Текст книги "Происхождение"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Стоун Ирвинг
Происхождение

Ирвинг Стоун

Происхождение

Перевод с английского М. И. Брука и 10. С. Кацнельсона

Имя автора этой книги Ирвинга Стоуна не нуждается в рекомендациях. Он автор художественных биографий Ван Гога, Микеланд-жело, Шлимана, Джека Лондона, хорошо известных советскому чита-телю. Новое его произведение, впервые переведенное на русский язык, повествует о жизни и деятельности Чарлза Дарвина, основателя эволюционной теории, нанесшей сокрушительный удар по религиозной картине мира.

Книга переведена с сокращениями.

СОДЕРЖАНИЕ

К ЧИТАТЕЛЯМ

"НАЙДИ МНЕ ХОТЯ БЫ ОДНОГО ЗДРАВОМЫСЛЯЩЕГО ЧЕЛОВЕКА"

"МОИ ЧУВСТВА КОЛЕБЛЮТСЯ, КАК МАЯТНИК"

"В МОРЕ НЕТ ГОР"

"КАК БЕСКОНЕЧНО РАЗНООБРАЗНА СОЗДАННАЯ ЗДЕСЬ ЖИЗНЬ"

ВОЗВРАЩЕННЫЙ РАЙ

ЛЮБОВЬ-ТА ЖЕ ЛИХОРАДКА

ВСЯ ЖИЗНЬ

"ВСЕ ГЕНИИ В КАКОЙ-ТО СТЕПЕНИ ИДИОТЫ"

"ПО ДУШЕ ЛИ ВАМ ТАКАЯ РОДОСЛОВНАЯ ЧЕЛОВЕКА?"

"Я КАК АЗАРТНЫЙ ИГРОК: ЛЮБЛЮ ДЕРЗКИЕ ПРЕДПРИЯТИЯ"

ИСПОЛНИ СВОИ ДОЛГ

К ЧИТАТЕЛЯМ

О Дарвине написано много. И не только научных исследований, но и художественных произведений, авторы которых стремились постичь внутренний мир человека, совершившего революционный переворот в биологии. Образы великих людей всегда привлекают писателей возможностью проникнуть в тайники их мыслительной деятельности, поступков, решений, которые подчас оказывают определяющее воздействие на дальнейший ход политики, науки, культуры. И нет ничего удивительного, что такой видный мастер художественно-биографической литературы, как Ирвинг Стоун, обратился к жизни Чарлза Дарвина.

Мы знаем Ирвинга Стоуна по его романам о Ван Гоге, Джеке Лондоне, Микеланджело, Генрихе Шлимане, переведенным на русский язык. Думается, Дарвин не случайно пополнил галерею великих людей, которые привлекли внимание, писателя. Сам Стоун во время недавнего пребывания в Москве объяснял свой литературный интерес к основателю эволюционной теории тем, что именно в Дарвине он увидел человека, и по воспитанию, и по складу своего характера менее всего подходящего для той великой миссии, что выпала на его долю. Ведь ему довелось ниспровергнуть вековые представления, освященные авторитетом религии, более того, противопоставить научные факты религиозным догматам, вступить в конфликт с богословами, до сих пор не простившими ему этого удивительного по своей смелости шага.

Но Дарвин был прежде всего ученым. И во имя научной истины он пожертвовал своим покоем, личным благополучием, сложившимися убеждениями. В этом был его научный подвиг.

Ирвинг Стоун как-то сказал, что писатель – это "археолог, вскрывающий пласты человечества". Это определение, пожалуй, в большей степени относится к тем из них, кто работает в трудном жанре художественной биографии. И это отчетливо прослеживается в книге, которую вам предстоит прочитать. Верный своему художественному методу, Стоун тщательно и скрупулезно пытается реконструировать буквально все, что связано с жизнью его героя, проникнуть в строй его мышления, в логику его поведения. Он не изменяет сформулированному принципу, что автор художественной биографии должен "собственными глазами увидеть места, где жил и действовал его герой, увидеть светившее ему солнце, землю, по которой ступала его нога.-..". Он должен "ознакомиться с социальной, психологической, духовной, эстетической, научной и международной атмосферой, в которой его герой жил и под влиянием которой вырабатывалась линия его поведения", иными словами, "проникнуться духом эпохи, которую собирается отразить".

