Текст книги "Девушка моего друга (сборник)"
Автор книги: Исай Давыдов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
Да и семью бросить нельзя: ее руки пока нужны. А эта вот девочка, значит, решилась...
– Не дают, бюрократы проклятые! – ответила девушка.
– Говорят, нужна бумажка из зонального комитета комсомола. А где ж мне ее взять, если секретарь комитета – мой брат, и он против того, чтобы я ехала? Где мне ее взять?
– А почему он против? – спросила Ксеня.
– Говорит, так все уедут, а кому-то надо и здесь оставаться. «Я, говорит, тоже хотел бы, да вот тут кручусь ». И вообще он меня всерьез не принимает. Считает, что я маленькая, что мне рано, что от меня там пользы не будет, а одни только хлопоты другим... А я все равно уеду!
– Конечно, – согласилась Ксеня. – Там лучше будет...
– А я не ищу, где лучше. Я ищу, где интереснее.
– А вот как по-вашему, в чем этот интерес? Я часто про это думаю...
– Да так сразу не скажешь... – Девушка улыбнулась, потом задумалась. – Мне много надо... И чтоб любовь была настоящая... И чтоб работа – в удовольствие...
И чтобы люди за нее мне спасибо говорили, а не по носу щелкали...
– А вы работали?
– В Тюлюкинском райпромкомбинате – учетчиком.
Скучища там – сил нет! Два рационализатора отыскались на весь комбинат!.. И тем ходу не давали... Я вмешалась – мне говорят:
«Не лезь! Молода еще!» Я к брату пошла, а ему за меня вступаться, видите ли, неудобно
– сестра... От одного этого уедешь!..»
Девушка замолчала и снова задумалась, глядя куда-то в угол чуть прищуренными темными глазами.
– Ну и как?– тихо спросила Ксеня. – Ничего не вышло?
Она была почти уверена, что не вышло. Разве может выйти что-нибудь путное, если против начальства пойдешь?
– Выйти-то вышло! – Девушка слегка махнула рукой.
– Я до секретаря парткома дошла... А вот толку?..
Ну, стали больше тележных колес делать... А по мне – так уж все телеги давно на слом пора! Двадцатый век давно переломился, а я из-за телег воюю... Вот и подумала:
на что жизнь уйдет? Раз живешь – второй не дадут...
Уж жить – так ради чего-то стоящего. Ради чего-то главного... Чтоб века прошли, а люди все спрашивали:
«Кто ж делал это? Кто здесь пот проливал? Кому спасибо сказать?» И чтоб кто-нибудь ответил: «Вот среди других и Светка Пестовская здесь была... И не последней...»
– Вас Светланой зовут? – спросила Ксеня.
– Да. Светланой.
– А меня Ксеней. Я из Таловки. Камышейского району.
– Вы на .какое-нибудь совещание приехали?
– Нет!.. Я картошку на базаре продавала.
– А-а... – разочарованно протянула Светлана и опустила глаза в журнал.
Ксеня подумала, что Светлане теперь, наверно, совсем неинтересно разговаривать с ней, и это было обидно, потому что было несправедливо. Ксеня ведь не потому продавала картошку, что любила торговать.
Велико ли счастье – торчать целый день на базаре?..
Чего доброго, Светлана подумает, будто Ксеня и делать ничего больше не умеет!..
– А на совещании я тут летом была, – сказала Ксеня.
– Когда свекловодов собирали. Прямо в* обкоме совещание шло...
Светлана сразу подняла от журнала глаза и с любопытством поглядела на Ксеню.
. – Вы свекловод? – опросила она.
– Ага, – ответила Ксеня. – В свекловодческом звене работаю. У нас по всему Камышейскому району лучшие урожаи. Вот нас троих из звена и вызвали.
– Вам хорошо! – сказала Светлана. – У вас дело свое в жизни есть. Своя дорога какая-то... А. у меня – пока ничего! Даже институт по душе выбрать не смогла!Удивительная бездарность!
– А вы что, поступали в институт? – спросила Ксеня.
– В том-то и дело – нет! Не решила – в какой. У нас вот такие, кто не решил, все в педагогический пошли.
