Текст книги "По неизведанным землям Эфиопии"

Автор книги: Исидор Кацнельсон

Соавторы: Галина Терехова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Император слушал молча, а потом спросил, что же, по мнению Булатовича, надо сделать, чтобы этого не случилось.

– Для начала – переместить резиденцию Демесье в землю Джоти, поближе к границам.

– То, что ты советуешь, чересчур важно. Я сегодня устал и вникнуть не в состоянии. Прочтешь мне это еще раз.

На следующий день Булатович узнал, что император отдал приказ дадьязмачу Демесье явиться в столицу.

2 января император снова пригласил к себе Булатовича. В комнате императора, кроме его личного секретаря Габро Селассие, никого не было.

Булатович вновь стал описывать беззащитность западных границ Эфиопии, делающую для англичан захват земли Джоти очень легким.

– Да разве мы все умерли, что пустим их? – возразил император.

Булатович с присущим ему пылом и страстью принялся доказывать, что при теперешнем положении дел не пустить англичан он не в состоянии. Император обиделся и стал возражать:

– Ничего подобного! У меня там и войск много, которые не пустят англичан, да и сам я немедленно соберу свою армию и пойду в Уоллегу.

Тут Булатович потерял всякую сдержанность и, забыв, что он говорит с императорской особой, возразил, что Менелик не знает не только состояния своих границ, но даже географии, что он спит в то время, как его враги готовятся, и так далее. Если император, узнав о наступлении англичан, немедленно объявит сбор всем своим войскам, то из-за периода дождей солдаты соберутся только к середине сентября и Менелик сможет прийти в Уоллегу не ранее середины октября. Атаковать англичан на их укрепленной позиции без артиллерии невозможно. Может быть, император надеется напасть на англичан врасплох или ночью? Вряд ли это ему удастся. Англичане выставят всюду караулы и окружат лагерь железными сетками. Из-за недостатка продовольствия Менелик не может вести долгой войны с англичанами. Самый большой срок, на который Менелику удастся удержать в сборе все свои войска, – это от одного периода дождей до другого. Но в Уоллеге не хватит продовольствия для двухсоттысячной армии даже на это время. Эфиопы, разорив вконец Уоллегу, продержатся в ней не дольше двук-трех месяцев. Император вынужден будет отступить и к началу дождей распустить свое войско. Что помешает тогда англичанам двинуться к реке Дидессе и занять Уоллегу?

Император слушал эту речь молча. Потом с раздражением прервал Булатовича:

– К чему ты говоришь мне такие устрашающие вещи? Какой же это совет? Говори мне только советы, а это оставь.

Однако тут же Менелик сказал, что уже приказал дадьязмачу Демесье идти со своим войском в землю Джоти.

Далее Булатович заявил, что эфиопские войска должны в самое ближайшее время занять долину реки Баро и запереть реку выше Насира, занятого англичанами. Наблюдательный пункт человек в тридцать-пятьдесят нужно выдвинуть к самому Насиру, чтобы наблюдать за действиями англичан. Реку же необходимо перегородить минами, взрываемыми с берега. Это позволит задержать наступление англичан месяца на два. Далее, нужно устроить телеграфное сообщение между Аддис-Абебой и западными страницами.

Менелик ответил, что он согласен устроить телеграф, но где взять его теперь и кто это сделает? Кроме того, телеграф слишком дорог, часто портится и требует охраны линии. – А почему бы императору не воспользоваться световым телеграфом? – посоветовал Булатович. – Между Аддис-Абебой, Лало и Гори потребуется установить всего десять аппаратов. Каждый аппарат с провозом обойдется в четыреста талеров. Телеграфистов можно нанять за пятьдесят талеров. Они должны будут научить эфиопов телеграфному делу, и через год число европейцев-телеграфистов может быть уменьшено вдвое. Устройство такого телеграфа займет не более двух месяцев.

Императору понравилась эта идея. Согласился он и с тем, что через реки Дидессу, Гибье, Добану, Бирбир и Дабус необходимо построить мосты, а в землях Джоти и Уоллеге устроить склады продовольствия и патронов.

– Приняв эти оборонительные меры, – продолжал Булатович, – вы лишите англичан возможности выполнить их теперешний замысел легкого завоевания Эфиопии.

