Текст книги "Происхождение"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Однако Дарвинам больше всего понравилась кровать со специальным бесшумным "будильником". Владелец этой кровати мог установить "будильник" на любое время, когда ему было необходимо встать; и когда "будильник" срабатывал, специальная катапульта выбрасывала спящего хозяина с кровати в ванну с холодной водой.

Они весь день провели в "Хрустальном дворце". Наконец дети утомились. Чарлз приходил в "Хрустальный дворец" несколько раз на неделе. Но уже с Лайелем или Гу-кером, а не со своей семьей. Чарлз и Джозеф Гукер несколько раз встречались в саду павильона. Общение доставляло им радость и укрепляло их дружбу, возникшую после четырехлетней экспедиции Гукера в Индию и Гималаи. Он прошел через горы более восемнадцати тысяч футов высотой и побывал в таких местах, где не ступала нога человека. Гукер, человек довольно хрупкого сложения, продемонстрировал во время путешествия громадную внутреннюю силу, храбрость и выдержку. Он привез с собой замечательную коллекцию растений, которые никто и никогда не только не видел в Англии, но даже и не слышал о них. По возвращении Гукера он и дочка Генсло Френсис поженились без особой помпы в церкви в Хитчеме и отправились жить в Кью.

Неожиданно Чарлз натолкнулся на Джона Генсло, возглавлявшего группу прихожан, которых он привез из Хит-чема. Это была одна из многочисленных экскурсий, на которые он возил прихожан с целью расширения их кругозора. Все они были аккуратно одеты и вели себя так, словно заново родились. В каком-то смысле так оно и было, ибо Генсло вышел победителем из битвы с крупными землевладельцами, которые теперь продавали своим крестьянам продукты земледелия, ими же, крестьянами, произведенные.

Джону Генсло было пятьдесят пять лет, и его великолепные волосы начали седеть. Чарлз воскликнул:

– Мой дорогой Генсло, когда я вижу, чего вы достигли, все, что я пишу, бледнеет перед этим.

Генсло строго ответил:

– Каждый из нас делает работу свою по воле божьей и согласно своим наклонностям.

Там же, в "Хрустальном дворце", Чарлз и Джозеф Гукер встретились с двадцатишестилетним Томасом Гексли, который долго отсутствовал: четыре года бороздил воды Индийского океана и находился в плавании вокруг Австралии в качестве помощника хирурга на корабле "Гремучая змея". В конце путешествия он написал и отправил в Лондон три статьи по зоологии, которые Чарлз прочитал в "Трудах Зоологического общества", а также в "Философских трудах Королевского общества" и в "Анналах естественной истории". Все три статьи отличались глубиной, ясностью мысли и свежестью идей, и, когда Гексли вернулся в Лондон, он сразу стал знаменитостью. Чарлз был так поглощен своими усоногими, что ему не довелось встретиться с Томасом.Гексли, хотя он с удовольствием проголосовал за его прием в Королевское общество. Джозеф Гукер познакомил Чарлза с Томасом Гексли.

– Я знаю, Дарвин, что вы нелегко сходитесь с людьми. Но Гексли человек, который вам понравится, причем сразу.

Гексли покраснел, протягивая руку:

– Я не знаю другого человека в Англии, господин Дарвин, перед которым я бы так преклонялся, как перед вами. Я изучаю ваши книги с первого номера журнала, включая ваш последний труд по ископаемым усо-ногим.

Томас Гексли был такого же роста и сложения, как и Чарлз. У него была смуглая кожа, четко очерченные темные брови, густые волосы ниспадали на плечи. Это был человек, который нравился с первого взгляда, но не потому, что любил доставлять людям удовольствие. Его лицо с пронзительными темными глазами, прямым носом и широким ртом говорило о внутренней силе и решимости.

– Я очень рад познакомиться с вами, Гексли. Я давно хотел этого, сказал Чарлз, – особенно после того, как я много наслышался о вас от своих друзей. Кстати, мои дети говорят, что здесь замечательное мороженое.

