Текст книги "Пропавшая экспедиция"

Автор книги: Исай Кузнецов

Соавторы: Авенир Зак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Вот именно – хлам. Старый, негодный хлам, – повторил Тамарин, роясь в кошелке. – Что вы там углядели?

Он подошел к Тараканову и, взглянув на картину, усмехнулся.

– Н-нда… – вздохнул он. – Хорошая работа. Тонкая… Очень даже недурная работа.

На картине был изображен мальчик в голубом.

В одном из петроградских дворов, похожих на темные глубокие колодцы с выложенным булыжником дном, невдалеке от Кузнецкого рынка, высокий молодой человек в черной широкополой шляпе, в ярко-оранжевой блузе и высоких охотничьих сапогах с отворотами голосом ярмарочного зазывалы обращался к выглядывавшим из окон обитателям дома.

– Граждане Советской России! Революция освободила вас от царя, помещиков и капиталистов! Я освобожу вас от рабства вещей.

Могучий голос человека в широкополой шляпе разбудил мальчишку, бывшего юного послушника Острогорского монастыря Иннокентия, а теперь обыкновенного петроградского беспризорника по имени Кешка, а по прозвищу Монах. Не было на Кешке ни скуфейки, ни рясы, и ничем он не отличался от двух своих приятелей, укрывающихся здесь на чердаке от холода и патрулей под рваным, в клочках ваты, грязным одеялом.

Услышав голос старьевщика, Кешка выбрался из-под одеяла, перелез через кресло с торчащими пружинами и, забравшись на ломберный столик, выглянул из чердачного окна. Внизу, в прямоугольном колодце двора несколько зевак окружили старьевщика в широкополой шляпе. Старьевщик сбросил с плеча мешок, и Кешка увидел, что вместо правой руки у него пустой рукав.

– В каждой квартире, у каждого хозяина найдется старая картина или хрустальная люстра, бронзовый канделябр или фарфоровая статуэтка, – продолжал он. – Вчера эти вещи украшали жизнь, сегодня они стали камнем на шее свободного человека! Несите эти камни сюда, и вы получите за них хорошие деньги, сотни тысяч, миллионы рублей!

Изящно поклонившись, он взмахнул шляпой. К старьевщику подошел невзрачный человечек в выцветшем сюртуке чиновника почтового ведомства и протянул ему полированный деревянный футляр.

Старьевщик приподнял крышку и восхищенно прищелкнул языком. В углублениях на вишневом бархате лежали два дуэльных пистолета с воронеными стволами и ручками, отделанными перламутром. Старьевщик вынул один из пистолетов, ловко подбросил его.

– Бельгийская безделушка, изготовленная в городе Льеже почти сто лет назад. Зачем гражданину свободной России эта бессмысленная и опасная вещица?! Я освобождаю вас от нее.

Кешка, раскрыв рот, следил за происходящим внизу.

– Осторожнее! – закричал человек, когда старьевщик взвел курок. – Один из этих пистолетов заряжен!

Вокруг старьевщика сразу образовалась толпа, пожилая женщина с трудом тащила мраморный бюст императора Александра I.

– Русских царей и императоров не покупаю! Испанских, французских, австро-венгерских, римских беру, русских – не беру.

За спиной Кешки послышался шум, чьи-то пронзительные крики. Мимо него прошмыгнули выбравшиеся на крышу приятели.

– Кешка, шухер! – крикнул один из них.

– Мотай! – закричал другой, и оба бросились наутек, громыхая по железной крышке. Кешка не успел опомниться, как из окна высунулась раскрасневшаяся физиономия разъяренной старухи.

– Воры! Грабители! – истошно заголосила она, схватив Кешку за ногу. – Попался, урка! Я тебе покажу, как белье воровать!

– Пусти! На что мне твое белье!

Кешка стащил с ее плеча мокрую наволочку и накинул на голову старухи.

– Караул, режут! – заголосила она.

В толпе раздался взрыв смеха.

А Кешка вырвался и побежал по крыше. Из другого окна проворно выскочил дворник и бросился ему наперерез.

– Ахмет, держи его! – закричала старуха, освободившись от наволочки.

Все забыли о старьевщике и, задрав головы, следили за погоней.

– Ахмет, он за трубой! – крикнула рыжая толстуха из окна верхнего этажа.

