Текст книги "Происхождение"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

Его огромные глаза чуть помрачнели, лицо стало печальным.

– Я очень обеспокоен. Отец Нетти написал мне, что она подорвала здоровье. Видимо, австралийские лекари верят только в кровопускание да в каломель, больше ни во что.

Начали собираться гости Эразма. Дарвин словно попал на выставку мод. На женщинах были изысканные туалеты. Шляпки, украшенные цветами, шнурами и бархатными лентами, были сдвинуты подальше к затылку, чтобы не закрывать лицо. Корсеты туго стягивали талии, а юбки с оборками и воланами заполонили всю комнату. Самые смелые были одеты в тона посветлее: голубые, золотисто-зеленые, розовые, желтые. Дамы поконсервативнее были в темно-коричневом и зеленом, их легкие шерстяные жакеты и набивные муслины были украшены замысловатыми шнурами или веточками цветов. Но всеобщее внимание привлек последний крик моды: юбки из переливчатого шелка поверх кринолинов. Каждая дама держала ридикюль из берлинской шерсти или отделанный бисером, на руках – вошедшие недавно в моду короткие белые перчатки, на ногах – туфли-лодочки из черного или белого атласа.

– Клянусь! – воскликнула Эмма, обращаясь к Чарлзу. – Рядом с этими элегантными дамами я чувствую себя провинциалкой.

– Но самое яркое оперение, – негромко сказал Чарлз, – не у кур, а у петухов. Только посмотри на эти двубортные приталенные пальто... на распахивающиеся сюртуки!

Мужчины старались перещеголять женщин: кашемиры и шелка, бархат, светло– и темно-зеленые тона чередовались с модными шотландками. Яркие жилеты были украшены шнурами, тонкой вышивкой. Воротники плиссированных спереди сорочек лежали поверх широких вязаных галстуков. Полуботинки из мягкой кожи были начищены до блеска. Несколько друзей Эразма из артистической среды были в свободного покроя пиджаках и небольших шапочках из бархата или кашемира.

– Одежда красит джентльмена, – заметил Чарлз с хитрой улыбкой, – или по крайней мере его внешность. Через несколько часов мы узнаем, есть ли что-нибудь под этими изощренными жилетами. Но в яркости им не откажешь.

Чарлз переходил от группы к группе, прислушиваясь к оживленным беседам. Гости перебрасывались бойкими, живыми, остроумными, иногда не совсем пристойными, а порой и злопыхательскими фразами, когда препарировались последние книги, пьесы, музыкальные сочинения, подвергалась тонкому анализу политика правительства, пускалась по кругу последняя сплетня о каком-нибудь судебном деле или скандале в благородном семействе.

Всех пригласили к столу. Столовая Эразма была не менее элегантной полосатые обои и занавеси из зеленого в полоску шелка. Ярко горевший камин украшала белая резная полка, под хрустальной люстрой, рассеивавшей мягкий свет свечей, стоял длинный красновато-желтый стол. Закуски подавались вымуштрованной прислугой; палтус с соусом из креветок, цыпленок в горшочке, холодный фазан, заливное из телятины, салат, яблочный пирог с кремом, фруктовое желе, заварной крем.

– Неплохая разрядка для того, кто привык к говяжьей отбивной! – шепнул Чарлз Эмме.

Мороз на улице, светские разговоры в гостиной, три часа пополудни все это пробудило у гостей аппетит. В том числе и у Чарлза с Эммой, к их собственному удивлению. Невероятно, но факт – обильный обед, запитый бесконечным множеством бутылок белого вина, был не просто побежден, но решительно уничтожен, и, когда гости поднялись, длинный чиппендейловский стол был пуст, как покинутое войском поле битвы.

Эразм проводил их до двери.

– Ты достиг того, к чему стремился в жизни, Рас, – сказал Чарлз.

– К чему эта снисходительность? Я, как и ты, стремлюсь к совершенству. И делаю все, чтобы каждое такое сборище осталось у людей в памяти. Приятное общество, приятная еда и питье, располагающая обстановка, в которой легко течет беседа, расцветает дружба. Не представляешь, как много подлинных талантов, мужчин и женщин, встретились здесь впервые и завязали отношения, которые обогащают их жизни.

