Текст книги "Девушка моего друга (сборник)"

Автор книги: Исай Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

7

Проходят годы, проходит много лет, которые делают нас взрослыми, самостоятельными людьми. Лера теперь живет с мужем, морским офицером, в Прибалтике. Я работаю в Пензе. Каждый год и Лера, и я в свой отпуск хоть ненадолго приезжаем в Москву. Иногда эти отпуска у нас частично совпадают. Мы никогда не договариваемся об этом, но ведь оба мы – москвичи и прекрасно знаем, когда лучше всего приезжать в Москву.

У Леры – дочка, у меня – сын. Им скоро будет по три года. И вот однажды мы встречаемся в нашем дворе возле песочницы, в которой играют наши дети. Мы знакомим их. Мой сын смело протягивает измазанную в песке руку.

– Миса.

Лерина дочка говорит чище, но стесняется больше и почти шепотом произносит:

– Аллочка. Потом они начинают показывать друг другу свои игрушки и скоро забывают про нас. А мы сидим на лавочке и, перебивая друг друга, рассказываем о своей работе, о своих городах.

– А помнишь то лето, – неожиданно произносит Лера, – когда мы с тобой целовались в Нескучном саду?

– Конечно, помню!

– Какой ты был дурак тогда, Семка! – Лера улыбается.

– Ох, какой классический дурак! Я удивленно гляжу на нее.

– Почему же это я был дурак?

– Подумай. Ведь ты, кажется, любил меня?

– Да, любил.

Теперь я произношу это уже спокойно, твердо. Такие слова вообще легче произносить в прошедшем времени.

Но я чувствую, что и сейчас Лера мне очень дорога. Может, я ее люблю до сих пор? Мне очень трудно вот так, сразу, разобраться в этом. Но, конечно, если я даже разберусь, я не скажу ей, что люблю ее...

– Вот если бы ты тогда не был дураком, – продолжает Лера, – мы бы могли быть вместе.

– Нет, Лера! – Я качаю головой. – Мы не могли бы быть вместе. Между нами был Вовка. И ты все время напоминала об этом. И, целуя меня, ты бы все время

думала, что целуешь его...

– Ох, Семка, как ты неправ! – Лера улыбается мне снисходительно, как старшая. – Жизнь устроена гораздо проще и мудрее, чем тебе кажется. Она все залечивает.

Он не мешал бы нам быть вместе. Скорее, наоборот, – большее бы нас связывало.

В это время раздается рев. Плачет Аллочка. Они что-то не поделили с моим Мишкой, и он воспользовался своим мужским правом сильного. Лера утешает Аллочку, а я наказываю Мишку. У нас с ним железное правило – девочек не обижать. А он его нарушил... Так что теперь плачет он, а Аллочка все еще недоверчиво косится на него.

Мы с Лерой смотрим друг на друга и смеемся. Я гляжу на ее такое знакомое, такое родное и близкое мне лицо, и мне кажется, что я уже во всем разобрался и что, несмотря на это, она все-таки ошибается. Конечно, жизнь залечивает любые раны. Но прежде всего она заботится

о потомстве. А для того, чтобы дети были счастливы и росли здоровыми, между их родителями лучше не стоять никому – даже самому хорошему и давно уже покойному другу.

Впрочем, может, я и неправ. Но кто нас рассудит?

В понедельник утром

Будильник звенит в половине седьмого. На самом деле еще только шесть двадцать пять. Будильник спешит на пять минут. Юрий знает, что он спешит, но специально не ставит его точно. Это маленькая хитрость с самим собой, чтобы утром хоть пять минут полежать в постели после того, как прозвенит звонок. Эти пять минут сладкой дремоты, наверно, самое большое удовольствие за день.

Они отсчитываются где-то в глубине сознания, эти удивительно короткие пять минут. Когда они кончаются, Юрий открывает глаза. Проверяет себя по будильнику. Тридцать пять. Значит, тридцать. Все! Больше нежиться нельзя. Юрий садится, ищет пальцами ног тапочки и, нащупав их, встает.