Старьевщик бросился к пожарной лестнице и, засунув за пазуху пистолет, ловко подтягиваясь одной рукой, стал подниматься вверх.

– Поймал! – раздался ликующий голос толстухи.

– Бей его! Бей негодяя! – послышался визгливый голос старухи.

– Отпусти мальчишку! Стрелять буду! – крикнул старьевщик, добравшийся до самого верха лестницы. Дворник тащил упиравшегося Кешку к слуховому окну. Старьевщик вылез на крышу и поднял пистолет.

– Отпусти мальчонку, или я сделаю дырку в твоем картузе, чтобы не повредить твою дурацкую голову!

Из окна третьего этажа выглянул пожилой человек, на полном лице которого острая бородка клинышком и тоненькие усики выглядели несколько легкомысленно при его тяжелой, осевшей к старости фигуре. Он выглянул из окна как раз в тот момент, когда старьевщик картинно подбросил левой рукой пистолет… Раздался выстрел и фуражка Ахмета полетела вниз во двор. Человечек, продававший дуэльные пистолеты, поднял фуражку дворника, и окружавшие его люди увидели дырку в тулье фуражки.

– Я предупреждал, что один из пистолетов заряжен, – испуганно пролепетал человечек.

Ахмет отпустил Кешку и скрылся в чердачном окне. Старьевщик снял шляпу и поклонился невольным зрителям этого представления. Потом он подошел к краю крыши и бросил пистолет в раструб водосточной трубы. Пистолет с грохотом пролетел все пять этажей и выскользнул из трубы к ногам хозяина.

– Вот это да… – вырвалось у Кешки.

– Идем, малыш, со мной, – торжественно сказал старьевщик и протянул руку Кешке.

– А вы… кто?.. – растерянно спросил Кешка.

– Я? – усмехнулся старьевщик. – Разрешаю тебе называть меня просто… Маркизом.

Они пошли по мокрой от весеннего дождя крыше и скрылись за дымовыми трубами.

Человек с бородкой проводил их взглядом и закрыл окно.

– Алена, – обратился он к женщине, сидевшей в кресле-качалке и читавшей какую-то французскую книгу. – Ты не помнишь. Алена, в двенадцатом году… или в тринадцатом, если я не ошибаюсь, мы смотрели с тобой в цирке Чиназелли номер «Однорукий Вильгельм Телль» – молодой человек левой рукой сбивал яблоко с головы мальчика…

– Помню, конечно, помню, это был эффектный номер, – сказала женщина. – А почему ты вдруг вспомнил об этом?

– Так… по странному стечению обстоятельств.

Он прошелся по комнате и остановился возле портрета, с которого он сам из того самого далекого двенадцатого года смотрел на самого себя сегодняшнего. В углу под портретом стояла подпись художника – И. Репин, а к раме была приделана медная дощечка с надписью

«Портрет известного криминалиста

Прокофия Филипповича Доброво. 1912 г.».

В крохотной комнатушке большого дома на Кронверкском или, точнее, на улице Красных зорь, как проспект стал называться после революции, сидели двое – хозяин комнаты, уже знакомый нам Илья Спиридонович Тараканов и узколицый блондин с тщательно приглаженными редкими белесыми волосами.

Закинув ногу на ногу, блондин курил длинную папиросу, с интересом разглядывая попугая в клетке, стоявшей на широком подоконнике.

– Мне нужны деньги и паспорт, – сказал Тараканов. – Вы принесли деньги и паспорт?

– Вы их получите, как только у меня в руках будет картина, которую вы мне обещали, – с акцентом произнес блондин.

– Я вам уже сказал. Картину похитили попрыгунчики.

– Да, да… Попрыгунчики… Я прекрасно понимаю, что это очень неприятно, – кивнул блондин, глядя на хозяина слегка выпученными глазами. – Я верю вам, господин Тараканов. Но мои компаньоны хотели бы убедиться в том, что коллекция князя действительно у вас. И мы с вами в прошлый раз договорились, что вы предоставите мне хотя бы одну картину. Любую, по вашему выбору.

Тараканов поправил очки и поднялся.

– Хорошо. Если вы так настаиваете…

Он подошел к тяжелому громоздкому буфету, занимавшему едва ли не половину всей комнаты.

– Что поделаешь, господин Тараканов. В наше трудное время всему нужны веские доказательства, – повторил блондин.

Тараканов достал из-за буфета завернутую в цветную ткань картину.

