Текст книги "Девушка моего друга (сборник)"
Автор книги: Исай Давыдов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Мы провожали ее всей бригадой. И вое, конечно, понимали, почему она уезжает именно сегодня. А она плакала и желала нам счастья. И за что-то просила у Валюшки прощения. А Валюшка тоже плакала и просила прощения у нее. Может, просто они слишком много выпили на нашей веселой свадьбе?..
Михаил Кельба что-то кричит мне снизу. Я выключаю электрод, поднимаю щиток, гляжу вниз.
– Иди в контору участка! – кричит Кельба.
– Зачем?
– Там представитель института сидит. Беседует е теми, кто заявления подал.
– Так, может, позже?
– Нет, он просил сейчас.
– Где он? – В постройкоме.
– Ладно!
Я осторожно начинаю спускаться вниз. Все равно мне надо было сегодня сходить в контору. У меня там есть и производственные дела. Я ведь теперь заместитель бригадира. И Кельба, наш новый бригадир, все конторские дела старается пока поручать мне. Наверно, чтобы я меньше был наверху. Перед конторой «Стальмонтажа», как всегда, громоздятся горы металлоконструкций. Специальная бригада ведет здесь их укрупнительную сборку и окраску. Мы называем эту бригаду бригадой «старичков». Здесь работают пожилые монтажники, которые когда-то были отчаянными верхолазами, а теперь уже не могут подниматься наверх. Меня тоже хотели после болезни определить в эту бригаду. Я, конечно, отказался.
Многие тогда, наверно, подумали, что это из-за Ксени. Он ведь работает в этой бригаде, потому что салеев ские ребята так и не взяли его к себе. Но я отказался совсем не из-за Ксени. Плевать мне на него! Я просто не мог представить себе работу без наших ребят, работу без высоты. Ведь если смолоду не побываешь вволю на высоте, потом всю жизнь себе этого не простишь!
Я прохожу мимо металлических ферм. Вот на одной из них согнулась фигура монтажника в брезентовом комбинезоне. Монтажник ведет сварку, и лица его не видно под опущенным щитком.
Жарко. Очень жаркий был нынче июль. Вот и август уже начался, а жара все не спадает. Наверху еще ничего – там хоть ветерок есть. А внизу под щитком, наверно, совсем задохнуться можно.
Кажется, этому работяге на ферме уже невтерпеж.
Он выключает электрод и усталым движением поднимает щиток.
И под щитком я вижу залитое потом лицо Ксени.
Он тоже видит меня. Мы на мгновенье встречаемся с ним глазами. И он тут же снова опускает щиток и включает электрод.
Я довольно улыбаюсь. Вое идет, как надо. Дай бог, чтоб и дальше было так же: чтоб хоть задыхался под своей маской, а снять ее не смел!
Д а ч а в М а л а х о в к е
Когда он приходит к нам в дом, он сразу же начинает жаловаться на жизнь, на судьбу, на то, что ему не повезло, потому что он все пытался делать честно, а честным в наш век быть не стоит. Я слушаю его молча. Я знаю, что спорить с ним бесполезно: все равно останется при своем мнении. Я готов дать ему все, что угодно, только бы ушел. Но ему не нужны ни вещи, ни деньги. Денег у него много. У меня столько наверняка не будет никогда. Ему нужно сочувствие, а как раз этого я ему дать не могу. Мне его ничуть не жалко, хотя этот родной мне по крови человек еле ходит и ни на минуту не расстается с нитроглицерином.
Он каждый раз вспоминает прошлое. Вспоминает подробно, со смаком, и при этом безбожно лжет, стараясь показать себя в этих своих воспоминаниях добрым, смелым, благородным.
Ему наверняка хочется хоть немного оправдаться перед самим собой. Ему хочется убедить в своей доброте, в своем благородстве окружающих, оставить по себе добрую память – он уже думает и об этом, годы берут свое.
Вспоминая в нашем доме прошлое, он, видимо, рассчитывает на то, что я немногое запомнил. Когда все начиналось, я был маленьким. И ему хочется, чтобы и я, и моя жена, и мой сын поверили ему, пожалели его. Но, на его беду, у меня очень хорошая память. Я прекрасно помню все, что происходило даже тогда, когда я был маленьким.