На истфак да на литфак... А я литературу люблю, только смогу ли быть учителем – не знаю. Не тянет меня что-то в учителя... Я бы, наверно, в летное училище пошла! Чтоб испытателем стать... А девчонок туда не берут... Был бы отец жив, он бы что-нибудь для меня придумал!
Светлана зябко передернула плечами, повыше натянула на голые ноги угол одеяла. Совсем тихо добавила:
–Он, говорят, у меня очень смелый и очень умный был, отец-то... И мама рассказывала, и товарищ его, который с ним сидел... Он три года назад приезжал...
Записку нам с Володькой от отца привез...
Ксеня сразу поняла, где был Светланин отец. Она и слыхала про это и читала много. Но вот так, в жизни, ни разу еще не встречалась с теми, у кого отцы или матери зазря сидели при Сталине.
– А вы совсем отца не помните? – спросила она.
– Как же я могу его помнить? – Светлана усмехнулась.
– Его забрали, когда я еще не родилась... А Володьке тогда два года было. Тоже ничего не помнит... Мы отца только по одной карточке знаем. Ма-аленькая карточка!.. Мама ее десять лет ото всех прятала... Отец ведь еще до войны сидел... Потом его на войну отпустили. Он военный был, подполковник. Они с мамой на фронте поженились. Мама медсестрой у него в полку
служила... А через год после войны его снова забрали... Мама тогда в Тюлюкино и уехала – меня рожать. Потому что в Тюлюкине дедушка с бабушкой... А до реабилитации
отец не дожил... Так там и умер...
– Страшно это! – сказала Ксеня. – Когда зазря!..
Ой, как страшно!
Светлана промолчала.
– А вы этим бюрократам про отца рассказывали?—спросила Ксеня.
Светлана отрицательно помотала головой.
– А может, помогло бы...
– Все равно не стану! – упрямо сказала Светлана.– Что ж я буду ходить жалость выпрашивать!.. Отцу бы это не понравилось... Я лучше на толкучке свой платок продам и без всякой путевки уеду! У меня платок пуховый. Мне за него много дадут!
– А как же вы без платка поедете? – спросила Ксеня. – Зима ведь.
– А у меня в рюкзаке зимняя шапка есть, – ответила Светлана. – Мальчишечья. Ее раньше брат носил, а теперь она ему мала. Я ее и прихватила...
– Смело это вы... – Ксеня покачала головой.—А если человека хорошего встретите?.. А сами в мальчишечьей шапке?..
– Ну и что?
– Как что?.. Будь вы по-женски одеты, он, может, заинтересовался бы. А так – и не заметит...
– Ой, что вы! – Светлана рассмеялась. – Чихала я на такого хорошего человека! Нужен он мне очень! Разве хороший человек на это внимание обратит? Что вы!
– Мужчины – они на все внимание обращают,– заметила Ксеня.
– А я об этом как-то не так думаю, – сказала Светлана.
– Мне кажется, если будет любовь, так все равно, кто в чем одет и кто кем работает. Это ни вот столечко . значения не имеет! – Она показала кончик мизинца.
–Я, если полюблю кого, куда угодно с ним поеду. Хоть в Арктику, хоть в пустыню – мне все равно. Лишь бы с ним вместе!
– Это только в книгах так. – Ксеня усмехнулась, —А в жизни такой любви не бывает...
– А у меня в жизни будет!
Светлана произнесла это так уверенно, даже громко, что Ксеня невольно с любопытством поглядела в ее темные, горячие глаза и даже приподнялась на локте, чтобы глядеть было удобнее.
Однако уже в следующий момент уверенность этой девочки показалась Ксене смешной. И она снисходительно улыбнулась и, опустив голову обратно на подушку, спокойно сказала:
– Все так поначалу думают. Будто в жизни для них одно хорошее приготовлено. А как начнется... – Ксеня махнула рукой. – Нацелуется да к другой побежит...
– Ну, вот уж тут я никого винить не буду. – Светлана покачала головой. – Только себя.
– Это почему же – себя?
– Да потому, что любовь настоящего человека не один раз заслужить надо, а все время ее заслуживать – каждый день, каждый час. Чтоб всегда быть его достойной, а не только сначала. А не будешь—правильно сделает, что уйдет.
– А если просто человек такой? Если ему просто одной мало?
– Так ведь такого раскусить легко. А полюбить трудно. Для меня – даже невозможно.