Когда им подали мороженое, Чарлз внимательно вгляделся в лицо молодого человека. Он был одет в свободный бархатный пиджак с высоким воротничком, почти как у священника, с большим галстуком-бабочкой, гладко выбрит, лишь тоненькие полоски бакенбард обрамляли лицо. У него были приятные манеры, он внушал доверие и создавал хорошее настроение.

– Гексли, расскажите мне о себе. Где вы получили образование?

Гексли улыбнулся:

– Я не получил никакого образования. И хотя мой отец был помощником директора школы в Илинге, где я родился, я лишь окончил два класса школы. Затем моего отца выгнали с работы. Мы перебрались в другую деревню, где жили бедно. Общество, с которым я имел дело в школе, было ужасным. Мы были самые обыкновенные парни, и у нас была склонность творить добро и зло так же, как и у других ребят, но те люди, которые были поставлены, чтобы учить нас, мало думали о нашем интеллектуальном и моральном развитии.

Гексли улыбнулся, и было такое ощущение, что показалось яркое, весеннее солнышко.

– И именно тогда, я думаю, я инстинктивно понял, что мне необходимо что-то сделать, чему-нибудь научиться. В двенадцатилетнем возрасте я просыпался очень рано утром, зажигал свечку, закутывался в одеяло и читал "Геологию" Хаттона... А вслед за этим, на следующий год – "Основы геологии" Лайеля.

Чарлз вспомнил годы работы в Эдинбургском музее под руководством научных руководителей, а затем три с половиной года в Кембридже, где он сотрудничал с такими людьми, как Джон Генсло, Адам Седжвик, Джордж Пи-кок, Уильям Уэлл.

– Конечно же вы получили какое-то научное образование?

– Своеобразное. Мои две сестры вышли замуж за врачей. Один из них водил меня вместе с собой по больничным палатам. Таким образом, я получил трехгодичное образование в больнице Черинг-Кросс, а затем я посещал Лон-денекий университет, где мне было присвоено звание магистра медицины. Вот почему я и сумел получить пост помощника хирурга нa корабле "Гремучая змея" и таким образом отправиться путешествовать в дальние страны. Я всегда мечтал стать инженером-механиком. И, если хотите, именно это моя профессия и в области зоологии. Я изучаю внутренние механизмы, приводящие в движение беспозвоночных животных, так же как вы изучаете усоногих.

– А каковы ваши дальнейшие планы? Лицо Гексли омрачилось.

– Ричард Оуэн любезно согласился замолвить за меня словечко в Адмиралтействе, с тем чтобы я мог получить какой-то номинальный пост и таким образом закончить свою работу, начатую во время экспедиции на "Гремучей змее". Стипендия весьма скромная; я живу с братом. В науке для меня места не нашлось. Я пытался достучаться до разных колледжей и институтов, которые приглашают лекторов. Все очень осложнилось, особенно после того, как я полюбил английскую девушку, родители которой переехали в Сидней. Мы уже более трех лет помолвлены. Я не знаю, сколько еще пройдет времени, прежде чем я смогу привезти ее обратно из Австралии и жениться на ней.

Чарлз не хотел без оснований вселять оптимизм в молодого человека.

– Через несколько лет вам удастся это сделать, после того как вы опубликуете свои научные труды и книги, явившиеся результатом вашей экспедиции на "Гремучей змее", и когда вам предложат какую-нибудь работу.

Теперь они говорили о происхождении видов.

Гексли считал, что существует разграничительная линия между природными группами, и он также настаивал на том, что переходных форм не существует. Чарлз мягко спорил с ним, и лукавая улыбка не сходила с его лица: "Ну, я не совсем такого мнения".

Джозеф Гукер вернулся примерно через час. Чарлз протянул Гексли руку:

– Надеюсь, я снова скоро увижу вас.

– Обязательно, – воскликнул Гексли, – я часто бываю в доме вашего брата Эразма! Меня даже приглашают Карлейли. Они помогают мне совершенствовать немецкий язык, который я начал изучать, чтобы читать европейские научные журналы.

