Текст книги "Девушка моего друга (сборник)"
Автор книги: Исай Давыдов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
Кольцо было далеко, цепи натянулись, и Кельба, почувствовав новую точку опоры, оторвал от балки вторую руку, поймал ею вторую руку Володьки. Через минуту Володька уже сидел на балке, и Кельба держал его за пояс.
После этого в обеденный перерыв Ксеня строго-настрого приказал всем пристегиваться и стал пристегиваться сам. Однако уже через месяц все пошло по-старому, и только Володька до сих пор свято соблюдает все правила техники безопасности.
Да... Вот об этом мы никому не рассказываем. Совершенно никому, хотя один дотошный корреспондент долго выпытывал, не было ли у нас случаев, когда кто-нибудь кому-нибудь спас жизнь. И зря он это выпытывал.
Даже если где и было такое, по-моему, ни в одной бригаде ему этого не расскажут.
...Мои размышления прерывает удар грома. Я смотрю в окно и вижу, что на улице собирается гроза. Грозу я люблю. И особенно люблю последние минуты перед
грозой, когда кругом темнеет, люди разбегаются кто куда, деревья замирают в сладком испуге, и только ветер по-мужски торопливо прибирает улицы, стараясь распихать куда-нибудь пыль и сор.
Я беру палки, которые стоят возле моей кровати, и потихоньку двигаюсь к окну. На сломанную ногу уже молено легонько наступать. Конечно, не на всю ступню, а только на пятку.
Когда я останавливаюсь возле окна, на улице уже падают первые крупные капли дождя. Они сразу делают рябыми тротуары и подгоняют последних прохожих.
Затем дождь налетает порывом, вместе с ветром, и после этого все усиливается и усиливается.
Я смотрю на пустую улицу, на дождь и думаю о том, что ребята сейчас, наверно, уже спустились вниз, собрались в будочке, где мы обедаем, сидят и курят. В будочку наверняка набились еще девчата из бригады разнорабочих, и там сейчас шутки, смех и острые словечки, как мячики, прыгают в воздухе. А в самом темном углу тонкий, чернобровый Лешка Шаповалов, который отличается удивительной несдержанностью по отношению к женскому полу, уже оглаживает какой-нибудь дивчине руки, да, может, и не только руки. Во всяком случае, дальнейшие успехи наверняка зависят от самой дивчины, а не от Лешки, потому что за ним дело не станет...
В коридоре раздается звонок. Я знаю, что в квартире никого нет, и потихоньку ковыляю к двери. Когда я выбираюсь в коридор, звонят снова. ' Я кричу: «Сейчас! Подождите минутку!» и продолжаю ковылять. «И кого это несет в такую грозу?» – думаю я.
За дверью стоит Ширков. И рядом с ним Надя Бульина. Это члены нашего постройкома. Ширков – председатель и поэтому сидит в кабинете. Иногда, впрочем, он появляется и на объектах. Однако делать ему там явно нечего, и он быстро уходит. Надя Бульина – штукатур. Она отвечает в постройкоме за какой– то сектор, но в кабинете не сидит, работает в бригаде, и, в общем, она неплохая девчонка. Ее знает вся стройка, и, кажется, уже не в первый раз ее выбирают в по– стройком.
– Здравствуй, удалец! – громко, немного скрипуче говорит Ширков.
– Здравствуйте,– отвечаю я. – Проходите.
Я ковыляю впереди, распахиваю дверь в комнату, пропускаю гостей.
Ширков проходит в дверь первый. Маленький, квадратный, он идет, как хозяин, как начальник.
Начальственность чувствуется в каждом его шаге, в каждом жесте. Надя проходит за ним. Она тоненькая, высокая, даже чуть-чуть выше меня и намного выше Ширкова. Наверняка она могла бы запросто, не поднимаясь на цыпочки, разглядеть во всех подробностях лысину Ширкова, если бы вдруг у нее появился к этому интерес. От этой мысли мне становится смешно, и я
задерживаюсь в коридоре, чтобы согнать с лица непрошенную улыбку.
И Ширкова и Надю дождь слегка прихватил. На их одежде крупные расплывшиеся пятна дождевых капель.
Я сажусь на кровать, гости – на стулья возле нее, и Ширков бережно кладет на стол кулек, из которого выкатывается яблоко.
– Вот мы тут тебе принесли...