– О! – невольно вырвалось у блондина, когда Таракан он поставил на стул картину в скромной дубовой раме.

– Надеюсь, это доказательство, господин Артур?

– Пинтуриккио… Этому невозможно поверить, – восторженно прошептал господин Артур. – Мальчик в голубом.

– Мне срочно нужны деньги и паспорт, – быстро заговорил Тараканов. – Без них я ничего не могу сделать… «Амур и Психея» Буше уже висят в музее. Надеюсь, вам понятно, что это означает?

– Нет, простите, не понимаю.

– Это означает, дорогой господин Артур, – со сдержанным раздражением объяснил Тараканов, – что картина из исчезнувшей коллекции князя должна привлечь к себе вникание властей, что поиски коллекции неизбежно возобновятся. Они уже идут, вероятно. И я не исключаю, что меня уже разыскивают. Мне нужны деньги и паспорт, – снова повторил Тараканов и выжидающе посмотрел на Артура.

– Деньги вы получите завтра… так сказать, аванс… А документы…

Артур достал из кармана паспорт и протянул его Тараканову.

– Отныне вы есть Леопольд Францевич Авденис, коммерсант из Либавы.

Тараканов раскрыл паспорт и увидел фотографию человека с фатоватыми усами.

– Усы? – удивленно сказал Тараканов. – Почему усы?

– Да, я совсем забыл поставить вас в известность – Леопольд Францевич носит шнурбарт, усы.

– Но у меня-то их нет?! – возмутился Тараканов. – Для того, чтобы вырастить такие усы, понадобится полгода.

– Зачем полгода… Не надо… полгода… – Холеный господин протянул Тараканову конверт. – Здесь вы имеете… два шнурбарт… то есть два уса на всякий случай. – Он засмеялся. – Если вдруг ветром сдует. А это – лак, чтобы их наклеить. – Он вытащил из кармана маленькую бутылочку. – Отличный лак, немецкая фирма «Лейхнер».

– Ур-р-ра! Ур-р-ра! Ур-р-ра! – неожиданно закричал попугай.

На другой день Илья Спиридонович направился на набережную Фонтанки. Усы Леопольда Францевича Авдениса уже украшали его физиономию и если бы не темные очки, от которых Илья Спиридонович не мог отказаться, он был бы неузнаваем.

Моросил мелкий дождь. Тараканов шел, как бы прогуливаясь, держа обеими руками за спиной толстую трость с набалдашником. У Горбатого моста он остановился и, облокотившись на перила, долго разглядывал старенькую баржу, пришвартованную к гранитной стене набережной. Когда-то на ней привезли сюда дрова, а потом, в неразберихе прошлых лет, забыли о ее существовании. Тараканов перешел через Горбатый мост и направился к барже.

В трюме баржи, посреди каюты стояла докрасна нагретая «буржуйка», труба которой уходила в круглый иллюминатор. На стене, заклеенной старыми «Биржевыми ведомостями», висела картина в позолоченной раме, такая темная, что разобрать, что именно на ней изображено, было просто невозможно. На столе рядом с бюстом Наполеона стояла миниатюрная копия конной скульптуры Донателло.

Однорукий Маркиз, обнаженный до пояса, уже не был одноруким, в правой «несуществующей» руке он держал шпагу и показывал Кешке фигуры фехтования. Кешка зачарованно смотрел на Маркиза.

– Двойной выпад с переброской шпаги в левую руку… – пояснил Маркиз. – Прием, с помощью которого д’Артаньян одолел своего коварного противника Рошфора. Смотри внимательно. Ан, де, труа, катр, сенк…

Он показал Кешке прием и бросил ему шпагу.

– Репете!.. Ан! Де! Труа! Катер! Сенк!

Кешка повторил показанный прием.

– Для начала манифик! Если возникли вопросы – задавай!

– А что такое… манифик? – спросил Кешка.

– Манифик… – в переводе с французского, ну, скажем, «превосходно», «блестяще»!. Еще вопросы есть?

– Дяденька Маркиз, а где мне достать валенки?

Маркиз расхохотался.

– Валенки? Зачем тебе валенки? Зима-то вроде кончилась.

– Эта кончилась, другая будет.

Маркиз снова засмеялся.

– Будут тебе валенки.

– Так то не мне, дяденька Маркиз, большие нужны для Данилы.

