Текст книги "Пропавшая экспедиция"

Автор книги: Исай Кузнецов

Соавторы: Авенир Зак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Здравствуй, Кирилл Петрович. Извини, что мои дуроломы помяли малость.

– Его, можно сказать, от верной смерти спасают, а он кулаком в рожу, – сердито вставил Харитон. – Обидно, конечно.

– Иди, Харитон, – сказал Суббота, не глядя на него. – Да дверь прикрой.

Харитон вышел, прикрыв дверь. Однако небольшую щелку оставил.

Зимин молчал, исподлобья поглядывая на Субботу.

– Давненько тебя в наших палестинах не видать было, давненько… – улыбаясь, заговорил Суббота.

Зимин молчал по-прежнему.

– А с чего это ты, Кирилл Петрович, в наши места вернулся?

Зимин не отвечал.

– Может, дочку смелковскую ищешь? Небось и в Питер ездил – нет ли в Питере…

Зимин отвернулся.

– Да… И то сказать, времечко такое… Может, давно и в живых нету, прости господи… – Суббота перекрестился.

– Что тебе от меня надо?

– Закрой дверь, Харитон! – не глядя, крикнул Суббота, и дверь захлопнулась. – Не догадываешься? Недогадливый стал… А ведь я тебя давненько поджидаю. Не может, думаю, того быть, чтобы Зимин к смелковскому золоту не воротился! Вот и дождался. Может, покажешь дорожку? А?

Зимин исподлобья взглянул на него.

– Нет никакого золота. Сказки.

– Не шути, Кирилл Петрович, ой, не шути. Мне ведь недолго и обратно тебя доставить к Федякину. Дескать, поймали бежавшего преступника, примите под расписочку.

– Видал я твою бумагу, – сказал Зимин.

– Писал, не отрекаюсь.

– Зачем писал? Ложь это!

– Может, и ложь… – усмехнулся Суббота. – Да ведь как тебя иначе словить. Я человек маленький, тебе от меня уйти ничего не стоит. А Федякин – сила, власть. Пущай, думаю, он и ищет. Ему сподручней. Так как, Кирилл Петрович, возьмешь в долю, а?

– Ошибаешься, Суббота. Нет золота на Ардыбаше.

– Настоящего своего положения не сознаешь, Кирилл Петрович. Ты кто? Ты царский офицер, хоть с белыми и не якшался, а все одно офицер, белая кость, голубая кровь. Время нынче скорое – судить-рядить долго не станут. А Субботе Советская власть верит. Кто инженера Смелкова с комиссаром от расстрела вызволил? Ефим Суббота… А опосля… Кто убил?

– Я не убивал.

– А кто?

– Не знаю.

– Не знаешь. А Федякин знает. И не миновать тебе высшей меры социальной защиты или, по-нашему говоря, пули.

– Ты меня смертью не пугай! Я ее не раз вот, как тебя, рядом видел.

Суббота пристально смотрел на Зимина, как бы проверяя точность и силу удара, который готовился нанести.

– А если я тебе барышню представлю? Настасью Аркадьевну в собственные руки? Покажешь золото?

– Тасю?! – вскочил Зимин.

– Ее… Дочку смелковскую.

– Она жива?! – кинулся Зимин к Субботе.

– Жива… – усмехнулся Суббота.

Прежде чем явиться в Балабинск, Куманин завернул на хутор к матери Митьки.

Он сидел в светлой, чисто убранной светелке за деревянным выскобленным столом и наблюдал за Дуней, любовавшейся куском цветастого ситца с типичным для того времени рисунком: разноцветными шестеренками разных размеров.

– На свои деньги купил? – спросила Дуня.

– На свои. Ему государство стипендию платит.

– За то, что учится, платит? – удивилась Дуня.

– Ну, не то, чтобы сильно платят, а все-таки. Да еще в порту муку грузит. Для приварку.

Дуня понимающе закивала головой. Потом вздохнула.

– А мать-то признает, как ученым станет? Может, застыдится неграмотную?

– Митька не таковский.

– Соскучилась я по нем, Алексей… – вздохнула Дуня. – Вот пишет, вроде экспедиция новая сюда будет, может, возьмут его…

– Был такой разговор…

Куманин подошел к раскрытому окну. Окно выходило на реку. Когда-то тихий уголок тайги сейчас оглашался шумом строительных работ. Попыхивал паровозик на той стороне реки, почти до середины реки поднимались сваи строящегося моста.

