Текст книги "Африка грёз и действительности (Том 3)"

Автор книги: Иржи Ганзелка

Соавторы: Мирослав Зикмунд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

До Туниса на пражском воздухе

«Через восемь стран без накачки баллонов», – гласил набранный жирным шрифтом подзаголовок статьи, опубликованной ведущей хартумской газетой «Судан геральд» на следующий день после нашего переезда через Нубийскую пустыню. В этой же статье чехословацким автошинам уделялось столько же внимания, сколько и самой «татре», и они это заслужили. Ведь в пустыне наша судьба в такой же мере зависела от прочности шин, как и от работы двигателя.

В критические моменты мы не раз вспоминали сообщение, полученное нами незадолго до приезда в пустыню. Чехословацкие газеты в то время много писали о полной приключений поездке автомобиля «шкода-1101» через Сахару. Передние покрышки не выдержали напряжения при высокой температуре и постоянной буксовке в песке, и автомобиль добрался до конечного пункта только на задних покрышках. Передняя часть машины шла на ободьях голых дисков. Лишь невероятно прочный низ «шкоды» спас жизнь водителю. У нас мороз подирал по коже при одной мысли о том, как бы нам не пришлось повторить такое вынужденное испытание с перегруженной машиной на каменистом грунте Нубийской пустыни.

Однако за все время езды по пустыне у нас не было никаких затруднений с шинами. Мы только сняли защитные колпаки с задних колес, чтобы шины не слишком перегревались в закрытом пространстве под задними крыльями. Еще одно профилактическое мероприятие заключалось в том, что мы на первых отрезках пути по пескам частично выпустили воздух из камер. В результате шины прилегли к земле более широкой поверхностью и не зарывались так сильно в песок. Однако из-за внутреннего трения начала заметно подниматься их температура. В конце концов, нам пришлось прибегнуть к еретическому способу, противоречившему всем укоренившимся канонам езды по песку. Довела нас до этого частая смена песка и острых камней. При температуре около 50 градусов было невозможно через каждую сотню метров езды по камням спускать воздух, а затем, миновав песчаное русло, снова подкачивать ручным насосиком все четыре покрышки. Намеченный нами срок прибытия, палящее солнце и, наконец, опустевшие мешки из-под воды, – все это нельзя было сбросить со счетов, заботясь о покрышках.

Поэтому мы накачали шины до нормального давления, которое еще повысилось из-за поднимавшейся при езде температуры покрышек. Колеса, правда, врезались в песок несколько глубже, и нам из-за этого пришлось пережить несколько лишних часов утомительной установки машины на противопесочные пояса. Но зато у нас повысилась уверенность, что на усеянном обломками шифера грунте резина не продавится по обод и что температура ее даже в горячем песке не превысит критического предела.

При тщательном осмотре по прибытии в Хартум мы установили, что узорчатые протекторы покрышек в нескольких местах прорезаны острыми камнями, но корд не задет.

Мы ездили на прототипе теперь уж известных во всем мире покрышек «барум саперб тропик», размером шесть с половиной на шестнадцать. На пути через Африку они превзошли все наши ожидания. Свой первый рекорд эти покрышки поставили на североафриканском побережье. Первый прокол был отмечен только на линии «Марет», недалеко от границы Туниса и Триполитании. В местах, где 13 марта 1943 года разыгрался последний яростный бой между отступающими остатками африканского корпуса Роммеля и танковой армией Монтгомери, осколок снаряда свершил с опозданием свое злое дело. Но на этот раз не потребовался скальпель хирурга, достаточно было только пассатижей, небольшого количества энергии от аккумуляторов и резиновой заплаты. Случилось это в 6400 километрах от Праги; здесь же на линии «Марет» мы впервые подкачали шины. Более восьми стран проехали мы на пражском воздухе, и лишь почти перед самым выездом из девятой страны нам пришлось добавить к нему немножко горячего воздуха тунисской пустыни…

Второй прокол мы отметили в Верхнем Египте, а третий – уже на территории Эритреи. Точная регистрация, которую мы вели в дополнениях к африканской тетради нашего технического дневника, показала, что один случай повреждения покрышки приходился на каждые 1700 километров. Из 22 повреждений 20 приходилось на перегруженные задние покрышки и лишь два – на передние.