– Не сомневаюсь в этом, Рас, – умиротворяюще ответил Чарлз.

В середине февраля Дарвины вернулись в Даун-Хаус. Дети, одетые в шубы, шарфы и шерстяные шапки, играли, утопая в снегу. Чарлз писал статью о силе движущихся ледников, об их способности корежить и видоизменять пересекаемую ими местность. Эту статью опубликовал "Научный ежеквартальник". Потом Чарлз с головой ушел в недавно вышедшую книгу своего друга Томаса Уолластона о насекомых Мадейры. Описания он нашел замечательными, а выводы неудовлетворительными. Уолластон был энтомолог и конхиолог, выпускник колледжа Христа в Кембридже. В книге он развивал свои взгляды на причины существования зачаточных крыльев у большой группы насекомых, хотя Чарлз не раз пытался разубедить его в правильности занятой им позиции. Когда в гости приехал Джозеф Гукер, Чарлз показал ему спорную главу.

– Вам не кажется, что эти предположения весьма забавны?

– Кажется. И все далеки от истины. Насекомые с зачаточными крыльями напомнили Чарлзу

нелетающих бакланов с Галапагосских островов. Его, как и капитана Фицроя, Джона Уикема, Бенджамина Байно, тогда крайне озадачили эти птицы, потерявшие способность летать. Никто на "Бигле" не смог дать этому разумное объяснение, и только теперь, исследуя рудиментарные органы, Чарлз смог объяснить себе это явление.

Сидя с Гукером в кабинете, Чарлз во всех подробностях живописал ему тот день на острове Албемарл. Запасы пресной воды на судне настолько истощились, что ежедневную норму пришлось уменьшить вдвое, до полгаллона на человека, это суровое испытание на экваторе, где солнце весь день стоит в зените. Чарлз сошел на берег, полный решимости найти пресную воду, но попадалась лишь солёная. Именно там, на Албемарле, он увидел больших бакланов, они кормились на нижних уступах скал, их крылья являли собой обрубки с бахромой из– перьев. Пищи на скалах было предостаточно, в летать "ад водой в поисках рыбы не требовалось; не водились там и хищники, и большие птицы. Крылья бакланов атрофировались, потому что в них отпала нужда! Крыльями перестали пользоваться, и от неподвижности Они усохли – а ведь когда-то их размаха хватало, чтобы поднять эти большие тела в воздух! – как сходит на нет всякий неиспользуемый орган всякого живого существа, если он теряет свою функцию.

Джозеф Гукер любовно пощипывал брови, столь же густые, как тропические растения в его Ботаническом саду в Кью. – Да, тут нечего возразить.

– Конечно, Гукер. Это просто невозможно. Бог не мог дать птице обрубки вместо крыльев – ведь птица должна летать! Нелетающих бакланов создало время и изменения.

В начале 1855 года Чарлз забросил дневник здоровья, который вел пять с половиной лет. Ему нравилось делать записи, но ежедневные пометки все равно не позволяли обобщить его хронические недомогания.

В кабинете он проводил лишь часть своего времени; в основном он работал на воздухе, исследовал скелеты цыплят, уток, индеек, пытаясь определить, какие разновидности есть у каждого вида. Своему кузену он написал: "Я был бы очень рад получить от тебя семидневного утенка и какую-нибудь старую утку, умершую естественной смертью".

Изучая крошечных цыплят, он стал измерять их конечности, ощупывая суставы, записывал данные о скелетах старых индеек, тщательно обследовал ломовых и скаковых лошадей. Он узнал, что один из его приятелей-натуралистов насчитал сорок разновидностей обычной утки. Дарвин начал исследовать строение глаза и уха сотен птиц, лесных и домашних, пресмыкающихся и млекопитающих, ни на минуту не забывая о том, насколько эти органы хрупки и сложны.