 
Ой да тетка Акулина,
Свово зятя полюбила… —
 

доносился с моста озорной тенорок закоперщика, и сразу несколько голосов подхватывало:

 
И-эх.
 

Высоко взлетала над сваей тяжелая, многопудовая деревянная баба и с силой опускалась на сваю.

– И-эх! – повторяли коперщики, снова вскидывали вверх бабу, и снова мощный удар обрушивался на сваю.

– Чего они строят? – поинтересовался Куманин.

– Дорогу. К новым рудникам. Через Ардыбаш пойдет.

– Через Ардыбаш… – повторил Куманин и, помолчав, сказал негромко: – Проводи-ка ты меня в баньку, Дуня!

– Истопить, что ли?

Дуня удивленно смотрела на него.

– Не… Оставили мы с Митькой кое-что.

– Чего оставили?

– А сейчас поглядим.

В баньке, по-сибирски чистой, Куманин, вооружившись топором, вскрывал половицы. Дуня стояла в дверях и смотрела на него удивленно.

– Чего ищешь? Банку, что ли? – спросила Дуня. – Так я ее схоронила!

Она выбежала и вернулась – в руке старый солдатский мешок.

Куманин сунул в него руку, вытащил железную коробку с пробами, снова сунул руку в мешок. Лицо его внезапно помрачнело, он пошарил в мешке, вывернул наизнанку – мешок был пуст.

– Пропало что? – встревожилась Дуня.

– Самородок лежал в мешке. «Бычья голова». Да странно как-то… Коробка с пробами на месте, а самородка нет.

– Не брала я, Алексей, видит бог, не брала.

– Ты-то не брала. А кто-то взял.

– Может, бандиты? – спросила Дуня.

– Бандиты? – переспросил Куманин.

– Да вскорости, как вы уехали, налетели на хутор, весь дом перевернули, полы повыламывали и ускакали. А мешок я во дворе подобрала.

– А кто такие? Не запомнила?

– В лицо не запомнила, а по разговорам поняла – Серого банда.

– Серый?

– Был тут такой атаман. В лицо его никто не видал, невидимкой его еще прозвали. Сейчас-то о нем и не слыхать.

– Серый?.. – повторил задумчиво Куманин.

– Его люди, точно.

Суббота и Зимин ехали верхом по неширокой, усыпанной толстым слоем хвои, таежной тропе.

– Далеко еще?

– Да не то чтобы… – засмеялся Суббота. – Только как у Гоголя Николая Васильевича сказано – семь лет скачи – не доскачешь.

– В прошлом году у Курума твои люди засаду на меня устроили?

– Нешто я господь бог, чтоб про людей «мои» говорить. Люди, они, Кирилл Петрович, все божьи… – засмеялся Суббота и добавил: – Промашка вышла. Чужие руки, не своя голова… Упустили…

Они снова замолчали. В лесной тишине слышался только мягкий, приглушенный хвоей шаг лошадей.

– Нравишься ты мне, Кирилл Петрович. Не стану врать, нравишься, – прервал молчание Суббота. – Другой бы подумал: заманит в сети Суббота, да и обманет: силой секрет выведает. А ты понял: не обманет.

– Нет тебе смысла меня обманывать.

– Умен ты, Кирилл Петрович.

Суббота остановил коня. На тропе, расставив ноги, стоял Прошка, плечистый детина с дурашливой ухмылкой на широком лице. Суббота спрыгнул с коня и передал ему поводья.

– Слезай, Кирилл Петрович, дальше пешим идти придется.

Зимин слез с лошади, парень принял поводья и ухмыльнулся, нагло глядя Зимину в глаза. Суббота почесал бородку.

– Ты уж извини, офицер, а осторожности ради глаза тебе на время завязать придется. – И он кивнул парню: – Прошка, давай!

Зимин брезгливо поморщился.

Парень все с той же раздражающей Зимина ухмылкой подошел к нему и завязал глаза черным, в белую крапинку платком, туго стянув узел на затылке.

Воскресные базары в Балабинске, еще пару лет назад захудалые и малолюдные, снова обрели свою шумную и в чем-то праздничную атмосферу. Здесь, как «в мирное время», окрестный люд мог купить и продать все, что нужно хозяйственному мужику, охотнику, городскому жителю. За деревянными рядами, где продавалась разная снедь, в загоне, отделенном невысоким забором, торговали коровами, козами, домашней птицей, лошадьми. А дальше, на зеленом лугу, располагался детский рай – торговали с лотка нехитрыми базарными сладостями; из-за пестрой ширмы высовывался и выкрикивал что-то неразборчивое Петрушка в красном колпаке с бубенчиками, избивая палкой белого генерала.