Нора еще спит. Вернее, притворяется, что спит. Звонок будит ее так же, как и Юрия. Но она может еще подремать, пока Юрий умывается и бреется. Она встанет тогда, когда ему нужно завтракать. И через десять минут у нее все будет готово: яички сварены, кофе на столе, хлеб нарезан. Когда Юрий кончает одеваться, завтрак его уже ждет. Это как часы. И, как часы, за этим следует неизменная фраза: «Такую жену на руках носить надо!»

Раньше Юрий и в самом деле носил ее на руках...

Игорек тоже еще спит. Он обычно просыпается, ког да Юрий завтракает. И каждое утро спрашивает, не воскресенье ли сегодня. Это потому, что он очень любит воскресенье. Папа и мама в этот день не уходят на работу. Его не отводят в детский сад. И обязательно будет

или прогулка в детский городок парка, или поездка за город, на речку, или новое кино, или еще что-нибудь.

Игорек хорошо знает, что два выходных подряд бывают только в праздники. А праздников теперь ждать долго – до самого седьмого ноября. И все-таки каждое утро он спрашивает:

– Папа! А сегодня не воскресенье?

И Юрию слышится в этом вопросе святая детская вера в чудо, в сказку. А вдруг какой-нибудь волшебник сделает два выходных подряд и не в праздники? А вдруг праздники наступят раньше? А вдруг...

– Нет, Игорек, – отвечает Юрий. – Воскресенье было вчера. Ты же знаешь, что подряд они не бывают.

– Зна-аю... – грустно тянет Игорек и садится в своей кроватке. – Ну хоть когда-нибудь они могут бытьподряд и не в праздники? Ну хоть раз в жизни?

Юрий смеется. И Нора смеется. И ее высокая грудь свободно колышется под халатом. И Игорек тоже смеется и тащит к себе через спинку кровати инерционную машину с этажерки, которая стоит рядом.

– Оставь машину! – говорит Нора. – Машины в кровать брать нельзя!

– Я только на минуточку, мама!– жалобно просит Игорек.

– Другие дети берегут свою маму, а ты ее только волнуешь!.. – Нора подходит к кроватке, спускает сетку.

– Вставай! Иди умываться!

Игорек нехотя ставит машину обратно на этажерку, спускает ноги на коврик и отцовским движением нащупывает пальцами ног тапочки под кроватью.

Юрий завтракает и наблюдает за ним. И чувствует, что каждое движение сына вызывает в нем радость.

Бурную, яркую радость, которая давно уже стала для него самой большой радостью.

Когда Юрий кончает завтракать и снимает с вешалки брезентовую куртку, в которой ходит на работу, Игорек возвращается из ванной. Глазенки у него блестят, на лбу видна мокрая, не вытертая полоска, а возле уха белеет зубная паста.

Юрий проводит носовым платком по лбу сына, стирает пасту возле уха, нагибается и целует Игорька в щеку.– Пока, сынок. Мне пора на работу.

– Пока, папа. Приходи пораньше.

Ухватившись за палец Юрия, Игорек провожает его до выхода на лестницу. На работу Юрий идет пешком. И потому, что близко, и потому, что автобусов здесь все равно нет. От новых кварталов до завода, где Юрий ведет строительство, автобусы пока не ходят.

До проходной завода – пятнадцать минут,– Еще пять минут надо идти по заводской территории до конторы участка. Без десяти восемь Юрий на месте. Можно было бы, конечно, приходить и ровно в восемь. Но лучше– хоть на десять минут раньше. Юрий давно заметил: если приходишь ровно в восемь, день тебе уже не подчиняется, а ты подчиняешься ему. В восемь начинаются звонки, приходят люди, и порой не успеваешь дать даже совершенно необходимые указания.

Прораб и мастера знают, что начальник участка приходит .без десяти восемь, и к этому времени они уже в конторе. За десять минут можно решить самое важное, наметить самое необходимое из того, что нужно сделать за день. Десять минут– это очень много, когда разговор идет спокойно и никто не дергает.

Но сейчас до встречи с прорабом и мастерами еще далеко. До этой встречи целых двадцать минут, которые Юрий будет идти один. И за эти двадцать минут нужно обдумать нечто не относящееся к строительству...