Когда Гукер и Гексли ушли, Чарлз подумал: "Мне положительно нравится этот молодой человек. Он меня глубоко тронул, я чувствую, что мы можем стать союзниками". После знакомства с Джозефом Гукером никто не вызывал в нем подобные мысли.

Чарлз и Томас Гексли снова встретились в доме Эразма и у Лайеля в Лондоне, а также в доме Гукеров в городке Кью. Когда Чарлз сталкивался с какой-то сложной зоологической проблемой, он обращался за помощью к Гексли, острый ум которого, словно нож, вскрывал сердцевину проблемы. Часто их разговор возвращался к Ричарду Оуэну, самому знаменитому зоологу и анатому Англии. Гексли пытался как-то отблагодарить Оуэна за его помощь в избрании Гексли членом Королевского общества, но Оуэн ответил:

– Вам некого благодарить, кроме самого себя и вашей великолепной научной работы.

Гексли рассказывал:

– Оуэн был удивительно добрым по отношению ко мне. Но он очень странный человек и такой ужасно вежливый, что я зачастую неловко чувствую себя.

Чарлза так и подмывало сказать Гексли, что он никогда не будет чувствовать себя в своей тарелке рядом с Оуэном, но решил воздержаться от этого и дать возможность молодому человеку самому найти свою дорогу в джунглях лондонского научного мира. Времени на это потребовалось немного. После одного из заседаний научного общества Чарлз взял Гексли с собой в "Атенеум", чтобы пропустить рюмочку. Гексли размышлял, держа в руке бокал с бренди:

– Странный человек Ричард Оуэн. Его и боятся, и ненавидят. Я знаю, что в жизни он делал очень недобрые вещи. Я не думаю, что он велик настолько, каким считает себя.

– Надеюсь, он с вами не сыграл никаких дурных шуток?

– Пока нет.

Однако ждать оставалось недолго. Гексли написал работу для Королевского общества по морфологии головоногих моллюсков. Он считал эту свою работу одной из лучших. Ричард Оуэн попытался помешать опубликованию ее в "Философских трудах". Гексли воскликнул:

– Он никому не дает возможности возвыситься! Почему он такой жадный? Мне так хочется верить людям без всяких оговорок!

Чарлза тронула душевная боль, с которой были сказаны эти слова.

– В течение последних двадцати лет Оуэна считают авторитетом в своей области, – объяснил он, – никто не наступал ему на пятки до тех пор, пока не появились вы. К сожалению, он привык смотреть на естественную историю как на свою вотчину...

– ..А мы все, таким образом, браконьеры?

– Вот именно. Но вам нечего волноваться без причины, вас ему не остановить. По секрету скажу вам, что мы с друзьями представили вас на медаль Королевского общества.

На мгновение Чарлзу показалось, что Томас Гексли вот-вот заплачет. Он взял руку Чарлза в свои и воскликнул:

– Если такие люди как вы, Джозеф Гукер, Чарлз Лайель, поддерживают меня, я смогу бороться с дюжиной Ричардов Оуэнов.

– Может быть, вам это предстоит, – ответил Чарлз с печальной улыбкой. – Да и мне тоже, наверное, придется.

В течение года или, может быть, двух Дарвин должен был завершить классификацию усоногих, которых он когда-то называл "мои любимые морские уточки", а теперь думал о них как о "своих ненавистных морских уточках". Ему нужно было закончить две оставшиеся темы. Помощников у него не было. Единственное успокоение он находил лишь в том, что публикация этой работы была обеспечена. Он делал все, чтобы скрыть свое раздражение от семьи, начал поиски самой лучшей школы для Уильяма, которому должно было исполниться двенадцать лет. После тщательного отбора он остановился на Регби, что находился по пути в Шрусбери. Двое старших мальчиков Генслея Веджвуда уже учились там. Стоимость пребывания в этом колледже колебалась между 110 и 120 фунтами в год.