Федякин и два милиционера, те, что накануне упустили Зимина, шли по базару, разглядывая телеги приезжих.

Шедший впереди милиционер остановился возле одной из телег с задранными оглоблями, у которой распряженная лошадь жевала сено.

– Не, – покачал головой второй милиционер. – У той рессоры зеленые были. Да и полок пошире.

Внезапно все, и продавцы и покупатели, как по команде подняли головы. Над базаром летел аэроплан. Он летел невысоко, и легко можно было разглядеть летчика в шлеме и очках, с размаху бросившего вниз пачку листовок. Листовки рассыпались в воздухе и еще не успели упасть на землю, как мальчишки, да и не только мальчишки, бросились их ловить. На серой оберточной бумаге крупными квадратными буквами было написано:

«Вступайте в Общество друзей воздушного флота».

Федякин повертел в руках листовку и, увидев рядом завистливые детские глазенки, сунул ее какому-то пацану.

Мимо него, ведя за поводья двух лошадей, прошел долговязый официант из «Парадиза».

Встретившись глазами с Федякиным, он слегка смутился и, наскоро кивнув, прошел мимо.

– Зуев! – окликнул его Федякин.

– Ну! – обернулся официант.

– Ты что, извозом решил заняться? На что тебе лошади?

– Да я не себе… Приятелю… – ответил официант неуверенно, приподняв картуз, и пошел дальше.

Федякин подозрительно поглядел ему вслед и снова занялся поисками телеги, на которой похитили Зимина.

Управление строительства узкоколейной железной дороги Балабинск – Красная падь помещалась в старом купеческом особняке, сложенном из черных от времени внушительной толщины бревен. У крыльца, украшенного хитроумной резьбой, стояло человек двадцать – по виду не городских, кто в сапогах, кто в лаптях, кто с сундучком, а кто и с туго набитым сидором. У многих в руках и за плечами пилы и топоры в чехлах – легко узнать людей, не впервые отправляющихся «на заработки».

Здесь же покуривал, ожидая выхода начальства, и Алексей Куманин, отличавшийся своей, хотя и не бросавшейся в глаза, но все же городской внешностью – фанерный чемоданчик, кожаная фуражка, прорезиненный плащ-макинтош. Он стоял, прислушивался к разговору, который вели несколько человек, сидевших на бревнах. Все они с интересом слушали Харитона, свесившего ноги с запряженной телеги. Лошадь с мешком на морде лениво хрупала овес.

Куманин сразу узнал Харитона и потому слушал его разглагольствования с особым интересом.

– Дарью эту и при жизни в глаза никто не видел, какая она есть. Потому как умела разные обличья принимать. То казачкой прикинется, то китайцем-хунхузом, а то и вовсе нечеловеческий вид примет, – рассказывал Харитон.

– Это как же так – нечеловеческий? – спросил худощавый мужичонка с реденькой, будто выщипанной, бородкой.

– А так вот: хошь тебе в лису превратится, хошь пнем прикинется. Потому как не баба крещеная, а сила нечистая. Проще сказать, ведьма, – рассказчик на всякий случай перекрестился.

– Ладно врать-то, – засмеялся невысокий веснушчатый паренек в длинной не по росту косоворотке.

– Ты, Кешка, не смейся. Потому, хоть и говорят, будто она померла, да это одна видимость. Она и сейчас Ардыбаш стережет, только обличье поменяла – татарином прикинулась. И места, где золото ее лежит, заклятью предала. Кто ногой туда ступнет – или в болоте утопнет, или от голоду изойдет, а то и вовсе ума решится. Из Питера люди добрались до ее золота – все, как один, погибли.

– Ужели все? – удивился худощавый мужичонка.

– Все! – решительно заявил Харитон. – И дорогу эту не к добру через Ардыбаш тянут. Не допустит Дарья до Ардыбаша…

– Будет пугать-то! – уже без смеха оборвал его Кешка. – Сказываешь сказку, а выходит агитация. Народу глупостями мозги забиваешь, против строительства агитируешь!

Он поднялся с бревен и направился к крыльцу.

– Так, говоришь, татарское обличье приняла Дарья? – спросил, свертывая цигарку, Куманин.

– А вот и приняла! – рассердился рассказчик. – Люди своими глазами видели. А кто видел, зря врать не будет.