Я смущенно благодарю. Мне очень неловко. Когда я сам приношу гостинцы больным– это вроде в порядке вещей. А вот когда мне приносят – делается как-то не по себе.
Ширков неторопливо, по-хозяйски, оглядывает комнату, задерживаясь глазами на каждой вещи, как бы оценивая ее. Надя с жалостью смотрит на мой гипсовый сапог и тихонько спрашивает:
– Больно?
– Сейчас уже нет, – спокойно отвечаю я.
– Совсем не больно? – Надя явно удивлена.
– Совсем не больно, – подтверждаю я. – Только сильно наступать, конечно, нельзя, поворачивать
там и всякое такое. А если осторожно – ничуть не болит.
– Значит, перелом не очень большой?
. – Так себе... Средненький.
Я замечаю, что Ширков с. интересом прислушивается к нашему разговору. Когда я замолкаю, он четко, немного скрипуче спрашивает:
– Ну, а что врачи говорят? Работать-то будешь?
– А куда же денусь? – с улыбкой отвечаю я. Конечно, буду!
– Вообще-то, понятно, будешь, – соглашается Ширков. – А на высоте?
– И на высоте буду. – Я пожимаю плечами. —Заживет же нога!
– Да по-разному заживает. – Ширков задумчиво чешет затылок.
– Бывает, после такой заживки профессию приходится менять.
– Обойдется!
Я говорю это как можно равнодушнее, но сам снова:
начинаю беспокоиться: а вдруг действительно не смогу работать на высоте? Вот ведь и Ксеня интересовался этим у врача... Что же это – с бригадой расставаться?
Впрочем, лучше об этом не думать. Все равно, думай не думай– ничто не изменится. Снимут гипс, тогда видно будет.
Я спрашиваю Ширкова и Надю о делах на стройке.
– Хорошие дела! – солидно отвечает Ширков. – План четырех месяцев выполнили на сто три и четыре десятых процента. Это по генподряду. А своими силами еше больше – на сто двенадцать.
Ширков так же солидно, с гордым видом умолкает, и я понимаю, что он дал, по его разумению, исчерпывающую характеристику положения на стройке. Я рад, конечно, что у нас хорошие проценты, но меня интересуют не они. Ширков же, видимо, ничего больше рассказывать
не собирается.
Надя чувствует какую-то неловкость и начинает торопливо говорить о делах в своей бригаде. Я вежлива слушаю. Ее бригада штукатурит новую больницу именно в эти дни – морг. Я понимаю, конечно, трудовой энтузиазм штукатуров, но почему-то сегодня он меня не волнует. Наверно, потому, что ни в новую больницу, ни тем более в морг я пока не собираюсь.
Видимо, Надя понимает, что говорит что-то не то, и растерянно умолкает на полуслове.
Теперь на выручку к ней бросается Ширков. Он начинает расспрашивать меня, кто за мной ухаживает, где и кем работает тетя Катя, как она ко мне относится и почему я не могу жениться, пока живу в этой комнате.
Я, как могу, объясняю ему, намекаю на отношение тети Кати к Валюшке, да и вообще, говорю, комната не моя, а если бы и была моя, то в одной комнате с теткой жить молодоженам неудобно.
– Оно, конечно, лучше бы отдельно,– замечает Ширков.– Да сейчас многие живут вместе. Не хватает...
Мне вдруг начинает казаться, что Ширков и Надя пришли вовсе не для того, чтобы меня навестить, а для того, чтобы подготовить меня к отказу. Видимо, комнату мне давать не собираются. Верить этому не хочется, потому что верить – страшно.
Вначале я хочу прямо спросить об этом Ширкова.
Потом соображаю, что он может обидеться: вот, мол, пришел навестить человека, а он...
Я пытаюсь перевести разговор на другое: говорю о сегодняшней грозе, о кинокартине «Чистое небо», которую успел посмотреть, пока нога еще была цела. Надя невпопад отвечает мне и все время оглядывается на Ширкова.
Ширков молчит и только время от времени важно кивает. Надя снова смотрит на меня, и я вижу,
что взгляду нее очень уж сочувствующий. Толи ей жалко меня, потому что я сломал ногу, то ли просто она знает такое, чего я не знаю.
От всего этого мне становится как-то не по себе, и я, честно говоря, уже не рад, что они пришли.
Мы неловко молчим. С улицы доносятся уходящие раскаты грома. Дождь кончился. Сквозь тучи снова прорывается солнце.
