Текст книги "Пропавшая экспедиция"

Автор книги: Исай Кузнецов

Соавторы: Авенир Зак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Перед самым мостом он потянул вожжи и съехал с дороги.

– Зачем останавливаешься? – сказал Маркиз. – Поехали!

Мимо прошел Али-Бад со своим верблюдом.

– В чем дело, Макар? – спросил Али-Бад. – Что-нибудь случилось?

– Нет. Просто хочу лошадей напоить, – ответил Макар.

Али-Бад недоуменно пожал плечами.

Цирковой обоз проходил мимо.

– Али-Бад прав. Лошадей поить в дороге нельзя, – жестко сказал Маркиз. – Поехали дальше, Макар!

Маркиз вытащил пистолет и, улыбнувшись, сказал:

– Сделай одолжение, дружище, поезжай дальше.

Макар тут же обернулся, держа в руках револьвер.

– Что вы делаете, мужчины? Так можно и убить друг друга, – сказала женщина, которую «распиливал» Али-Бад.

– Не беспокойтесь, Марион, мы джентльмены! Мы не любим крови! – крикнул ей вдогонку Маркиз.

Марион засмеялась, а ее телега, ехавшая последней, загрохотала по деревянному настилу моста.

– Прошу тебя, Макар, поезжай! – снова сказал Маркиз. – Марион права, зачем нам убивать друг друга? Какое тебе дело до семечек Авдениса!

– Брось оружие! – крикнул Макар.

– Ты прав! Я слишком хорошо им владею!

Маркиз отбросил пистолет и в то же мгновение вышиб ногой револьвер из рук Макара. Макар бросился на Маркиза. Сцепившись, они покатились по мосту. Вскочив, Макар изловчился и прижал Маркиза к перилам. Раздался треск, и Маркиз полетел в воду.

Макар поднял свой револьвер, подбежал к фургону и, вскочив на сиденье, погнал лошадей к лесу.

В лесу, на полянке, где Тараканов остановил свой фургон, Кешка внимательно осмотрел копыта Гнедого и, убедившись, что подковы в порядке, подошел к Тараканову, отвязывавшему пони от фургона.

– Леопольд Францевич, у Гнедого копыта не сбиты… – сказал он. – Поехали, Леопольд Францевич, как бы не заблудиться…

– Сейчас поедем, – буркнул Тараканов. – Не заблудимся. – Он раскрыл дверцу фургона и, показав на котелок, лежавший на одном из ящиков, попросил. – Ну-ка достань котелок.

Кешка, не выпуская из рук валенки, залез в фургон, и в то же мгновение Тараканов захлопнул дверцу и запер ее на замок.

Кешка оказался закрытым в фургоне.

– Пустите!.. – закричал он. – Зачем вы меня закрыли?! Я скажу Маркизу! Пустите! Пустите!

Тараканов не отвечая запер дверцу на замок.

Кешка от бессилия стал колотить ногами по дверце.

– Что я вам сделал? Зачем вы меня заперли?! – кричал он.

Но Тараканов, не обращая внимания на его крики, подошел к пони и, не распрягая из тележки, стал выводить его на дорогу. Потом он достал из-под сиденья кнут и резко хлестнул по спине маленькую лошадку. Пони вздрогнул и, шумно отфыркиваясь, побежал к лесной опушке. А Тараканов, проводив взглядом тележку, вернулся к своему фургону, из которого доносились крики и плач Кешки.

– Ты не шуми, – неожиданно миролюбиво сказал Тараканов. – Ничего с тобой не будет. Потерпи маленько, выпущу.

Он забрался на козлы и, натянув поводья, стал разворачивать лошадей. Выехав на дорогу, он сильно ударил вожжами по крупу коренной, и лошади покатили фургон все дальше и дальше по лесному проселку.

Кешка, что бы не упасть, уцепился руками за дверную ручку. В фургоне стало совсем темно – плотные кроны деревьев, совсем не пропускали солнечного света.

Макар, преследовавший Тараканова, торопился, но гнать лошадей слишком быстро не мог – надо было внимательно наблюдать за дорогой, за перепутанными следами на пыльной колее, чтобы не пропустить того места, где свернул с дороги Тараканов.

Макар уже приближался к лесу, когда навстречу ему появилась тележка, запряженная пони, и он увидел, что тележка пуста… Следы таракановского фургона вели к лесному проселку. Макар спрыгнул на землю и осмотрел дорогу. Сомнений не было, Тараканов свернул здесь. Макар понимал, что нельзя терять времени. Вскочив на козлы, он развернул лошадей и, направив их по лесному проселку, резко ударил вожжами.