Сегодня Тая работает последний день. Сегодня у нее кончается практика. Завтра утром она уедет. Недалеко – в Куйбышев. Всего каких-нибудь шесть часов езды на поезде. Но он может никогда больше не увидеть ее. Ничто не привязывает Таю к городу, где она провела три месяца практики. Абсолютно ничто! Она вернется в свой дом, в свой институт и, может, уже через неделю забудет о людях, с которыми три месяца работала бок о бок. Ну, пусть не через неделю – пусть постепенно. И если даже когда-нибудь потом, несколько лет спустя, она и встретит кого-либо из этих людей, то будет мучительно думать: «Где я его видела? Как его зовут? До чего же неудобно, что я забыла!»

А он не сможет забыть ее. Наверно, никогда. И будет искать с ней встречи. Хоть недолгой. Хоть случайной.

Он очень отчетливо все понимает. Может, это даже плохо, что он понимает все так отчетливо. Может, было бы лучше, если бы в голове было хоть немного сумбура и не так безотказно работали сдерживающие центры. Говорят, что когда человек любит очень сильно, сдерживающие центры слабеют. Наверно, так у многих. Но не у Юрия. Вот не может же он, например, напиться пьяным, хотя в последнее время не раз хотел напиться и помногу, очень помногу пил на вечеринках и пикниках. Какая-то дьявольски устроенная голова. Не голова, а тормозная колодка!..

И все-таки Тая не должна его забыть! Он будет идиотом, если позволит ей потерять его лицо в однообразном потоке других лиц. Он еще не знает, зачем ему это нужно. Но чувствует, что ему это просто необходимо, что он должен добиться того, чтобы Тая его не забыла.

До сих пор всего, чего он хотел, он добивался. Правда, иногда дорогой ценой, но все равно добивался. В школе он хотел получить медаль. И он получил ее, хотя ради этого приходилось во многом себе отказывать.

Он хотел поступить в строительный институт. И он поступил, хотя для этого ему, медалисту, пришлось сдавать вступительные экзамены наравне со всеми – места для медалистов были уже заполнены.В институте он мечтал о серьезной, интересной стройке. И он добился назначения в тундру и строил там важнейший научный городок, а теперь сооружает завод, пуска которого с нетерпением ждет вся страна и строительство которого поэтому объявлено особо важным.

Когда-то Юрий мечтал о сыне. И теперь у него просто великолепный сын. Когда-то, как о великом счастье, Юрий мечтал о своей

квартире, потому что они с Норой устали мотаться по частным комнатам и выслушивать придирки хозяев. И теперь у них хорошая квартира, хотя ради этого Юрию снова пришлось полтора года ограничивать себя и в чтении, и в кино, и в сне, и ходить по вечерам на строительство, и таскать камни, и обтесывать бревна.

Он добился всего, чего хотел. Он женился на самой красивой девушке той северной стройки, на которую попал после института. Многие всерьез считают его счастливчиком. Даже говорят ему об этом. Юрий только усмехается. Он не разубеждает тех, кто говорит это. Пусть завидуют. Но вообще-то завидуют они зря. Потому что чего-то в жизни Юрия не хватает, чем-то он сам себя обделил и до сих пор толком не знает чем.

Юрий не раз пытался определить это «что-то». Ему казалось подчас, что это какая-то внутренняя свобода, какая-то раскованность, умение жить легко и просто, умение наслаждаться жизнью, а не нести ее как трудную повинность. То умение, которого у него никогда не было и которому он всегда завидовал. Порой же думалось, что это «что-то» – свобода чисто внешняя: право шататься с друзьями ночь напролет и никому потом не объяснять, где и с кем был, право любить любую девушку, на которой почему-либо остановился взгляд.

Но иногда к Юрию приходит уверенность в том, что это «что-то» – не первое и не второе, а какое-то неуловимое третье, которое никак не поддается определению и которое может включать в себя и внутреннюю и внешнюю свободу и в то же время не сводиться только к ней, а быть гораздо шире нее.