1
Сегодня вся наша родня собралась у дяди Семена на квартире, в тихом Молочном переулке.
У дяди Семена просторно – три большие светлые комнаты. И самая большая, самая светлая – детская.
В ней хозяйничают мой двоюродный брат Майк и его сестренка Кирочка.
Кирочка немного моложе Майка, но старше меня.
У нее строгие зеленые глаза и длинные каштановые косички, которые мне всегда хочется дернуть. Но я уже знаю, что дергать Кирочку за косички нельзя – за это влетает.
Кирочка всегда все делает правильно, никогда не говорит никаких глупостей, и поэтому мне и всем моим двоюродным братьям и сестрам все время твердят, что Кирочка лучше нас, что с нее надо брать пример.
Я несколько раз честно пытался брать с Кирочки пример, но у меня ничего не получалось. Кирочка помогает своей маме – вытирает посуду, подметает пол.
А когда я стал дома вытирать посуду, я сразу разбил стакан и блюдце, и наша домработница Ксеня прогнала меня с кухни. Пол я тоже пытался подметать, но мне сказали, что я только поднимаю в квартире пыль, и отобрали у меня щетку. Так я и не смог взять пример с Кирочки.
Но зато брать пример с Майка легко, хотя его все ругают и никто не говорит, что нужно брать пример с него. Майк – большой. Он учится уже в шестом классе, а я еще осенью только собираюсь идти в первый. В отличие от Кирочки, которая учится очень хорошо, Майк
учится плохо и хватает много «неудов», за которые ему крепко влетает от отца. Однако, несмотря на эти «неуды», с Майком всегда интересно. У него много рогаток, запаянных трубочек с гвоздями для разбивания капсюлей, много всяких железных деталек, частей от каких-то моторчиков и даже есть сломанный детекторный приемник, который Майк давно ремонтирует и хочет
сделать действующим.
Майк всегда что-нибудь выдумывает и приспосабливает.
Однажды он взял на кухне железный кувшин, выломал из него дно и приспособил как рупор. Рупор из кувшина получился отличный, и Майк долго отдавал
через него разные команды мальчишкам во дворе. А потом Майку почему-то влетело.
В другой раз Майк захотел научиться крутить тарелки на тонкой палочке, как это делают жонглеры в цирке. И опять ему влетело, потому что он разбил две тарелки.
Я тоже пытался что-то приспосабливать. Например, из большого блюда, которое все равно стояло без дела в низу буфета, мог бы выйти прекрасный щит. И я его уже почти сделал, обвязав блюдо со всех сторон веревками. Но в последний момент оно почему-то выскользнуло из них и разбилось. А мне влетело, как влетало в таких случаях Майку.
В общем, с Майком мы всегда дружили, хотя он и был намного старше меня и нередко называл меня малышом. А с Кирочкой мне было скучно, хотя она обо мне очень заботилась, всячески опекала меня и никогда малышом не называла.
Сегодня в детской у Майка, и Кирочки шумно, весело. Здесь все мои двоюродные братья и сестры и еще одна девочка – Аллочка Жук, которая мне совсем не сестра а просто дочка дяди Семиного друга, но с которой мне почему-то интереснее играть, чем со всеми моими братьями и сестрами. Аллочка – моя ровесница. Она тоже осенью пойдет в первый класс. У нее черные-пречерные волосы и большие темно-коричневые глаза. Хотя Аллочка и маленькая, она хорошо играет на пианино. Пианино у дяди Семена стоит в спальне. Сам дядя Семен на нем играть не умеет. Но зато на нем играет его жена тетя Оля, играют Майк и Кирочка. Однако сегодня прежде всего просят сыграть Аллочку – она здесь самая маленькая из тех, кто умеет играть на пианино.
И Аллочка играет. Ее маленькие пальчики бегают по клавишам, и пианино, такое большое и черное, слушается ее, маленькую, худенькую девочку, и поет какую– то грустную песню. ,И Аллочка тоже становится грустной, и ее и без того темные глаза темнеют еще больше.
Мне почему-то становится так невыносимо жалко Аллочку, что я подхожу, целую ее в щеку и глажу ее черные-пречерные волосы. Все взрослые начинают вдруг смеяться и хлопать в ладоши. А Аллочка краснеет, перестает играть и убегает в детскую.