– Но, мои золотые! – крикнул он. – Вперед!

Маркиз мокрый выбрался на берег, кое-как выкрутил одежду и бросился догонять цирковой обоз. Последним в кортеже шел фургон Марион, и Маркиз еще издали закричал:

– Марион! Марион, остановитесь!

Но голос Маркиза заглушал шум ветра, и Марион не слышала его. Она сидела впереди, на высоких козлах, погруженная в свои размышления.

– Марион, вы что, не слышите меня?

Она увидела перед собой возбужденное лицо Маркиза, догнавшего ее.

– Остановитесь, Марион!

Марион натянула поводья, фургон остановился, и Маркиз, подбежав к ее упряжке, стал распрягать одну из лошадей.

– Что случилось, Маркиз? – испуганно бормотала Марион. – Умоляю, скажите, что случилось? Из-за чего вы поссорились со своим ассистентом? Зачем вы купались в одежде?

Маркиз не отвечал, он быстро седлал коня.

Марион подбежала к нему.

– Зачем вы распрягли лошадь? Право же, это невежливо… отнимать у женщины лошадь… – Марион попыталась удержать Маркиза, но он, спокойно отстранив ее, вскочил на коня, махнул рукой Марион и поскакал по дороге.

– Не грусти, Марион, я скоро вернусь! – крикнул он.

– Где ваше благородство, Маркиз… где ваше благородство?! – беспомощно повторяла Марион, глядя вслед удалявшемуся всаднику.

Макар, без устали погонявший лошадей, стал уже сомневаться в том, что выбрал верную дорогу, когда проселок вывел его из леса к излучине реки и он заметил вдали фургон Тараканова, приближающийся к броду.

«На этот раз ты от меня не уйдешь, господин Тараканов», – подумал Макар и снова подхлестнул усталых лошадей.

Но Тараканов, казалось, вовсе и не опасался Макара, он видел, что его догоняет какой-то другой фургон, и был уверен, что на помощь ему спешит Маркиз. Он даже хотел придержать лошадей и подождать его, но, когда услышал зычный крик Макара, подхлестывавшего свою упряжку, понял, что ошибся.

И тогда Тараканов сильно стеганул лошадей. Они, будто обезумев, рванулись к воде, стремительно преодолели речку и вынесли фургон на противоположный берег.

– Стой! – закричал Макар. – Стой, Тараканов!

Макар поднялся с сиденья и снова сильно ударил вожжами по спине коренного. Заднее колесо его фургона подпрыгнуло на камне, и из оси вылетала чека. Колесо стало сдвигаться все ближе и ближе к краю оси… Макар не мог видеть этого, он отчаянно хлестал лошадей. Его фургон вслед за таракановским скатился по отлогому песчаному съезду к воде, и лошади потащили его по каменистому дну. И тут вконец разболтавшееся колесо соскочило с оси Фургон сразу же завалился на бок, и лошади встали. Макар спрыгнул в воду и бросился распрягать лошадей. Быстро освободив из упряжки пристяжную, Макар вскочил на нее и поскакал вслед за Таракановым.

Таракановский фургон пронесся мимо хутора, распугивая гусей и кур, и, едва не сбив козу, выскочил на дорогу, идущую через поле зацветающей ржи.

Кешка через узкую щелку в дверях фургона увидел приближающегося всадника. В свете заходящего солнца белая лошадь всадника казалась пурпурно-красной. Всадник быстро приближался, и Кешка узнал в нем Макара.

– Дядя Макар! Дядя Макар! – радостно закричал он.

Макар почти вплотную приблизился к таракановскому фургону.

– Я здесь, дядя Макар! – кричал Кешка.

– Слышу, Кешка. Я сейчас, погоди маленько.

Макар пришпорил коня и поравнялся с фургоном. И в это мгновение один за другим прозвучали два выстрела. Тараканов стрелял, высунувшись из-за передней стенки фургона. Макар немного отстал и теперь держался на лошади так, чтобы фургон закрывал его от Тараканова.

– Стой! – крикнул Макар.

Но в ответ снова одна за другой просвистели пули.

– Тараканов, стойте! – снова крикнул Макар и тут же увидел высунувшееся из-за фургона искаженное лицо Тараканова, его револьвер… Но выстрелов не было, и Макар понял, что у Тараканова кончились патроны.