Покойная бабушка рассказывала, как когда-то, когда Юрий был маленьким, ее остановила на улице цыганка и по Юриной руке нагадала, что этот мальчик добьется в жизни всего, чего захочет, но все, чего он добьется, достанется ему очень дорого.

Наверно, ничего этого не было, и просто бабушка воспитывала у Юрия характер. Она была хитрой старухой. Она не раз говорила про этот случай, и ее рассказ крепко врезался Юрию в память, и иногда ему даже казалось, будто он помнит ту цыганку. А в последнее время ему кажется, что он заплатил за свои успехи не просто дорого, а слишком дорого, что он отдал за них что-то такое важное и неуловимое, без чего успехи становятся бессмысленными, перестают быть успехами.

У одного из поэтов – у Коржавина – Юрий читал:

Я работал в той области, Где успех – не успех...

Иные в этой области работают. А иные в ней живут. Юрию, кажется, досталось второе...

Когда на участке появилась Тая, Юрий вначале даже подосадовал: и так работы через край, а тут еще возись С практикантками.

Тая пришла не одна. Их вначале было три – Тая, Ольга и Лена. Потом Лену перевели

на другой участок. Юрий был очень рад этому – все-таки легче.

Начальники других участков завидовали ему – студентки были красивыми, стройными, с тонкими ногами и высокими золотистыми «бабеттами» на голове.

За такими побегаешь, – посмеиваясь, говорили начальники других участков.– А тебе сами в руки

идут... Целым косяком...

– Что толку? – отмахивался Юрий. – Я вне игры...

– Да, конечно,– соглашались с ним. – У тебя и жена не хуже...

Вначале все три студентки казались Юрию какими-то одинаковыми. Как когда-то европейцы казались китайцам– на одно лицо. Девушки приходили на работу нарядными, в туфельках на «шпильках», как будто шли не на стройку, а в парк. В конторе они вынимали из чемоданчиков

халаты и тапочки, запирали туфли в столе и уходили на стройплощадки.

После обеда студентки собирались в конторе и не меньше получаса трещали, как сороки, делясь утренними впечатлениями. Они не задавали Юрию в первые дни никаких вопросов, и он был очень рад этому, потому что все равно отвечать на их вопросы было бы некогда.

Потом вопросы все-таки посыпались. Они посыпались в один день, совершенно неожиданно для Юрия и сразу градом.

– Почему вы законсервировали электродный цех? Он же почти готов!

– Почему вы три года строите резервуар, который можно построить за месяц?

– Зачем вы строите свой полигон? Ведь в километре от вас громадный завод железобетона!

– Почему ваши рабочие с утра по часу ждут раствор?

Неужели нельзя начинать их рабочий день на час позже?

И еще было много всяких «почему» и «зачем», на которые Юрий не то что не успевал ответить, но которые даже не успевал осмыслить.

Он вначале пытался вставить какие-то, хоть короткие, ответы в этот поток вопросов, потом уже пытался просто приостановить его хоть на минуту, а затем махнул рукой, замолчал и только улыбался, переводя взгляд с одной девушки на другую.

Наконец они замолчали сами, переглянулись и рассмеялись, поняв, что произошло.

Юрий смеялся вместе с ними. А потом стал объяснять сложности планирования, снабжения и финансирования, которые вынуждают порой любых строителей, даже самых сверхгениальных, делать вещи, кажущиеся на первый взгляд нелепостями.

– У нас устаревшее планирование, – говорил он.– Планировать стройку в рублях при нынешних расценках – значит толкать людей на неизбежную консервацию зданий. Ведь отделочные работы дешевы. Они не дают плана... У нас сумбурное финансирование – ставят объект в план, а денег дают на три доски. Это вам как раз про резервуар... У нас нелепое снабжение. Нам нужны колонны, а завод железобетона гонит блоки и плиты, которые ему выгодны. У него ведь тоже план в рублях... Вот и приходится ради колонн свой полигон строить... Чтобы навести на стройке порядок, девчата, надо с Госплана начинать...