А потом все взрослые сидят за столом, и мы тоже сидим за столом, только за другим – маленьким. Однако нам за ним не сидится, мы без конца подбегаем к взрослым и утаскиваем с большого стола то одно, то другое.
Дядя Алексей, самый молодой и веселый из всех моих дядей, встает, поднимает рюмку и громко говорит:
– Давайте за Семеново изобретение! За то, чтобы он изобретал побольше и жил получше!
И все стукаются рюмками с дядей Семеном и пьют.
И дядя Семен сегодня пьет, хотя вообще-то ему пить нельзя, потому что у него язва желудка. Но сегодня дядя Семен такой веселый и нарядный – в новеньких блестящих сапогах и новеньком темно-синем френче, что кажется, будто он совсем, здоровый и никакой язвы у него
не было и не будет.
Я знаю, что недавно дядя Семен изобрел на своей обувной фабрике какую-то новую, очень важную машину и получил за это очень большую премию. В нашей семье он первый изобретатель, и поэтому все очень рады за него и приехали сюда, чтобы порадоваться вместе.
Мне тоже очень приятно, что у меня есть дядя-изобретатель, и я даже хвалился этим перед ребятами в нашем дворе. И выяснилось, что ни у кого больше дядей-изобретателей нет, только у меня одного. И мне это еще особенно приятно потому, что меня зовут так же, как дядю
Семена. Мы с ним тезки. Я все время помню об этом.
И дядя Семен помнит. Когда мы встречаемся, он всегда обнимает меня за плечи и весело спрашивает:
– Ну, как Живем, тезка?
И я ему всегда тоже весело отвечаю:
– Хорошо живем, тезка!
И вот сейчас, когда все пьют за изобретение дяди Семена, я думаю, что, пока вырасту большой, он, наверно, наизобретает еще много-много разных полезных машин и станет самым главный, самым знаменитым изобретателем.
И мне будет еще больше, чем сейчас, приятно, что этот самый главный изобретатель – мой дядя. И тогда все мальчишки в нашем дворе просто лопнут от зависти.
Видимо, об этом думаю не только я, потому что дядя Алексей неожиданно спрашивает:
– А над чем ты работаешь сейчас, Семен? Что у тебя сейчас в задумке?
Я жду, что дядя Семен начнет рассказывать о какой– то новой, невиданной машине, которую он теперь изобретает. Может, даже не об одной, а о нескольких машинах. Страшно интересно, что это будут за машины, что они будут делать.
Но дядя Семен начинает вдруг говорить совсем не о машинах. Оказывается, несколько дней назад он узнал, что дом в Молочном переулке, где мы сейчас находимся, стоит на какой-то красной черте и его будут сносить, чтобы освободить площадь перед Дворцом Советов.
О Дворце Советов, который предложил построить Сталин и который будет самым высоким в мире домом, я уже слышал. Я даже склеил его макет из бумаги, и он стоит у мамы на шкафу. Но я никогда не думал, что из-за Дворца Советов могут снести дом дяди Семена.
– Ну и что? – говорит дядя Алексей. – Когда-то твой дом снесут.
– Он пренебрежительно машет рукой. – Может, лет через двадцать! А снесут – получишь другую квартиру.
– В том-то и дело, что другой квартиры сейчас не дают, – грустно возражает дядя Семен.– Дают участок за городом и по две тысячи на душу. Не очень-то развернешься...
– Да что ты сейчас об этом думаешь? – успокаивает его дядя Алексей. – Десять раз все переменится, пока твой дом сносить будут. Дворец Советов построить – это не фунт изюму! Шутишь – такая громадина!.. Еще научиться надо. Ты давай изобретай машины. Хорошим изобретателем будешь – тебя не обидят. Найдется тебе в Москве квартира.
– А мне хочется в этом ни от кого не зависеть,– упрямо сузив глаза, говорит дядя Семен, – Надо иметь свой дом, быть в нем хозяином и ни у кого ничего не просить.
– Да брось ты мудрить, Семен!– Дядя Алексей добро, широко улыбается и большой, тяжелой рукой обнимает дядю Семена за плечи.