– Для Данилы? Найдем и для Данилы. Итак, ан! Де! Труа! Катр! Сенк!

Илья Спиридонович, некоторое время стоявший возле баржи, неожиданно проворно для своего возраста перебрался через перила и, спустившись вниз по лестнице, скрылся в трюме.

Когда он открыл дверь в каюту, шпага, брошенная Маркизом, воткнулась в деревянную переборку прямо над его головой.

– Браво, – усмехнулся он.

– Что вам угодно? – сухо спросил Маркиз.

– Вы, кажется, не узнали меня? Меня прислал к вам Сергей Александрович. – Он смахнул рукой наклеенные усы.

– Присаживайтесь, – сказал Маркиз, усмехнувшись, и накинул на плечи свою оранжевую блузу. – Отец Иннокентий, выйди на палубу, подыши воздухом.

Кешка завернулся в одеяло и выскользнул из комнаты.

– Вы из Парижа, Илья Спиридонович? – спросил Маркиз, когда они остались вдвоем.

– Я получил от князя письмо. Сергей Александрович указал на вас как на человека, который может переправить через границу кое-что из его имущества, – тихо сказал Тараканов, протирая стекла очков.

– Я этим больше не занимаюсь, – ответил Маркиз, скручивая цигарку из газеты. – Я не хочу ссориться с Советской властью.

– Поэтому вы скупаете за гроши ценные произведения искусства и продаете их иностранцам?! – В голосе Тараканова Маркиз почувствовал угрозу.

– Что вы хотите переправить? – небрежно спросил Маркиз.

– Кое-какая живопись, скульптура.

– Много?

– Несколько ящиков, которые умещаются на одной подводе.

Маркиз усмехнулся.

– А Медного всадника вы не собираетесь отправить князю за границу?

– Нет. Медного всадника мы с вами оставим на месте.

– Простите мое любопытство, – сказал Маркиз, – но я хотел бы знать, где находятся эти ценности?

– Это вы узнаете в свое время.

Маркиз усмехнулся.

– Разрешите взглянуть на вашу трость, – сказал он и, взяв трость, быстрым движением отвинтил набалдашник и обнажил лезвие кинжала.

– Я купил эту трость в Гамбурге пять лет назад, но даже не подозревал о ее секрете.

– Вы неточны, господин Тараканов, эта трость действительно приобретена в Гамбурге, но не вами, а мною, в ту самую поездку, когда я сопровождал князя в качестве воспитателя его младшего сына. Как видите, Илья Спиридонович, я тоже кое-что знаю… Вы рассчитываете на мою помощь. А если я откажусь?

– Вы не откажетесь, – улыбнулся Тараканов. – Вы слишком многим обязаны князю. Это во-первых. А во-вторых… Я полагаю, вам не хотелось, чтобы большевики узнали, что бегство князя Тихвинского было организовано вами, господин Шиловский.

– Вы, кажется, вздумали меня запугивать, господин Тараканов? Запомните – я ничего не боюсь. Я не боюсь ни вас, ни бога, ни черта.

Он внимательно, изучающе поглядел на Тараканова.

– Насколько я понимаю… – сказал Маркиз. – Вызнаете, где находится коллекция князя?

Тараканов промолчал.

– Так, так, – усмехнулся Маркиз. – Значит, похищение коллекции дело ваших рук.

– Я это сделал по поручению князя, – улыбнулся Тараканов. – Вы знаете мою преданность его сиятельству.

– Ваша преданность? – Маркиз задумчиво посмотрел на Тараканова, потом подошел к двери и вытащил шпагу, торчавшую в деревянной переборке. Он несколько раз взмахнул шпагой, рассекая воздух, и наконец глухо, не оборачиваясь к Тараканову, сказал: – Хорошо. Я помогу вам переправить коллекцию через границу. Вы правы, я действительно многим обязан князю. И я не хочу, чтобы эти сокровища были разграблены… – И, обернувшись, добавил: – Или попали в ваши руки.

Тараканов улыбнулся.

– Вы не доверяете мне. Что ж, это ваше право. Со временем вы сами убедитесь, что я не обманываю ни вас, ни князя.

Маркиз поклонился.

– А этот ваш мальчуган… он нам пригодится, – сказал Тараканов. – Это очень хорошо, что у вас есть мальчуган.

