острове скот, в особенности коровы, совершенно одичали и были по-настоящему опасны.

На южном склоне неба появился самолет. Это был маленький самолет, который, облетев вокруг острова, исчез где-то по другую его сторону. Наверное, он приземлился на аэродроме. На срочно сооруженном подъемнике меня на резиновой лодке опустили в воду. Уже одна эта операция была некоторым испытанием.

Берег был близко, дул довольно сильный ветер, лодку сильно качало. Когда мы поплыли, борта, как это принято у резиновых лодок, стали «играть», качка усилилась. Чтобы хоть как-то поддерживать равновесие, я опирался на комингс, но он был сделан из той же самой резины, положение было неустойчивым, каждый раз, когда лодка поднималась на гребень, ушибленное место отзывалось ужасной болью.

Часто приходится читать о том, как тяжело раненного человека носило в резиновой лодке по морю, но это является плодом фантазии писателей. В реальной жизни такое невозможно. Полдня такого плавания – и любая рана превратится в смертельную. Когда мы сошли на черный прибрежный песок, я мрачно подумал, что этим путешествием нанес значительный ущерб своему здоровью.

Ноги глубоко проваливались в песок, с одной рукой на перевязи идти было тяжело. Когда же мы ступили на твердую землю, то увидели быков и коз. Мои сопровождающие забеспокоились: «Вот те на, а ножи-то мы на корабле забыли», «Нет, если они на нас нападут, лучше влезть на дерево». Но человек в моем положении не мог влезть на дерево. Вокруг валялись скелеты неизвестно от чего умерших коров и коз. Впечатление, надо сказать, не из приятных.

Животные глядели на представителей рода людей, которые сбежали и бросили их на произвол судьбы, с некоторым недоверием, но нам удалось добраться до плато и избежать нападения быков. Я смотрел на плоскость летного поля с надеждой.

Посреди луга, довольно резко уходившего к морю, застыла лава, вздыбившаяся метров на семь-восемь. Она была похожа на стену замка. Длина луга составляла метров двести, ширина – тридцать-сорок. Это и был объект, который люди называли «аэродромом Наган». На всякий случай я попросил своих спутников забраться наверх, и они сообщили, что застывшая лавовая река доходит до моря на противоположной стороне. Само собой разумеется, что виденный нами самолет вовсе и не собирался приземляться: он просто оценил обстановку, сделал круг вокруг острова и улетел.

Пока мы плыли к острову, я возлагал на аэродром определенные надежды, но теперь, по возвращении на корабль, мне казалось, что все напрасно.

Когда я возвратился на корабль, боли усилились, и стало понятно: на этом же самом корабле следовало плыть до Сайпана. Мне и так приходилось не сладко, да к тому же было неловко и перед Мори: он прибыл сюда, чтобы помочь мне, а теперь, получается, – тем же путем обратно. Лицо самого Мори выражало полное понимание ситуации, но члены его команды выглядели надутыми, так что мне стало совсем не но себе.

Мы связались к плывшей в южном направлении «Фестой», и оттуда сообщили, что самолет, который мы видели, прилетал на разведку, а теперь следует ожидать спасательного самолета. Неужели на такой короткой полосе может приземлиться самолет? Ждать здесь – только тратить время. Я почувствовал, что мной овладевает отчаяние, ушел к себе в каюту и лег.

Но не прошло и часа, как я услышал рокот мотора. Еще через минуту в каюту просунулась голова Мори. Он сказал, что только что на остров приземлился небольшой самолет. Приземлиться-то он приземлился, да только с такой полосы взлетит ли? Мне эти приключения уже надоели, и я жалостно попросил Мори: может, он все-таки отвезет меня на Сайпан? Но Мори хорошо понимал в самолетах. Он сказал, что летал по Аляске на таком же точно самолете – охотился. Самолет абсолютно надежный.

В общем, Мори развеял мои сомнения, сказав, что плыть на корабле – только мучиться, а мне ведь нужно для своего же блага как можно скорее добраться до больницы. Пришлось снова собраться с силами, погрузиться на лодку и плыть к острову.