– Остановитесь, Тараканов, я буду стрелять! – предупредил Макар и выстрелил в воздух. Но Тараканов все стегал и стегал лошадей. Макар, снова поравнявшись с фургоном, на ходу перепрыгнул со своей лошади на крышу таракановского фургона, а с крыши на коренную лошадь его упряжки и с силой натянул поводья. Тараканов хлестал по крупам лошадей, по спине Макара, но взмыленные лошади остановились, и Тараканов бросился в рожь.

– Стой! Стреляю! – крикнул Макар, спрыгивая с лошади и бросаясь за Таракановым.

Но в эту минуту послышался истошный крик Кешки:

– Дяденька Макар, дяденька Макар! А-а-а…

Макар подскочил к двери фургона, рукояткой револьвера сбил замок и, распахнув дверь, увидел Кешку, придавленного ящиком, сдвинувшимся при резкой остановке.

– Ногу… Ногу придавило…

Макар плечом отодвинул ящик, и Кешка спрыгнул на землю.

Макар огляделся. Тихо стрекотали кузнечики. В сумерках слабо шелестела рожь…

– Удрал…

Макар сплюнул и, поднявшись в фургон, стал открывать ящик, придавивший Кешку.

– Семечки, говоришь?..

Он поднял крышку и увидел завернутые в вату фарфоровые фигуры.

– Номер 73, – улыбаясь, сказал Макар. – Терпсихора, муза танцевального искусства, Императорский фарфоровый завод, конец XVIII века…

Макар вытащил из другого ящика небольшой, свернутый в рулон холст. Макар развернул его, лицо его просветлело.

– Номер 67, «Мальчик в голубом». Художник Пинтуриккио. Так вот он какой, мальчик… Гляди, Кешка! – почти шепотом сказал он. – Ему почти пятьсот лет, а он как живой!

Кешка смотрел на портрет мальчика, на его чуть настороженные глаза, на его голубой костюмчик… В спустившихся сумерках портрет приобрел какую-то таинственность, краски заката причудливо видоизменили полотно…

И вдруг будто из-под земли появились какие-то люди.

– Не найдется ли закурить? – миролюбиво спросил один из них, подходя к Макару.

Макар полез за кисетом.

– Тебе не страшно? – лениво спросил другой.

– А чего бояться? – отшутился Макар.

– Чего везешь? Что за товар?

Кешка испуганно смотрел на подошедших.

– Вот вам табачок… а разговоры разговаривать мне некогда.

– Да и у нас времени в обрез, – сказал первый, принимая кисет у Макара и пряча его за пазуху.

В то же время второй вывернул руку Макара и бросил его на землю. Все трое накинулись на него и, связав, засунули в рот кляп.

– Лезь в фургон! – прикрикнул на Кешку первый.

Связанного Макара уложили на ящики, Кешку усадили рядом с ним, и первый снова распорядился:

– Ты, Родя, присмотри за ними, а мы спереди сядем.

И фургон мирно покатил по дороге…

Было уже совсем темно, когда Маркиз, потеряв следы Макара, наконец догнал фургон Тараканова. Приблизившись к нему почти вплотную, он увидел на дверце афиши с рисунком однорукого Вильгельма Телля и, убедившись, таким образом, что он не ошибся, крикнул:

– Илья Спиридонович, остановитесь!

– Дяденька Макар, это Маркиз, – прошептал Кешка.

А Маркиз, пришпорив коня, рванулся вперед и подскочил к сидевшим на облучке фургона бандитам.

– Илья Спиридонович, уж не думаете ли вы скрыться от меня? И где Иннокентий?!

– Никак обознался, любезный, – довольно миролюбиво отозвался один из бандитов.

– Езжай своей дорогой, – хрипло проворчал другой.

– Джентльмены, прошу вас остановиться, вы затеяли дурную игру! – крикнул Маркиз и снова рванулся вперед, поставив свою лошадь на пути упряжки, катившей фургон.

Лошади остановились, и Маркиз крикнул бандитам:

– Что вы сделали со стариком и ребенком?

– Слушай ты, жентильмен, – злобно сказал хриплый. – Убирайся ко всем чертям, если не хочешь получить пулю в лоб.

– Пулю? С кем имею честь, господа?!

Кешка отодвинул руку Макара от своего рта.

– Это Маркиз, – снова зашептал он. – Маркиз!