– Ну, подумай сам: за чем тебе свой дом? Что ты – купец? Да и на что ты его построишь? Где столько денег возьмешь? – Если действовать с головой, – дядя Семен подиимает вверх указательный палец, – то можно из этих трех комнат выжать столько, что на небольшой домик хватит.
Я уже думал об этом.
– Что-то .ты не о том думаешь, – мрачно говорит дядя Алексей. – Ты лучше думай о машинах... Ну, Ольга ,– он поворачивается к тете Оле, – у тебя светлая голова! Объясни хоть ты этому путанику, что ему незачем терять время на дом. Это же просто неразумно! Ему нужно заниматься машинами и больше ни о чем не думать!
–Это легко сказать, Леша: «больше ни о чем не думать!»– Тетя Оля как-то невесело улыбается. – Как он может об этом не думать? У нас ведь дети... Нам нельзя оставаться на улице. А сейчас как раз есть премия... Можно что-то начать...
– Я удивляюсь тебе, Ольга! – грустно говорит дядя Алексей. – Пока снесут ваш дом, Майк успеет жениться и уйти от вас. За эти годы Семен стал бы большим человеком, сделал бы много полезного... А так у вас жизнь уйдет зря...
– Никто не знает, когда снесут наш дом, – упрямо говорит дядя Семен. – Может, через десять лет, а может, через год. О Дворце Советов пишут во всех газетах...
Поэтому и надо сначала построить свой дом, а потом уже думать о машинах...
Я пытаюсь представить себе, как дядя Семен строит свой дом из красных кирпичей, думаю, что ему одному это будет очень трудно и строить дом он будет очень долго. И потом он может свалиться с крыши, потому что надо ведь строить из кирпичей и трубу тоже... А кто же в это время будет изобретать машины? Другие? Значит, другие станут главными изобретателями, а вовсе не
дядя Семен? Что же я тогда скажу мальчишкам с нашего двора?
Я подбегаю к дяде Семену, дергаю его за рукав и громко спрашиваю:
– А как же машины, дядя Семен? Когда же ты теперь будешь их изобретать?
Все почему-то замолкают. Становится очень тихо.
Дядя Семен улыбается, ласково гладит меня по голове и отвечает:
– Вот построю дом, Сема, и. буду снова изобретать машины.
2
Тетя Оля ругает меня. Ругает за дело. Я испортил целую бочку чистой дождевой воды: разрешил ребятам топить в ней новорожденных котят. А тетя Оля собирала эту воду, чтобы мыть голову...
Я понимаю, что тетя Оля ругает меня справедливо. Но я все равно не люблю, когда меня ругают. Чего без толку ругать? Сказала, что нельзя – я в другой раз не буду. Я ведь уже все понял. И вообще, я бы никого не стал ругать из-за какой-то поганой дождевой воды. Подумаешь– вода!.. Велика важность! Как будто нельзя помыть голову водой из колодца...
Я не возражаю тете Оле. Я стою, молчу и разглядываю свои ботинки. Но все равно я обижаюсь на нее. Воды пожалела... Вот возьму и не буду после этого жить у них на даче!
Едва тетя Оля уходит в столовую, как я быстро взбегаю наверх, на второй этаж, где в маленькой комнатке мы живем с Майком, торопливо складываю в чемоданчик те немногие вещи, которые я привез с собой, перекидываю на руку пальто и огородами, чтобы не попасться никому на глаза, выбираюсь на улицу.
Через десять минут я уже поднимаюсь на высокий длинный мост, который проходит над путями для товарных поездов и ведет на станцию Перово. Отсюда до Москвы электричкой—десять минут. А там до дому трамваем. Дорогу я знаю.
Плохо только одно: у меня мало денег. Утром Кира дала мне на мороженое сорок копеек, и, кроме них, у меня ничего нет. Хорошо еще, что я не успел их потратить.
Билет от Перова до Москвы стоит тридцать пять копеек. С пятью копейками я выхожу на Казанском вокзале и сажусь в трамвай, который идет к моему дому. Трамвайный билет стоит всего пятнадцать копеек, но купить я его уже не могу и поэтому сажусь в задний вагон с передней площадки, подальше от кондуктора.