– Чудно вы говорите... – Ксеня усмехнулась. —Будто человек как на ладони разложен и его всего видно.
Не угадаешь ведь сразу, какой он.
– Если не захочешь угадать, не угадаешь, —возразила Светлана. – Если, конечно, на все закрывать глаза... А если по большому счету – человек сразу виден.
– Хорошо бы, конечно... – Ксеня потянулась, вздохнула.
– Как вы говорите – по большому счету. Только в жизни оно редко выходит. Ждешь-ждешь... А чего?
Годы-то идут...'Надоест ждать – и махнешь рукой...
Хоть по– маленькому бы счету прошло...
– Что с жизни спросите, то и получите, – отозвалась Светлана.
В голосе ее Ксеня почувствовала какое-то тихое раздражение и поняла, что это раздражение относится к ней, Ксене. И поэтому она не стала ничего больше говорить, чтобы Светлана совсем не рассердилась. Она очень нравилась Ксене, эта темноглазая девчонка, для которой самое главное в жизни было просто и ясно.
Вот и Ксене бы так... Только ведь этому не научишься...
С этим надо родиться... И перевоспитывать Ксеню Светлане, наверно, так же бесполезно, как Ксене перевоспитывать Степановну.
Степановна уже уснула, прямо одетая, и тихо посвистывала носом в своем углу возле двери. Ксеня поглядела на нее, прислушалась к тихой музыке, которая доносилась из коридора, и тоже на минутку закрыла глаза.
Очень хотелось спать, но обидно было спать вечером в городе, где рядом, прямо за стенами дома, столько разных удовольствий и развлечений. Будь у Ксени с собой зимнее пальто, она бы пошла сейчас в кино. Но идти в кино в ватнике или в отцовском полушубке было, конечно, неловко. Она даже в своей деревне не ходила в кино в ватнике, а старалась одеться понарядней.
А уж в городе – тем более.
Ксеня потянулась и подумала, что сейчас, наверно, уснет, потому что все равно делать больше нечего.
И как раз в этот момент кто-то громко постучал в дверь комнаты.
– Да-да, войдите, – звонко сказала Светлана. Ксеня еле разорвала слипшиеся ресницы и увидела, как Светлана– поправляет одеяло на голых ногах…
Дверь открылась, и в комнату тяжело шагнул колхозный шофер Сергей, который привез Ксеню и Степановну на рынок. Сергей широко улыбнулся, провел рукой под носом и, оглядев комнату, сказал:
– Я так и знал, что вы в Дом колхозника пойдете...
Ну, собирайтесь! Поехали!
Ксеня, зевая, села на кровати и стала надевать валенки.
Степановна продолжала посвистывать носом.
Сергей подошел, растолкал ее, и, едва поняв, в чем, дело, Степановна стала его ругать, потому что из-за его гулянок деньги за гостиницу уже уплачены, а отдадут их теперь или нет – неизвестно.
Ксеня собиралась молча и жалела только о том, что не ответила на последние слова Светланы и что несколько минут они молчали вместо того, чтобы разговаривать.
Разговаривать со Светланой было интересно, а когда они теперь увидятся?.. Наверно, никогда... А за эти несколько минут Светлана могла бы сказать еще что-нибудь такое, чего от других не услышишь, хоть всю жизнь с ними проговори.
Собравшись, Ксеня положила на тумбочку Светланин журнал, сказала «спасибо» и протянула руку.
– Ну, до свиданья, Светлана. Ни пуха вам ни пера!
И большого вам счастья! Если попадете когда в Таловку, останавливайтесь прямо у меня. Моя фамилия Макарцева.
Спросите Ксеню Макарцеву, что на свекле работает.
Вам покажут...
– До свиданья. – Светлана встала с постели и пожала Ксенину руку. – И не живите по маленькому счету. Не стоит!
В вестибюле Степановна долго ругалась с дежурной и требовала назад свои семьдесят копеек. Ксеня ждала ее в дверях.
Наконец Степановна спрятала за пазуху паспорт и пошла к дверям, изругав еще раз дежурную, которая так и не отдала уплаченных денег. Ксеня вышла на улицу, глотнула морозного воздуха, забралась в кузов и укуталась тулупом, которым утром укрывала картошку.