И вдруг Харитон запнулся и осторожно заморгал, уставясь на показавшуюся ему знакомой физиономию Куманина.

Усмехнувшись, Куманин отошел от Харитона: на крыльце появился инженер Васильянов с секретаршей. Он обошел собравшихся, приглядываясь к каждому, и, отобрав несколько наиболее здоровых парней, сказал сопровождавшей его девушке с блокнотом:

– Этих на укладку рельсов, к Снегиреву. – И, обратившись к остальным, спросил: – Плотники есть?

Вышло вперед еще несколько человек.

– Перепишите их, Клавочка.

Он подошел к Куманину.

– Что умеешь?

– Все умею.

– Ну уж и все, – усмехнулся Васильянов.

Куманин улыбнулся в ответ.

– Кочегар на паровоз мне нужен, – сказал Васильянов. – Кочегаром пойдешь?

– Кочегаром? Чего ж не пойти. Можно и кочегаром.

А дотошный мужичонка все не отставал от растерявшегося Харитона, опасливо разглядывавшего Куманина.

– Неужто баба, – недоверчиво расспрашивал мужичонка, – пнем прикинуться может?

– А вот и может! – огрызнулся Харитон.

– А кто видел? – допытывался любопытный слушатель.

– Кто? Кто? – обозлился Харитон. – Иди ты… Знаешь куда?!

И, не дожидаясь, когда Куманин вновь обратит на него внимание, хлестнув лошадь, выехал за ворота.

Суббота и Зимин уже без повязки на глазах, ведя лошадей под уздцы, вышли из густого ельника на пригорок, откуда Зимину открылась обширная поляна с несколькими приземистыми, крытыми соломой бревенчатыми избами, с крохотными подслеповатыми оконцами. Избы окружал высокий, в полтора человеческих роста забор. А над всем этим странным поселком возвышалась высокая скала, поросшая лесом. Кое-где из труб вился едва приметный дымок.

Зимин оглянулся на Субботу.

– Где мы? – спросил Зимин.

– А этого я тебе не скажу, Кирилл Петрович. Извини – не скажу. Божьи люди живут!

Высокий рыжебородый мужик распахнул ворота.

– Силантий?! – узнал его Зимин.

– Здравствуй, офицер! – глядя исподлобья, ответил Силантий.

Черные приземистые избы стояли как бы по кругу, а в середине, на неширокой, поросшей травой площади, возвышалось небольшое строение с крестом на крыше – не то часовня, не то церковь.

Навстречу им, через площадь, помахивая прутиком, шел артиллерийский поручик Губенко, в сильно поношенном кителе, без погон, но тщательно выбритый, со щегольски распушенными усами.

– Да… божьи люди… – мрачно усмехнулся Зимин, поглядев на Субботу.

– Все люди, все человеки… Не нам их судить… – отозвался Суббота и, не останавливаясь, пошел дальше.

Они подошли к избе, выделявшейся среди других своими размерами, с крытым двориком и крепкими, окованными железом воротами и калиткой.

– Марфа! – крикнул Суббота. – Отвори.

Калитка открылась, и из нее выглянул белобрысый мальчуган лет четырех. За ним вышла Марфа, жена Субботы, высокая, по-прежнему статная.

Она кивнула Субботе, с нескрываемым удивлением посмотрела на Зимина.

– Тася где?

– К лошадям пошла, – ответила Марфа.

– Позови, – сказал Суббота и, дернув мальчонку за ухо, подмигнул Зимину: – Вот он, живой календарь, – сколько я тебя поджидаю. Аккурат с его рождения.

Они вошли в избу, обставленную тяжелой городской мебелью, с темными старинными иконами в углу. Зимин с удивлением разглядывал неожиданную в таком месте обстановку.

В дверях показалась девушка в длинной деревенской юбке, в платке, по-крестьянски опущенном на глаза.

– Тася! – негромко окликнул ее Зимин.

Девушка с удивлением, как ему показалось, поглядела на него. Она стояла в дверях, и лицо ее оставалось в тени. Но сомнения не было, это была Тася.

Марфа сочувственно глядела на Зимина, стоя в дверях позади Таси.

– Тася! – крикнул Зимин, бросился к ней, но Тася смотрела на него – не узнавала, и он остановился.

– Здравствуйте, – сказала Тася и поглядела на Субботу, как бы спрашивая, кого он привел в дом. Суббота вздохнул и отвернулся.

– Ты не узнаешь меня, Тася?