На узорных воротах Знаменского имения князя Тихвинского висел большой амбарный замок. Калитка была тоже закрыта. Маркиз подсадил Кешку, и тот проворно перебрался через ограду.

– Отодвинь щеколду, – сказал Тараканов.

Тяжелая заржавленная щеколда не открывалась.

– Камнем стукни, – посоветовал Маркиз.

Кешка нашел камень и стукнул по щеколде. Щеколда подалась. С резким скрипом открылась калитка. Когда все трое вошли, Тараканов прикрыл калитку и задвинул щеколду. К опустевшему барскому дому вела широкая липовая аллея, заросшая травой. Поднявшись на парадное крыльцо, Тараканов достал ключ и открыл дверь. Из просторного вестибюля два полукруглых марша мраморной лестницы вели на второй этаж.

В парадных комнатах было полутемно. Свет едва проникал через закрытые ставни. На стенах не было картин, исчезли ковры, гобелены и мебель…

Тараканов остановился возле камина, на котором когда-то стояли часы со всадником. А Кешка подошел к зеркалу, покрытому густым слоем пыли. Он стал водить пальцам по стеклу и в луче пробивающегося из-за прикрытых ставен света постепенно появился причудливый контур сказочного коня с узкой длинной шеей, с вьющейся по ветру гривой… Маркиз подошел к зеркалу и нарисовал на Кешкином коне всадника в широкополой шляпе. Кешка засмеялся.

– А ну-ка поди сюда, – окликнул его Тараканов и, указав на камин, сказал: – Полезай.

– Не полезу! – заупрямился Кешка.

– А я тебе говорю – полезай! – вспылил Тараканов.

– С чего это я в печку полезу? – Кешка посмотрел на Маркиза.

– Зачем ему лезть в камин?

– Скажите ему, чтобы лез в камин, я объясню, что делать.

Маркиз кивнул Кешке, и тот скрылся за каминной решеткой.

– Нащупай колесико. Сбоку. Нашел?

– Нашел.

– Поверни налево.

– Не крутится.

– А ты посильнее!

Тараканов прислушался к едва уловимому скрипу, доносившемуся из камина. И вдруг камин слегка вздрогнул и медленно стал поворачиваться, открывая тайник…

– Черт побери! – засмеялся Маркиз. – Надежное местечко!

Камин, повернувшись, открыл проход в темную комнату.

Тараканов нащупал в темноте фонарь, зажег его и осветил узкую комнату. Комната была пуста.

Кешка нагнулся и поднял с пола разбитую фарфоровую статуэтку.

– Что ты там нашел? – спросил Маркиз.

Он взял у Тараканова фонарь и осветил голубую фарфоровую фигуру коня с отбитым крылом.

– Лошадка… С крылами, – сказал Кешка.

– Это Пегас. Крылатый конь вдохновения, – сказал Маркиз.

В дрожащем свете фонаря Пегас казался сказочно-прекрасным. Его глаза диковато смотрели на Кешку, а сохранившееся крыло, казалось, вздрагивало и трепетало.

– Где же ваши… ящики? – спросил Маркиз у Тараканова.

Тараканов вырвал из рук Кешки Пегаса и со злостью швырнул его на пол. Конь разлетелся вдребезги.

– При чем же тут этот… несчастный Пегас? – усмехнулся Маркиз.

К воротам имения тем временем подъехал удивительный кортеж. Впереди, на извозчике, рядом с молодой красивой дамой в пудреном парике сидел разбитной парень в кожаной тужурке, с мотоциклетными очками, поднятыми на лоб. За извозчиком ехал ломовик с ящиками и полосатой сторожевой будкой. За ломовиком следовала телега с гусарами и гренадером в высокой шапке, а еще дальше шесть лошадей, запряженных цугом, тащили золоченую карету, в которой какие-то молодые люди распевали «Яблочко». Кортеж остановился около ворот, парень с мотоциклетными очками соскочил с пролетки и, открыв амбарный замок, распахнул ворота. Вся процессия с шумом подкатила к барскому особняку.

Перепачканный сажей Кешка выбрался из камина, снова закрывшего вход в тайник, в ту минуту, когда снизу послышался шум.

– Кто это? – встревожился Тараканов. – Что там за люди?

Маркиз подтолкнул Кешку за плечи.

– Ну-ка, отец Иннокентий, сбегай, узнай, что там происходит.

Возле парадного подъезда заканчивались приготовления к киносъемке.