Для этого они должны будут прибегнуть к другим, более сложным способам, построить железную дорогу, увеличить численность войска – одним словом, затратить гораздо больше средств и сил на это. Тем не менее англичане не откажутся от раз задуманного дела и рано или поздно приступят к его выполнению. Поэтому Джанхой не должен ограничиваться одними оборонительными мерами.

Если около вашего дома заведется леопард и будет по ночам таскать баранов, то защититесь ли вы от него тем, что забьете его лазейку и возвысите забор? На следующую ночь разве он не проделает новую? Если вы хотите от него избавиться, надо найти его логово и убить его там. Так точно и с англичанами. Сколько вы ни укрепляйте границ, вы не будете обеспечены до тех пор, пока не поразите их в их логовище – Судане.

Император прервал Булатовича и осторожно заметил, что Судан чересчур далеко.

– Что сегодня далеко, завтра становится близким, – возразил Булатович. – С Хараром без телефона тоже в один день не переговоришь и железа голыми руками не выкуешь. Приспособившись, и Судан завоевать нетрудно.

– Если англичан там не будет, Судан завоевать очень легко.

– Но вы можете воспользоваться сейчас удобным случаем. Руки англичан связаны в Трансваале. Потребуйте от них очистить Насир и Фамаку, и в случае отказа пригрозите двинуться на Судан.

На ото император ничего не ответил. Видимо, он предпочитал выждать и основательней подготовиться к войне с Англией.

Теперь Булатовичу предстояло убедить императора в самом главном – в необходимости коренным образом перестроить армию. По утверждению императора, его армия насчитывает триста тысяч человек. Но cобственная армия Менелика состоит всего из шестидесяти тысяч. Остальные двести сорок тысяч – войска отдельных военачальников. Существование таких войск и есть главное зло абиссинской армии. Солдаты этих войск не считают себя защитниками престола и отечества, а признают себя за личных слуг своих военачальников. Они даже не клянутся именем Менелика, а клянутся именами своих господ. Поэтому император может полагаться на эти войска только до тех пор, пока ему верны их начальники.

Император опять рассердился. Видимо, ему было неприятно даже предположение, что на своих военачальников он не вполне может положиться. Но Булатович понял, что император рассердился именно потому, что сам понимает всю справедливость сказанного.

– Большая часть солдат отдельных властителей, – продолжал Булатович, – в особенности в пограничных областях, состоит из галласов и негров. Это даже не солдаты, а носильщики ружей, так как стрелять они не умеют. Я сам видел однажды, как три таких молодца удирали со своими ружьями от одного туземца, гнавшегося за ними с копьем. Видел я также, как два таких солдата выстрелили в стоявшего перед ними на коленях и умолявшего о пощаде негра и как оба промахнулись. До нелра было не более пятнадцати шагов. Я советовал бы императору сократить численность частных войск отдельных начальников, запретив им иметь более определенного каждому числа собственных слуг.

Император согласился, что это было бы разумно. Булатович посоветовал также Менелику отнять у начальников право раздавать чины и награды и присвоить это право исключительно себе. А то в Эфиопии благодаря щедрости военачальников больше офицеров, чем солдат.

Императору эта мысль очень понравилась, и он сказал, что так и сделает.

Уменьшив число солдат частных войск, император, по мнению Булатовича, этим самым увеличит число своих собственных войск, так как оставшиеся без начальника солдаты пойдут на службу к Менелику. Необходимо также постепенно обособить управление областями от командования войсками. Начальник области пусть собирает подати, вершит суд и расправу и снабжает войска продовольствием. Войском же должен управлять военачальник.

Менелик ответил, что он уже пытается это осуществить, хотя и встречает всеобщее неудовольствие начальников. Но в те области, где начальник умер или уволен в отставку, он уже назначает двух начальников – области и войска.

Император спросил, каково мнение Булатовича относительно создания в Эфиопии регулярной армии. На это Булатович ответил:

– Под вашей властью находится более миллиона галласских и негрских семей. Эти семьи многодетны. Если вы будете брать с каждых пятидесяти семей по одному молодцу ежегодно в солдаты, то через десять лет можно набрать двухсоттысячную армию.

И Булатович предложил императору подробный план формирования, обучения и снаряжения этой армии.

Сразу поняв все значение предлагаемого Булатовичем плана, Менелик поблагодарил его и добавил:

– Твои советы исходят от сердца.