В это время в коридоре щелкает замок. Я понимаю, что пришла с работы тетя Катя, и очень рад этому.
Все какая-то разрядка.
Тетя Катя входит в комнату, я знакомлю ее с гостями, и сразу же вслед за этим она извиняется, убегает на кухню и гремит там чайником.
Ширков долго и тяжело глядит ей вслед, на дверь, -явно что-то соображая, потом медленно поднимается и скрипуче произносит:
–Ну, мы пойдем. Пора.
–Да куда вы спешите? —говорю я. —Сидите. Чаю сейчас попьем...
—В другой раз, —твердо говорит Ширков. —Сейчас нам некогда.
И он протягивает мне руку.
Мне остается только попрощаться. Они выходят из комнаты. Я слышу, как в коридоре их еще пытается убедить в чем-то тетя Катя. Скрипучий голос Ширкова произносит нечто неразборчивое, и вслед за этим хлопает выходная дверь.
–Как не с добром приходили, —говорит тетя Катя, входя в комнату. —Не люблю я, когда гость откушать боится.
На другой день после работы ко мне буквально влетает Володька Красулин. Глаза у него вытаращены, на лбу и на конопатом носу блестят крупные капли пота.
Он забывает поздороваться и сразу выпаливает:
–Генка! Надо действовать!
–Как? Зачем?
–Сейчас расскажу! —Володька бухается на стул и ловит ртом воздух. —Фу! Знаешь, как мчался?
Я наливаю ему стакан воды. Он залпом выпивает его и начинает вытирать носовым платком пот. Затем, наконец, произносит:
–Тебе не хотят давать комнату!
–Почему?
Я говорю это резко и сразу же вспоминаю вчерашний визит Ширкова. Неужели я был прав?
– Никто ничего толком не знает, —говорит Володька.
–Принес эту новость после обеда Кельба. Его жена печатала списки. Ты из них вычеркнут.
Жена Кельбы работает машинисткой в конторе стройки. Значит, новый дом уже делят! Почему же меня вычеркнули?
Я снова задаю этот вопрос Володьке. И он снова отвечает:
–Я ж тебе сказал, что никто толком ничего не знает.
Мишкина жена вроде поинтересовалась в постройкоме, почему тебя вычеркнули, а ей сказали, что неизвестно:
будешь ты теперь работать на стройке или нет.
Надо, мол, вначале обеспечивать твердые кадры, а с тобой выяснится потом.
–Кто это ей сказал?
–А черт его знает, кто! Во всяком случае, не Ширков.
Она его не видала.
–Чепуха какая-то! —говорю я. —Не верится!
–Вот и мы то же самое сказали! Ксеня расшумелся.
Я, говорит, схожу в постройком, я им покажу! Он специально и ушел пораньше. Чтобы Ширкова застать. Наверно, оттуда к тебе придет.
Я облегченно вздыхаю. Раз за это дело взялся Ксеня, значит, все будет в порядке. Он пробьет, что
угодно.
Мы долго сидим с Володькой, играем в шахматы, пьем чай, болтаем и ждем Ксеню. А его все нет.
Приходит Валюшка. Володька сразу глядит на часы, прощается и уходит. И тетя Катя уходит
в магазин. Я целую Валюшку и все прислушиваюсь: не раздастся ли в коридоре звонок. Но звонка
все нет.
–Ты ждешь кого-то? —спрашивает Валюшка.
–Да нет! —Я бодро улыбаюсь. —Просто боюсь, чтобы тетя Катя не застала нас врасплох.
–Я услышу! —Валюшка гладит мои волосы.
Я не говорю ей ничего о комнате. Мне не хочется расстраивать Валюшку. Она сегодня такая радостная...
Я жду, что вот-вот раздастся звонок, придет Ксеня и скажет, что все в полном порядке. Тогда можно будет и рассказать.
Но Ксеня в этот вечер так и не приходит.
На другой день Володька снова прибегает ко мне после работы и рассказывает, что Ксене в постройкоме обещали все уладить, и волноваться мне не о чем. Ксеня, мол, так и сказал: волноваться Генке не о чем.
–Чего ж он сам-то не пришел? —спрашиваю я.
–А он разве у тебя не был? —Володька удивленно
таращит на меня свои голубые глазищи.
–Не был.