Возле полосатой будки прохаживался гренадер со старинным ружьем, у лестницы стояла карета, в которой сидела красавица в пудреном парике, на высоких козлах восседал ливрейный кучер в треуголке, а в открытой автомашине рядом с оператором и кинокамерой стоял наголо обритый режиссер в клетчатой курточке с накладными карманами. Приложив рупор ко рту, он кричал:

– Приготовились!.. Поехала карета! Камера!

Оператор завертел ручку. Гренадер сделал «на краул». Дама, приложив к глазам лорнет, кокетливо выглянула из-за занавесок кареты.

– Стоп! – закричал режиссер. – Где грумы? Не вижу грумов! Боржомский, где грумы?!

Парень в мотоциклетных очках бросился к режиссеру.

– Какие грумы, Яков Николаевич? В сценарии грумов нет.

– А голова у вас на плечах есть?! – кричал режиссер. – Парадный выезд, шестерка цугом, ливрейный кучер, а кто на запятках? Я вас спрашиваю, кто на запятках?!

– На запятках? Пожалуйста, Яков Николаевич, я сам встану на запятки…

– Мне нужны грумы или хотя бы… негритенок!

– А где я возьму вам негритенка?! Мы с вами не в Африке, Яков Николаевич.

– Вы уволены, Боржомский. Съемка отменяется, – неожиданно спокойно сказал режиссер и стал раскуривать погасшую на ветру трубку.

Именно в этот момент парадная дверь приоткрылась и из нее выглянула удивленная физиономия Кешки.

– Съемка продолжается! – снова закричал Яков Николаевич. – Я нашел вам грума, Боржомский. Берите этого мальчишку, и чтоб через пять минут на запятках был негритенок!

Маркиз через щель в ставнях увидел, как Боржомский схватил Кешку за рукав и потащил к костюмерше, стоявшей на подводе у раскрытого ящика с костюмами.

– Пойдемте, Илья Спиридонович, нам тут делать больше нечего. Полюбопытствуем, как снимают кино.

– Стоит ли рисковать? – спросил Тараканов.

– Не бойтесь, – ответил Маркиз. – Кроме съемки, их сейчас ничего не интересует.

Когда Тараканов и Маркиз вышли на парадное крыльцо, режиссер сразу же обратил внимание на элегантную фигуру Маркиза.

– Хорошо стоишь! – крикнул ему режиссер. – Так и оставайся. Наденьте на него камзол! А вы, – крикнул он Тараканову, – будете открывать дверцы кареты!

– А по какому, простите, праву… – начал было Тараканов.

– Не спорьте, Илья Спиридонович, – остановил его Маркиз. – Отдадим несколько минут нашей жизни «Великому Немому»!

Рассуждать было поздно – на них уже надевали цветные камзолы и пудреные парики.

– Съемка! – закричал режиссер. – Поехала карета! Камера!

Карета тронулась. Кешка с вымазанной черной краской физиономией в непомерно большом камзоле и в парике, с растерянным видом трясся на запятках. Когда карета остановилась, Тараканов, бессмысленно улыбаясь, распахнул дверцы, красавица медленно и величественно поднялась по ступеням, и Маркиз застыл в изящном поклоне.

Когда съемка закончилась, режиссер подозвал к себе Кешку и сказал:

– В понедельник приходи на кинофабрику. Я начинаю снимать новую фильму «Гуттаперчевый мальчик». Будешь играть роль! А пока держи!

Он достал из сумки, лежащей на сиденье, буханку хлеба и отдал ее Кешке.

Автомобиль загудел и тронулся вслед за шумным кортежем, покидавшем имение.

– Это что, гонорар? – спросил Кешу Маркиз, показывая на буханку.

– Не… хлеб… – улыбнулся Кешка, махнув на прощание рукой режиссеру.

– Ну что ж, Илья Спиридонович, – усмехнулся Маркиз. – Вас кто-то опередил?

– Отвратительный у вас характер, – поморщился Тараканов. – Только вы напрасно злорадствуете… Еще не все потеряно, Шиловский. Для начала мы поместим вашего мальчугана в детский дом имени Парижской коммуны.

Когда к имению подъехала пролетка и из нее вышли Макар и Петровых, шумные кинодеятели были уже далеко, а Маркиз, Тараканов и Кешка уныло брели к станции, каждый погруженный в собственные мысли.