– Я тебе покажу Маркиза! Молчать! – прикрикнул охранявший внутри фургона Макара и Кешку бандит, которого называли Родей.

– С кем имею честь? – снова повторил свой вопрос Маркиз.

На этот раз вместо ответа последовал выстрел. Маркиз рванул лошадь.

– Вот это уже напрасно, господа! – крикнул он. – Вам следовало для начала хотя бы поинтересоваться, с кем вы имеете дело!

Один из бандитов хлестнул лошадь, и фургон покатился дальше.

Из-за туч показалась луна, и Маркиз, поскакавший вслед за фургоном, увидел, что лесная дорога внезапно оборвалась у стен Острогорского монастыря. Глухие, казалось, ворота надвратной церкви распахнулись, пропустили фургон и так же быстро захлопнулись. Маркиз понял, что невольно оказался у самого гнезда лагутинцев.

В просторной монастырской трапезной при тусклом свете изрядно коптившей керосиновой лампы лагутинцы за большим столом, сколоченным из массивных дубовых досок, угрюмо играли в лото. Посреди стола стояли опустошенные бутылки от самогона, рядом с картами лото валялись остатки сала, куски черствого хлеба.

Сидевший в торце стола бледный и очень худой человек неторопливо доставал из ситцевого мешочка бочата с цифрами и лениво называл номера, едва шевеля губами.

– Двадцать девять… Барабанные палочки…

За неимением фишек почти все играющие пользовались патронами от обрезов, которые лежали здесь же возле карточек лото.

– Пятьдесят четыре…

Двое дюжих бородачей втолкнули Макара через узкую сводчатую дверь в трапезную и подвели к столу. Макар оказался напротив худого, который так же тихо и невозмутимо продолжал называть номера.

– Сорок четыре… Шесть… – Он на какое-то мгновение взглянул на Макара и спросил: – Хотел бы я знать, мил человек, у кого вы столько добра награбили? – И тут же объявил: – Семьдесят пять.

– Я не грабил, – хмуро сказал Макар. – Я хотел вернуть республике… ее достояние.

– Какой республике, мил человек?

– Советской республике рабочих и крестьян, – твердо сказал Макар.

Лагутинцы оторвались от карт и уставились на Макара.

– Дед, – снова объявил худой, и играющие опять уткнулись в карты. – У меня, господа, квартира.

Худой отложил в сторону ситцевый мешочек и взял в руки наган.

– Комиссар? – тихо спросил у Макара.

– Нет.

– Большевик?

– Да.

Худой вздохнул.

– Я вычеркиваю вас из списков живущих на этом свете. Как члена партии коммунистов.

Он заложил в пустой барабан всего два патрона и повернул его. Потом поднял наган и прицелился в Макара.

Бородачи, охранявшие Макара, взяли его за плечи, но Макар резким движением скинул их руки.

– Стреляй!

Худой продолжал целиться.

– Попытаем судьбу, – сказал он и нажал спусковой крючок.

Выстрела не последовало – боек ударил в пустое гнездо, где не было патрона.

– Повезло, – все так же бесстрастно сказал худой и, отложив наган в сторону, снова взял ситцевый мешочек. – А ведь вам, не правда ли, хочется жить?

Макар не ответил.

– По глазам вижу – хочется. Вот ведь подумайте только, какая несправедливость, вам жить хочется, а вы жить не будете, мне же совсем не хочется, а я буду.

Лагутинцы захохотали.

– Но все равно считайте, что вам пока повезло, – продолжал худой. – Вас отведут в божий храм, и у вас будет достаточно времени, чтобы подумать о своей душе и помолиться господу богу, прежде чем отправиться в иной, лучший мир. – Он вытащил бочонок и объявил:

– Тридцать пять. У меня, господа, партия.

Лагутинцы зашумели, отодвигая от себя карты. Бородачи взяли Макара за плечи и повели к двери.

– Куда вести-то его? – спросил один из бородачей.

– Не слышал, что ли… Лагутин велел в церковь, – ответил другой.

Когда они вывели Макара на монастырский двор, к нему тут же бросился Кешка с валенками под мышкой.

– Дядя Макар!

Бородач оттолкнул его.

– Пустите мальчика, – попросил Макар.

– Пущай идет, – мирно сказал второй лагутинец.

– Пущай, – согласился первый и вырвал валенки у Кешки.

– Дяденька, отдайте валенки!

– Отдай! Отдай пацану валенки! – крикнул Макар.