Дважды в сутки – один раз днем и один раз перед сном – он делал записи в медицинском дневнике о своих припадках меланхолии, включая те моменты, когда он просыпался ночью от "MX" (так он сокращал слово "меланхолия"), сколько раз у него болело горло, сколько раз болели зубы, сколько раз он простужался, как высыпала у него сыпь, какие появлялись на теле болячки. Он также заносил в этот дневник данные о лекарствах, которые он принимал, о водолечении, о том, сколько раз его тошнило, как начиналась депрессия, припадки страха, сколько раз он чувствовал дрожь, а также испытывал ощущение падения или тяжести во всем теле; он регистрировал время, когда чувствовал себя усталым без всякой причины. Он начал дневник своего физического состояния в 1849 году. В конце каждого месяца он также регистрировал количество дней, во время которых он чувствовал себя хорошо, даже совсем хорошо. Количество хороших дней колебалось от двух до пяти в самые тяжелые моменты, а иногда их было от двадцати до двадцати девяти. После каждого хорошего дня он ставил двойное тире.

Он понимал, что его дневник здоровья, куда вписывал объективные данные своего состояния, был своеобразной "исповедальней". Когда он вел этот дневник, он словно бы исповедовался кому-то. Благодаря дневнику он не изливал тревоги на своих близких. По мере того как шло время, он использовал метод Галли лишь частично. Однако, пытаясь найти средства для того, чтобы поправить свое здоровье, он продолжал верить "новым" методам лечения, о которых читал в лондонских газетах. В октябре 1851 года он попытался воспользоваться модным методом гидроэлектрических цепей, обматывая себя поочередно то медной, то цинковой проволокой. Смазанные уксусом, эти цепи должны были создавать электрические разряды. В те ночи, когда он использовал этот метод лечения, он чувствовал себя лучше, но спать не мог. Он решил, что этот метод не имеет научной ценности, и отказался от него.

Деревья, которые обрамляли тропинки в его саду, росли очень быстро. Так же быстро росли дети. Увеличивались в размере и рукописи. Он благодарил небо за то, что Эмма оставалась в форме. Теперь у них было семеро детей. Издательство "Смит Элдер энд К°" издало в одном томе три его книги: "Строение и распределение коралловых рифов", "Геологические наблюдения над вулканическими островами" и "Геологические наблюдения– над Южной Америкой". Этот том был в голубой и лиловой обложке и продавался по вполне доступной цене – десять шиллингов и шесть пенсов. Его друг Уильям Яррел сообщил ему, что книга продается хорошо и что количество читателей ее растет.

Часы составляли недели, недели – месяцы, месяцы сливались в годы. Семья навещала Уильяма в Регби. Он хорошо учился и вел себя хорошо, несмотря на то что его оторвали от родного дома и семьи и поместили среди задиристых ребят старшего возраста. Шестеро оставшихся дома детей были здоровы, старшие занимались под руководством бывшего гувернера Вильяма, которому Чарлз платил сто пятьдесят фунтов в год за то, что он преподавал им "ничего больше, кроме латинской грамматики".

В Даун-Хаусе всегда было полно родственников и друзей. Он был гостеприимным хозяином, но усталость от постоянного общения зачастую заставляла его испытывать страдания. И тогда он никого не хотел видеть, кроме своих близких. Когда после такого общения он чувствовал себя особенно плохо, то превращался в отшельника. Тогда он посылал сигналы бедствия, например обращался к Джозефу Гукеру с просьбой поспособствовать ему войти в Философский клуб, который вот-вот должен был открыться в Лондоне: "Всего два или три дня тому назад я жаловался своей жене на то, как я бросаю своих знакомых и как они бросают меня и думаю лишь о клубе, который, насколько я понимаю, поможет мне достичь цели сохранить старых и приобрести каких-то новых знакомых".

В ноябре 1853 года он был награжден медалью Королевского общества за свои публикации – самой высокой наградой, которую могли ему присудить. Он писал Джозефу Гукеру: "Через год или два я буду работать над своей книгой о происхождении видов при условии, что я не сломаюсь".