Очень подробная, умная и обстоятельная докладная записка Булатовича всесторонне рассматривала и анализировала многие аспекты жизни и быта народов, населявших западные приграничные области Эфиопии, их строй, общественный уклад, настроения и тенденции дальнейшего развития, что в данной политической ситуации было очень существенно для обороны, а в дальнейшем сыграло большую роль для укрепления внутреннего положения и консолидации страны.

Менелик оценил искренность Булатовича и его преданность интересам Эфиопии.

Аудиенция была окончена. Подошло к концу и третье путешествие Булатовича по Эфиопии.

В архивах остались не только докладные записки и донесения Булатовича из западных областей. Из сохранившихся в архиве Всесоюзного географического общества материалов видно, что он сделал более восьмидесяти наблюдений для определения астрономических пунктов между Аддис-Абебой и Фазогли, очевидно, с целью картографировалия этой местности, если судить тю находящимся там же наброскам карт и бетлым заметкам, их дополняющим. Как и прежде, во время путешествия он вел географические и этнографические исследования, которые, видимо, бесследно исчезли вместе со всеми бумагами после его смерти. Правда, Булатович так и не успел их оформить по возвращении в Петербург в его судьбе произошел крутой поворот.

Вернуться в Россию А. К. Булатович намеревался через Судан и Египет. «Я хотел бы на обратном пути возвратиться через Судан, – писал Булатович в Петербург, – причем моей тайной мыслью было расследовать, насколько императору Менелику возможно было бы вести с его теперешней армией наступательные действия против англичан». Но английский резидент в Египте, а фактически полный хозяин страны, лорд Кромер поначалу наотрез отказался дать разрешение на проезд, мотивируя это «неустройством края». Однако истинная причина была иной представитель Англии в Аддис-Абебе Гаррингтон «уже давно указывал на штаб-ротмистра Булатовича как па человека очень энергичного и знающего, которого англичанам следует остерегаться». Вполне понятно, что им не хотелось впускать в Судан этого умного, опытного и наблюдательного путешественника, который мог обратить собранные им сведения на пользу Эфиопии. Лишь под нажимом русского генерального консула в Каире Т. С. Кояндера лорд Кромер был вынужден дать согласие на проезд А. К.!Булатовича через Судан. Но было уже поздно. Он отправился на родину прежним путем, намереваясь посетить Иерусалим, а затем Иран и Курдистан. Однако поездка в обе эти страны была ему запрещена военным министром А. Н. Куропаткиным.

В феврале 1900 года Булатович возвращался в Россию. «Покидая Абиссинию, – писал он А. Н. Куропаткину, – я выношу убеждение, что в данную минуту русскому офицеру в Абиссинии мало дела. Мы понадобимся, когда возникнет война с Англией или станет очевидно неминуемой. Теперь же император Менелик, может быть, даже стесняется нашим присутствием, зная, что оно раздражает англичан. Осмеливаюсь выразить вашему превосходительству, что меня лично тянет туда, где русскому офицеру есть деятельность действительная…».

Пребывание Булатовича на родине оказалось недолгим. В начале мая 1900 года он возвратился в Петербург, а 23 июня того же года по личному указанию Николая II его направляют в Порт-Артур в распоряжение командующего войсками Квантунской области «для прикомандирования к одной из кавалерийских или казачьих частей, действующих в Китае».

В архивах пока не обнаружено никаких документов, на основании которых можно было бы заключить, чем было вызвано новое назначение. Не осталось писем Булатовича, в которых он объяснял бы причины своего поспешного выезда в Китай после тяжелого путешествия по Эфиопии. Можно только предполагать, что указание царя последовало за личной просьбой Булатовича направить его в Китай, где в это время вспыхнуло восстание ихэтуаней, направленное против эксплуататоров-феодалов, против китайских верхов, которые отдавали страну в руки империалистических держав, и против произвола представителей последних. На знамени восставших был изображен сжатый кулак, поэтому в Европе это восстание именовалось боксерским. В его подавлении наряду с войсками Японии, Англии, Франции и Германии, хотя и не в такой степени, принимали участие военные подразделения, посланные царским правительством.

А. К. Булатович был прикомандирован к Хайларскому отряду, которым командовал генерал Н. А. Орлов и который двигался на восток вдоль строящейся железной дороги. И здесь А. К. Булатович вновь проявил бесстрашие и энергию, участвуя в сражениях и командуя конными разведчиками.