Машина мягко тронулась и побежала сначала по людным, ярко освещенным улицам, затем по улицам темным и безлюдным, а затем по шоссе, которое шло высоко, почти на уровне крыш одноэтажных домиков, и уводило все дальше и дальше от центра города.
Вначале Ксеня боялась, что уснет в машине. Но потом озноб прошел, спать расхотелось, и Ксеня стала думать о том же, о чем думала утром, – о своей жизни ...
Еще утром Ксеня была уверена, что все в ее планах и мечтах правильно и что все честные и серьезные девушки мечтают о том же: красиво одеться, поездить свет посмотреть, встретить хорошего человека, создать семью и жить в уюте и спокойствии. Но вот оказалось, что
Светлана мечтает совсем не об этом, хотя девушка она, конечно, и серьезная и честная. И наверняка, если бы Ксеня рассказала ей о своих мечтах, Светлана усмехнулась
бы и сказала, что это – «по маленькому счету».
И даже самой Ксене ее утренние мечты кажутся сейчас какими-то мелкими, ненастоящими, потому что все они– только для себя. Но никакие другие мечты у Ксени пока
не появились и неизвестно, появятся ли вообще. А поступить так, как Светлана, – бросить все и умчаться неведомо куда, неведомо к кому – Ксеня не может.
Это уже ясно, и нечего тут себя обманывать. Но, хоть поступить по-светланиному Ксеня и не может, она все же понимает, что без таких, как Светлана, жизнь стала бы пресной и скучной, и не было бы на земле ни интересных книг о большой любви, ни революций, ни полетов
в космос.
Машина уносилась все дальше и дальше от города.
Его огней уже не видно было за стеной темного леса, и только бледное красноватое зарево поднималось над деревьями в той стороне, откуда убегала машина. Потом и зарева этого не стало видно. Темные деревья по сторонам молча и настойчиво бежали назад, к городу, как будто торопились посмотреть на Светлану, на ее темные, горячие глаза, на ее тонкие, розовые, в пупырышках от мороза ноги. И Ксене тоже хотелось побежать назад вместе с деревьями, и посмотреть еще раз на Светлану, и еще поговорить с ней, и потом думать
„История без Маргарит
не обходится...“
Я никогда раньше не видал фронтовых газет. Вчера я увидел их впервые. Я перелистывал вчера старую, пожелтевшую подшивку и боялся, что грубая газетная бумага может рассыпаться от прикосновения пальцев. И меньше всего я ожидал, что эти старые, двадцатилетней
давности газеты помогут мне еще раз встретиться с моей учительницей.
Она преподавала у нас в школе историю. Ее звали Маргарита Николаевна. Она была молодая и красивая, самая красивая учительница в нашей школе. И наш седьмой «Б» очень гордился тем, что именно у нас она классная руководительница.
Честно говоря, мы учились тогда кое-как. Шла война. В переполненной эвакуированными Алма-Ате было голодно. И мы голодные ходили в школу и думали на уроках ’о том, что бы поесть, и нередко убегали с занятий в очередь за повидлом, которое иногда давали без
карточек в палатке на ближнем углу.
Мы могли убежать с любого урока. Только не с истории. Потому что у Маргариты Николаевны уроки всегда были интересные. Даже веселые. Она почти на каждом из них рассказывала какой-нибудь примечательный исторический случай. А иногда – два или три случая. И поэтому мы внимательно слушали ее. В учебниках не было этих случаев.
Особенно она любила рассказывать про всех Маргарит, какие только встречались в курсе истории средних веков, – и про Маргариту Наваррскую, которая написала «Гептамерон» в духе «Декамерона»
(а «Декамерон»-то мы уже знали!), и про Маргариту Датскую, которая умудрилась стать королевой Дании, Норвегии и Швеции, вместе взятых, и про Маргариту Французскую,,
после свадьбы которой в Париже была знаменитая Варфоломеевскаяночь – резня гугенотов, и еще про всяких других Маргарит: Пармскую, Австрийскую, Анжуйскую...
Но особенно запомнилась нам та Маргарита, которая сбежала из монастыря и стала женой Дольчино, вождя крестьянского восстания в Италии. Раскрыв рот, наши девчонки слушали о подвигах' отряда крестьянок, которым она руководила. И кто-то даже заплакал, когда
учительница рассказала, как заживо сожгли эту Маргариту на глазах мужа.