Петровых, в старом бушлате, надетом на косоворотку, в картузе, сменившем матросскую бескозырку, утратил свой грозный вид и даже ростом стал вроде бы поменьше. Остановившись на крыльце черного хода, Петровых, щурясь от яркого солнечного света, закурил папиросу.

Здесь за городом еще виднелись островки почерневшего снега, а с крыш, из водосточных труб стекала вода.

– Тут на крыльце у меня круглосуточный пост был. И у парадного хода часовой стоял, – рассказывал он Макару. – Дом после пропажи прочесали, можно сказать, насквозь и даже глубже. Нет тут коллекции, точно – нет, можешь мне поверить.

Они вместе обошли вокруг дома, вышли к парадному крыльцу, где всего час назад разыгрывалась сцена из старинной роскошной жизни.

Макар открыл дверь и вошел в вестибюль.

– Вот по этой лестнице аккурат ящики и таскали… – объяснял Петровых, поднимаясь по лестнице. – Гляди-ка, перила поломанные… Мы и поломали, язвия его дери…

– Чердак обыскивали? – спросил Макар.

Глаза его смотрели на Петровых строго и недоверчиво.

– Обыскивали, – пожал плечами Петровых.

– Стены простукивали? Подвалы осматривали?

– Вроде простукивали, – снова повторил Петровых.

– Вроде, – передразнил Макар. – Здесь должны быть ящики! Больше им быть негде! – с завидной уверенностью сказал он и решительно направился на чердак.

Через два часа мрачный, перепачканный, весь в пыли и паутине, с продранным локтем, Макар бродил по пустынному дому уже без прежней уверенности. Нигде не было даже следов, способных натолкнуть его на какие-либо предположения.

Петровых сочувственно поглядывал на Макара и тяжело вздыхал.

– Митрича, плотника… допрашивал? – спросил Петровых, когда они наконец уселись покурить на подоконнике в зале второго этажа.

– Митрича… нет.

– Возьми его в оборот. Он ящики сколачивал, может, чего и знает.

– Нету Митрича, – вздохнул Макар.

– Как так нету?

– Кокнули Митрича.

– Наши?

– Нет.

– Белые?

– Нет.

– А кто же?

– Бандиты.

– А старуху княгиню видел?

– Нет. В прошлом году умерла от тифа.

Петровых почесал затылок.

– А Тараканова… допрашивал?

– Нет, – вздохнул Макар. – Пропал Тараканов. Исчез. Будто сквозь землю провалился…

– Шутка сказать… Три года прошло… Ищи ветра в поле.

Макар еще раз оглядел стены, обитые вишневым шелком, с большими темными прямоугольниками на тех местах, где когда-то висели картины.

– Нечего здесь делать, – сказал он сокрушенно. – Пошли.

Решительно натянув кепку, он направился к выходу. И вдруг, проходя по залу, он остановился. Возле большого камина на затянутом пылью паркете виднелась какая-то свежая, едва заметная полоса. Эта дугообразная полоса как бы от раскрывавшейся двери возле камина была непонятна и неестественна.

Макар внимательно осмотрел пол. На паркете виднелись следы ног. Их было много, и разобраться в них было почти невозможно, хотя Макар, как ему казалось, узнал следы собственных сапог и матросских ботинок своего спутника – они проходили здесь, наверно, раз десять. Но дугообразная полоса никак не могла быть объяснена их собственным присутствием. Макар провел ладонью по мраморной поверхности камина, ощупал ребра, нагнулся, заглядывая в печное отверстие.

– Ты чего увидел, а? – спросил Петровых.

Макар вскочил и выбежал из комнаты. Потом вернулся с большой кувалдой и ломом и, задыхаясь от волнения, сказал:

– За камином тайник. Факт.

Он забрался на каменную решетку и стал ломом дробить кирпич. Кирпич не поддавался.

– Ну-ка я попробую. – Взяв кувалду, Петровых сменил Макара.

Макар ликовал – он предвкушал победу. И действительно, вскоре ему с Петровых удалось пробить такое отверстие, через которое Макар проник в тайник.

Но и его, как и Тараканова, ожидало разочарование.

– Пусто? – спросил Петровых.

– Пусто, да не совсем. – Макар протянул Петровых осколок Пегаса. – Коллекция была здесь. Обвели тебя вокруг пальца как маленького, Петровых!