– Отдай, на что они тебе, – сказал второй лагутинец.

Кешка схватил валенки и пошел вслед за бородачами, которые, скрутив руки Макару, повели его через залитый солнцем монастырский двор, через двор того самого Острогорского монастыря, из которого когда-то Мызников увез Кешку и теперь превратившегося во временную резиденцию Лагутина.

Лошади, повозки, костер посреди двора, пулеметы, ружья, составленные в пирамиды, разношерстное войско Лагутина – все это заполняло монастырский двор, который теперь больше напоминал военную крепость, чем божью обитель.

Монахи, напуганные лагутинцами, попрятались в своих кельях, и только изредка через двор, прижимаясь к степе, торопливо проскальзывали одинокие фигуры в рясах.

Макара и Кешку подвели к закрытым дверям церкви. Один из парней отодвинул засов, открыл массивную дверь, и Макар с Кешкой оказались в церкви.

У ворот монастыря безногий инвалид на тележке со скрипучими колесами развлекал часовых лагутинцев и толпившихся здесь же деревенских жителей частушками, которые он пел, подыгрывая себе на трехрядке. На голове у него была шапка-ушанка с оборванным ухом, на плечах – подвернутая шинель, подпоясанная веревкой, частушки он пел незамысловатые, но слушатели были в восторге.

– Ты его во двор допусти, пусть мужиков потешит! – сказала часовому молоденькая бабенка в плюшевой куртке.

– Кабы ты попросилась, может, и допустил бы… мужиков потешить, – под общий смех сказал часовой. – А балагуров у нас своих хватает.

– До чего дожили, – жалобно заныл инвалид. – Убогому человеку помолиться не дают. В церкву не пущают.

– Говорят тебе, дурья башка, нельзя в церкву, там арестанты содержатся. И вы, люди добрые, расходитесь, нечего тут околачиваться, кругозор застилаете.

И часовой прикладом винтовки стал разгонять толпу.

Инвалид на своей тележке, закинув за плечи гармошку, быстро покатился вдоль стены и скрылся за угловой башней. Оглядевшись по сторонам и убедившись в том, что за ним не следят, он проворно отвязал ремни и, освободившись от тележки, поднялся на ноги. Достав из-за пазухи веревку с камнем, он ловко забросил ее на стену, веревка зацепилась за зубец, и инвалид, оказавшийся Маркизом, быстро полез на стену…

Отсюда ему хорошо был виден весь монастырский двор. Пригибаясь, Маркиз побежал вдоль парапетной стенки и, поравнявшись с трапезной, увидел за ее углом таракановский фургон с яркой надписью: «Революционный цирк Псковского губоно». Фургон стоял в закутке, между трапезной и монастырской гостиницей. Рядом у стены привязанные лошади лениво жевали сено. На переднем сиденье фургона, накинув на себя овчинный тулуп, спал какой-то лагутинец. Маркиз закрепил веревку и соскользнул по ней вниз. Когда до земли оставалось не больше сажени, он бесшумно спрыгнул на сено. Спавший лагутинец приоткрыл глаза и, не заметив Маркиза, повернулся на другой бок. Маркиз подкрался к нему и, зажав ему рот, стащил на землю. Связав, кинул его на сено и заглянул внутрь фургона. Ящики с коллекцией были на месте. Маркиз заложил двери фургона палкой и стал запрягать лошадей.

Лагутинский лагерь жил своей обычной жизнью.

Родя со своими приятелями неподалеку от ворот чистил оружие, когда из-за угла трапезной выехал фургон. На козлах сидел незнакомый им человек в шинели, без шапки. Он выехал на середину двора и, направив лошадей к открытым воротам, хлестнул кнутом. Лошади рванулись вперед. Испуганные лагутинцы шарахались в стороны, а Родя вскочил и с криком: «Держи его, робя!» – бросился наперерез фургону. Маркиз выхватил пистолет и выстрелил в воздух.

Кто-то из лагутинцев бросил под ноги лошадям бревно, но лошади взяли это препятствие, и фургон, подпрыгивая, понесся к воротам.

Весь монастырский двор пришел в движение. Наперерез фургону бежали лагутинцы.

– Ворота! Затворяй ворота! – закричал Родя.

Но лошади влетели уже в подворотню. Казалось, ничто уже не остановит их, однако в последнюю минуту часовые захлопнули внешние ворота. Лошади с налету чуть раздвинули их, но навалившаяся толпа, ухватившись за поводья и оглобли, задержала фургон.