Он знал, что не сломается. И когда закончит последние два тома о морских уточках, станет свободным человеком. "Но случится ли это? Может быть, я всего лишь перейду в другую тюрьму? В тюрьму без решеток, но из которой я не смогу выйти и в которую я посадил сам себя, и, может быть, на весь остаток своей жизни".

"ВСЕ ГЕНИИ В КАКОЙ-ТО СТЕПЕНИ ИДИОТЫ"

К маю 1855 года вышел из печати второй том "Живых ракообразных" и Палеонтологическое общество опубликовало второй том монографии "Ископаемые ракообразные".

– Наконец-то я разделался с усоногими – просто гора с плеч свалилась, – признался Чарлз Эмме. – Если мне попадется еще один из них, я просто отвернусь и пройду мимо.

Они сидели перед камином в спальне, было слышно знакомое пощелкиванье вязальных спиц Эммы.

– Теперь я полон желания взяться за новую работу.

– За какую?

Чарлз вздрогнул от неожиданности: раньше она никогда не интересовалась его планами. С той поры, как шестнадцать лет назад он прочел ее письмо, он не обсуждал с женой свою теорию происхождения видов. Но теперь свои намерения не скроешь – ведь этой работе он решил посвятить все оставшиеся годы. Чарлз не хотел причинять Эмме страданий, но скрывать истину было еще хуже.

Он сидел и смотрел на огонь. Потом повернулся к Эмме, отложил ее вязанье в сторону, взял руки жены в свои.

– Дорогая, я хочу поделиться с тобой моими планами на предстоящие годы. Сказать тебе всю правду, как я ее вижу. Надеюсь, мои слова не огорчат тебя, и молю об этом бога.

В ее теплых карих глазах он прочитал – не бойся.

– Обещаю, что не позволю себе волноваться. Он поднялся с дивана, стал спиной к огню.

– Я решил поднять все боковые паруса, чтобы поймать пассат. Мне кажется, если ты будешь знать, какое я выбрал направление, ты не будешь считать меня безумцем и глупцом. Взгляды мои сформировались медленно и, надеюсь, вполне осознанно. Но они наверняка столкнутся с оппозицией. Вот тебе пример: когда я в прошлый раз встретился в Лондоне с моим другом ботаником Хью Фаль-конером, он яростно, хотя и без злобы, набросился на меня и сказал: "Вы один принесете столько вреда, что его не смогут исправить десять естествоиспытателей. Вы уже развратили Гукера, наполовину испортили его!"

Эмма молча внимала.

– Позволь, я вкратце изложу тебе мои соображения о средствах, с помощью которых природа создает виды. Считать, что виды претерпевают изменения, меня заставляют данные эмбриологии, рудиментарные органы у животных, геологическая история и география распространения органических существ. Ты понимаешь меня?

– Смутно.

– Постараюсь выражаться яснее. – Он сделал паузу. – Давай рассмотрим органы: рудиментарные, атрофированные и недоразвитые. Органы или части тела, помеченные печатью бесполезности, в природе встречаются часто, даже у высокоорганизованных животных. Возьмем, к примеру, млекопитающих – у самцов рудиментарные грудные железы. Или у змей одна легочная доля – рудимент. Так называемое "незаконнорожденное" крыло у птиц – это рудиментарный большой палец, он никак не используется при полете. А наличие зубов у зародышей кита, тогда как у взрослых китов нет ни единого зуба, – что может быть любопытнее? А каких поразительных результатов добились селекционеры! Они отбирают животных с нужными им качествами и на их основе выводят новые породы. Даже сами селекционеры удивляются получаемым результатам. Уверен, что сознательная селекция – главное средство для выведения домашних пород. Ведь человек способен накапливать незначительные или более значительные отклонения и приспосабливать животных к своим потребностям. Можно сказать, что шерсть одной овцы он делает пригодной для того, чтобы ткать ковры, а другой – чтобы шить одежду.

– Но проводить селекцию стали только в последнее время, верно? спросила Эмма.