Шведский коллекционер Ивар Свенсен завтракал в номере парижской гостиницы «Мажестик», когда его секретарь доложил о приходе посетителя.

– Вас хочет видеть князь Тихвинский.

Свенсен, высокий, нестарый еще человек с поседевшими слегка висками, нахмурился:

– Я не могу его принять. Я занят…

– Господин Свенсен, рано или поздно вам придется встретиться с князем, лучше не откладывать.

Нильс вышел, а Свенсен подошел к мольберту, на котором стояла картина Пинтуриккио «Мальчик в голубом» и накинул на нее кусок материи.

– Ну что ж, Нильс, вы, пожалуй, правы. Пригласите его.

Вошел Тихвинский. Это был несколько располневший, но подвижный человек среднего роста, с чуть насмешливым выражением глаз.

– Господин Свенсен, – сказал князь, поклонившись. – Я весьма сожалею, что наше знакомство происходит при малоприятных для нас обоих обстоятельствах.

– Я тоже сожалею, – ответил Свенсен.

– Картина, которую вы приобрели у неизвестного лица, является моей собственностью. Вы крупный коллекционер, я не сомневаюсь, что в вашей библиотеке есть каталог моей коллекции, и, таким образом, вы, разумеется, отлично знаете, что приобретенная вами картина принадлежит мне.

– Принадлежала, – сухо сказал Свенсен.

– Принадлежит, – улыбаясь, сказал Тихвинский. – Цель моего визита состоит в том, чтобы заявить вам: я буду вынужден обратиться в суд с просьбой вернуть картину мне, как законному владельцу.

– Это ваше право, князь. Но вряд ли у вас что-либо выйдет.

– Поживем – увидим, господин Свенсен, – снова улыбнулся Тихвинский. – Но прежде чем уйти… я хотел бы взглянуть на картину. Простите мою сентиментальность, но я не видел ее несколько лет.

Свенсен подошел к мольберту и откинул драпировку.

Тихвинский приблизился к мольберту.

– Вы подновляли ее? – спросил он.

– Нет, – насторожился Свенсен.

– Странно, – сказал Тихвинский. – У меня такое впечатление, будто ее заново покрыли лаком.

Он взял в руки картину и осмотрел холст с тыльной стороны. Потом подошел с полотном к окну и, внимательно рассмотрев холст, снова поставил картину на мольберт.

– Я должен извиниться перед вами, господин Свенсен. Я не буду подавать в суд. Не буду потому, что эта картина не моя.

– Не ваша? – растерялся Свенсен.

– Не моя. И не Пинтуриккио!

– Не Пинтуриккио? Но ведь я консультировался со специалистами.

– На всех картинах моей коллекции на обратной стороне холста есть оттиск моего герба. Вам подсунули фальшивку. Превосходную, я бы даже сказал – талантливую… но подделку!

– Вы уверены в этом, князь?

– Да… Свой герб на подлинник я наносил собственноручно. Что касается этой копии, то я ее знаю. Она написана нашим петербургским художником Борисом Тамариным, можно сказать, гением своего дела. Не знаю, во что она вам обошлась, но могу вас утешить, господин Свенсен. Лет через сто талантливые подделки Тамарина, быть может, будут цениться немногим дешевле подлинников.

Витоль стоял у окна своего кабинета и смотрел, как на каменных плитах двора две девочки и свободный от дежурства молоденький милиционер играли в классы.

Макар докладывал о результате розыска.

– Картина похищения в целом представляется так. Люди, принимавшие участие в упаковке коллекции, в самый последний момент незаметно для Петровых подменили ящики. Ящики со всякой рухлядью прибыли в Петроград, а подлинная коллекция была спрятана сначала в имении, а потом перевезена в какое-то другое место.

– Это твоя догадка? – спросил Витоль, не оборачиваясь.

– Нет, Карл Генрихович, не догадка. Я обнаружил тайник за камином, в одной из парадных комнат, – ответил Макар. – Там валялись осколки фарфоровой фигурки Пегаса, обозначенной в списке коллекции. Факт, а не догадка.

– Куда же девалась коллекция? – Витоль обернулся и посмотрел на Макара. – В какое другое место ее перевезли? И кто это сделал?

Макар пожал плечами.

– В марте прошлого года мальчишки в Знаменском видели, как плотник Егор Поселков вывез из имения какие-то ящики, – сказал Макар.

– Куда?

– Не знаю.