Тася вглядывалась в Зимина. На мгновение Зимину показалось, что она узнала его. Но Тася покачала головой.

– Я Зимин! Кирилл Зимин! – закричал он срывающимся голосом.

– Зимин? – повторила Тася и покачала головой.

Казалось, она делает попытку вспомнить это имя, но безуспешно. Зимин беспомощно обернулся к Субботе. Тот развел руками.

– Я пойду… – нерешительно произнесла Тася. Суббота кивнул, и Тася вышла.

– Не помнит ничего. Все как есть забыла, – сказал Суббота. – Я думал, тебя узнает. Ан нет… Не помнит.

– Ее лечить надо, – взволнованно, все еще глядя на дверь, возле которой только что стояла Тася, сказал Зимин. – Я ее увезу, немедленно!

– Увезешь… – прищурившись, сказал Суббота и, поигрывая цепочкой, на которой висело пенсне, уже твердо добавил: – Я свое слово сдержал, Кирилл Петрович. Теперь твой черед.

Солнце уже поднялось, но все еще скрывалось за лесом, и только деревья на скале, нависающей над поселком, золотились от невидимых его лучей.

Суббота стоял возле навьюченных лошадей и придирчиво проверял снаряжение. Силантий, хмуро поглядывая из-под рыжих насупленных бровей, подал ему два ружья. Суббота внимательно осмотрел их и испытующе поглядел на приближающегося к нему Зимина.

– Ну что, так и не вспомнила она тебя, Кирилл Петрович? – покосился на него Суббота.

– Не вспомнила.

– Познакомитесь заново, – засмеялся Суббота. – Мужчина ты видный, – игриво подвигнул Суббота и тут же переменил тон. – Ты не думай, Марфа за ней приглядывала, никого к ней не допускала. Девка она разумная, ничего не скажешь. А вот что допрежь было, все из памяти вышибло.

Зимин промолчал.

– Ну, с богом! – сказал Суббота и протянул ему ружье.

Зимин взял ружье.

– Смелый ты человек, Суббота.

– Волков бояться – в лес не ходить, – усмехнулся Суббота и увидел, что к нему от ворот бежит Прошка – тот самый парень, который завязывал глаза Зимину.

– Прошка? – окликнул его Суббота.

Прошка подошел и неуверенно покосился на Зимина.

– Погоди, Кирилл Петрович, – сказал Суббота и отошел с Прошкой в сторону.

– Солдат в городе объявился, – сказал Прошка.

– Какой еще солдат?

– Что с экспедицией ходил… Харитон сказал – Куманин фамилия.

– Харитон, что ли, его видел? Где?

– На железке. Кочегаром на паровозе работает.

– Губенку ко мне! – крикнул Суббота и, обернувшись к Зимину, сказал: – Отдыхай, Кирилл Петрович! Откладывается наш выезд. – И быстро пошел к дому.

Зимин поглядел ему вслед и прошел несколько шагов, остановился возле сарая. Ему послышалось, что кто-то назвал его имя. Он огляделся. Никого не было. Заглянул за сарай. Там, прижавшись к старым, покрытым зеленой плесенью доскам стояла Тася.

– Кирилл… – тихо сказала Тася.

Теперь взгляд ее не был ни чужим, ни безразличным.

– Кирилл, я все забыла. Потеряла память. Ты понял? Ты понял это, Кирилл?

– Тася! – Зимин хотел было кинуться к ней, но Тася остановила его жестом.

– Никто не должен знать, что я узнала тебя. Слышишь? – и быстро, не глядя на него, пошла к двери сарая. На секунду она остановилась совсем рядом и тихо, так тихо, что Кирилл едва расслышал ее слова, сказала: – Я ждала тебя, Кирилл…

Зимин бросился к ней, обнял ее. Тася прижалась к нему, заплакала.

– Все эти годы я делала вид, что потеряла память, – торопливо сквозь слезы говорила она. – Сначала и вправду потеряла. Очнулась – не помню, ни где я, ни кто я. Как сюда попала? Не знаю. Марфа говорила – бродила по тайге. Суббота допытывался, где отец золото нашел. Я сперва и вправду не помнила. Потом уже, когда память вернулась, притворяться стала. Кирилл… родной… увези меня отсюда! – вдруг вырвалось у нее.

Кирилл поглаживал ее волосы и только изредка произносил:

– Тася… Тася… Тасенька…

– Увези меня отсюда, Кирилл! – повторила Тася.