Маркиза стащили на землю, и Родя, заглянув ему в лицо, узнал его.

– Вильгельма! – удивленно сказал он.

– Да нет, тот однорукий, – усомнился стоявший рядом лагутинец в папахе.

– Точно, Вильгельма, – убежденно сказал Родя и, обращаясь к Маркизу, спросил:

– Ты Вильгельма?

Маркиз кивнул.

– Врет. Рука-то правая откеда взялась? – спросил лагутинец в папахе.

– Дурень ты, Сенька, – сказал Родя. – Безрукий он в цирке, для интересу.

– А-а… Тогда да… – согласился Сенька. – Ежели для интересу, тогда да…

– Все одно, – сказал Родя. – Хошь он и Вильгельма, а Лагутин ему рецепт на тот свет пропишет.

– К Лагутину его, к Лагутину! – загудела толпа.

– Все, Вильгельма! Отстрелялся. Видно, тебе на роду написано от самого Лагутина смерть принять, – сказал Родя не без сожаления.

Когда двое лагутинцев втолкнули Маркиза в церковь, он сначала увидел в полутьме высокие леса, возведенные чуть ли не к самому куполу, и только потом заметил в углу спящих на сене Макара и Кешку. Он подошел к ними, толкнув Кешку, сказал:

– Коман са ва, отец Иннокентий?!

Кешка, продрав глаза и увидев Маркиза, обрадовался.

– Сова! – засмеялся он.

– Бон жур, месье Макар! Будь другом, подвинься, пожалуйста, а то я притомился малость.

Макар сел и хмуро посмотрел на Маркиза.

– Ты как сюда попал?

– Выписали из списка живущих и послали молиться. С тобой за компанию.

– Я гадам не компания, – мрачно сказал Макар.

– Гад… – задумчиво повторил Маркиз. – Может, и гад… Однако все это для нас с тобой уже несущественно. Суета сует и всяческая суета, как любил говорить старик Экклезиаст.

Заметив в глазах Кешки недоумение, Маркиз усмехнулся и сказал Макару:

– Завтра на рассвете выведут нас с тобой во двор, поставят лицом к монастырской стене и… – Маркиз прищелкнул языком. – Так стоит ли ссориться перед смертью?

– А я и перед смертью, и после смерти скажу: гад ты, гад и есть! Для кого стараешься? Для эмигрантов, для мировой буржуазии?!

Кешка старался понять, о чем говорит Макар.

– Мне, Макар, если сказать по правде, нет дела ни до мировой буржуазии, ни до мировой революции. – Маркиз погладил Кешку по голове. – Просто хотелось сохранить для потомства эти прекрасные безделушки, из-за которых мы с тобой… поссорились.

– Для потомства? Врешь! Вот оно, потомство, перед тобой сидит! – Он притянул к себе Кешку. – Для него ты старался? Для него?

Маркиз поглядел на Кешку и ничего не ответил. Он достал кисет и протянул Макару. Макар слегка поколебался, но табак принял.

– А ну-кась, Иннокентий, – послышался гулкий голос откуда-то сверху, с лесов, – поднимись ко мне.

Кешка схватил валенки и стал проворно взбираться на леса.

– Кто это? – спросил Маркиз.

– Богомаз. Кешка у него подручным был.

Маркиз посмотрел на леса и в свете солнечных лучей, проникавших через узкие окна под куполом, увидел высокого сутулого монаха с кистью в руке и рядом с ним Кешку.

– Подай-ка мне умбру, – сказал Данило. – Ноги мои, Иннокентий, совсем никуда стали. Не хотят ходить.

Кешка разыскал нужную краску, передал Даниле.

– Я тебе, Данило, валенки раздобыл… новые. Держи.

– Вот уж никак не ожидал. Спасибо, – оживился Данило. – В храме больно зябко…

И он тут же уселся и стал надевать валенки.

– Ну как тебе свет божий, понравился?

Кешка вздохнул.

– По-всякому… А я, Данило, красных коней видел.

Данило пристально посмотрел на Кешку и ласково сказал:

– Это хорошо. Значит, глаз у тебя есть. А для художника глаз – первое дело.

Маркиз и Макар молча курили, прислушиваясь к голосам, доносившимся с лесов.