Той же самой дорогой мы добрались до луга. Трудно поверить, но возле лавовой стены ожидал небольшой самолет. По отношению к небольшому корпусу размах его крыльев был довольно велик. Я впервые видел самолет, предназначенный для взлетов и посадок на любые аэродромы. Он был похож на какого-то черта. Ладно, приземлиться-то он сумел, но хватит ли ему для разбега этого луга?

Тем временем с экскурсии по окрестностям вернулись пилот и его помощник. Они сказали, что, если я готов, мы можем отправляться. От моих несчастий у меня совсем расшататись нервы. Увидев в руке помощника кусок лавы, который тот подобрал из-за его диковинной формы, я подумал, что это лишний груз, и сказал, что во время взлета он может превратиться в самого черта, и лучше бы его выбросить. Помощник пилота рассмеялся в ответ и камень не выбросил. Он сказал, что самолет рассчитан на четырех человек, ветер дует навстречу взлету, так что волноваться не о чем.

Я забрался в самолет и посмотрел в крошечный иллюминатор. Уклон луга показался мне еще круче, я подумал, что подняться в воздух будет непросто.

Если бы я был в порядке, то в случае чего, возможно, мог бы спастись сам, но я не мог самостоятельно двигаться, и если бы самолет потерпел аварию при взлете, то мне не оставалось бы ничего другого, как на глазах Мори пойти ко дну вместе с этим самым самолетом. Словом, в самолете мне приходили самые разные мысли – никогда еще я так не боялся перед взлетом.

Когда самолет начал разбег, я стал молиться вслух.

Не знаю, помогла ли молитва, но только этой лужайки, менее 200 метров в длину, вполне хватило на то, чтобы подняться в воздух. Я был поражен.

По пути на Сайпан я видел сквозь иллюминатор те острова, которые мы намеревались посетить на пароходе: Наган, Сариган, Анатахан. После успешного взлета я несколько успокоился и даже интересовался: «А какая рыба водится здесь? А возле этого острова не слишком ли быстрое течение?»

В аэропорту Сайпана находилась съемочная группа телевидения, которая прослышала про мой прилет, но зато в местной больнице не было оборудования для проведения срочных операций. Поэтому мы полетели на Гуам. А пока летели, я все думал, что имел в виду врач с Сайпана, который говорил о «маловероятной» операции. Он предложил мне обезболивающий укол, но я отказался. Пожилой врач сказал: «You are a courageous bоу», и похлопал меня по плечу. Похоже, он и представить себе не мог, что следует делать, если сломано ребро.

Больница ВМФ на Гуаме была по сравнению с Сайпаном шикарной. Тут, видимо, могли сделать операцию и на позвоночнике, но все равно мысль о том, чтобы лечь на операцию здесь, не грела меня. Я уже подумывал о том, как бы собраться с силами и добраться до Токио, найти там хорошего врача и вручить ему свою судьбу. Но для начала мне сделали рентген.

Рентгенолог-оператор вышел ко мне со снимком в руках, но я мог судить о ситуации только по-писательски – по выражению его лица. Судя по нему, я беспокоился напрасно.

«Ну, что там?» – спросил я его. Он только пожал плечами и послал меня за ответом к врачу. Врачом оказался стажер – молодой человек восточного вида с длинными волосами. Он поставил фотографию на экран, бросил на нее взгляд и сказал: «У вас все в порядке. Никакого перелома нет. А болит потому, что вы ударились». Ну что ж, специалистам надо доверять, все нормально, – вздохнул я с облегчением. Но тут пожилой оператор ткнул пальцем в фотографию: «Доктор, а это что такое?» – спросил он слегка укоризненно.

Тут этот юнец указан пальцем точно туда же и произнес: «Ничего себе! Нет, здесь у вас трещинка». Тут я забеспокоился и спросил, не задет ли позвоночник. Оператор испуганно замахал рукой, желая сказать, что этого не может быть.