– Да, да… Я увезу тебя. Скоро. Мы уйдем отсюда, уедем совсем. Далеко… Навсегда… – утешал ее Зимин.

По уже уложенному участку пути шел небольшой рабочий состав: паровозик-кукушка и три платформы, груженные гравием, рельсами и шпалами. Было раннее утро, и на платформах прямо на шпалах сидели строители. Кое-кто, добравшись до нужного места, спрыгивал на ходу, а остальные продолжали путь, распевая дурашливую песню.

 
Сергей-поп, Сергей-поп!
Сергей дьякон и дьячок,
Пономарь Сергеевич
И звонарь Сергеевич…
 

Куманин, стоя в тендере паровоза, перелопачивал уголь и вместе со всеми, в такт колесам, подпевал:

 
Пономарь Сергеевич
И звонарь Сергеевич…
 

Машинист, пожилой, с рыжими от табака седыми усами, выглядывал в окошечко, подставив свежему ветерку морщинистое закопченное дымом лицо.

Паровозик, мирно попыхивая, бежал вдоль частого березняка, поросшего на опушке густым кустарником. Постукивали на стыках платформы с ехавшими на работу строителями.

Куманин подбросил уголь в топку и, вытерев руки о штаны, стал свертывать цигарку. Машинист глядел на него долго и наконец облегченно вздохнул.

– Вспомнил я тебя. Не сразу, а признал. Ты с экспедицией ходил. – И, игриво ткнув Куманина в бок, спросил: – Княгиня твоя как поживает?

– Княгиня? – не понял Куманин. – Какая еще княгиня?

– А помнишь, хвастал, будто княгиня ждет не дождется, когда ты ее в жены возьмешь.

– А-а… – вспомнил Куманин давнюю свою байку. – Княгиня ничего. Жива. По утрам какаву пьет.

– Поженились или как?

– Нет, дядя, социальное положение у нее чересчур вредное. В постель какаву ей подавай, безе всякое. В обед, окромя куриного бульона, никакой грубой пищи не принимает. Да еще пианино, видишь ли, ей купи, разные симфонии разыгрывать. Ну, думаю, с такой женой в петлю запросишься. Так и расстались.

– Ох и здоров ты врать, Алексей…

– Ладно, скажу правду. Не дождалась она меня. Не то замуж за комбрига вышла, не то за границу подалась.

Машинист засмеялся. Внезапно кружка, стоявшая на окне, звякнула и разлетелась вдребезги. Куманин выглянул в окно, и тут же знакомый с давних лет свист пули заставил его пригнуться и вытащить наган.

Из березняка затарахтел пулемет. Рабочие в панике прыгали на ходу и скатывались в овраг, тянувшийся по другую сторону полотна.

Из березняка выскочило несколько всадников. Куманин выстрелил и краем глаза заметил, что один из всадников упал с лошади.

– Давай жми! – крикнул Куманин и, сунув наган за пояс, стал подбрасывать уголь. Машинист прибавил пару, и поезд пошел быстрее. Выглянув в окошко, он увидел трех всадников, догонявших поезд. Он взял стоявшую в углу винтовку и выстрелил. Один из всадников покатился под откос. Двое других прямо с коней на ходу вскочили на последнюю платформу. Он выстрелил еще раз – один из них упал. Оставшийся в живых выстрелил на бегу, машинист выронил ружье и рухнул на пол.

Губенко бежал, перепрыгивая с платформы на платформу, и наконец вскочил на паровоз. Перебравшись через тендер, он пробирался к будке. Куманин притаился у окна. Увидев краем глаза руку Губенко, он выстрелил.

Губенко отдернул руку и прижался к стенке. Куманин снова выглянул, и оба выстрелили сразу. Куманин схватился за плечо, перекинул наган в левую руку, выпустил последние пули и опустился на пол. В окне показалось лицо Губенко. Он заглянул в окно, увидел упавшего Куманина, спрыгнул на землю и побежал.

Паровоз, все так же попыхивая, продолжал идти вперед. Машинист лежал не двигаясь. Куманин приоткрыл глаза, с трудом приподнялся и увидел, что поезд приближается к тому месту, где путь обрывался. Сдерживая боль, Куманин некоторое время в нерешительности разглядывал рычаги, вспоминая, который из них ему нужен. Наконец он с силой дернул рычаг и, застонав от боли, упал, потеряв сознание. Поезд замедлил ход и остановился у самого края уложенных рельсов.