–Странно! Я думал, был. Ну, может, не успел. Ничего!– Володька ободряюще хлопает меня по плечу.– Сегодня зайдет. Может, с девочкой там свидание было назначено... Не у тебя же одного...
Я соглашаюсь: конечно, если было назначено свидание...
О чем тут говорить?
Я снова жду Ксеню весь вечер, и снова он не приходит.
Почему он не приходит?..
5
Олег Саранчин приходит ко мне совершенно неожиданно. Меньше всего я ждал, что он придет. Сейчас он в другой бригаде, на работе мы видимся редко... Конечно, он хороший парень и раньше работал в нашей бригаде. Ио мало ли у нас на стройке хороших парней?
Сейчас Олег в бригаде Андрея Салеева. Он ушел в эту бригаду сразу же, как Андрея перевели от– нас. Мы и тогда не поняли ухода Олега и до сих пор не. понимаем его. Конечно, Андрей – хороший бригадир. Ио он и Олег никогда не были очень уж большими друзьями. Работали вместе, не ссорились – вот и все. Стоит ли из-за этого уходить?
Михаил Кельба как-то проговорился, что Олег не любил Ксеню. Почему, за что – никто не знает. После того, как Кельба сказал это, я вспомнил, что Ксеня не уговаривал Олега остаться, отпустил его очень легко и потом ни разу не вспоминал о нем. А ведь Олег – превосходный монтажник. Он знает и газорезку, и электросварку, и с геодезическими приборами работает не хуже иного геодезиста. Такому парню везде рады.
Однако потом я забыл и о словах Кельбы и о странном равнодушии Ксени. Как-то не до того было. И вот сегодня, когда высокий, смуглый, кудрявый Олег пришел ко мне, я почему-то все это вспомнил. Мы долго играем с Олегом в шахматы, потом тетя Катя ставит нам на стол чай, потом мы снова играем в шахматы и говорим о всякой всячине.
Олег говорит мне, что Андрей Салеев сейчас на армейских сборах, вернется только в июле и боится, что не успеет толком подготовиться к вступительным экзаменам в филиал заочного строительного института, который с осени открывается у нас на стройке.
Я тоже давно решил поступать в этот же филиал и говорю об этом Олегу.
Он подмигивает.
– У нас там будет веселая компания. Я ведь тоже готовлюсь. И еще один парень из нашей
бригады пойдет.
– Кто?
– Ты не знаешь его – Макаров. Он у нас недавно. Вообще-то он просился в вашу бригаду.,. У вас ведь самая молодежная! Все просятся...
– Ну, и почему он попал к вам? – интересуюсь я.—У вас ведь и так народу больше.
Олег недобро усмехается.
– Не взял его Ксеня. Побоялся.
– Чего побоялся? – не понимаю я,
– За карьеру свою побоялся, – поясняющим тоном говорит Олег. – Макаров-то из заключения. Сидел за хулиганство. Вышел – решил вести себя правильно.
Попросился в молодежную бригаду. Ну, а Ксеня не взял. Сказал, мы, мол, боремся за звание, нам бывшие уголовники ни к чему...
– Не может быть, Олег! – решительно говорю я. – Ты что-то путаешь!..
– Ничего я не путаю! – Олег уже говорит вполне добродушно. – Все так и было.
– Что-то не похоже на Ксеню...
– Как раз очень похоже! – Олег говорит это твердо, убежденно. – Ты его еще не знаешь. А я с ним в школе учился. Он знаешь как продавать умеет! Тонко, с дипломатией, красиво! Прямо как на сцене!
– Да брось ты. Олег!
Мне неприятен этот разговор. Я привык уважать Ксеню.
Однако и после ухода Олега я почему-то думаю и думаю о Ксене. Почему он и сегодня не пришел? Почему вообще он не приходит, если все в порядке?
Это становится понятным позже, через пять дней, когда вечером ко мне приходит вся бригада. Все, кроме Ксени.
По тому, как тихо ребята входят в комнату, я сразу понимаю, что случилось что-то очень нехорошее. Так входят, когда в доме покойник. Даже тете Кате становится не по себе. Она испуганно глядит на ребят и тихонько садится в угол.
И вот ребята начинают рассказывать. Вернее, рассказывает Михаил Кельба, а остальные добавляют – кто что.