Каждую новую Маргариту наш класс встречал веселым оживлением.
– Опять Маргарита!– громко говорил самый великовозрастный наш ученик, здоровенный рыжий верзила Генка Лугов. – И откуда только они берутся?
– История без Маргарит не обходится! – улыбаясь, отвечала ему наша учительница и, откинув со лба черную прядь, продолжала урок.
Как-то после рассказа об очередной средневековой Маргарите Генка Лугов спросил:
– А вы тоже надеетесь войти в историю, Маргарита Николаевна?
Наша учительница улыбнулась, развела руками.
– Только вместе с вами, ребята! —сказала она.– С вами-то я обязательно в историю войду... В какую-нибудь историю, но войду!..
Мы поняли. И посмеялись. Потому что совсем недавно у нас действительно была одна «история». Мы всем классом избили трех «ремесленников», которые после уроков, в темноте, приставали к нашим девчатам. Эту драку увидел и прекратил директор. И Маргарите Николаевне,
кажется, из-за этого влетело. Но она особенно не ругала нас. Просто вот так иногда «подковыривала».
Мы почти ничего не знали о ее жизни. Мы знали только то, что в Алма-Ату она попала из Белоруссии с волной беженцев. А у нас полкласса были эвакуированные.
Мы знали, что такое бросить свой дом и очутиться в незнакомом, переполненном беженцами городе. Поэтому даже после уроков, по дороге домой, наши ребята ни о чем не расспрашивали Маргариту Николаевну. Мы, а общем, представляли себе, как она может жить.
Она была очень занята в школе. У нее были классы, которые занимались во всех трех сменах. У нее было очень много общественных дел. Нам казалось, что Маргарита Николаевна каждый день приходит в школу рано утром и уходит поздно вечером. И поэтому мы страшно удивились, когда летом, после экзамена по истории, она собрала нас в кучу и сказала, что прощается с нами,
что она окончила курсы радистов и уезжает на фронт.
Когда наша учительница успела закончить эти курсы? Она ведь все время проводила в школе!.. Неужели по воскресеньям, вместо того чтобы отдыхать, она училась на радистку?..
Но думать над этим долго мы не могли – слишком сильно завидовали ей, чтобы серьезно думать о чем-то другом.
Мы всем классом проводили ее в тот день до дома.
Девчонки даже поплакали на прощанье. А Маргарита Николаевна обещала с осени писать нам письма. На школу. Для всего класса.
Я так и не дождался ее писем. В августе маму вызвали в Москву, и мы получили пропуск. Я уже думал, что никогда больше ничего не узнаю про Маргариту Николаевну, как вдруг встретил ее сентябрьским днем в Москве, на Арбате – прямо столкнулся с ней нос к носу.
Она была в военной форме. На ее плечах были зеленые полевые погоны с маленькой звездочкой младшего лейтенанта. На пышных черных волосах лихо сидела новенькая пилотка. Маргарита Николаевна шла неторопливо и глядела по сторонам. И очень обрадовалась мне.
–Я только сегодня утром попала в Москву, – сказала она, когда мы поздоровались. – А ночью улетаю на задание. И вот решила побродить. Просто так. В музеях я до войны была... И сейчас там все равно самого ценного нет... А города почти не знаю...
– Хотите, я буду показывать вам Москву? —спросил я.
– А ты не спешишь?
– Что вы! У меня бездна времени!
Вообще-то мне надо было спешить. Но что могли означать мои дела перед такой встречей? Человек улетает на задание, в тыл врага!..
– Ну, что ж, показывай!..
– Я только позвоню. Ладно?
– Звони.
Я позвонил из .ближайшего автомата, сказал, чтобы меня не ждали, и повел Маргариту Николаевну прямо к Москве-реке, через мост, в тылы громадного, разрисованного
в те годы нелепыми маскировочными полосами жилого дома Совнаркома.
Здесь, пройдя через низенькую подворотню, я подвел Маргариту Николаевну к вросшей в землю церквушке.
– Мальчишки говорят, что это церковь Малюты Скуратова, – сказал я . —А вот это его дом.
Рядом стоял старинный каменный дом с малюсенькими окошечками. .