Ехать неприятно. Я впервые в жизни еду зайцем и очень боюсь контролера. В поезде, как назло, контролера не было, и, подъезжая к Москве, я уже жалел, что купил на поезд билет. Лучше было бы купить билет на трамвай.
Мне, конечно, не везет. Контролеры в трамвае ходят редко, но почему-то именно сейчас, когда у меня нет билета, в трамвай поднимается контролер. Он вежливо спрашивает билеты у всех, в том числе и у меня, я не теряюсь: говорю ему, что мой билет у мамы, а мама —в середине вагона, и, когда он уходит в середину вагона, я выскакиваю на первой же остановке.
Эта остановка называется Каляевской. Отсюда до моего дома не так уж далеко. Ехать на трамвае без билета я уже боюсь и иду домой по Оружейному переулку пешком.
Мама меня совсем даже не ругает за то, что я сам уехал от дяди Семена. Когда я рассказываю ей, как ехал зайдем в трамвае, она замечает:
– Ты зря купил от Перово «взрослый» билет. Тебе надо было купить детский. Тогда бы хватило на все...
– А деньги за все билеты получает государство? – спрашиваю я.
– Конечно, – отвечает мама.
– Тогда ему, наверно, все равно, где бы я их уплатил. Правда, мама?
– Правда! – Мама улыбается и гладит меня по голове.
Потом вздыхает.
– Все-таки жаль, что ты уехал из Перово. Там как-никак воздух... Ну, да ладно – проживешь
три недельки в городе...
Через три недели мы уезжаем с мамой в Анапу, и там я впервые в жизни увижу море.
Вечером, уже после ужина, мама спохватывается:
– Да, там же, наверно, из-за тебя волнуются!.. И, как назло, у них нет телефона...
– Что же делать?.. Мама задумчиво смотрит в окно, за которым в тусклом и немного таинственном свете уличного фонаря шелестят широкие листья старого тополя. Потом решает:– Ладно, позвоню завтра утром Ольге на работу!
Но на другой день, очень рано, еще задолго до того, как маме уходить на работу, к нам приезжает тетя Оля.
Она какая-то бледная, растерянная, у нее большие, испуганные глаза.
Увидев меня, она глубоко, облегченно вздыхает и опускается на диван.
– Боже! – произносит она. – Я из-за тебя не спала всю ночь! Разве так можно?.. Никого не спросил, ничего не сказал...
–Ты что, на меня обиделся, что ли?
– Зря, – уже жестко произносит тетя Оля. – На старших нечего обижаться. Их надо слушаться. А сейчас собирай свой багаж. Через часок поедешь в Перово.
– Я не поеду больше к вам, – говорю я.
Тетя Оля удивленно глядит на маму.
– Чего это он? Мама пожимает плечами.
– Ну, что ж, – сухо, обиженно говорит тетя Оля. – Как хочешь. Через час к тебе заедет Кира с Аллочкой Жук. Аллочка едет к нам, и мы с Кирой договорились, что они заедут за тобой. Скажешь им, что ты останешься...– Тетя Оля поднимается. – А теперь до свидания. Мне пора на работу.
Я быстро соображаю. Раз в Перово едет Аллочка Жук, мне нечего ломаться. С Аллочкой мне всегда очень весело – даже когда мы не смеемся.
– Ладно, я поеду, – глядя в пол, говорю я .– Прости меня, тетя Оля. Я больше не буду топить котят в твоей бочке.
– Так-то оно лучше. – Тетя Оля ласково треплет мои волосы и уходит на работу.
Мама провожает ее.
Из коридора до меня доносится тети Олин голос:
– Семен так ругал меня за него; так ругал—ты себе не представляешь!.. Он за Майка так меня никогда не ругает...
Хлопает выходная дверь. Тихо позвякивает цепочка. Мама возвращается в комнату и начинает застилать по. стели. Она ничего не говорит, но я понимаю, что она думает о том, какой дядя Семен хороший и как он сильно меня любит, если он даже тетю Олю из-за меня ругал.
Мне хочется сейчас же, сию минуту, сделать для дяди Семена что-то очень важное, очень нужное, очень полезное. Мне уже кажется ничтожно малой помощью дяде Семену то, что я вместе с Майком почти каждый день сгружаю землю с машин на участке в Малаховке и засыпаю там всякие ямы.