Если в начале маршрута наблюдались лишь единичные случаи повреждений, то как раз на половине пути через Африку произошло исключительное событие. Три раза сменили мы покрышки за один злополучный день 17 декабря 1947 года. При проезде через Сомали мы прокололи покрышку предметом, который обычно на автомобильных дорогах не валяется. Твердые острые обломки веток акации, скрытые в глубоком песке, наконец пробили себе дорогу сквозь протектор и корд и вынудили нас при сорокапятиградусной жаре выкупаться в собственном поту, нагнетая воздух в три пустые шины.

Тысячи километров по самым страшным дорогам, глубокие пески, грязь и камни, броды, корругация, перегруженная машина и высокая температура, ямы на дорогах, о которых никто не заботится, и, не в последнюю очередь, крестный путь по обломкам шоссейных дорог Эфиопии, – все это, в конце концов, сделало свое дело. После тщетных поисков хотя бы одной чехословацкой шины у родезийского представителя в Булавайо мы были вынуждены в первый и последний раз за все время пути прибегнуть к иностранному изделию. Запасы чехословацких шин в магазинах Булавайо таяли, как весенний снег, и на складах оставались только изделия других заграничных фирм.

Снятая покрышка имела за собой свыше 32 тысяч километров пробега.

За конечным пунктом африканского этапа маршрута – на американском континенте – нас уже ожидал новый комплект шин, присланный с родины.

Глядя на износившуюся покрышку, брошенную в углу ремонтной мастерской в Булавайо, мы испытали странное чувство вины, какое бывает у человека, который покидает верного друга, товарища по тяжким, но победоносным боям. «Мавр сделал свое дело», но расставание с ним сковывало нам ноги и заставило еще раз оглянуться на угол, прежде чем пуститься в путь для преодоления последних пяти тысяч километров, отделявших нас от Столовой горы.

Мавр? Вот уж нет! Скорей, это был пионер, имя которого прославляли на многих иностранных языках. Он завоевал доверие к чехословацким автошинам на африканской земле.

Ремонтные работы

«Как вам удается сохранить машину в таких тяжелых условиях? Какие у вас были повреждения? Что вы ремонтировали?» Эти и подобные вопросы задавались нам уже в первых письмах и приветствиях, которые читатели и слушатели присылали с далекой родины.

Даже в условиях нормальной эксплуатации заботливый уход полезен каждому автомобилю и продлевает срок его службы. Тем более это относится к нашему путешествию, успех которого, как и наша собственная судьба, зависел от регулярных технических осмотров, заботливого ухода и тщательной смазки машины. В критические минуты мы часто требовали от «татры» максимума того, на что она была способна, а это, в свою очередь, давало ей право на должный уход в минуты отдыха.

Частая смена масла, центральная смазка шасси при езде, промывание мотора, чистка фильтров и карбюратора, мойка и чистка кузова снаружи и изнутри, регулировка клапанов и тормозов, проверка тормозной системы и батарей – вся эта работа по уходу за машиной была так же необходима, как заправка горючим и возобновление продовольственных запасов. Уход за машиной стал неотложной частью рабочей программы, которая выполнялась даже тогда, когда голова раскалывалась от жары, а на ногах висели свинцовые гири усталости.

Конечно, приходилось делать и небольшой ремонт – неизбежное следствие необычных эксплуатационных условий. Мы сменили клиновидный ремень и гибкий шланг у бензонасоса, пострадавший от вибрации на покоробившихся дорогах, так как на нем отражались колебания кузова и мотора.

Постоянная смена разных сортов горючего тоже, конечно, не повышала его прочности. Дважды мы сменяли трубку центральной смазки под передней нижней рессорой, которую повредили при форсировании песков и болот. Мы отремонтировали защитную трубку вокруг троса спидометра. Она пострадала в высокой траве на дорогах Бельгийского Конго. Два раза мы выправляли дно ящика под батареями и меняли разбитые аккумуляторные пробки.

В пустыне мы отрегулировали один из прерывателей в распределителе, в котором ослабела подвижная часть молоточка, что приводило к слишком малому разрыву.

К концу африканского этапа мы сменили все свечи. Отремонтировали мы и привод тормоза, поврежденный ветками, подложенными под машину в глубокой грязи дорог Восточной Кении. И, наконец, мы несколько раз прочищали кожаные чехлы задних полуосей, в которые набивалась грязь.

Мы не скрыли производства этих работ от заинтересованных лиц в чужих странах. И все же африканские специалисты сочли, что «татра» благодаря ее остроумной конструкции и тщательному исполнению является необычайно подходящей машиной в африканских условиях. Ее прочность, надежность в эксплуатации и общая сопротивляемость в условиях Африки несравненно выше, чем у любого большого серийного автомобиля иностранного, в частности американского, послевоенного производства.