– Да. Однако я все-таки считаю, что можно показать, что в природе работает некая безошибочная сила, происходит естественный отбор, и эта работа идет исключительно на пользу всем органическим существам. Заметь, все живые существа, даже слоны, размножаются с такой скоростью, что через несколько десятилетий, максимум, столетий, на поверхности земли просто не останется места для потомства хотя бы одного вида. Мне не дает покоя мысль, что количественный рост каждого отдельного вида на каком-то этапе его развития ограничивается. Только некоторые из ежегодно рождающихся выживают и способны плодить себе подобных. Какие-то ничтожные различия зачастую определяют, какой особи суждено выжить, а какой – исчезнуть навсегда.

Эмма побледнела.

– Но разве это не противно христианству?

– Нет, это противно догме. Догматам, навязанным церкви уже потом. А моя теория не оспаривает существования бога. Просто природа следует его законам.

– А не приписываешь ли ты богу жестокость, когда говоришь, что лишь немногие из тех, кто рожден на свет, способны выжить?

– Было бы куда более жестоко, если бы все родившиеся на свет растения и животные оставались жить. Наша земля задохнулась бы и погибла миллионы лет назад. Только за счет естественного отбора, за счет вымирания наименее приспособленных возможна жизнь на земле.

Эмма внимательно слушала мужа: она подалась вперед, локти уперлись в колени, подбородок лежал на ладонях. Она была женщиной искренне религиозной, мало того – непоколебимой в своих убеждениях. Она регулярно ходила в церковь, причащалась у его преподобия мистера Иннеса. Читала Библию детям и возражала против светских выездов в экипаже по воскресеньям. Она даже сомневалась, можно ли по воскресеньям вышивать, вязать, раскладывать пасьянс, хотя и считала, что Англия только выиграла бы, получи народ разрешение хоть как-то развлекаться по воскресеньям. В начале ее супружеской жизни она с огорчением узнала, что Чарлз не разделяет ее убеждений. Однако огорчение прошло; Чарлз, решила она, ведет столь праведную жизнь, что, по всей видимости, носит образ божий в себе.

– Мне трудно принять мысль, что все живые существа не таковы, какими их сделал бог, что он не благословил их, не повелел процветать.

– Знаю. Мне тоже было трудно, но в конце концов собранные данные оказались неопровержимыми. Лайель не полностью согласен со мной, как и Гукер.

– Я должна уважать твои убеждения. Но какими доводами ты обоснуешь столь неприемлемую идею?

– Чтобы написать о непостоянстве видов, их изменчивости, росте, исчезновении, я собираюсь изучить все жи" вое и получить документальные подтверждения. Растения и животные, насекомые, рыбы, птицы, пресмыкающиеся, земная кора с ее горными хребтами, долинами, плато, моря и океаны. Эта задача невыполнима, ни один человек не может знать все секреты нашего мира, вплоть до каждого изначального существа. Но ведь кто-то должен начать! У иудеев есть изречение: "Ты не обязан проделать всю работу, но и уклоняться от нее не имеешь права..."

Вдруг настроение у него упало, он приуныл. На лбу жены обозначились морщины. В голосе ее звучали теплые нотки:

– Тебе кажется, что для этой задачи избран ты?

– Я избрал себя сам, – ответил он с саркастической улыбкой.

– Это одно и то же, Чарлз. Если это предначертание судьбы, ты не должен противиться. Раз уж ты цитируешь изречения, утешься словами Евангелия от Матфея: "Если возможно, да минует меня чаша сия; впрочем не как я хочу, но как ты".

Он обнял жену.

Чарлз устроился в своем отгороженном уголке, напоминавшем каюту на корме "Бигля", поперек ручек его зеленого кресла лежала все та же покрытая зеленым сукном планка. Было приятно думать, вновь окунуться в работу, столь его занимавшую. В январе два их сына слегли с лихорадкой и бронхитом, и Дарвинам пришлось снять дом в Лондоне, на Бейкер-стрит, отчасти для развлечения, отчасти для того, чтобы сменить обстановку, – они надеялись, это пойдет сыновьям на пользу. Но едва они переехали, как в городе ударили крепкие морозы, и большую часть времени пришлось просидеть дома. В ту зиму разразилась ужасная Крымская война, англичане и французы сражались с русскими. Англия тяжело переживала гибель многих своих сынов; и хотя после появления поэмы Теннисона "Атака легкой пехоты" настроение в народе поднялось, Лайель заметил:

– Помните, что сказал французский генерал Боске: "Она была прекрасной, эта атака, но атака еще не война".