– На какую глубину меня занесло! – жаловался он. Чтобы получить скелеты, он вынужден был варить уток над огнем, который поддерживал в сарае за домом молодой Леттингтон, новый садовник, заменивший ушедшего на покой Комфорта. Семь детей Чарлза (из Регби приехал погостить Уильям) были заинтригованы его опытами с домашней птицей; от усоногих рачков они устали гораздо раньше, чем их отец. Они поддразнивали его, крича:

– Ой, как здорово пахнет вареная уточка!

Эмма не возражала против смрада, она просто спросила: не лучше ли построить небольшую печь в дальнем конце заднего дворика?

– Я собираюсь заняться изучением голубей. Яррел подучит меня, и тогда голубятникам не так-то просто будет меня провести. Не бойся, – усмехнулся он, – варить их я не буду.

Через крупнейшего лондонского поставщика Бейли Чарлз купил несколько отборных голубей, веерохвостых и дутышей, и поместил их в большую клетку. Раньше голуби его никогда не интересовали, но теперь он был ими просто очарован и, к восторгу детей, построил голубятню.

Весной Джозефа Гукера назначили заместителем директора Королевского ботанического сада в Кью. Джозеф и его жена Френсис, которая уже родила двух детей и ожидала третьего, получили домик у входа в сад. Чарлз сказал Гукеру:

– Я искренне и от всей души поздравляю Вас с этим назначением. Понимаю, пока это не бог весть что, но в будущем Вы наверняка станете директором.

Гукер относился к Чарлзу так же, как тот – к Джону Генсло. Гукер был чрезмерно перегружен, так как постоянно подрабатывал – принимал экзамены по ботанике у соискателей ученой степени в медицине. Он готовил к публикации свой труд о флоре Новой Зеландии и Индии, но занятость и усталость никогда не мешали ему отвечать на письма Чарлза со множеством вопросов, касавшихся ботаники.

В начале июня Чарлз и мисс Торли, гувернантка его детей, собрали все растения с поля, которое раньше возде-лывалось, а теперь заросло. Потом – с соседнего возделываемого поля, чтобы узнать, какие растения появились недавно, какие исчезли.

– До чего трудно распознать растения! – воскликнул Чарлз, разглядывая свои трофеи. – Наверное, без Гукера нам не обойтись.

Когда среди многочисленных трав Чарлз впервые сумел выделить уже знакомую, он воскликнул:

– Ура! Ура! В жизни бы не подумал, что когда-нибудь сумею отличить одну травинку от другой. Нужно написать об этом Гукеру.

Во время путешествия на "Бигле", как и в последующие годы углубленного чтения, он столкнулся с тем, что на отдаленных островах водятся растения, животные и птицы, i которые сами никак не могли туда попасть. У традиционали-: стов имелось готовое объяснение: бог одновременно создал все формы жизни во всех уголках земли. Чарлз в это не верил. Мало-помалу он пришел к выводам, дававшим частичный ответ на этот вопрос: семена и яйца перемещаются через моря на бревнах, плотах, водорослях, в когтях или кишечниках перелетных птиц, которые опорожняют на острове желудки, наполненные на материке. Чарлз спросил Гукера:

– Могут ли семена, яйца сохраняться в соленой воде в течение дней, недель, месяцев и затем воспроизводить свои виды на далеких берегах?

– Думаю, что да, – ответил Гукер, – но вы должны проверить это.

– Да я готов положить все силы на то, чтобы выяснить такую возможность. Я знаю, что вы отнесетесь к моим экспериментам, как подобает доброму христианину. Я собираюсь собрать различные семена, свежие яйца, положить их в бутылки и бочонки с соленой водой, записать, сколько они там пролежат, а затем вынуть их и дать им развиваться нормальным путем. Если вы, конечно, не возражаете.

– Да что вы! – воскликнул Гукер. – А вы не против, если я немного поэкспериментирую подобным образом у себя в Кью? Я тоже хочу выяснить, могут ли семена плавать.