У Юрия было немало соображений по этому поводу. Накипело, наболело... Он уже давно разобрался, почему строительство отстает от всей остальной промышленности. Он не раз говорил об этом и с управляющим трестом и с начальником областного управления строительства. Он убедился, что не одинок в своих выводах... И теперь притихшие девушки внимательно слушали его и только изредка мигали подкрашенными ресницами.

Потом Лена вздохнула и тихо спросила:

– А вы пытались объяснить это руководству? Юрий усмехнулся. – Руководство знает все это лучше меня. Планирование в рублях критиковалось на десятках совещаний -» и «узких» и «широких»..,

– Почему же его не изменят? – спросила Тая.

– Видно, слишком сильна инерция. Ведь десятки лет было так. Не вдруг повернешь... Огромная страна...

– И почему нам этого не говорят в институте? – задумчиво сказала Тая.

– Нам тоже не говорили, – посочувствовал ей Юрий.

– В институте много чего не говорят... Приходится, так сказать, своим умом...

Им не дали тогда договорить. Приехал главный инженер треста, и пришлось ходить с ним по объектам, и записывать его указания, и потом ломать себе голову над тем, как их выполнить. Но Юрий чувствовал, что этот незаконченный разговор не прошел бесследно, что он как-то определил отношения с девушками. Раньше эти отношения были строго официальными. Теперь они стали теплыми, товарищескими.

Девушки уже не задавали Юрию первых пришедших в голову «почему» и «зачем». Они старались сами найти корни тех бед, которые тормозят стройку. И Тая разбиралась во всем этом глубже всех – он это сразу заметил.

Он вообще как-то постепенно выделил ее. И черты лица у нее были более мягкие, более нежные, чем у ее подруг. И губы были добрые, детские. И глаза были какие-то особенные, глубокие. По таким глазам не скользнешь равнодушным взглядом.

С рабочими Тая была удивительно внимательна и душевна. Она ни от кого ничего не требовала. Она считалась помощником мастера и могла приказывать бригадирам и рабочим. Но она не приказывала, а просила. И ее просьбы почему-то выполнялись точнее любых требований.

Слушая, как Тая разговаривает с бригадирами, Юрий однажды подумал, что, когда она выйдет замуж, она не будет говорить мужу: «Ты должен меня уважать!». Муж будет уважать ее и без подобных напоминаний...

Юрий усмехнулся. Уже шестой год Нора при каждой ссоре говорит ему: «Ты должен меня уважать!»,

«Ты не имеешь права меня не уважать!» А что толку? Юрий все равно ее не уважает. И давно не любит. И очень хорошо понимает, что такая жизнь лишает его самого простого и необходимого, самого обязательного человеческого счастья. Но с этим уже ничего не сделаешь.

Это придется терпеть. Может, до самого конца. Или, по крайней мере, до тех пор, пока Игорек не станет взрослым. И не потому, что Юрий чего-то боится. Никакая угроза персонального дела не удержала бы его возле нелюбимого человека. Просто Юрий не может без сына.

Никак не может. И это не холодный, рассудочный долг.

Это внутренняя, совершенно неистребимая потребность видеть сына, играть с ним, носить его на руках, лепить из него человека, которым можно будет гордиться.

И эта потребность сильнее всех остальных чувств. Даже сильнее любви к Тае.

Иногда Юрию кажется, что какие-то нелепые условности опутывают его, словно муху паутина. Это– можно, это – нельзя. Больше нельзя, чем можно. И даже то, что «можно», часто имеет столько «но», что, по существу, это уже не «можно», а «нельзя». И вот любишь девушку, и видишь, что она расположена к тебе, и, казалось бы, ничто не запрещает сказать ей о своей любви, и, может, даже не только сказать... Но... Но последствием этого «можно» будет разлука с самым дорогим тебе на земле существом. И вот уже «можно» становится «нельзя». И через это «нельзя» невероятно трудно переступить, потому что из двух зол выбирают меньшее, а из двух любовей побеждает большая.