Самым ярким доказательством сказанного может служить тот факт, что восточно-африканская комиссия представителей импортных учреждений, которой мы продемонстрировали свою машину на дорогах и на пересеченной местности, выдала заинтересованному в импорте лицу соответствующее разрешение уже на другой день после подачи заявления, в то время как все другие марки, в том числе и английские, дожидались разрешения на ввоз в среднем по три месяца.

В придачу к лицензии наш представитель получил и заключение комиссии, в котором самые авторитетные лица обобщили результаты наших испытаний в такой лестной форме:

«Чехословацкая «татра» – это машина, которую Африка ждала с самого зарождения автомобилизма».

Глава XLVIII
ВОСПРИЯТИЕ АФРИКИ ЧЕРЕЗ ОБЪЕКТИВ И ЧЕРЕЗ ЖЕЛУДОК

Спросите киноработников или актеров, радуются ли они, когда сценарист и режиссер решают сделать натурную съемку какой-нибудь сцены в большом городе, на его главной улице, которую нельзя воссоздать в студии. Или войдите в положение кинооператора, который должен заснять самый оживленный перекресток Праги для учебного фильма, посвященного, скажем, борьбе с несчастными случаями на транспорте. А потом спросите его, сколько повторно заснятых кадров он вынужден был выбросить только потому, что кто-нибудь из прохожих «нечаянно» заглянул в объектив.

С киносъемочным аппаратом среди негров

«Авось, и я попаду на экран», – такая мысль непременно придет в голову простому смертному, и он готов хоть 10 раз пересечь перекресток в надежде, что в конце концов все же попадет в поле зрения кинооператора как раз в тот момент, когда заработает аппарат…

Негр в чаще африканского первобытного леса не знает, что такое киножурнал или документальный фильм, и никогда не слышал о целлулоидной ленте, на которой в любое время может воскреснуть его образ. Однако ведет он себя примерно так же, как случайный пешеход, околдованный объективом камеры, с той только разницей, что негру чуждо тщеславие и его лишь стихийно привлекает загадочное жужжание незнакомого предмета. Как правило, он кладет при этом на землю все что держит в руках и пристально смотрит на вас. Порой это получается очень мило. На его лице можно прочесть необычайный интерес, сосредоточенность, детское любопытство. Но иногда необходимо, чтобы выбранный вами «киноактер» сосредоточился на своей повседневной работе: на пахоте примитивным эфиопским плугом, на черпанье воды кожаными мехами, на кропотливой обработке слоновой кости или на устройстве сложной прически из мелких косичек.

Для монтажа фильма, как хлеб насущный, нужны детали, и притом как можно больше типичных деталей! Но у вас пропадет охота гоняться за ними, когда пахарь остановится, воткнет деревяшку в глину и уставится прямо в объектив. Вы объясняете ему на «лучшем» амхарском языке, на суахили или на арабском (от жестикуляции у вас потом немного руки побаливают), что европейский зритель хочет видеть людей из чужих стран, занятых работой, а не, извините, ротозейством. Но жесты редко производят должное впечатление, а если вы сами возьметесь за рукоятку плуга или за меха для воды и начнете подражать негру в надежде, что он поймет вас и снова примется за брошенную работу, то это вызовет только смех. Для него подобная «игра» белого – самое захватывающее представление!

Поэтому, чтобы воспитать из африканцев киноактеров, мы прибегали к другому методу.

При помощи указательного пальца мы привлекали внимание негра к собственным глазам, стараясь не выколоть их себе в пылу азарта при попытках договориться. Потом старательно переводили свой взгляд на ближайшее дерево или на другого негра. Это должно было означать, согласно нашей логике, что и «актер» должен смотреть не на нас, а тоже на дерево или на другого негра. Однако «актер» с интересом наблюдал за нашей жестикуляцией, довольно кивал головой, но как только мы доставали камеру, он тут же снова вырастал перед объективом. Так же безнадежно было прятать камеру за спину, рассчитывая на то, что «актер», потеряв на время из вида предмет, возбудивший его интерес, снова возьмется за работу и даст возможность захватить его врасплох. Негр расценит такую попытку как приглашение начать игру в прятки, обежит вокруг вас и с детской невинностью будет восторгаться тем, что нашел камеру.