– Давайте работать вместе. Поплывут, должны поплыть! Он купил бутылки, бочонки разных размеров, поставил их в ряд на заднем дворике, наполнил соленой водой, поддерживая температуру тридцать два – тридцать три градуса по Цельсию – он считал, что среднегодовая температура воды в океане должна быть как раз такой. Детям-нравилась эта новая игра, они думали, что он затеял ее ради них. Эмма, не желавшая участвовать в препарировании животных, домашних и лесных птиц, не говоря об усоногих раках, теперь заинтересовалась. Дети сделали на каждой бутылке и бочонке наклейки с надписью, где какие семена. Эмма вызвалась изо дня в день записывать состояние семян. Она не думала, что эта работа ляжет в основу трактата ее мужа о происхождении видов.

Он начал с семян редиса, салата, капусты, латука, моркови, сельдерея и лука. Неделю семена держали в бочонках с соленой водой, потом их посадили в землю. Дети забегали к отцу в кабинет и кричали:

– Папа, папа, иди скорей, сельдерей и лук прорастают! Салат и латук росли быстрее обычного, а вот капуста поднималась неравномерно.

– Наверное, многие семена капусты погибли. Дети стонали от разочарования.

Три недели спустя салат и латук продолжали давать мощные побеги. Чарлз сказал:

– Честное слово, не могу поверить в наш успех.

– Ты утрешь нос доктору Гукеру? – спрашивали дети.

Следующая партия семян для обработки соленой водой состояла из французского шпината, овса, ячменя, канареечного семени и свеклы. В бутылках и бочонках они плавали две недели, три, потом Чарлз вынул их и посадил. Он знал: за такой малый срок семенам не доплыть до дальних краев. Но когда после восьмидесяти пяти дней жизни в соленой воде проросли семена сельдерея и лука , он воскликнул:

– Это триумф! Значит, некоторые формы жизни способны пересекать океаны и воспроизводиться на островах; и, разумеется, на других удаленных материках.

Он обратился к своему старому учителю Генсло с прось-" бой: пусть девчушки из прихода за полкроны соберут дли него семена. Семян прислали множество, Чарлз расплачивался почтовыми марками. Еще один опыт он провел совместно с Зоологическим обществом в Лондоне. Он написал Гукеру: "Рыбе в Зоологическом обществе скормили много замоченных семян. Моя взыгравшая фантазия нарисовала такую картину: цапля заглатывает рыбу вместе с семенами, уносит их за сотни миль, освобождается от них на берегах какого-нибудь другого озера, где они прекрасным образом прорастают. Увы, рыбы с яростью выплюнули все семена".

Кузен Фокс выслал ему для анатомирования веерохво-стых голубей и дутышей. Из наспех сколоченного сарая Чарлз изгнал Эмму, но старшим детям разрешил остаться. Фоксу он написал: "Я совершил черное дело и уничтожил маленького веерохвостого ангела десяти дней от роду. К веерохвостому я применил хлороформ и эфир. А со вторым проделал вот что: положил кусочки цианистого калия в большую влажную банку, а через полчаса посадил туда голубя: образовавшийся газ синильной кислоты быстро оказал фатальное воздействие".

Чарлзу хотелось знать, могут ли только что отложенные яйца ящерицы и змеи долго плавать в море – достаточно долго, чтобы животные появились на других землях. Он просил Фокса: "В ваших краях песчаная почва, и, наверное, ящерицы там не такая большая редкость? Если я прав, надеюсь, вам не покажется смешной моя просьба: пусть мальчишки вашей школы за вознаграждение найдут для меня отложенные ящерицами яйца. Шиллинг за каждые полдюжины или больше, если найти трудно. Как наберется две-три дюжины высылайте. Если по ошибке попадутся яйца змеи, это будет весьма кстати, они мне тоже нужны, ведь у нас ни ящерицы, ни змеи не водятся".

Шли недели и месяцы, Чарлз исписывал результатами опытов сотни страниц, в дело шел любой подвернувшийся клочок бумаги, даже старые конверты. Десятки картотечных ящичков, которые он сам сделал, постепенно заполнялись. Здесь хранились его наблюдения и имевшиеся сведения. Если факты противоречили теории, он почти никогда не унывал.