Если бы можно было уйти и взять Игорька с собой!.. Как просто разрешились бы тогда все, казалось бы, не разрешимые для Юрия сложности... Но Нора Игорька не отдаст. И закон на ее стороне. И этот закон не обойдешь, не отменишь. И отцу, который не может бросить ребенка, остается только одно – ложь. Долгая, нескончаемая, беспросветная.

Впрочем, если бы кто-то и изменил этот закон и оставил ребенка с отцом, – следствием все равно часто была бы ложь. Только на этот раз ложь матери, разлюбившей мужа. Еще более страшная... Наверно, это потому, что любовь не подчиняется бумажным законам. И когда они пытаются управлять ею – нередко возникает ложь...

Юрий идет по улице. Идет быстро, потому что время рассчитано до минуты.

Свернув за угол, он уже видит завод, его выходящий на площадь стройный инженерный корпус, его проходные, его поднимающийся за проходными громадный сборочный цех из стекла и пенобетона. Цех, который строил и сдавал Юрий. Самый большой цех в городе. Самый красивый. Самый современный.

Глядеть на этот цех – почти такое же удовольствие, как наблюдать за Игорьком. Только Юрий никому не признается в этом. Почему-то многим такие вещи кажутся смешными...

Завод быстро приближается. А что-то важное еще не решено и не продумано. Собственно, продумать всего

нельзя. Это не шахматная партия. А решать надо не ему одному. И ясно только то, что разговор, который еще вчера можно было отложить на сегодня, сегодня откладывать

уже нельзя.. Иначе он вообще не состоится...

Сегодня понедельник. Все считают его тяжелым днем. Для Юрия он особенно тяжел – каждый понедельник две планерки. Они отнимают много времени, но ничего не поделаешь, они действительно нужны. Это деловые совещания, на которых говорят короткими фразами

и не произносят ни к чему не обязывающих речей.

Совещания сжимают остальное рабочее время до отказа.

В одиннадцать – разговор с субподрядчиками. И к нему еще надо подготовиться. А для этого – обойти объекты, определить, где субподрядчики тянут, где для них открылся новый фронт работ, где он откроется для них за неделю. Если что сегодня упустил – завтра не исправишь. Жди потом следующего понедельника...

Совещание с субподрядчиками – до обеда. А в четыре уже следующее – планерка в своем управлении.

Будут делить фонды, перебрасывать с участка на участок бригады и машины, прикидывать выполнение плана.

И к этой планерке тоже надо готовиться, а стройка идет своим чередом, и поэтому будут звонить, приходить, и не останется ни минуты свободной, и когда разговаривать

с Таей, – неизвестно.

«Я попрошу ее пойти со мной по объектам, – решает Юрий. – Это, конечно, не ее дело. Но если она хоть что-то чувствует ко мне – она согласится. Не увязался бы только с нами кто-нибудь из мастеров...»

Юрий входит в конторку участка, здоровается с прорабом Кулевым и мастерами, отпирает стол, достает из тумбы графики работ на втором инженерном корпусе, на кислородной станции и заготовительном цехе, раскладывает их по столу.

– Кирпичную щебенку тебе в субботу привезли? —спрашивает он мастера Ромашова.

– Вечером. – Ромашов кивает.

– Начинай бетонировать склад шихты.

– А людей откуда взять?

– Сними полбригады с полигона. Все равно арматуры почти нет.

– А если привезут?

– Привезут – будем думать.

– По сталелитейному у тебя все? – спрашивает Ромашов.

– Все. Иди.

К восьми все срочное решено. Мастера расходятся.

Тая приходит ровно в восемь. Вместе с Олей. Оля сегодня румяная, свеженькая и веселая. У Таи усталое, бледное лицо, как будто она плохо спала ночь.

Девушки натягивают халаты, надевают тапочки, и, когда щелкает замок стола, в котором они заперли белыетуфельки с дырочками, Юрий глухо произносит:

– Я сейчас пойду на инженерный корпус и кислородную... Может, вы сходите со мной, Тая?

Юрий не глядит на девушек. Он озабоченно рассматривает графики на столе. Но каким-то боковым зрением он видит, что Тая и Оля обмениваются долгим, многозначительным

взглядом. Потом Тая негромко говорит:

– Хорошо, Юрий Николаевич.