Оказывается, новый дом уже распределили. И комнату мне в нем не дали. Но зато совершенно неожиданно дали комнату Ксене. Вчера вечером, пока ребята были в кино, он собрал свои шмотки и сбежал из общежития. О том, что Ксене дали комнату и он ушел туда, ребята узнали поздно вечером от коменданта. Сам Ксеня .им этого – не сказал.
Сегодня жена Михаила Кельбы выспросила, как это получилось.
Оказывается, еще давно, сразу же после того, как я сломал ногу. Ксеня сказал в постройкоме, что работать на высоте мне больше не придется и что, вероятно, со стройки я вообще уйду. Когда он говорил об этом, он очень жалел, что бригада теряет такого монтажника.
А потом он пришел в постройкой в тот день, когда должны были распределять дом, и сказал, что собирается жениться.
Ему полушутя предложили устроить комсомольскую свадьбу. Он так же полушутя, очень скромно отказался от нее и сказал, что может принять только один, самый маленький подарок из тех, которые принято дарить на комсомольских свадьбах, – ключ.
Все, конечно, рассмеялись. И так же смеялись, когда он ушел. И так же, смеясь, решили дать 'ему ту комнату, которая предназначалась мне. Все равно ведь я на стройке работать больше не буду, а он работает, передовой бригадир и все такое прочее. И Ширков сказал, что он в общем очень доволен таким оборотом дела, потому что обижать монтажников-высотников нельзя, а у меня с ногой очень плохо – он был и видел это сам, – и поэтому рассчитывать на то, что я останусь в бригаде, не стоит.
Когда в обеденный перерыв все это стало известно нашим ребятам, они окружили Ксеню и спросили его, в какой день он женится и на ком.
Ксеня растерялся, побледнел, потом сказал, что это будет нескоро, но что он обязательно всех пригласит.
– А на ком ты женишься? – снова настойчиво спросил Лешка Шаповалов.
Ксеня назвал девчонку из ремонтных мастерских, с которой на самом деле дружил и которую ребята знали.
Лешка тут же, даже не отпрашиваясь у Ксени, побежал в ремонтные мастерские,
Когда он вернулся, ребята устанавливали колонну. Лешка кинулся устанавливать ее вместе со всеми. И только потом, когда колонну уже закрепили, он, вытирая пот со лба, рассказал, что девчонка эта называет Ксеню подлецом и не желает о нем слышать, что жениться на ней он никогда не собирался, а теперь, если и захочет, она за него не пойдет. Что уж там у нее с Ксеней получилось и как, Лешка допытываться не стал.
Неудобно, да и некогда.
Говорил он все это при Ксене. Ксеня стоял бледный, и ребята старались на него не смотреть. А потом Михаил Кельба сказал то, о чем думали все. Он сказал, что Ксене надо выбирать: либо пусть отдает комнату Генке (то есть мне), либо пусть уматывается из бригады к чертям собачьим.
И Ксеня после этого сказал: «Ставьте вот эту балку », – и пошел в контору. Он ушел молча, и никто не знал, зачем. Вернулся он почти через час и, ничего не объясняя, продолжал работать. После работы ребята спросили его, что он решил, а он загадочно улыбнулся, сказал: «Сами узнаете», – и ушел.
И ребята узнали. Они специально пошли в контору.
И им сказали, что Ксеня подал заявление о переводе в бригаду Андрея Салеева рядовым монтажником.
Тогда ребята пошли в общежитие и собрали в одной комнате монтажников салеевской бригады. И рассказали им все. И салеевские ребята сказали, что они знают Ксеню еще по отношению к Макарову, который честно работает и ведет себя по-божески. Еще они сказали, что им такого, как Ксеня, не надо. А парень, который замещает Андрея Салеева, пообещал завтра же доложить
о решении бригады начальнику монтажного участка.
В от, собственно, и все, что они хотели мне рассказать.
Когда Кельба заканчивает свой рассказ, Володька вдруг начинает, размахивая руками, говорить, что расстраиваться мне не стоит, потому что в следующем доме бригада мне комнату все равно выколотит, а до июля, когда будет сдаваться этот дом, потерпеть не так уж страшно, Все равно раньше со своей ногой я плясать не смогу, а без пляски – какая же свадьба?
– Да пусть у меня живут! – раздается из угла тети Катин голос. Тетя Катя встает, подходит к столу и говорит:
– Вот тут ширмочку можно поставить – и как славно будет!