С помощью Джозефа Гукера Чарлз свел в Кью очень полезное знакомство с американцем Асой Греем. Доктор Грей, преподаватель ботаники в Гарвардском университете, автор "Справочника по ботанике Северных Соединенных Штатов", снабдил Чарлза очень ценными сведениями об американских растениях. Чарлз также поехал в Лондон и вступил в Саутуоркское общество голубеводов, члены которого собирались в семь часов в йоркширской таверне в доме 4 на Парк-стрит.

Потом он поехал на север, в Регби, навестить заболевшего корью Уильяма. Чарлз сказал ему:

– В таверне я повстречал довольно странных мужчин. А принадлежит таверна женщине, что тоже странно. Некой мисс Виктуар Арден.

– И что же предпочитает мисс Арден, – спросил его старший сын с озорной улыбкой, – странных мужчин или голубей?

– Странных мужчин. Ведь они, в отличие от голубей, могут платить за пиво. Мистер Брендт, один из их лидеров, оказался редким чудаком. После обеда он протянул мне глиняную трубку и сказал: "Вот ваша трубка", будто само собой разумелось, что я курю. В субботу я заберу гораздо больше голубей – это занятие куда благороднее и возвышеннее возни с мотыльками и бабочками, даже если ты с этим не согласен.

Его дети любили ловить бабочек и презирали собирателей жуков. Это был для них повод лишний раз подшутить над отцом. Своими наставлениями и энтузиазмом он привил детям любовь к живой природе, но не считал нужным снабжать их экземплярами для коллекции. Коллекцию дети должны собирать сами – только тогда она принесет им радость.

Летом и осенью Чарлз занялся петухами и курами, стараясь выявить различия в строении костей, весе, количестве хвостовых перьев, чтобы четко определить разновидности. Добывать материал для опытов было трудно – не всем нравилось упаковывать или отправлять ему мертвую птицу, с усоногими раками было куда проще. А умерщвление птенцов огорчало Эмму и детей. Тогда он предложил вознаграждение за мертвых голубей, кроликов и уток мистеру Бейкеру, который разводил их и продавал. Самым верным поставщиком оставался кузен Фокс, который вы" сылал ему нужные экземпляры. Чарлз послал также два десятка писем известным птицеводам и профессиональным свежевальщикам с просьбой присылать ему останки домашней птицы и голубей.

Он размышлял: "Около тридцати лет назад много говорилось о том, что геологи должны только наблюдать, но не теоретизировать; хорошо помню, как кто-то сказал, что, если рассуждать подобным образом, лучше просто спуститься в гравийный карьер и считать там камешки и описывать их цвета. Неужели люди не понимают, что смысл любого наблюдения – доказать или опровергнуть какую-либо позицию, иначе польза от наблюдения равна нулю".

Осенью 1855 года он получил очередной номер "Анналов естественной истории" и начал читать статью Алфреда Рассела Уоллеса под названием "О законе, регулирующем возникновение новых видов". Его потрясло уже само название. Ему и в голову не приходило, что кто-то другой идет той же непроторенной дорогой, на какую он ступил восемнадцать лет назад, в 1837 году. Он вышел в переднюю, взял из рыжевато-зеленой керамической табакерки щепотку нюхательного табака и снова принялся за чтение статьи. Его ждал новый сюрприз:

"Географическое распространение зависит от геологических изменений.

Каждый естествоиспытатель, изучающий вопросы географического распространения животных и растений, наверняка сталкивался в своих исследованиях со странными фактами...

...Местность, на которой имеются определенные виды, роды и принадлежащие к ним целые семьи, безусловно сформировалась в результате длительной изоляции, достаточной для того, чтобы многие подвиды сложились по типу предсуществовавших, которые вымерли, как и многие виды более раннего периода, в результате группы стали казаться изолированными..."