Пожалуй, единственное средство преодолеть такие препятствия – это бесконечное терпение, какой-нибудь маленький подарок вроде сигарет, колечек или яблонецких стеклянных украшений и еще, конечно, время. Если смотреть на негра слишком долго, он теряет к вам интерес. Иногда можно добиться успеха, если на время удалиться, а потом снова вернуться, как к старому знакомому. Таким путем удается вырвать хоть часть необходимых кадров. Наконец, чтобы заснять бытовые детали, мы решили прибегнуть к утонченному обману и почти всегда добивались успеха.

Африканского «актера» нужно чем-нибудь «приковать». Для этого мы располагали достаточно мощным оружием, ибо вряд ли что-либо может заинтересовать африканца больше, чем сама камера. И вот, мы распределяем между собой роли, переглядываемся и приступаем к делу. Отражение черпательного устройства, коров, а то и собственной жены в зеркальном видоискателе фотоаппарата «флексарет» для негра не меньшая сенсация, чем та, какой были для Колумба песчаные берега островка Гуанахани,[49]49
  Современное наименование этого острова Уотлинг. – Прим. ред.


[Закрыть] принятого им за Индию. Негр не может налюбоваться на эти отражения, прыгает от радости, вырывает аппарат из рук, сзывает других негров и совершенно забывает, что в это время в двух метрах от его уха жужжит киносъемочный аппарат. А кинооператор тем временем трепещет от восторга, не нарадуясь на прекрасные детали, превосходящие все его ожидания.

Потом мы меняемся ролями. Ведь, кроме кадров, нам нужны фотографии, и тоже с деталями. На этот раз мы показываем негру искатель кинокамеры, направляем широкоугольный объектив на середину изображения и доставляем ему радость тем, что в искателе телеобъектива его коровы чуть ли не вскакивают к нему на нос. Второй участник «киноэкспедиции» может в это время сколько ему угодно фотографировать занявшегося камерой «актера» или, еще лучше, остальных негров, у которых нет ее перед носом. Тогда «актер» наконец сообразит, что ваша предыдущая жестикуляция выражала желание увидеть его в загадочной рамке или зеркальце, и он так быстро помчится к своим коровам, коромыслу или инструментам для резьбы по кости, что вы его и не удержите!

И все же в Африке бывали случаи, когда мы чувствовали себя, как на съемках с профессиональными актерами. Ни один из многочисленных статистов не заглянул – даже украдкой – в наш объектив; больше того, нам казалось, что никто не замечал нашего присутствия. Это случалось, когда здоровая негритянская кровь закипала в вихре танца, когда буйный темперамент проявлялся в ногах, в глазах, в каждой жилке людей, которые переставали замечать окружающее, увлекаемые ритмом нгом, тамтамов и мбил.

Снимая обрядовые танцы ватузов в Руанда-Урунди, мы едва не лишились своей камеры. Мы попытались заснять детали для монтажа снизу, с земли, и отважились проползти в самую гущу танцующих, где над головами воинов свистели копья, уклоняясь лишь в последнюю минуту от напряженных тел. Чудом спаслись мы от одного воина, бросившегося, как ягуар, на своего противника. Его копье вонзилось в щит из кожи бегемота возле самой камеры.

После этого у нас пропала охота гоняться за такими кадрами.

Встреча в Аль-Азхаре

Тот, кто не знает значения слова «бакшиш», может подумать, находясь в Египте, что «бакшиш» на местном диалекте арабского языка означает «добрый день», или «до свидания», или «как поживаете».

Ни на одну минуту нельзя предположить другого значения этого универсального слова, когда, например, следуешь вдоль оросительного канала шириной в несколько метров, где никакого моста нет и в помине. По противоположному берегу бегает стайка детей, которые, едва завидя машину, останавливаются, как по команде.

– Бакши-и-и-и-ш, бакши-и-и-ш, бакши-и-и-и-ш! – начинают они кричать хором через канал еще задолго до того, как достанешь камеру, чтобы на своей стороне канала заснять на пленку пальмы с дозревающими гроздьями фиников.

«Хорошо воспитанные детки, приветствуют иностранцев», – подумали бы вы, если бы из других бесчисленных встреч не знали смысла этого слова.