Как мы узнаем из воспоминаний М. К. Орбелиани, к концу похода в Китай Булатович заразилея от освобожденного им из плена французского миссионера тифом и тяжело болел. Для поправки едоровья его отправили в Японию. Пароход попал в сильный шторм. Булатович неосторожно вышел на палубу и простудил свои больные глаза. С тех пор воспаления глаз преследовали его до конца жизни.

^{А. К. Булатович, 1902 г.}

По завершении военных действий, 8 июня 1901 года, А. К. Булатович возвращается в свой полк. Через месяц он был назначен сначала временно, а потом постоянно командовать пятым оскадроном. 44 апреля 1902 года его производят в ротмистры. Он награжден орденами Анны 2-й степени с мечами и Владимира 4-й степени с мечами и бантом, а 21 августа 1902 года последовало разрешение дринять и носить пожалованный ему французским правительством орден Почетного легиона. Тогда же по первому разряду он кончает ускоренный курс 1-го Военного Павловского училища.

Блестящая военная карьера ожидала умного, талантливого и отважного гвардейского офицера. Но после возвращения из Китая жизненный путь Булатовича круто меняется. Его последний отрезок – полтора десятилзтия – еще далеко не ясен. Более или менее отчетливо проступают лишь отдельные эпизоды и даты, да и те были установлены лишь в последние годы. Остается только надеяться, что дальнейшие розыски увенчаются успехом и мы сможем получить более полное и ясное представление об этом необычном человеке.

18 декабря 1902 года А. К. Булатович сдает командование эскадроном и с 27 января 1903 года «по семейным обстоятельствам» увольняется в запас. С военной карьерой было покончено. Булатович решил постричься в монахи.

Не только весь светский Петербург был изумлен. Даже самые близкие друзья Булатовича не понимали, чем был вызван его поступок.

Мы можем только гадать об этом.

По одним рассказам, да и по собственным признаниям, он, человек глубоко религиозный, честный, добрый, ищущий, подпал под влияние известного тогда проповедника и мистика настоятеля Кронштадтского собора Иоанна. По другой версии, его угнетали неразделенные чувства к дочери командира полка князя Васильчикова.

Несомненно, большую роль сыграли непосредственные впечатления, вынесенные с полей сражений, кровавые жестокости войны. Сказалась и неудовлетворенность окружающей средой. Но именно эта среда и воспитание ограничили его протест бегством за высокие стены монастыря.

Видимо, правильно говорить о сумме всех этих причин, приведших Булатовича в монастырь. Более точного ответа дать пока невозможно.

^{А. К. Булатович перед поступлением в монашество со своим воспитанником Васькой}

Он уволился в отставку 30 марта 1906 года «по прошению» и стал послушником Важеозерской Никифоро-Геннадиевской пустыни за Невской заставой, а затем, по совету Иоанна Кронштадского, уехал в Грецию, на «святую гору» Афон, где в 1907 году принял схиму. Вместе с ним, видимо под влиянием командира, постриглось шесть солдат его эскадрона. «Монашескую республику» образовали двадцать монастырей, среди которых были русские – монастырь святого Пантелеймона и скит святого Андрея. В этом скиту и поселился отец Антоний – так назывался теперь Булатович. Началась новая жизнь – замкнутая, безмолвная, одинокая. Отец Антоний всецело был аанят своим «подвигом». По его собственному признанию, он не знал, что делается на белом свете, ибо абсолютно никаких журналов и газет не читал. В 1910 году его «рукоположили в иеромонахи», а в самом начале 1911 года отец Антоний отправляется в четвертый и последний раз в Эфиопию.

Сам он писал, что предпринял эту поездку, чтобы повидаться со своим воспитанником Васькой, по которому очень скучал. Три года назад Ваську пришлось с оказией отправить на родину. Возшращаясь в Россию из второго путешествия по Эфиопии, Булатович забрал Ваську с собой, крестил, обучил русскому языку и заботился об его образовании. По свидетельству М. К. Орбелиани, это был «добрый, кроткий и несчастный мальчик», очень страдавший от своего увечья. Уйдя в монастырь, А. К. Булатович взял его к себе послушником. Но сверстники постоянно насмехались над ним. В конце концов Иоанн Кронштадтский посоветовал отправить мальчика на родину. И вот теперь отец Антоний, «желая его повидать и преподать ему причастия святых тайн», на год уезжает в Эфиопию.