Чарлз поднялся и, глубоко обеспокоенный, стал ходите по комнате. Взглянув на оглавление, он понял, что автор статьи – молодой человек, которого он смутно помнил по мимолетной встрече в Британском музее года два назад. Он также читал в доме Лайеля главу или две из книги Уоллеса "Путешествие по Амазонке" и тогда еще подумал, что автор – вдумчивый и наблюдательный естествоиспытатель. Сейчас Алфреду Расселу Уоллесу тридцать два года, а тогда он собирался отправиться в экспедицию: Сингапур, Бали, Целебес, Малакка – зона Малайского архипелага, еще не изученная естествоиспытателями. Чарлз вспомнил слова Уоллеса:

– Выбрать Сингапур исходным пунктом для сбора материалов по естественной истории меня натолкнули занятия, проведенные здесь, в этом музее, в разделах насекомых и птиц. Я хочу, чтобы моя экспедиция продлилась несколько лет, как ваша на "Бигле" и Гукера на "Эребусе". Я холост, и время мое ничем не ограничено.

Перед мысленным взором Чарлза возник облик Уоллеса: простоватый с виду, эдакий увалень, массивные плечи и широкая грудь, копна черных волос, темные бакенбарды, очки без оправы, слишком маленькие для его огромных, пытливых, но добрых глаз. Держится застенчиво, говорит негромко, прекрасно образован, хотя выучился не в школе: семью Уоллесов, никогда не жившую в роскоши, постигло разорение, и мальчику пришлось бросить школу в четырнадцать лет.

Всплыло в памяти и все, что он знал об Алфреде Уоллесе. Поскольку у Уоллеса не было денег, тот изложил свой план Родерику Мурчисону, тогдашнему президенту Королевского географического общества, и именно благодаря прошению, поданному Мурчисоном в правительство, было разрешено провести экспедицию на корабле компании "Па-сифик энд ориент", отплывавшем в Сингапур в начале 1854 года.

Чарлз снова взял в руки журнал. Статья была опубликована всего через полгода после отплытия Уоллеса из Англии!

– Поразительно! Он столького добился за такое короткое время! воскликнул Чарлз с бьющимся сердцем; потом прочитал всю статью целиком, все девятнадцать страниц наблюдений и примеров Уоллеса до завершающего абзаца: "Нами было показано, хотя довольно поверхностно и кратко, как закон о том, что "все виды начали свое существование, связанное во времени и пространстве с предсуществовавшими схожими с ними видами", связывает и наделяет логическим смыслом огромное количество разрозненных и потому доселе не объясненных фактов..."

Он не мог поверить своим глазам. Алфред Уоллес выступил с революционной теорией и изложил ее почти его собственными словами. Невероятно! Во время чтения Чарлз был раздосадован, озадачен, разочарован, рассержен, наконец, опустошен. Он вышел из кабинета, взял плащ, мягкую шляпу, ясеневую трость и направился в сторону Песчаной тропы. Камни считать не стал, но сделал по дорожке два круга и лишь после этого испытал какое-то облегчение. Да, Уоллес выявил факты и сгруппировал их в теорию о видах, но он не обнаружил механизма естественного отбopa.

Чарлз взял ножницы, вырезал из журнала все остальные статьи и выбросил их, оставив между обложками лишь статью Уоллеса. Ее он положил в ящик своего шкафядаса и с этого момента решительно перестал о ней думать.

Но не надолго.

Перед встречей в Обществе он ужинал с Лайелем, и тот спросил:

– Вы читали статью Алфреда Уоллеса в "Анналах"?

– Читал.

– Неплохо написано, как считаете?

– Превосходно.

– Наступает вам на пятки, а?

– Скорее, на мозоли. Но он не дает ответа на вопрос, что вызывает изменение видов.

– А вы?

– На это я отвечу позже.

– Прочитав статью Уоллеса, я сам начал делать записи о видах.

– Только теперь!.. Я обсуждал с вами виды столько лет, и лишь теперь, после его статьи, вы начали вести записи?

– Когда вы были один, я не видел в этом нужды. Но сейчас вас стало двое...

Второе напоминание пришло от друга, естествоиспытателя Эдварда Блита, хранителя Музея Азиатского общества Бенгалии, большого специалиста по птицам и млекопитающим Индии. В письме, содержащем сведения об индийской флоре, Блит спрашивал: "Что вы думаете о статье Уоллеса в "Анналах"? Здорово, черт возьми! По-моему, материал подан Уоллесом хорошо; по его теории, различные породы домашних животных развились в виды".