Борис Рогов в белом халате показал Куманину пулю, извлеченную из его плеча.

– А говорят, война кончилась, – сказал он и бросил пулю в стеклянную банку. – Семнадцатый, – сказал он, встряхнув банку с пулями. – Это всего за месяц – с моего приезда.

В углу, насупившись, сидел мрачный Федякин.

– Каждый раз думаешь – ну покончили с бандитами. Глядь, опять стреляют. А кто? С бандой Ганшина еще в прошлом году покончили. Лисовского расстреляли. О Сером давно не слышно. А что ни месяц – стрельба. Далась им эта дорога.

– Я попросил бы вас заглянуть к раненому попозже. Сейчас ему не до разговоров. – И, обернувшись к Куманину, Рогов сказал: – Ваше счастье – кость не задета.

Федякин поднялся и вышел.

– Надежда Ивановна, – обратился Рогов к фельдшерице, – сделайте раненому перевязку.

Больные дожидались приема в узком коридорчике, украшенном плакатами, призывающими к соблюдению правил гигиены. На огромной черной мухе стоял красный крест, а ниже крупными буквами призывалось: «Уничтожайте мух – источник заразы». На другом плакате сообщалось, что «туберкулез – наследие капитализма». Несколько баб в белых платочках с испуганными лицами сидели на табуретках возле дверей с табличкой «Доктор Б. Н. Рогов».

Из дверей вышел Федякин. Он прошел через коридор к выходу и едва не столкнулся с Харитоном. Харитон опасливо прижался к степе, пропуская Федякина, обернулся на захлопнувшуюся за ним дверь и, тяжело ступая огромными, заляпанными грязью сапожищами по беленькой полотняной дорожке, прошел через коридор и ткнулся в дверь приемной.

– Чего тебе? – высунулась из дверей пожилая фельдшерица.

– Дохтура мне! Срочно.

Из дверей выглянул Борис Рогов в белом халате.

– Ты дохтур?

– Я.

– А старый где?

– Старый уехал, – с едва заметной ревностью ответил Рогов. – Что у вас?

– Брательник ногу на охоте прострелил. Горит весь.

– Где он?

– Да верст двадцать отселе. В Поспихине…

Рогов поправил очки, задумчиво посмотрел на посетителя.

– У меня прием… Право, не знаю, как быть.

– Поезжайте, Борис Николаевич, я с этими, – фельдшерица презрительно кивнула на баб, – сама справлюсь.

За окном во дворе пожарной команды трое пожарников играли все ту же навязчивую мелодию песенки про девчоночку Надю.

Федякин раздраженно захлопнул окно, прошелся по кабинету, поправляя стулья, папки на столе. В сердцах ткнул валявшийся в углу самогонный аппарат.

– Почему сразу ко мне не пришел? Кочегаром нанялся… Маскировочка… – сердито выговаривал Федякин Куманину, сидевшему у стола с подвязанной рукой – здоровой он старательно свертывал цигарку. – Почему ко мне не пришел?

– Осмотреться хотел. Послушать, о чем люди болтают.

– Значит, за границу золото уходит? А почему думаешь, что с Ардыбаша? – слегка успокоившись, спросил Федякин.

– Предположение есть. Научное, – многозначительно произнес Куманин.

– Насчет золота нынче не слыхать… Кто этим делом баловался, мы поприжали. К примеру, Зуев, официант из «Парадиза», я его дважды за спекуляцию золотишком брал. Ну, пригрозил. Вроде бы успокоился. Похоже, на лошадей перешел.

Федякин зажег спичку, дал Куманину прикурить.

– А где он золото брал?

– Да у строителей в ресторане, напьются, он у них по дешевке и скупал. Надо было посадить. Да он все по мелочи. Пугнул его маленько.

– Добренький ты… – прищурился Куманин.

– Погоди-ка. Это все ерунда. А есть дело и посерьезней. Я тут неделю назад одного офицера бывшего взял. Ну того, что с вами на Ардыбаш ходил…

– Зимин?! Он жив?! – вскочил Куманин.

– Жив. Может, его рук дело? Места знал…

– Я должен его повидать, – помолчав, сказал Куманин.

– Не выйдет. Сбежал. Кто-то его у конвоя отбил. Вот ищу кто. Есть сведения, что Зимин Смелкова убил.

Куманин удивленно взглянул на Федякина.

– Федякин! Зимин не убивал Смелкова.

– Как так не убивал? У меня бумага есть. – И Федякин вынул из папки замасленную бумажку, подписанную Субботой.