Мне хочется сделать для дяди Семена что-нибудь более серьезное, например построить ему в Малаховке дом или что-нибудь еще... Но я понимаю, что мне это не под силу, хотя и считаю себя уже большим, потому что перешел в четвертый класс. А хорошо бы, конечно, сделать что-нибудь такое, чтобы все ахнули!.. Может, просто что-нибудь придумать?.. Ну, например, такое, что у дяди Семена вдруг безо всяких денег оказался тес... Он ведь давно говорит, что ему сейчас тес нужен больше всего на свете, а денег на него нет.
Я начинаю думать, что вот если бы наш управдом Михайлов разрешил сломать деревянный забор, который зачем-то отделяет наш двор от двора, выходящего на улицу Горького, то из забора вышло бы много теса и даже столбов – наверно, машины две. Вот бы привезти эти машины на участок в Малаховке и сказать:
– Бери, дядя Семен, это я тебе привез. В подарок. А забор этот все равно никому не нужен. Только мешает. Из-за него на улицу Горького приходится бегать через соседний двор.
Едва мама уходит на работу, оставив мне деньги на дорогу и на мороженое, как я бегу в домоуправление и спрашиваю пожилого, седоусого управдома Михайлова:
– Иван Степанович! А нельзя сломать забор в нашем дворе? Он ведь все равно только мешает. А моему дяде очень тес нужен...
Михайлов раскатисто смеется, ничего не отвечая, хлопает меня по плечу и ласково выпроваживает из домоуправления.
Я понимаю, что ломать забор почему-то нельзя.
Все время, пока я жду Киру с Аллочкой, я думаю, где бы раздобыть дяде Семену тесу, и ничего не могу придумать, кроме того, чтобы отвезти в Малаховку два деревянных ящика, которые стоят у нас на кухне и из которых, если их разобрать, может выйти немаленькая куча досок.
Мне очень жаль, что я ничего не могу придумать для дяди Семена. Сам бы он на моем месте что-нибудь придумал.
Он все время что-то придумывает, потому что, как сказал дядя Алексей, строить дом без денег может только великий выдумщик.
Придумал же, например, дядя Семен обменять свои три комнаты в Молочном переулке на полдома в Перове.
Моя мама не понимала вначале, зачем он это делает.
Но дядя Семен сам объяснил: комнаты в Москве не продашь, а полдома в Перове продать можно, и дорого. А за деньги можно немало сделать на том участке в Малаховке, который дядя Семен получил нынешней зимой.
Кто бы другой до этого додумался?..
А кроме того, дядя Семен придумал еще сделать из амбара, который стоял в Перове, маленький домик в Малаховке. Это тоже было здорово!
Я помню, как в начале лета мы с Майком переносили на огороде низенький заборчик. Это дядя Семен отдал старухе, которая жила во второй половине дома, кусок своего огорода. А старуха за это отдала дяде Семену свою половину большого бревенчатого амбара, которая ей была совсем не нужна.
Я вначале тоже не понимал, зачем это делается. Но Майк объяснил мне, что амбйр можно разобрать, перевезти его на участок в Малаховке и сложить там из него маленький домик. А потом уже строить большой.
– А зачем еще большой дом? – спросил я. – Разве не хватит маленького?
– Папа говорит, что большой дом будет нас кормить, – ответил Майк. – Мы его будем каждое лето сдавать дачникам, и этого нам хватит на жизнь. И маме с папой можно будет не работать...
– А разве им хочется не работать? – Я недоумевающе пожал плечами. – Моя мамка говорит, что она не смогла бы не работать. .
– И моя так же говорит, – ответил Майк. – Но папа не хочет, чтобы она работала. Ты же знаешь, у мамы больное сердце. А у папы язва...
– Да... Знаю... А как же машины? – вдруг вспомнил я. – Ведь дядя Семен собирался изобретать машины, когда построит дом!.. Майк почему-то усмехнулся.
– Может, он, конечно, будет опять что-нибудь изобретать, Но сейчас он об этом не думает. Сейчас нам бы маленький домик построить! А там я работать пойду. В крайнем случае, тогда и без большого дома обойдемся... Ну их, дачников!
– А разве ты не в институт пойдешь после школы? – спросил я.