Совершив необходимые формальности, чтобы забрать рентгеновский снимок в Токио, я вернулся в гостиницу и стал рассматривать пленку на просвет. Хотя я ничего в этом деле и не понимал, по все-таки сумел обнаружить небольшую трещинку. Она выглядела как тонюсенькая тень от волоса. И вот она была источником моих непрерывных мучений в последние два дня! Вот эта отвратительная крошечная трещинка…

Нет, я не разозлился. Лежа в постели, я рассмеялся тому, что вот из-за этой ничтожной травмы я засуетился, с риском для жизни взлетал с луга на острове Наган, но судьба миловала меня…

Странно, но как только я рассмеялся, боль в спине заметно утихла. Я встал на ноги, позвонил в ресторан и заказал себе обед. Хотя врач запретил мне принимать душ, я помылся и спустился в ресторан.

Из-за того что я два дня ел кое-как, я заметно похудел. Худоба шла мне. Я не скупясь сделал заказ по полной программе, потом спросил себя, чего мне хочется еще, охотно согласился на шерри и выпил стаканчик. Я пил со смыслом: за жену и детей, которые находились так далеко, за то, чтобы в будущем у нас все было хорошо. Мой расчет оказался верным – от этого маленького стаканчика боль ушла куда-то далеко-далеко. Теперь я попросил двойной виски с содовой.

Когда пришло приятное опьянение, я понял, что период жизни, в котором я испытал то, чего никогда раньше не испытывал, тот период, когда линия судьбы изогнулась совсем по-другому, и который я почему-то воспринимал теперь как страшно светлое время, – этот период закончился. Даже черти казались мне в этот момент вполне милыми. Думать так – это, наверное, привилегия живого.

Когда я поднимался из ресторана в свой номер, выпитое принесло мне неожиданную боль. Она была такой же сильной, как и сразу после падения, она была воплощением предостережений, которые принадлежали этому юнцу, который все-таки чему-то там учился. Впрочем, я к этой боли уже привык.

Я открыл дверь и со стонами свалился на кровать. Тем не менее я считал свою боль и все случившееся каким-то подарком судьбы.

На следующий день, когда я приземлился в токийском аэропорту Нарита, я все еще считал, что мое поломанное путешествие не стоит большого сожаления. И наверняка моя жена горит желанием поскорее увидеть меня, увечного и веселого.

Наверное, вся эта история еще раз убедила жену в ее способностях. Но я не хочу вторгаться в эту область.

Могу сказать одно: я никогда не забуду то, что ощущал в момент своего падения. Можно сколько угодно хвастаться своим приключением, но совершенно не хочу еще раз оказаться в ситуации, когда не знаешь, сломан у тебя позвоночник или нет. С тех пор каждый раз, собираясь в путешествие, которое грозит мне хоть какими-то неприятностями, я непременно осведомляюсь у жены, что она думает по этому поводу. Кто-то, наверное, посмеется над моей слабостью. Но что может знать этот человек о будущем?

У этой истории есть продолжение.

Когда я уже почти выздоровел и мне делали рентген в последний раз. я попросил оператора чуть-чуть изменить угол съемки. Дело в том, что спину снимать трудно – хоть спереди снимай, хоть сзади.

Когда с готовым снимком я отправился к своему врачу, он поставил ее на экран и сказал: «Я думал, что у вас только шестое ребро было сломано, но теперь видно, что и седьмое тоже».

У этой истории есть еще одно продолжение.

Прошел год с небольшим, я проходил диспансеризацию, мне сделали несколько снимков грудной клетки под разными углами. Когда на меня заводили карту, я сообщил, что около двух лет назад я получил травму. Помня об этом, доктор, рассматривая фотографии, сказал: «Да, у вас и вправду была тяжелая травма. У вас столько всего переломано было, но грудного кровотечения, к счастью, так и не открылось. На этом снимке хорошо видно, что у вас не два, а три ребра было сломано».

Он пояснил, что с течением времени переломы известкуются и их становится лучше видно на рентгене. И доктор показал мне на снимке три небольших, но отчетливых следа от переломов. Я подумал: «Надо было мне тогда не два раза выпить, а целых три».

И эта мысль тоже – привилегия живого…