Юрий складывает графики, сворачивает их в короткую, плотную трубку и направляется к дверям.

– Что ж, идемте, – бросает он на ходу.

Он понимает, что вид у него деловой, озабоченный и безразличный. Но внутри у него все напряжено и натянуто до предела, как будто он – пятнадцатилетний мальчик и впервые пойдет по улице под руку с девушкой.

Они выходят из конторки и идут к проходным. Второй инженерный корпус и кислородная станция пока что за пределами завода, в поле. Когда они будут закончены,

заводской забор перенесут.

Юрий идет рядом с Таей по дороге и глядит на тени.

Тени идут впереди. Одна тень – длинная, с разлохмаченной шевелюрой. Д ругая– тоненькая, изящная, чуть покороче первой.

Наверно, если бы Тая шла на каблуках, тени были бы равные. Но Тая еще ни разу не ходила рядом с Юрием на каблуках. Она ходила с ним рядом только здесь, на стройке. А здесь Тая всегда в тапочках.

–Вы уезжаете завтра? – спрашивает Юрий.

– Да, – отвечает Тая. – Завтра.

– А куда вы поедете на преддипломную практику?

– Пока неизвестно.

Юрий, собственно, и сам знает все это: и то, что она уезжает завтра, и то, что в конце третьего курса неизвестно, где будет проходить практика на пятом. Но он почему-то задает эти нелепые вопросы и никак не может заговорить о главном – о том, ради чего он попросил

Таю пойти с ним.

– Вы, наверно, больше не приедете в наш город? – спрашивает он.

– Не знаю. Как получится.

– А вам понравилось здесь?

– Ничего... – Тая пожимает плечами. – Город как город. – Она улыбается. – У нас лучше.

– Мне будет очень недоставать вас, Тая, – наконец выдавливает из себя Юрий.

Тая делает несколько шагов молча. Потом тихо говорит:

– У вас ведь и так немало подчиненных, Юрий Николаевич.

– Я говорю не о работе, Тая...

Они подходят к проходной. Тая идет молча и глядит в землю. Они проходят мимо охранниц и оказываются на широкой асфальтовой дорожке перед заводом. Теперь им надо идти налево – мимо первого инженерного корпуса, мимо строительного управления, в котором работает

Юрий, мимо гаража и строящихся жилых домов.

Там, за этими домами, – второй инженерный корпус.

Тая все еще идет молча и глядит себе под ноги.

Юрий тоже молчит.

Рядом, по пыльной дороге проходит машина и окутывает их густым желтым облаком. Тая прищуривает глаза и идет так до тех пор, пока пыль не рассеивается.

Юрий невольно вспоминает, что вот так же, с прищуренными глазами, шла Нора впервые по пыльной улице, на которой он снял частную квартиру.

Они приехали тогда с Севера и почти никого не знали в этом городке, куда Юрий получил назначение. И Нора все пилила его за то, что он снял квартиру на окраине и отсюда не выберешься ни в театр, ни на концерт, а она и так была лишена этого в тундре.

У них тогда было много денег, и они могли оплатить любую квартиру, и это не давало Норе покоя. Ей казалось, за деньги можно сделать все, и Юрий никак не мог ей втолковать, что в этом городе семейным вообще сдают квартиры очень неохотно. А тем более, если у квартирантов грудной ребенок. «Потом не выселишь

вас, – прямо говорят хозяева. – Вот если бы военного... Или студентов...» Хорошо хоть на окраине-то сдали...

Нора вообще долго мерила все на северные мерки. Долго капризничала так же, как там, на строительстве научного городка, где она была одной из немногих женщин и где женщинам, именно потому, что их было немного, прощалось очень многое.

Там Нора была первой красавицей. Один восторженный метеоролог даже посвятил стихи ее римскому носу, ее небольшим влажным губам, ее длинным каштановым волосам, зачесанным на одну сторону.

Нора до сих пор хранит где-то эти стихи. Вместе с несколькими письмами одного доктора наук... Он был вдвое старше ее, этот доктор, и при каждом удобном случае говорил о том, что под Киевом у него есть дача.