Недовольство страны тем, как ведется Крымская война, вынудило кабинет лорда Абердина уйти в отставку; премьер-министром стал лорд Пальмерстон. Наконец-то отменили налог на газеты, теперь их могли покупать и менее обеспеченные люди, особенно недавно основанную и выходившую большим тиражом "Дейли телеграф". Господа Страхэм, Пол и Бейтс, крупные банкиры, присвоили себе на двадцать две тысячи фунтов акций – и были пойманы с поличным. Поскольку это были образованные люди и полностью отдавали себе отчет в том, на что идут – по крайней мере, так сказали в суде, – им был вынесен суровый приговор: ссылка в Австралию на четырнадцать лет.

– Австралия! – воскликнул Чарлз, вспоминая, как был в этой стране во время путешествия на "Бигле". – Хороший край. С богатейшими возможностями. Так что я о них не беспокоюсь. Купят огромные пастбища, возьмут в жены хорошеньких австралиек. Я бы [приговорил их к четырнадцати годам ссылки куда-нибудь в район лондонских трущоб: Бермондси, Холборн, Ист-энд. Это было бы для них наказанием!

Мелькали и хорошие новости. Флоренс Найтингейл с группой медсестер высадилась на Скутари, чтобы ухаживать за больными и ранеными жертвами Крымской войны. На улицах Лондона впервые появились почтовые ящики, избавив жителей от необходимости ходить на почту каждый раз, когда нужно отправить письмо. В честь королевы Виктории и принца Чарлза в Версале был дан бал; король Сардинии Виктор Эммануил, взявший в войне сторону Англии и Франции, нанес визит королеве Виктории и принцу Альберту, ему был пожалован орден Подвязки, что предвещало надежные дипломатические отношения между странами.

Когда позволяла погода, Дарвины ездили в Кью, к Джозефу и Френсис Гукерам. Они брали двенадцатилетнюю Генриетту на концерты дирижера Луи Жюльена, представительного француза, столь много сделавшего для популяризации симфонической музыки в Англии, знаменитого также своими роскошными жилетами. В первое же воскресенье в Лондоне они наняли закрытую карету и отправились на обед к Эразму, он жил в шикарном четырехэтажном доме на Куин-Энн-стрит, недавно им купленном, неподалеку от чудесного парка на площади Кавендиш-сквер. Дом стоял в тихом переулке, за ним находились лишь два красивых здания; самое дальнее – Чандос-Хаус, штаб-квартира престижного Королевского медицинского общества. Рядом проходила Харли-стрит, на которой практиковали лучшие, по крайней мере, самые дорогие хирурги в Лондоне. Позади шла Уимпол-стрит, где в доме отца, тирана и собственника, выросла поэтесса Элизабет Моул-тон; сбежав от отца, она вышла замуж за Роберта Браунинга и перебралась в Италию, во Флоренцию. Пять лет назад она опубликовала "Сонеты из Португалии", которые пользовались большим успехом. Эразм жил в нескольких минутах ходьбы от Церкви всех душ на Лэнгем-Плейс, с ее прекрасным кругом колонн и изящным тонким шпилем.

Целую минуту Дарвины стояли перед домом Эразма в восхищении, хотя на дворе была февральская стужа. Сквозь шерстяную шаль, закрывавшую рот, Эмма пробормотала:

– Брат выбился в люди. Пользуется наследством.