Чем он там занимался, кроме «преподания святых тайн», установить удалось совсем недавно из донесения поверенного в делах в Эфиопии Б. Чемерзина в министерство иностранных дел от 15 декабря 1911 года. Оказывается, не только заботы о спасении души Васьки влекли отца Антония в Эфиопию.

В это время тяжело и долго болел негус Менелик. Он совершенно не показывался на официальных церемониях и никого не принимал сам, что послужило даже причиной распространения слухов о его смерти, якобы скрываемой придворными кругами. Пользуясь своими давними связями и расположением к нему негуса, отец Антоний добился не только приема, но даже разрешения «лечить» больного. Отслужив молебен, Антоний кропил и растирал тело императора святой водой и елеем, прикладывал чудотворные иконы, но никакого улучшения в состоянии здоровья Менелика, разумеется, не достиг. В результате, замечает не без скрытой иронии Б. Чемерзин, было лишь установлено, что император жив и что все слухи о подмене давно скончавшегося будто бы Джанхоя похожим на него человеком абсолютно ложны.

Но основной целью предпринятого путешествия было намерение учредить в Эфиопии русскую православную духовную миссию и Афонское подворье. На острове озера Шале (в трех днях пути к югу от столицы) Булатович хотел основать монастырь со школой, где получали бы начальное образование дети местных жителей. Средства предполагалась собрать путем добровольных пожертвований, причем большую часть собирался внести он сам. Однако непрактичность в подобных делах, отсутствие сочувствия к задуманному предприятию как в Эфиопии, так и на Афоне воспрепятствовали его осуществлению. 8 декабря 1911 года Булатович навсегда покидает Эфиопию, «увозя с собой одни надежды и ни одного положительного обещания со стороны власть имущих», как выразился Б. Чемерзин.

К сожалению, только этим пока и ограничивается наша осведомленность о последнем – четвертом – посещении русским путешественником Эфиопии. Почти все документы периода правления Менелика II погибли во время войны с Италией в 1936 году. Что же касается бумаг русского посольства, то они были переданы в 1919 году царскими дипломатами на «сохранение» в посольство Франции и в 1936 году перевезены в Париж, где сгорели вместе с некоторыми другими архивами в июне 1940 года.

Через месяц отец Антоний возвращается на Афон и попадает в водоворот весьма бурных событий, вновь круто повернувших его дальнейшую судьбу.

В марте 1913 года в газетах появилось сенсационное известие на Афоне взбунтовались русские монахи.

Что же произошло в тихой обители удалившихся от мирской суеты людей?

Вот уже несколько лет среди монахов длился спор, начало которому положила книга иеросхимника Иллариона «На горах Кавказа». Эта книга выдержала три издания и была широко распространена по монастырям. Она содержала положение, которое официальная церковь во главе с Синодом и высшим духовенством сочла «еретическим»: «Имя господа Иисуса Христа есть сам он, господь бог». Вокруг этого положения и развернулись ожесточенные споры.

Книга отца Иллариона особенно пришлась по сердцу инокам-простецам. Зато монахи-интеллигенты отнеслись к книге враждебно, усмотрев в размышлениях отца Иллариона «еретическое мудрствование». Один из монахов-интеллигентов, отец Хрисанф, написал рецензию на книгу. «Как же это имя может быть богом, когда Иисусов было много? – вопрошал отец Хрисанф. – Имя Иисус – просто человеческое имя».

Сторонники Иллариона приводили многочисленные тексты из священного писания, где говорилось, что «имя божие есть сам бог». А «раз так, говорили они, то и имя Иисус Христос – бог.

В основе этого сугубо схоластического и догматического опора лежали давние противоречия, восходящие еще к средневековью, ко временам Абеляра, – противоречия между двумя философскими направлениями – реалистами и номиналистами. А начало опору положили еще «перипатетики» и «академики» – ученики Платона и Аристотеля. Проблема заключалась в том, насколько реальны общие понятия – идеи, имена и т. п., существуют ли они вне и независимо от сознания и могут ли быть им постигнуты или же реальны только отдельные предметы, а универсалии, то ость обобщение представлений об этих предметах, – только имена, не существующие сами по себе. Словом, это был давний опор между идеализмом и материализмом, привнесенный в недра православной церкви и вылившийся в диспут между «имяславцами» (идеалистами) и «имяборцами» (рационалистами).

Причины же этой внезапной вспышки на Афоне многовекового спора были отнюдь не схоластические, а сугубо земные.