– Суббота? – спросил Куманин и, повертев бумажку, повторил: – Суббота… Где он сейчас, Ефим Суббота?

– Где ему быть. У себя в лавке небось. Лавка у Него москательная в городе. Зачем он тебе?

– А за тем, что Смелкова как раз Суббота и убил. Понял? – сказал Куманин с расстановкой.

Таратайка угрозыска остановилась возле двухэтажного, наполовину кирпичного, наполовину деревянного дома. В нижнем этаже помещалась москательная лавка, принадлежащая, как гласила вывеска, Ефиму Субботе. С таратайки соскочил Федякин, медленно, придерживая раненую руку, слез Куманин. Ставни на окнах лавки были закрыты. На дверях висел тяжелый амбарный замок. Из ворот выскочила маленькая взъерошенная собачонка и с остервенением залаяла.

– Путаешь ты, Куманин, – недоумевал Федякин. – Суббота партизанам помогал. От расстрела Смелкова и комиссара спас. Всем известно. Зачем ему опосля убивать?

– А думал ты, – спросил Куманин, – зачем Субботе понадобилось Смелкова от белой пули спасать?

Он потрогал замок и взглянул на Федякина. Тот задумчиво дергал свой ус.

– Не думал, – сам себе ответил Куманин. – А я тебе поясню: золото смелковское заполучить хотел!

Федякин недоверчиво покачал головой:

– Он все имущество экспедиции лично им в руки передал. Для чего?

– А для того, чтобы ты всем про его честность доказывал. Ни золота, ни карт там не было.

– А ты уверен, что именно Суббота стрелял в Смелкова? – не сдавался Федякин.

– Да мы его с Митькой Ольшевцом как тебя видели. Он стрелял! Догнать только не успели. А то, что он на Зимина это дело валит, очень даже подозрительно.

Федякин распахнул калитку, вошел во двор. Высокая, жилистая старуха, стоя на крыльце, кормила гусей.

– Почему лавка закрыта? – спросил Федякин.

– За товаром уехали, – неохотно ответила старуха.

– Давно?

– С неделю будет.

– Когда вернется?

– Кто знает… Он хозяин.

Из-под навеса в дальнем углу двора выглянул милиционер.

– Товарищ Федякин! – позвал он.

Федякин и Куманин под неодобрительными взглядами старухи направились к навесу, под которым стояли телеги. Милиционер показал на одну с широким полком.

– Она! – сказал милиционер.

Куманин непонимающе глянул на Федякина. Тот обошел телегу кругом, потрогал рессоры.

– Он говорит, что на этой телеге увезли Зимина, – сказал он Куманину. – Рессоры зеленые… Это еще не факт.

– Похоже, – задумчиво сказал Куманин.

– Ты откуда знаешь? Ты, что ли, телегу видел?

– Телега телегой… – сказал Куманин, – а вот, что Зимина Суббота перехватил, очень даже похоже.

– Что будем делать? – задумался Федякин.

– Как фамилия того официанта… ну, что золотом спекулировал?

– Зуев.

– Вот с него и попробуем начать, – решительно заявил Куманин.

Суббота лежал на столе, покрытом лоскутным одеялом. Из окна бил яркий солнечный свет, и медные шарики на высокой металлической кровати, стоявшей у стены, сверкали как маленькие лампочки. Рогов заканчивал операцию.

Суббота лежал с раскрытыми глазами и, подавляя бель, следил за действиями Рогова.

Наконец Рогов выпрямился и, сбросив на пол бинты, которыми были обернуты его руки, подошел к деревянному ушату, стоявшему в углу, у двери.

– Не помру я, доктор? – с трудом произнес Суббота.

Рогов засучил рукава. Марфа стала поливать ему воду из большого железного ковша.

– Выживешь, – сказал Рогов. – Если бы сразу привезли в больницу, давно на ногах был.

– В больницу… – усмехнулся Суббота и закрыл глаза.

Рогов взял у Марфы полотенце.

– Я прошу доставить меня в город, – сказал он, вытирая руки. – Немедленно.

– Вылечишь – поглядим, – ответил Суббота, не открывая глаз.

Рогов взглянул на него, видно было, что Суббота с трудом превозмогает боль.

– В больнице я бы сделал операцию под наркозом, – сказал Рогов.

Подойдя к массивному, занимавшему чуть не полкомнаты буфету, он взял из тазика маленькую пулю, повертел ее в руках и сунул в карман.