– О да. У него на обедах часто бывают молодые члены парламента. С тех пор как он подружился с драматургом Чарлзом Ридом, автором популярных "Масок и лиц", в гости к нему частенько заходят самые модные актеры, красотки актрисы. Но его фавориты все-таки писатели: Чарлз Кингсли – ты читаешь его "Эй, к западу!", Энтони Троллоп – сейчас печатают его роман "Попечитель", Уилки Коллинз – дома ты читала мне его "Антонину"...

Они поднялись по ступеням. Дворецкий в элегантном черном костюме, накрахмаленной белой рубашке и белом галстуке открыл дверь на первый же, стук дверного молотка. Он взял их пальто. Войдя в просторную, с высоким потолком гостиную, они подошли к мраморному камину в резной деревянной раме, по обе его стороны стояли медные ведра с углем. Эмма протянула руки к огню, чтобы согреться. Чарлз повернулся к камину спиной. Эмма заметила:

– Как меняются вкусы. В прежнем доме Эразма все было светло. Но королева Виктория ввела новый стиль, и эта гостиная уже в более темных тонах. На окнах тяжелые плюшевые гардины, атласные обои – темные, и рисунок какой-то мрачный.

Гостиная была примечательна обилием заполнявших ее вещей: коллекция китайских шкатулок, большие и маленькие вазы и статуэтки, богато украшенные часы, растения. На спинках стульев ручной работы висели вышивки. Были здесь и английские вещички, например прекрасной работы конторка, стол с откидной крышкой – Эразм последнее время пристрастился ходить по антикварным лавкам Лондона.

– Нравится? – раздался голос Эразма. – Сейчас все здесь доведено до конца. Чтобы обставить эту комнату как должно, я затратил два года.

Он вплыл в комнату, источая запах одеколона; на нем был изысканный пиджак из голубого бархата, прекрасно сшитые серые брюки сидели как влитые – делали свое дело лямки под его начищенными до блеска туфлями.

– Очаровательно, Эразм! – проговорила Эмма. – У тебя тонкий вкус.

– Одного не могу понять, – начал Чарлз будто бы серьёзно, – где ты размещаешь своих многочисленных гостей – ведь эта новомодная мебель занимает столько места!

– Стулья убираются. Диваны складываются. – На обычно унылом лице Эразма заиграла улыбка. – Сами увидите, как это делается. Будто по мановению волшебной палочки. К тому же после двухчасовой молитвы в Церкви всех душ мои гости будут голодны, как волки.

Первым прибыл Томас Гексли, полный жизни человек, с появлением которого начинали дрожать стены, а чуждые ему убеждения – рушиться. Он отвесил Эмме изящный поклон, схватил за руку Чарлза.

– Дарвин, я нарочно пришел пораньше, – признался он. – Надеялся, что застану вас одного и смогу извиниться.

– За что же, силы небесные?

– За то, что показал себя идиотом. Когда мы встретились, я выразил убеждение, что демаркационные линии между группами в природе проходят достаточно четко, что переходных форм нет. Я говорил с уверенностью, которая, свойственна дерзновенной молодости и неглубоким позна-; ниям. Вы спокойно ответили, что придерживаетесь другого мнения, и этот ответ долго преследовал меня, он изрядно меня озадачил. Годы упорного труда позволили мне понять, что вы имели в виду.

– Рад это слышать, Гексли.

– Прошу вас, Дарвин, пока не записывайте меня в свою веру. Меня ведь вполне устраивает, как сотворение мира описано в "Потерянном раа" у Мильтона, где он так живо воплощает естественный смысл книги Бытие: "Я никогда не скажу, что сие неверно, ибо невозможно".

Пока Чарлз от души смеялся, Эмма заинтересованно спросила:

– Как дела у вашей невесты, мисс Хиторн? Широкое, красивое лицо Гексли осветилось яркой улыбкой.

– Она с родителями сейчас на пароходе, возвращается из Сиднея. Мы ждали семь лет и теперь собираемся пожениться безотлагательно. Сейчас я хоть и с трудом, но все-таки могу содержать семью, двести фунтов в год мне платят за чтение лекций в Государственной горной школе, кроме того, я получаю гонорары в Геологическом обществе.