Иноки-простецы, то есть монахи, вышедшие из низов, были недовольны существовавшими в церковном управлении порядками и ненавидели монахов-интеллигентов, которые возглавляли бюрократический церковный аппарат. И под лозунгами «имяславства» простецы взбунтовались. Произошло то, что нередко бывает в истории те, кто требовал коренной ломки существующих порядков и протестовал против социального неравенства и угнетения, были вооружены ретроградным мировоззрением.

Отец Антоний достал на сторону простецов и защищал их позиции, как и все в своей жизни, с темпераментом и фанатизмом.

Он пишет статьи и прокламации, шлет их в Одессу и в Петербург и делает это с энергией, достойной лучшего применения.

Игумен Иероним выразил недовольство тем, что Антоний возглавил «имяславцеш». «Имяборцы», поддерживаемые Иеронимом, вели себя довольно развязно. Сам Иероним писал на бумажке имя «Иисус» и топтал ее ногами, приговаривая:

– Вот вам и бог.

А когда же Антоний принес игумену солидную рукопись «Аполотия веры во имя божие» и попросил благословения отпечатать ее, отец Иероним перестал сдерживать гнев:

– У вас тут настоящий салат напичкан. Лучше бросьте в печь и сожгите.

Отца Антония эти слова так озадачили, что он воскликнул:

– Да вы и вправду еретик!

В тот же день, 25 июля 1912 года, отец Антоний должен был покинуть скит.

Все второе полугодие в скиту кипели страсти. Отец Антоний поселился в Благовещенской келье и, углубившись в творение «отцов церкви», неустанно продолжал свои догматические, схоластические изыскания в защиту «имя Иисусова» и литературную полемику. Примерно в то время видел его посетивший Афон Н. А. Семенов, который спустя двенадцать лет издал брошюру о событиях того времени. Вот как он описывает отца Антония: «Среднего роста с большим лбом и лысиной, с несколько опущенной головой, рассеянным взглядом, он в то же время производил впечатление человека несомненно ненормального. Когда в церкви во время богослужения он вместо с другими священниками вышел из царских врат и должен был по счету третьим сказать несколько слов монахам, он с опущенной головой стоял в забытьи до тех пор, пока под смех присутствовавших монахов не был разбужен одергиванием сзади стоящего священника. Это было в первый день рождества – 25 декабря 1912». Но Булатович не был ненормальным. Он был фанатиком, одержимым, полностью поглощенным схоластическими спорами. Об этом говорят многие его последующие поступки.

К концу 1912 и к началу 1913 года противоречия между враждующими сторонами ожесточились настолько, что монахи от слов перешли к делу.

Игумен Иероним созвал на собор старшую братию и предложил ей осудить бунтовщиков. Но внезапно собор превратился в суд над самим Иеронимом. «Имяславцы» предъявили ему ряд обвинений, в том числе в неправославии. Братия дружно потребовала, чтобы он отказался от игуменства.

Иероним, естественно, добровольно не изъявил желания отказаться от доходного и видного поста. Тогда братия объявила его низложенным и приступила к выборам нового игумена. Им стал архимандрит Давид.

Как только отец Иероним был низложен, братия пожелала немедленно возвратить в скит отца Антония. Он уже собирался к отъезду в Афины, прибыл на пристань и несколько дней ожидал парохода на Салоники. Но па море была такая буря, что пароходы не могли войти в бухту. Наконец 9 января на исходе дня на горизонте показался дымок парохода. Однако тут как раз прибыл монах и передал отцу Антонию всеобщую просьбу братии возвратиться в обитель и не оставлять товарищей в трудные минуты.

На следующее утро отец Антоний отправился в Андреевский скит, откуда совсем недавно был изгнан. У ворот его встречала вся братия. Монахи приветствовали Булатовича, целовали ему руки. И тут же поведали, что отец Иероним не согласился со своим низложением и обратился за помощью к русскому генеральному консулу в Салониках и в Ватопед.

И вот 12 января отец Антоний и монах Константин с сонмищем «имяславцев» явились в покои Иеронима. Булатович прочитал бумагу, присланную из Ватопеда, где смена игумена была признана законной, и обратился к Иерониму:

– Отказываетесь ли вы от власти добровольно?

Отец Иероним не пожелал слушать отца Антония, который распоряжался в чужом монастыре.

Булатович еще дважды предложил Иерониму отказаться от власти и получил самый решительный отпор.