Маркиз жадно затянулся и, вздохнув, сказал:

– Смешная у меня жизнь получилась. В Академии художеств стипендиатом был. В Италию за казенный счет посылали. А художником так и не стал. Егерем был, цирковым артистом, воспитателем барских недорослей, жокеем на ипподроме, авиатором и то был. Даже фотографом. А художником так и не стал…

– Все потому, что правильной цели у тебя не было, – сказал Макар.

– У тебя есть, – усмехнулся Маркиз.

– Есть. Я для революции живу. Для светлого будущего всего человечества. Чтоб этот пацан… вот помяни мое слово, коли уйду от смерти, будет Иннокентий знаменитым революционным художником.

Сверху спустился Кешка и возбужденно зашептал:

– Данило говорит, убьет вас Лагутин. Он завсегда на рассвете… убивает. Молись, говорит, и в голову из пистолета стрельнет. Каждое утро кого-нибудь стрелит.

– Ну это еще посмотрим, кто кого. Не так просто убить Вильгельма Телля, – сказал Маркиз. – А Макару и вовсе умирать нельзя. Кто же без него мировую революцию совершит?

– Эх, как бы нашим дать знать… – вздохнул Макар.

– Я могу вон из того окошечка, – Кешка показал рукой на узкое окошко наверху, – на крышу влезу, а потом по стенке наружу…

– Так, – оживился Макар. – Где уком знаешь?

– Не, – помотал головой Кешка.

– В Ивановке – запомнишь?

– В Ивановке? Ага…

– Теперь слушай, – сказал Макар и, обернувшись к Маркизу, предупредил: – Только ты имей в виду, если нас и выручат, тебе от пролетарского суда все равно не уйти. Это я тебя наперед предупреждаю.

– Согласен. Буду уповать на то, что пролетарский суд окажется гуманней лагутинского.

Когда стемнело, Макар, Маркиз и Кешка поднялись на леса. Макар с помощью Маркиза подсадил Кешку, и тот палкой выбил стекло из узкого стрельчатого окна. Стекло вылетело со звоном, и все трое прислушались. Было тихо. Кешка вынул осколки, из рук в руки передал Маркизу.

– Бог в помощь, – сказал Маркиз.

Макар недовольно покосился на него и сказал:

– Ни пуха ни пера…

Кешка просунул руки, а вслед за ними и голову в разбитое окно. Макар подтолкнул его, и Кешка с трудом протиснулся наружу. От окошка до ската крыши было довольно высоко. Кешка снял ботинки, бросил их в окошко, а сам повис на руках, держась за нижний переплет рамы. Отпустив руки, он упал вниз и, не удержавшись на ногах, покатился по крыше. С трудом зацепившись за водосточный карниз, он притаился и прислушался…

За монастырской стеной двое лагутинцев рыли могилу.

– Кому яму-то роем, Семен? – откашливаясь, спросил один из них.

– Да Вильгельму Теллю и его напарнику, – тоненьким голоском ответил Семен. – Ентому, который из публики выходил.

Первый воткнул лопату и покачал головой.

– А пошто одну яму роем, коли их двое?

– Мертвые не подерутся.

Первый, закурил и сел, опустив ноги в яму.

– Неужто Лагутин самого Вильгельма шлепнет?

– А то… – ответил Семен и тоже закурил, присев рядом.

Сверху со стены донесся какой-то шум. Семен прислушался.

– По железу ктой-то ходит.

– Кошка по крыше бегает.

– Нешто кошки так громыхают?

– Ночью всякий звук в объеме увеличивается.

– И то, – согласился Семен.

Кешка, пригибаясь, добрался до того места стены, где она подходила к пригорку и расстояние до земли было меньше сажени. Кешка спрыгнул и огляделся. По лугу, пощипывая траву, бродили две стреноженные лошади. Кешка подкрался к той, что была ближе, и освободил ее от пут.

Оба лагутинца все еще покуривали.

– Я вчерась дома ночевал. Вот баба моя и спрашивает, – рассказывал первый лагутинец. – И чего это вы, дурачки, воюете, никак не успокоитесь? Антанту и ту расколошматили, а вы все никак не угомонитесь…

– И то… – согласился Семен. – Слух прошел, самого Струнникова против нас двинули.

– Коней-то наших не видать… Где они там?

Первый поднялся, взял винтовку и пошел вдоль стены.

Завернув за башню, он увидел мальчишку, скачущего вдоль берега реки. Он вскинул винтовку и выстрелил в ту сторону, куда ускакал Кешка.

– Семен, Семен!.. Мальчишка коня угнал!