– Мальчишки говорят... – повторила Маргарита Николаевна и усмехнулась. – А точно?
– Точно не знаю.
Мне стало стыдно, и я опустил глаза. Может, вообще не нужно было вести ее сюда?
– Давай посмотрим, – предложила она.
Мы обошли церковь и дом со всех сторон, и Маргарита Николаевна повозмущалась тем, что они обезображены позднейшими пристройками.
– Но вообще-то похоже, – сказала она. – Здания очень древние. Может, твои мальчишки и не врут... Вот погоди – кончится война, вернусь и установлю это точно.
Мы до темноты бродили в тот день по Москве. Я показал ей консерваторию и дворец Морозова на Спиридоновке, и тихие Патриаршие пруды, и один очень красивый дом на улице Герцена, и зеленый Миусский сквер, на котором прошло мое детство и над которым возвышались
в то время обломанные темные стены храма Александра Невского.
А когда мы устали, я позвал Маргариту Николаевну к себе – пить чай.
Мама уже вернулась с работы, и поэтому мы не только попили чай с сахарином, но и пообедали. И затем посмотрели из окна на один из первых московских салютов.
Потом Маргарита Николаевна взглянула на часы и потянулась к пилотке. Я проводил свою учительницу до трамвайной остановки. Ей нужно было ехать на трамвае «Б». Куда ехать, она не говорила. А я не спрашивал, потому что понимал: она и не может мне этого сказать.
Она крепко ¿жала мою руку, когда появился из-за угла трамвай «Б».
– Будь здоров,– сказала она. – Спасибо за то, что показал мне Москву. Я ее теперь по-другому увидела.
Она, оказывается, очень теплая... Ну, пока! Вернусь с задания – зайду к тебе.
Маргарита Николаевна говорила это, уже поднимаясь на подножку трамвая.
– А когда вы вернетесь?
– Разве я знаю? – Она улыбнулась мне сверху. – Этого никто не знает.
Трамвай тронулся. А Маргарита Николаевна все еще стояла у дверей и махала мне пилоткой.
Я много месяцев ждал, что вот однажды постучат в дверь и я увижу на лестнице свою учительницу и снова пойду показывать ей Москву. Я даже продумал весь маршрут – хотелось показать очень многое...
Но я так и не дождался ее стука в дверь.
«Может, Маргарита Николаевна забыла?– думал я. – А может, просто она вернулась с задания в другой город? Мало ли что может быть!..»
Почему-то не хотелось думать о худшем. Никак не хотелось об этом думать...
И вот только вчера вечером, двадцать лет спустя, я узнал, что Маргарита Николаевна не забыла и не попала в другой город...
Меня пригласил вчера в гости сосед, полковник в отставке.
Когда-то, в войну, он был заместителем редактора фронтовой газеты. И теперь почему-то вспомнил об этом, стал рассказывать и даже похвалился тем, что сквозь все годы и невзгоды сумел пронести и сберечь подшивку своей газеты.
– Покажите ее мне!– попросил я.– Я никогда не видал фронтовых газет...
И вот я осторожно переворачиваю грубые листы газетной бумаги. И на одном из этих листов я вижу знакомое лицо, знакомые веселые темные глаза и лихую пилотку на пышных черных волосах.
Я останавливаюсь и читаю заголовок над этим портретом: «Подвиг разведчицы».
Это о ней. О Маргарите Николаевне. О том, как ее рацию запеленговали, как радистка отстреливалась, пока не передала все, что было нужно, как ее потом схватили, пытали и повесили в деревне недалеко от Минска.
Это было в начале сорок четвертого года. А в середине его через всю Москву грязной, серой, многокилометровой лентой прошли пленные гитлеровцы, которых окружили под Минском.
Я видел эту единственную фашистскую демонстрацию в Москве. Я до сих пор помню бравых генералов и офицеров, которые четкими рядами вышагивали во главе колонны, грязных солдат с распущенными обмотками, которые кое-как плелись в середине, и поливальные машины в конце колонны. Сменяя друг друга, эти машины шли за пленными фашистами по улице Горького и Садовому кольцу и смывали с мостовой грязь.
Какие сведения передавала моя учительница в последние минуты? Никто, наверно, этого сейчас уже . не знает. Но мне почему-то кажется, что передавала она именно те сведения, которые помогли окружить под Минском несколько вражеских дивизий.