Письмо это обеспокоило Чарлза больше, нежели разговор с Лайелем, потому что Блит охарактеризовал умозаключение Уоллеса, как "триумф факта, на который наткнулся наш друг Уоллес".

Сумеет ли Уоллес вывести также принцип естественного отбора? Что же тогда, все его годы работы и открытий – впустую? Неужели ему суждено уступить первенство?

– Да нет же! – воскликнул он вполголоса, обращаясь к книжным полкам своего кабинета. – Все это ерунда. И эгоизм высшей степени. Уоллес преданный науке талантливый молодой естествоиспытатель. Я помогу ему, чем смогу, как мне помог Лайель.

Январь 1856 года оказался неудачным для семьи. Эмму вдруг начали мучить головные боли. Дети были простужены, и их нельзя было выпускать на улицу. На полях лежали высокие сугробы, и Чарлз почти не мог работать в своих сараях. В кабинете перед камином Чарлз аннотировал вновь поступившие книги, писал письма и переваривал полученную корреспонденцию, касавшуюся особенностей яиц и цветовых различий уток и овец в разных частях света. Он обобщал тысячи разрозненных фактов о жизни животных и растений, об их предназначении, – такая работа была по силам далеко не каждому.

О его грандиозном замысле знал лишь он сам. Иногда он колебался, переживал, когда ход его исследований в том или другом направлении тормозился. Но твердая вера в теорию развития, изменения и приспособления видов с момента появления на земле первых форм жизни миллионы лет назад, эта вера оставалась незыблемой. Он был убежден, что его теория – это крепкий корабль, который не пойдет ко дну при первом ударе волн. Но нужна осторожность, беспристрастность – и никакого догматизма.

Пришла удручающая новость из Лондона – в покойнике, обнаруженном на Хэмпстед-Хит опознали члена парламента Джона Сэдлера. Он совершил самоубийство, потому что был замешан в банковских махинациях. С этого факта началась серия разоблачений высокопоставленных чиновников, запускавших руку в государственную казну, что нанесло неисчислимый ущерб вкладчикам, фермерам, торговцам. В том же году некто Леопольд Редпэт подделал записи акций Большой северной железной дороги и присвоил себе четверть миллиона фунтов стерлингов. Чарлз пришел в ярость, заслышав об этом, потому что всерьез собирался купить на имевшиеся у них сбережения акции Большой северной.

"Подожду, пока они возместят потери, – решил он. – Все же несколько их акций мы купим – вложение это хорошее".

Многие говорили, что подобные скандалы подрывают веру англичан в правящие классы. Ко всем неприятностям сгорел популярный театр "Ковент-Тарден", сгорел во время бала-маскарада, обернувшегося пьяной оргией. Некоторой компенсацией стала с восторгом принятая премьера оперы "Пикколомини". Чарлз обещал Генриетте свозить ее на эту оперу. Он часто брал детей на выставки в "Хрустальный дворец", который в 1854 году был за семьдесят тысяч фунтов куплен Брайтонской железнодорожной компанией и перевезен в Сиденхэм, в восьми с половиной милях к северо-западу от Даун-Хауса. Дети с раннего возраста питали любовь к выставкам.

В конце марта был подписан мирный договор, и Крымская война закончилась; но тут же последовало объявление войны Персии, затем бомбардировка Кантона, известившая о начале завоевательной войны, которую королевский флот повел против Китая.

– Есть такая старая поговорка: "Сомневаться можно во всем, кроме смерти и налогов", – ворчал Чарлз. – А я бы добавил: "(Кроме смерти, налогов и войны". По Мальтусу, войны необходимы для того, чтобы снизить прирост населения?

Он пропускал через себя ежедневные новости и в тщательно отредактированном виде преподносил их детям, если они оказывались рядом и слушали. Эмму газетные страсти мало трогали. Где-то в глубине души ей казалось, что газеты – это лишь раскрашенные черной краской игрушки, ежедневные соски для простодушных мужчин. Проходили дни, одни сплетни сменяли другие. Все это так недолговечно! Волновало и заботило Эмму другое – благополучие ее мужа, детей, дома.