Она показывает, где можно поставить ширму, и я вижу, что на самом деле получится неплохо. Конечно, это не своя комната, но жить можно...
Мне остается только смущенно поблагодарить тетю Катю. А Володька, который знает, как раньше тетя Катя относилась к Валюшке, сейчас же расплывается в широкой улыбке и кричит: «Ура тете Кате!» И ребята тихонько, с улыбками, поддерживают: «Ура!»
Тетя Катя сейчас же убегает ставить свой неизменный чай, Лешка Шаповалов выскакивает за ней, потом хлопает выходная дверь, и минут через двадцать Лешка возвращается с бутылками вина и консервами.
– Надеюсь, это больным можно?– Он показывает бутылку с красивой этикеткой и полоской марочного вина у горлышка.
Тетя Катя разглядывает этикетку и ворчливо говорит:
– Ну, красненького-то маленько можно.
Я смотрю на суетящуюся тетю Катю и думаю, что в чем-то она, видимо, была права, когда говорила, не сразу в человеке разберешься. Действительно, не всякий сразу виден. Конечно, не о Валюшке речь. Валюшку я люблю. Но вот в Ксене я все-таки ошибся! И не только я. Все мы в нем ошиблись. Но неужели из-за этого не доверять никому, в каждом видеть потенциального подлеца? По-моему, так и жить-то невозможно. Ни одного друга не будет. Лучше уж ошибаться в немногих, чем подозревать всех!
...Когда на столе все готово и рюмки налиты, в коридоре раздается звонок. Все замирают. У всех напряженные, ожидающие лица. Я почему-то думаю, что это может быть Ксеня. Сейчас он войдет и скажет: «Ребята, простите. Вот ордер на комнату. Давайте перетащим в нее Генку хоть сегодня ». И я знаю, что тогда ребята его простят и постараются все забыть. Потому что никому не хочется, чтобы разваливалась наша хорошая бригада. И мне тоже не хочется.
Я вдруг понимаю, что не только я жду сейчас Ксеню.
Его ждут все. Никому не хочется, чтобы он оставался шкурой. Дело уже не в комнате. Дело в совести. Комната будет другая, а другой совести не найдешь. Однако это не Ксеня. Это Валюшка. И я даже удивляюсь, как быстро перестраиваются ребята. Они делают вид, будто ждали именно ее, и никого другого, будто только ее и не хватало для всеобщего и полного счастья.
В эту ночь я долго не могу уснуть. Я лежу и думаю о нашей бригаде, о Валюшке, о Ксене. Я понимаю теперь, почему Ксеня перед маем бегал к врачу и смотрел мои рентгеновские снимки. Видно, он уже тогда все взвесил и все рассчитал. Он все делал обдуманно. Он нигде и ни в чем не ошибался.
В книгах часто пишут, что такие вот исправляются от одной душеспасительной беседы с комсоргом или парторгом или от столкновения с коллективом. Мы все верили
этому и ждали Ксеню сегодня вечером. Только, видно, такие не исправляются. Просто они могут понять, что в иных обстоятельствах невыгодно или опасно быть подлецом. И только выгода или страх заставят их вести себя честно. А исправиться... Нет, они уже не могут исправиться!
Я почему-то вспоминаю отчима, его поблескивающую, вытянутую, как яйцо, лысую голову.
Я давно знал, что он наушничает. Раньше он приглашал начальника к себе домой и пересказывал ему все, что говорят о нем сослуживцы. Он делал это «невзначай », за рюмкой, притворялся, что он пьян, что он просто «проболтался». Так он вылез в замы. Он пересидел многих начальников. Ему даже самому предлагали стать начальником, но он отказывался. Место зама теплее
и безопаснее. Его боялись и ненавидели все подчиненные.
Его, кажется, боялись даже начальники, потому что он наушничал и на них.
Я ссорился с ним из-за этого, еще когда учился в школе. Он старался задобрить меня, приносил подарки, называл меня сыночком, щедро давал деньги на кино, на театр, на мороженое. В десятом классе я перестал принимать его подарки и брать у него деньги. Я попросил его не называть меня сыночком. Для него я просто Геннадий.
Мама плакала и спрашивала меня: «За что ты его ненавидишь? Он ведь добрый!» А я спрашивал ее: «Как тебе с ним не противно?»