О том, что произошло дальше, пишет сам Булатович:

«Итак, «во имя отца и сына и святого духа – ура!» – и я сделал движение по направлению к игуменскому столу, но в тот же момент был окружен имяборцами, причем два атлета… схватили меня руками за шею, один спереди, другой сзади, и начали душить. Иероним в это же мгновение протянулся через стол и нанес мне сильный удар в левое плечо. Братия-исповедники сначала опешили… но потом, увидев, что я окружен и что меня душат, бросились выручать… и, освободив меня, потащили (противников) из игуменской кельи. На других иеронимцев мое «ура!» произвело ошеломляющее впечатление… Иероним продолжал восседать на своем игуменском кресле, окруженный все еще густой толпой своих сторонников. Итак, что же? Имяборческая позиция нами не взята… И я снова с криком «ура!» ринулся в атаку и снова был встречен ударами; но снова из коридора подоспели защитники и снова выволокли тех, которые били меня, и снова опустела келья, и снова я остался один. И снова я пошел на «ура», и снова был встречен ударами, и снова выручила братия».

Другой очевидец этого сражения, монах Николай Протопопов, так напишет об этих событиях: «Был великий бой с обеих сторон. Сперва кулаками, а потом один другого давай таскать за волосы. Это было чудное зрелище! Внизу руки, ноги, туловища, а вверху виднелась одна шерсть (т. е. волосы). И начали вытаскивать (иеронимовцев) из этой кучи по одному человеку в коридор, где братия стояла в две шеренги, получая добычу и провожая (иеронимовцев) кого за волосы, кого под бока и с приговором, кого за что бьют, чтобы он знал. Таким образом провожали до лестницы, а по лестнице спускали кто как угодил одни шли вниз головой; другие спускались ногами книзу, а затылком считали ступеньки… Провожали их до самой соборной площадки, а там с честью брали под руки и выводили за порту (ворота)». Вообще драки в Афонских монастырях были не в диковинку. Монахи издавна прибегали к такому способу «вышибания ереси» и выяснения отношений. Но в Андреевском скиту был подлинный бунт. Отец Антоний, вспомнив былые годы, одержал блистательную победу. Отец Иероним и семнадцать его приверженцев «под руки» были выведены за ворота монастыря. Под монашеской рясой отца Антония продолжал таиться неукротимый дух боевого офицера.

Пока в скиту еще шла потасовка, греки побежали к губернатору и сообщили ему, что в скиту бунт с убитыми и ранеными. Губернатор немедленно выслал для усмирения монахов роту греческих солдат.

Когда солдаты прибыли в скит, их встретила тишина. Настал час вечерней молитвы, и братия, покончив с земными делами, вновь обретала душевный покой. Лишь столяры исправляли в кельях имяборцев поломанные двери.

22 января из Константинополя прибыл в Андреевский скит вице-консул Щербина. Это был безусый юноша, но он был уверен, что перед ним еретики, и проявлял суровость. Иноков, собравшихся его встретить, он назвал «драчунами», «бунтовщиками» и потребовал объяснений, на каком основании был свергнут игумен.

Братия кротко ответствовала, что Ватопедский монастырь признал законным низложение Иеронима, и показала в подтверждение своих слов бумагу.

Щербина не стал ее читать, ибо она была написана по-гречески, и заявил, что документ подложный.

Пришлось позвать в скит ватопедского эпитропа отца Аркадия, дабы он подтвердил; что на бумаге – печать Ватопедского монастыря. Но, к изумлению всех иноков, отец Аркадий заявил, что монастырь никакой бумаги в скит не посылал и вообще не признает законным низложение отца Иеронима.

Такой поворот Ватонеда во взглядах на события в Андреевском скиту объясняется довольно просто. Ватопед узнал, что русское посольство в Константинополе расценивает события в Андреевском скиту как бунт, и, не желая ссориться с русскими властями, предпочел переменить отношение к потасовке братии. Имяславцев объявили еретиками и бунтовщиками.

Планы Синода были определенны послать на Афон военную экспедицию со штыками и кандалами.

Русский посол в Константинополе Гирс поддерживал имяборцев и очень благоволил к отцу Иерониму. Через Щербину он потребовал от Булатовича подписку о немедленном выезде с Афона. Булатович ответил, что подписки никакой не даст, но против выезда с Афона ничего не имеет и «выедет на одном из ближайших пароходов.