Встреча в метро
в часы „пик“
– Витька! Какая встреча! Это же нужно, чтобы меня притиснули именно к тебе, а не вон к той старушке!
Я бы тогда тебя не увидала..,
– Здравствуй, Белка! Это очень здорово, что мы встретились.
– Ты прости, я даже не могу протянуть тебе руку.
Так сдавили со всех сторон... Меня буквально внесли в вагон...
– Я видел...
– Знаешь, давай-ка поменяемся местами... Я стану в твой уголок... Вот так... А теперь охраняй меня от этой буйной толпы...
– С удовольствием...
– Ты стоишь сейчас совсем как тогда... Ну, когда мы ездили из института... Помнишь?
– Я все очень хорошо помню, Белка.
– А знаешь... Ты ведь до сих пор мне снишься... И так... Ну... В общем, об этом никому не расскажешь.,.
Особенно мужу.
– Ты вышла замуж?
– Представь.
– Давно?
– Да уж второй год пошел.
– Счастлива?
– Не задавай глупых вопросов... Все как у людей...Ты давно в Москве?
– Неделю.
– Где остановился?
– В «Украине».
– Дико! Коренной москвич приезжает в свой родной
город и останавливается в гостинице...
– Не хочется стеснять родню. Они, правда, обижаются...
– Дело даже не в этом. Просто сама ситуация...
– Ситуация естественная. Прости. Так напирают...
– Я вижу... А от тебя пахнет сигаретами. Когда-то ты их терпеть не мог.
– А ты по-прежнему душишься «Красной Москвой»?
– Такие привычки меняются медленно. Знаешь, я привезла из Афганистана такие духи! Чудо! Но ведь много не привезешь. – Что ты делала в Афганистане?
– Ездила с мужем. Он экономист. Во внешторге. А какие мы там купили покрывала! Если б ты только видел! – Представляю...
– Нет! Ты даже не можешь представить! С албанскими коврами их и не сравнить! Я посдирала их дома отовсюду и снесла в комиссионку. Сразу же, как приехала...
– Уф! Вот теперь полегче.
– Ты так торопишься от меня отодвинуться... Как будто тебя может увидеть жена... Кстати, что это за станция?
– Ботанический. – Ну, еще далеко! И часто ты бываешь в Москве? – Когда как... В нынешнем году – четвертый раз.
– И ни разу не позвонил...
– Зачем? Разве это что-нибудь изменит?
– А ты бы хотел что-то изменить?
– Не надо об этом, Белка. Все, наверно, получилось правильно.
– Да, конечно... Если не считать того, что ты изломал жизнь и себе и мне... Но для тебя ведь всегда высшая правильность была самым главным...
– Белка! Все равно ведь мы сейчас не разберемся... Если тогда не разобрались...
– Да-да... Разумеется...
– Ты работаешь все там же? – Да.
– Не надоело? – Какое это имеет значение? Конечно, я никогда не увлекалась железобетоном. Но ведь все это... второстепенное... Не этим же живет современный человек...
– Смотря какой...
– Ну, я, конечно, не говорю о тебе!.. Ты ведь всегда был сверхправильный! У тебя главная жизнь была в институте, на заводе... В общем, не там, где у нормальных людей...
– Мы, кажется, опять начинаем с тобой ругаться...
– Да... Как сильна инерция, а?.. Через столько лет... А скажи, Витька, ты меня во сне видишь?
– Раньше видел.
– И – как?
– Всяко.
– Боже, какие мы с тобой дураки!..
– Возможно.
– Ну, ты.хоть что-то понял за эти годы?
– Я живу сейчас так, как хочу, Белка. А ты мне этого не давала.
– То есть живешь на своем заводе?
– Я перешел в НИИ.
– У вас там даже есть НИИ?
– И не один.
– И что ты в нем делаешь?
– Проектирую то, что раньше собирал.
– Какая-нибудь кибернетика?
– Да, Белка, кибернетика.
– Сейчас это модно...
– Ты же знаешь, я и раньше...
– Да, конечно... Когда мы учились в институте, это считалось низкопоклонством и чуть ли не черной магией... Как тогда из-за этого трепали нервы!
– Было времечко!