В Египте без бакшиша немыслимы никакие съемки. Остановишься у хлопкового поля, вытащишь из чехла камеру, чтобы заснять несколько кадров сбора хлопка в дополнение к предыдущим съемкам погрузки его на судно в Александрии, перевозки кип караванами верблюдов, орошения хлопковых плантаций, – и уже через секунду все женщины и дети бросают работу и мчатся к тебе с протянутыми руками.

– Бакшиш, бакшиш! – кричим мы в ответ и для разнообразия протягиваем к ним руку, приводя в смятение галдящую толпу. Раздается взрыв смеха. Дети начинают понимать, что мы не первый день в Египте, и удовлетворяются десятой долей того бакшиша, который пришлось бы заплатить в других условиях. Получив бакшиш, они будут стоять перед аппаратом сколько угодно и кидать в свои фартуки белоснежные комочки хлопка. Ведь они кидают их так с утра до вечера за вознаграждение, составляющее лишь ничтожную часть бакшиша.

Опускаешься на колени на перекрестке главной улицы в Каире, чтобы поймать на пленку характерное движение шауиша при повороте деревянного семафора с четырьмя перекладинами. Полицейский в феске, регулирующий движение, все время косится в сторону аппарата, не переставая бросать молниеносные взгляды на лавину машин. Он, несомненно, готов остановить бурный поток автомобилей, если вы забудете дать ему пиастр.

Сравнительно редко африканец энергично возражает против того, что его фотографируют или снимают для фильма. Если он бежит от аппарата, это значит, что им руководит страх, недоверие или стыд. Все эти три препятствия можно как-нибудь устранить; спокойным отношением, улыбкой или знаком внимания его можно убедить не смотреть на вас больше, как на врага. Гораздо более тяжелое препятствие представляет фанатизм мусульман.

В самом опасном положении мы очутились, пожалуй, в Каире, когда попытались сфотографировать мусульманскую похоронную процессию. Только счастливый случай – оказавшаяся поблизости египетская полиция – в последнюю минуту спас нас от разъяренных участников процессии, собиравшихся нас линчевать. Они уже опустили покойника на мостовую и бросились на нас. Это происшествие на самой оживленной улице Каира было не единственным нашим столкновением с фанатичной нетерпимостью египтян.

Среди 400 чарующих своей красотой минаретов, которые вздымаются над Каиром в кружевной резьбе из слоновой кости, особое внимание привлекают минареты над старинным арабским университетом Аль-Азхар. Их тени уже падали на широкий двор, окаймленный галереей с характерными, изогнутыми арками, которые поддерживались изящными мавританскими колоннами, когда мы входили в таинственные просторы главного зала. Студенты сидели на коврах, скрестив ноги, и, раскачиваясь взад и вперед, тихо повторяли суры корана. Молча на цыпочках проходили мы колоннадой, осторожно доставая фотоаппарат и кинокамеру, чтобы не помешать учащимся. У нас имелось разрешение на съемку от сотрудника департамента пропаганды и туризма, который нас сопровождал. Как только мы поднесли аппараты к глазам, тихое святилище моментально превратилось в галдящий базар.

Объяснения нашего спутника на арабском языке не помогли. Со всех сторон сбегались сюда студенты, и положение с каждой минутой становилось все хуже. Повторилось то же, что уже случилось с нами при столкновении с участниками похорон: громкая брань, угрожающие жесты, оскорбления, горящие ненавистью глаза, плевки. Официальное удостоверение нашего спутника с печатями нескольких министерств не произвело никакого впечатления. Мы чуть не бегом пробирались к выходу среди обозленных студентов через обширный двор Аль-Азхара. Нам еще повезло, что наше изгнание из университета не окончилось гораздо хуже.

Наш спутник, не перестававший извиняться, пытался объяснить этот инцидент ссылкой на растущее самосознание студентов, которые якобы не любят, когда в иностранной печати появляются их фотографии в галабеях, напоминающих длинные ночные рубашки. Это объяснение было явно неудачным. Мы, по крайней мере, не видели никаких оснований для того, чтобы египетские студенты стыдились своей традиционной, вековой давности одежды, в которой их годами спокойно фотографировали тысячи туристов со всего света, как они фотографируют оксфордских студентов в их средневековых плащах или французских студентов в их традиционных беретах.

Лишь у ворот Аль-Азхара мы ясно поняли причины, вызвавшие разыгравшийся с нами инцидент. Он служил недвусмысленным доказательством того, как будут себя чувствовать в Египте англичане, когда долго тлевшая ненависть египетского народа вспыхнет и перенесется со двора университета Аль-Азхар в район Суэцкого канала…