– Сначала в институт. Годик проучусь, присмотрюсь, а потом пойду работать и на вечерний. Так вернее. Отцу помогать надо. Видишь, какое дело он затеял? Мне тоже кажется, что дядя Семен затеял большое дело, хотя я и не думал, что он будет строить дом в Малаховке для того, чтобы сдавать его дачникам. Мне казалось, что он строит его для себя, для своей семьи. Но в конце концов это не мое дело. Его дом – что хочет, то пусть с ним и делает. Он мой дядя, он меня любит, И Я должен ему помогать, как могу.
...И вот я уже снова помогаю ему. Мы с Майком сваливаем с машины землю: засыпаем одну из ям, которых так много на участке дяди Семена. Шофер стоит рядом и курит. Конечно, он мог бы помочь нам, но, видимо, он не хочет, а просить его мы не будем. Наверно, дядя Семен
не уплатил ему за это... Сам дядя Семен ушел по каким-то своим делам и сказал, что вернется часа через два. Я знаю, что у него сейчас много забот. Нужно договориться о строительстве забора. Он считает это очень важным и срочным делом.
Наконец, земля сгружена, машина уходит, и мы с Майком растягиваемся на траве отдохнуть.
Майк кусает длинный, тонкий стебелек травинки и смотрит в небо.
– Вообще-то, позаниматься бы надо, – задумчиво говорит он.– У меня на осень переэкзаменовка по истории...
– Ну, вот мы скоро засыпем все ямы, тогда позанимаешься,– говорю я.
– Черта с два! – сердито произносит Майк и, приподнявшись на локтях, красиво сплевывает сквозь зубы далеко в сторону. – Забор с отцом будем делать. А потом амбар перевезем, дом начнем ставить. Работы хватит!
– Но ведь не ты же будешь дом ставить!
– Конечно, не я. Но помогать-то надо! Ведь все приходится делать подешевле, сам понимаешь. У нас теперь вся жизнь этому дому подчинена. Лучше бы уж не брались... Каждую копейку отец усчитывает... У Кирки туфли порвались, так сколько шуму было!.. Про себя и
маму я уж не говорю. Мы обойдемся...
Я гляжу на худое, веснушчатое лицо Майка, вижу, как в его серых глазах отражается маленькое облачко, и мне почему-то становится жалко брата. Раньше я ему только завидовал: он большой, почти взрослый, перешел уже в десятый класс, он помогает отцу строить дом, а это
ведь так интересно! Как игра! Но сейчас я начинаю понимать, что игра эт а—очень нелегкая.
Я почему-то думаю о Кире. Она никогда не говорит со мной о строительстве дома. Она ничем не возмущается, ни на что не жалуется. Но я сам вижу, что она одета
намного хуже Аллочки, что она только по выходным покупает себе одну порцию мороженого.
Она очень терпелива, очень спокойна. Я еще никогда не видел такой терпеливой и спокойной девчонки, как Кира. Она так заботится о своем отце, как о нем не заботитсяникто. И все-таки мне кажется, что когда она жила в Молочном переулке, она была веселей и относилась
к дяде Семену как-то иначе. Видно, и ей нелегко достается эта дача в Малаховке...
Вечером мы с Майком возвращаемся на электричке в Перово. Кира и Аллочка приготовили нам вкусный ужин. В душевой, которую устроил во дворе Майк, нас ждет подогревшаяся за день вода. Мы с Майком весело моемся, отфыркиваемся, шлепаем друг друга по спине и потом свежие, с еще не высохшими волосами, бежим в столовую.
После ужина Майк уходит к себе наверх заниматься.
Кира помогает тете Оле мыть посуду, а мы с Аллочкой выходим в палисадник, садимся рядом на скамейку и долго сидим молча. От усталости у меня ноет спина, болят руки и ноги, но все равно мне очень хорошо, очень приятно, потому что я сейчас отдыхаю, потому что кругом зелень и удивительная тишина, потому что рядом сидит очень красивая девочка Аллочка Жук.