В конце апреля 1856 года Чарлз решил предстать перед высоким судом и подвергнуть свое детище испытанию. Он пригласил в Даун-Хаус Чарлза Лайеля, Джозефа Гукера, Томаса Гексли и Томаса Уолластона вместе с женами. Чтобы собрать эту четверку в Даун-Хаусе, потребовался месяц переписки. Леттингтона он послал с экипажем на станцию в Сиденхэм, где тот нанял второго извозчика, чтобы привезти всех. Чарлз не ждал от друзей единодушного одобрения, скорее, ему требовалась критическая оценка его теории.

В 1856 году Лайель опубликовал всего одну статью, ио его "Основы геологии" выдеоживали уже девятое, расширенное издание. Джозеф Гукер продолжал работать над флорой Тасмании. Томас Гексли меньше года как женился. Некий доктор, известное светило, предсказал, что мисс Генриетта Хиторн не протянет и полгода, но супружеская жизнь с экспансивным, но нежным Томасом Гексли излечила ее. Два последних года Гексли читал лекции в Государственной горной школе на Джермин-стрит и был главным естествоиспытателем в Геологическом обществе. Ему предложили возглавить кафедру биологии в Эдинбургском университете, но он отказался – предпочитал работать в Лондоне, где его как раз попросили выступить с лекциями в Королевской ассоциации. Тридцатичетырехлетний Томас Уолластон посвятил себя изучению жуков Мадейры, островов Зеленого Мыса и Святой Елены. Там он и почерпнул свидетельства, подтверждавшие его веру в существование затонувшего континента Атлантиды, это была его любимая фантазия. Свою первую научную работу он написал, когда еще учился в Кембридже, в колледже Христа.

К вечеру в пятницу гости собрались на ступенях Даун-Хауса. Эмма потеснила детей и освободила четыре спальни. А чтобы управиться на кухне, наняла в деревне еще одну женщину. Когда гости отдохнули с дороги и спустились в гостиную выпить по бокалу шерри, Эмма сказала им:

– У всех у вас сегодня был трудный день, наверное, некогда было как следует пообедать. Перейдем в столовую, надеюсь, нам удастся восполнить этот пробел.

Освещенный полудюжиной свечей, обеденный стол был прекрасен. Сэлли приготовила запеченного лосося, тушеную телятину с соусом и картофелем, яблочный пудинг, обсыпанный хлебными крошками. Гости с аппетитом поглощали блюдо за блюдом. В отличие от первого обеда, который Эмма дала для коллег Чарлза на Аппер-Гауэр-стрит, 12, где мужчины говорили почти шепотом и, казалось, разговор вот-вот умрет, на сей раз все были оживлены, веселы и разговорчивы. Едва разделавшись с лососем, гости принялись -обсуждать ледниковый период; могли или нет северные растения мигрировать на юг, даже к экватору, как это сделали многие племена; верно ли, что единственными существами, выжившими после таяния льдов, были те, которые сумели заползти, поколение за поколением, на горы, как это было на Цейлоне, Яве, в горах Бразилии. Женщин за возбужденными мужскими голосами почти не было слышно, они мирно беседовали вполголоса.

После обеда все вернулись в гостиную. Эмма немного поиграла на рояле. Чарлз организовал две партии в триктрак с меняющимися участниками. По комнатам разошлись рано – Чарлз попросил коллег спуститься к завтраку в семь утра. К восьми часам все пятеро закрылись в кабинете Чарлза. Старшим по возрасту среди них был пятидесятивосьмилетний Лайель, и Чарлз посадил его в кресло, стоявшее в углу. Сорокасемилетний Дарвин сел справа от Лайеля, тридцатидевятилетний Гукер – слева, а самому молодому, тридцатилетнему, Гексли пришлось довольствоваться обитой материей скамеечкой, которой Чарлз пользовался все годы работы над усоногими рачками.