В ту же ночь Тараканов, оборванный и усталый, добрался наконец до деревни Большие Котлы и разыскал там Егора.

Тараканов сидел в деревянной избе за столом и жадно ел борщ из большой глиняной миски.

– Что же теперь будет… что же будет?.. – жалобно причитал Егор. – И надо же… такая напасть…

– Не ной, – огрызнулся Тараканов. – Запрягай телегу. Сейчас поедем.

– В ночь? Куда ехать-то, Илья Спиридонович?

– И ружье прихвати.

Егор перекрестился.

– Что вы такое задумали, Илья Спиридонович?! – заныл Егор.

– Умолкни, ирод. Иди запрягай телегу.

Тараканов выбрался из-за стола и, подойдя к иконе, размашисто перекрестился.

На лесах в церкви Макар и Маркиз, покуривая, наблюдали за тем, как Данила заканчивал роспись, изображавшую Георгия Победоносца на ярко-красном коне. Утреннее солнце стояло еще низко, и его лучи, прорываясь в узкие окна, освещали купол, оставляя в полутьме весь собор.

Заскрипела дверь, и яркий свет прорезал дорожку на каменных плитах пола.

– Выходи! – раздался голос в дверях, и в собор вошли бородачи. Данила перекрестил Макара и Маркиза, и они медленно стали спускаться с лесов.

– Поживей шевелись, Лагутин ждать не любит.

Данило услышал далекий свист, а затем звук камня, ударившегося по крыше. Он положил кисть и палитру, и, быстро спустившись с лесов, направился к двери.

Лагутин в черной косоворотке сидел в высоком вольтеровском кресле невдалеке от монастырской стены, окруженный своими приспешниками. А у стены на ящиках, в которых хранилась коллекция Тихвинского, стояли фарфоровые статуэтки и мраморные античные скульптуры. Тут же в беспорядке валялись свернутые в рулоны полотна. Лагутинцы гоготали, разглядывая статуэтки, изображающие обнаженные женские фигуры.

Толпа вокруг Лагутина притихла и расступилась, пропуская бородачей, ведущих арестованных. Руки Макара и Маркиза были связаны. Их подвели к Лагутину. Лагутин исподлобья взглянул на них и спросил:

– Помолились?

Ответа не последовало.

– Безбожники, – сплюнул стоявший рядом с Лагутиным старик.

– Мои люди говорят, – как всегда тихо, сказал Лагутин, обращаясь к Маркизу, – что видели вас в цирке. И будто вы в костюме Вильгельма Телля демонстрировали феноменальную меткость.

– Точно… Он самый и есть… Вильгельма… – зашумели лагутинцы.

Из церкви вышел Данила, держа за руку Кешку, переодетого монашком.

– Откуда малой-то? – спросил часовой, преграждая им путь.

– Слепой, что ли? – сказал Данила. – Помощник мой, краски растирает, кисти моет.

– Вас не разберешь, – сплюнул часовой. – Ходи живей!

Лагутин вытащил из кобуры свой наган и прицелился в Маркиза. Маркиз поднял голову. Лагутин усмехнулся и опустил наган.

– Я предлагаю вам небольшую забаву. – Он протянул Маркизу свой наган. – Здесь в барабане шесть пуль. Если вы шестью выстрелами снесете головы этим шести терпсихорам, я снова заносу вас в списки живущих на этом свете и отпущу на все четыре стороны.

Толпа восторженно ахнула.

Кешка пробирался через толпу лагутинцев, прислушиваясь к словам атамана. Он оказался впереди в тот момент, когда Маркиз, усмехнувшись, сказал Лагутину:

– Я в женщин не стреляю. – И вдруг лицо его стало жестким. – Вы, кажется, образованный человек. Как же вы додумались до этого?! Это варварство!

– Варварство… – будто взвешивая это слово, тихо повторил Лагутин. – Называйте это как угодно, милостивый государь. Но я знаю простого человека. – Он показал на коллекцию. – Это все – принадлежности дворцов и салонов. Игрушки богатых бездельников. Простому человеку они ни к чему. Скажите, братцы, – так же тихо обратился он к окружающим его бандитам, – нужна вам вся эта парфюмерия?

– Нет! Не нужна! – закричали лагутинцы.

– Нужны вам эти раскрашенные фарфоровые барышни? Или вам нужны краснощекие, здоровые, работящие, живые?

– Живые! – выдохнула толпа.