Когда я не попал в институт и уходил в армию, то сказал ему на прощанье, что, если он останется доносчиком, я после армии не вернусь домой и никогда в жизни не буду ему помогать. Он прослезился и сказал, что все это в прошлом, что сейчас другие времена и можно, наконец, не защищать себя таким образом.
Я понял, что он просто почувствовал невыгодность своей славы, что он испугался свежего ветра. Черт с ним, я был согласен даже на это! Пусть хотя бы из страха ведет себя порядочно. Мне было наплевать на него. Мне просто было жалко маму и хотелось хоть немного ее уважать.
Когда я приехал домой после демобилизации, он снова сказал мне, что все в далеком прошлом, что сейчас, слава богу, совсем другие времена. А через два дня я нашел в своем письменном столе забытую им записную книжку. Четким, прямым почерком отчима там были сделаны такие записи:
«Ведьмашкин (о Косове). Зажрался, скотина! Окружил себя подхалимами и думает, что он бог. (10. 6. 60)».
«Андреев (о Лагунове). Мерзавец, каких мало! (21. 8. 60)».
«Андреев (о Крицковой). Это не женщина. Это фабрика злости. (3. 9. 60)».
Судя по датам, это были «свежие» записи – незадолго до моей демобилизации.
Я так и не узнал, пустил ли он их в ход, – ведь сейчас все-таки другие времена. Но на всякий случай он их делал. Мало ли что может случиться...
Я швырнул ему эту,записную книжку в лицо и уехал к тетке. И сказал маме, что, если она захочет меня видеть, пусть приезжает сама. Я домой не вернусь. Ни за что!..
И вот сейчас я понимаю, что Ксеня так же неисправим, как и отчим, что обстоятельства могут только заставить его надеть маску, притвориться, затаиться, но не измениться в душе. И если вдруг изменятся обстоятельства, он ,эту маску снимет.
И ведь ни Ксеню, ни отчима никуда не выгонишь. Они пойдут к коммунизму вместе со всеми и, может быть, даже громче многих других будут выкрикивать разные правильные лозунги. И поэтому обстоятельства должны быть такими, чтобы они не смогли снять свои маски. Чтобы они знали: снимут маску – конец! Пусть
так и живут – в масках! Пусть даже перед детьми своими боятся снять их. Пусть даже ночью с женами они боятся снимать свои маски. Только так могут вымереть на нашей земле эти монстры. Только так они будут лишены возможности породить новых монстров. Другого
выхода нет!
Подлецы должны бояться. Бояться быть подлецами.
И для этого их нельзя жалеть. Ни в чем! Нигде! Никогда!
Только так. И никак иначе.
6
И вот я снова сижу верхом на балке и, опустив на глаза щиток, свариваю железные пластины закладных частей.
Маленький огонек прыгает и мечется у меня под руками, искры сыплются на землю, и мне почему-то необычно радостно оттого, что я, как бог, управляю огнем и железом.
Я сижу невысоко – на уровне примерно третьего этажа. Выше ребята пока что меня не пускают. Ведь и внизу полно работы. А нога у меня все еще побаливает, . хотя я давно хожу без палочки.
Но я уже знаю, что это временно. Неделю назад я работал на втором этаже. Сейчас – на третьем. Еще через неделю я поднимусь на следующую отметку. А месяца через два я снова буду работать на самой верхотуре, как раньше, и никто уже не будет меня одергивать:
«Не лезь высоко. Тебе нельзя».
Мне будет можно. Мне все будет можно! Мне будет даже можно танцевать румбу на новоселье, которое я обязательно устрою в своей новой комнате и на которое, как и обещал, приглашу наших геодезисток.
Она будет, эта новая комната. Уже скоро – через три недели. Мы каждый день ходим с Валюшкой на стройку нового дома и отрабатываем там свои часы. Все новоселы отрабатывают положенные часы на этом доме.
Ох, и попляшу же я на новоселье! И за новоселье отпляшусь, и за свадьбу. Ведь на свадьбе я еще не мог плясать. Я мог только осторожно, медленно танцевать танго. И когда мы вышли с Валюшкой на середину комнаты, все почему-то притихли и внимательно смотрели
на нас. А потом я отдышался и е палочкой заковылял на кухню за новой бутылкой холодного шампанского..
Хорошая у нас была свадьба! И тетя Катя хорошая! Просто замечательная у меня тетя Катя! Она прямо со свадьбы уехала в отпуск, в дом отдыха.