Если бы ребята из нашего класса увидали меня сейчас на скамейке рядом с Аллочкой, они наверняка
сказали бы, что я за ней бегаю, и стали бы меня дразнить. Да и сам я, будь здесь наши ребята, ни за что
не сидел бы с Аллочкой рядом так спокойно. Я бы обязательно чем-нибудь задел ее, дернул за косы или даже стукнул. Но ребят наших поблизости нет, и мне совсем не хочется обижать Аллочку. Даже наоборот, мне очень хочется сказать ей что-нибудь такое приветливое,
хорошее, но я никак не могу придумать, что сказать, и поэтому молчу.
Аллочка начинает говорить первой. Она рассказывает о музыкальной школе, в которой учится, об учителях, о своих подругах. Я тоже начинаю ей рассказывать о нашем классе, о том, как я и мой друг Борька воюем со старостой Женькой Верховым, который без конца бегает жаловаться учительнице и старается перессорить всех ребят в классе. Я так увлекаюсь, что даже не замечаю, как темнеет. Где-то вдали гремит электричка, и раздается ее протяжный, берущий за душу гудок. В соседнем доме заводят патефон, и до нас доносятся слова веселой песенки:
Эх, Андрюша,
Нам ли быть в печали?
Не прячь гармонь,
Играй на все лады...
Тетя Оля открывает окно в палисадник и громко говорит:
– Сема, Аллочка, спать пора.
– Мы сейчас, – откликается Аллочка.
Но я чувствую, что уходить ей не хочется, и мне тоже не хочется уходить со скамейки, хотя уже и тянет
спать и слипаются глаза.
Я думаю о том, как было бы хорошо, если бы мы с Аллочкой жили в одном доме или в соседних домах,
или учились бы в одном классе, или хотя бы в одной школе. Я бы тогда, наверно, не побоялся насмешек ребят и дружил бы с Аллочкой.
Однако она живет в далеком от моего дома Молочном переулке, и увидеть я ее могу только у дяди Семена.
И я чувствую что-то вроде благодарности дяде Семену за то, что он подружился с Аллочкиным папой, и
за то, что Аллочка гостит у него сейчас в Перово и наверняка будет гостить в Малаховке.
3
И вот снова лето, и снова я живу у дяди Семена, только уже не в Перово, а в Малаховке. Полдома в Перово продано. В Малаховке построен маленький домик, к двери которого ведут три высокие ступеньки без перил.
Нынешним летом мама хотела снимать для меня дачу, но дядя Семен отговорил ее.
Я помню, как еще весной дядя Семен сидел у нас в комнате, курил, жадно, глубоко затягиваясь, маленькие папироски и убеждал маму:
– Ну, зачем тебе снимать где-то у чужих людей дачу, оставлять ребенка с домработницей, волноваться, мотаться взад-вперед? Разве Семе плохо будет у нас?
Разве он когда-нибудь на нас обижался?
Дядя Семен перевел на меня взгляд своих усталых выпуклых глаз и вдруг как-то жалко, заискивающе улыбнулся.
Я отрицательно помотал головой: нет, я никогда не обижался на дядю Семена. Мне очень хочется к нему на дачу. Я бы стал помогать ему. И потом, может быть, туда приедет Аллочка?..
Мама, наверно, поняла, что мне хочется в Малаховку, и согласилась. И тут же решила отпустить нашу домработницу Ксеню на все лето в отпуск.
И едва только она сказала это, как я заметил, что у дяди Семена изменилось лицо. Из какого-то жалкого, просящего оно стало решительным, строгим. На впалых щеках дяди Семена быстро задвигались крупные желваки.
Закурив новую папиросу и отвернувшись к окну, он глухо спросил:
– Ты, наверно, уже... собрала деньги для дачи?
– Да... – ответила мама.
– Не сможешь ли дать их пока мне?... Я бы сделал террасу... А потом рассчитаемся... Свои же люди... Все равно, когда я построю большой дом, все вы будете летом жить у меня...
Мама как-то растерянно, даже испуганно согласилась:
– Да-да, конечно, Сема!.. Я их тебе дам... Если хочешь, прямо сегодня. Вот пойдем, я сниму с книжки и отдам тебе...
– Это было бы хорошо... Я бы начал террасу уже к приезду Семочки...
Я видел тогда, что им обоим как-то неловко – и маме и дяде Семену. И мне тоже было неловко. Я почему-то вспомнил, что говорил мне в прошлом году Майк о дачниках, и мне захотелось рассказать это маме.