Эту дачу Нора вспоминает и сейчас, когда ссорится с Юрием. Иногда даже упрекает Юрия тем, что вышла замуж за него, а не за того доктора с дачей. «По крайней мере, он молился бы на меня!»—несколько раз говорила она.

Она была такой же и там, на Севере. Но там Юрий на многое закрывал глаза, многое считал только милыми капризами. Он думал, что она – воск, из которого со временем можно вылепить все, что угодно. А она, кажется, считала воском его, Юрия...

И сейчас еще Нора по-прежнему красива, и на вечерах возле нее всегда кто-нибудь вертится. Почему-то она любит рассказывать знакомым, как Юрий победил на Севере всех своих соперников. А Юрий все чаще думает о том, как дорого он заплатил за эту победу...

...Вот уже и инженерный корпус позади. Они .подходят с Таей к строительному управлению, и Тая все еще молчит.

– Что же вы молчите, Тая? – спрашивает Юрий.

– Думаю. – О чем? – О ваших словах.

– Вы сердитесь на меня?

– Нет! – Тая натянуто улыбается.

– Девушка не может на это сердиться. Я просто стараюсь вас понять.

– Это не так уж трудно.

– Но и не так уж легко. Вы не тот человек, которого можно понять сразу. Я привыкла за эти месяцы уважать вас.

– А я поколебал ваше уважение?

– Пока нет, И мне не хочется, чтобы вы его поколебали.

– Вы ищите мне оправданий?

– В какой-то мере...

– Юрий Николаевич! – громко раздается слева.

Юрий поворачивает голову. Из ворот строительного управления выходит Василий Черемных, бригадир каменщиков, сооружающих второй инженерный корпус.

– Вы к нам, Юрий Николаевич? – спрашивает Черемных.

– К вам.

Черемных подходит, здоровается.

– Ну, идемте, – приветливо говорит он.

Они идут дальше уже втроем, и Юрий говорит с бригадиром о том, что не хватает силикатного кирпича, а месячный фонд на него уже выбран, и, если сегодня на совещании не удастся добиться дополнительного фонда, придется до конца месяца снимать рабочих со второго

инженерного корпуса и переводить их на кислородную, где кладка ведется только красным кирпичом.

Тая идет рядом, глядит себе под ноги и задает редкие, короткие вопросы, если ей что-то неясно в разговоре Юрия и Черемных.

Они обходят первый этаж инженерного корпуса втроем, и Юрий придирчиво осматривает помещения и отмечает про себя, что здесь уже можно начинать штукатурные и сантехнические работы. Пока их будут вести на первом этаже, каменщики закроют второй. Итак, надо

сегодня на совещаниях просить бригады сантехников и штукатуров.

Тая ходит с Юрием и Черемных, и, когда ее взгляд случайно встречается со взглядом Юрия, он видит в ее больших, глубоких зеленоватых глазах вопрос. Этот вопрос беспокоит его и почему-то радует.

На кислородную станцию они идут уже вдвоем. Солнце бьет им в глаза. Ноги поднимают темную пыль с дороги, проложенной самосвалами посреди картофельного поля. Тая молчит, молчит...

– Вы все ищите мне оправдания? – спрашивает Юрий.

– Мне хочется их найти...

Тая поднимает на него глаза, улыбается краешками губ. До чего же красивы у нее губы!..

– А мне ведь не нужны оправдания. – Юрий улыбается ей в ответ. – Совсем не нужны.

– Почему?

– Оправдания нужны виноватому. А я ни в чем не виноват... Полюбить другого человека – это никогда не считалось плохим...

Тая снова опускает взгляд. Они идут дальше по пыльной дороге, и солнце бьет им в глаза.

– Может, я старомодна, – тихо говорит Тая. – Подруги не зря называют меня осколком прошлого века.

И я не хочу лицемерить – ведь сегодня последний день, и мы можем никогда больше не увидеться... Я хорошо отношусь к вам, Юрий Николаевич. Очень хорошо! Но нам не стоит вести такие разговоры. Они бессмысленны.