– А ведь мне тогда казалось, Витька, что ты прямо из студентов попадешь в самые типичные неудачники.
И я очень гордилась тем, что мне на это наплевать и что я тебя люблю, несмотря на это.
– Оказалось-то все-таки не наплевать...
– Ты же прекрасно знаешь – дело не в этом!
– И в этом тоже... Это работало подспудно. Чего
уж теперь-то?...
– Ну ладно, оставим эту тему. А то опять начнем
ругаться. Как твоя жена?
– Все так же – работает, воспитывает сына.
– Она у тебя, кажется, брюнетка?
– Да.
– Сейчас это модно. Я тоже думаю перекраситься.
– Не стоит. Перекрасишься – это уже будешь не ты.
– Ну и что? Нужно быть чем-то определенным. А то не блондинка, не брюнетка, не рыжая... Это что – уже Белорусская?
– Да.
– Ты сейчас в гостиницу?
– Ага...
– Знаешь, я еще не была ни в одной высотной гостинице... Странно, правда?.. Живу в Москве.
– Я там в двухместном номере...
– Слушай, ты стал хамом.
– Прости! Я не хотел тебя обидеть.
– Ты всегда так говорил! И всегда обижал.
– Извините, молодые люди, помешаю вам. Мне до Калужской надо. А тут на схеме ее что-то. не видно.
– Переименовали, папаша. Это сейчас Октябрьская.
– Спасибо, сынок!
– Пожалуйста.
– Да, Витька, а кем ты числишься в своем НИИ?
– Старшим научным.
– Ого! Ты что – уже кандидат?
– Пока нет, но скоро, наверное, буду. У нас это, впрочем, несущественно. Это получается между делом.
– Ты верен себе! То, что для других «дело», для тебя «между делом». Тебе всегда не хватало целеустремленности.
– Смотря к чему.
– Ну, к тому, ради чего вообще живут люди...
– Не надо ссориться, Белка! Мне на следующей выходить.
– Да... не стоит... А как твоя мама? – Спасибо. Здорова. А как твои?
– Знаешь, они как-то очень быстро сдали. Постарели, сидят почти все время на даче.
– С новым зятем ладят?
– Да! У них полный контакт.
– И твой супруг, наверно, не жалеет времени, чтобы играть с отцом в шашки?
– Они иногда играют... Но папа сейчас редко бывает в Москве... В общем, это перестало быть дробленой. Все проблемы постепенно разрешаются.
– Да... Это только со мной они были неразрешимы.
– Ты просто очень тяжелый человек, Витька. Ты подчиняешь жизнь каким-то химерам и хочешь, чтобы все вокруг тебя делали то же самое. Если говорить честно, мне жалко твою жену. Чтобы жить с тобой в мире, надо отказаться от всего своего, от всего личного. Надо стать рабой.
– Она не жалуется...
– Тебе! А кому-нибудь другому наверняка плачется в тряпочку.
– Не думаю. По-моему,. она считает нашу жизнь нормальной.
– Да ни одна уважающая себя женщина не может считать такую жизнь нормальной!.. Просто она не говорит тебе. Ей, наверно, некуда податься... Знаешь, если бы ты сейчас предложил мне отдельную квартиру в Москве, собственную машину и себя самого, совершенно свободного, в придачу, я бы, наверно, все-таки отказалась.
–Что-что?
– Ну, говорю, если бы ты вдруг снова предложил мне свою руку и за плечами у тебя была бы полная свобода, отдельная квартира и своя машина – я бы не согласилась.
Я многое поняла за эти годы...
– A-а... Дошло...
– До тебя по-прежнему медленно доходят иные элементарные истины.
– Да... Иные истины доходят медленно...
– Ты что-то скис...
Нет. Просто мне сейчас выходить. Передавай привет маме и папе.
– Может, ты проводишь меня?
– Извини, Белка! Никак не могу!
– Торопишься?
– Как всегда.
– Ну что ж, передавай привет маме.
– Спасибо. Передам.
– Да, ты хоть иногда встречаешь Юрку?
– Встречаю. Мы переписываемся и иногда подгоняем командировки в Москву. Весной я просто летал к нему в Саратов. А он сейчас собирается ко мне.
– Почему он не звонит?– Хоть изредка?
– Не знаю.
– Может, он на что-нибудь обижен?