Можно без преувеличения утверждать, что автор книги выполнил все эти условия.

Вместе с тем нужно учитывать, что его произведение – не научная и не научно-популярная биография Чарлза Дарвина. Это биография художественная. Поэтому не следует искать в книге точных научных оценок и формулировок. Вполне закономерны и некоторые субъективные характеристики, которые могут не согласовываться с общепринятыми. Таковы законы жанра. Нас интересует главное – жизнь и деятельность ученого, создателя науки о развитии органического мира, нанесшей сокрушительный удар по религиозным представлениям о божественном творении Вселенной. Это тем более важно, что и поныне на Западе ведется борьба против дарвинизма, что в Соединенных Штатах Америки мракобесы требуют запрещения преподавания эволюционной теории в школах, преследуют передовых ученых, бросающих вызов невежеству и суевериям, которые культивируются так называемыми фундаменталистами. Уместно заметить, что Ирвинг Стоун, несмотря на свой почтенный возраст, ведет активную борьбу по пропаганде дарвинизма в США, выступая с лекциями, в которых он отстаивает правоту эволюционного учения.

Для советского читателя новая встреча с Ирвингом Стоуном представляет не только чисто литературный, но и познавательный интерес. Художественная биография Чарлза Дарвина позволит еще лучше узнать историю рождения научной теории, сокрушившей господствовавшие веками религиозные взгляды и представления о мире и человеке.

Академик Б. М. КЕДРОВ

"НАЙДИ МНЕ ХОТЯ БЫ ОДНОГО ЗДРАВОМЫСЛЯЩЕГО ЧЕЛОВЕКА"

Рассматривая себя в зеркале, оправленном в красное дерево, он опустил кисточку в расписанный по бокам голубыми цветами бритвенный стакан, который стоял на полукруглой полке, подлил в него немного горячей воды из медного кувшина, намылил светлую кожу лица и только иосле этого открыл остро наточенную стальную бритву с эбонитовой ручкой.

Для двадцатидвухлетнего Чарлза Дарвина бритье было приятной и не слишком обременительной процедурой, поскольку его рыжевато-коричневые бакенбарды занимали чуть ли не половину лица. Все, что ему оставалось, это выбрить нижнюю часть румяных щек и округлый подбородок. Его красные губы были, казалось, несколько маловаты по сравнению с на редкость большими карими глазами, в которых загорались огненные искорки, – глазами, зорко Схватывавшими и запечатлевавшими все вокруг.

Он вытер пену с лица, достал две расчески, отделанные серебром, и резким движением разделил свои длинные рыжеватые волосы на косой пробор, сначала на правую сторону, затем, перекинув густую копну волос, позволил ей изящной волной упасть на левое ухо.

Достав из комода орехового дерева белую накрахмаленную рубашку, Чарлз пристегнул к ней высокий тугой воротничок, концы которого доходили до самых бакенбард, и широким узлом повязал вокруг шеи темно-коричневый галстук. Обыкновенно он брился рано утром, как только вставал, но сегодня с утра он на целый день отправился на ялике порыбачить и побродить по берегу Северна, с тем чтобы пополнить свою коллекцию. Поэтому бритье пришлось отложить до вечернего переодевания, когда в доме ожидали гостя – профессора Адама Седжвика.

С широкой лестницы доносился упоительный аромат гусиного пирога, любимого блюда у них в Шрусбери: кухарка Энни неизменно пекла его в тех случаях, когда к ужину ожидались именитые гости..Мальчиком Чарлз часто наблюдал за тем, как приготовляется этот деликатес, прежде чем его поместят в духовку большой восьмиконфорочной плнты, топившейся дровами и углем. И сейчас, хотя просторная кухня, где колдовала Энни, находилась в другой части дома, мысленно он представлял себе, как она расправляется с огромным гусем, вытаскивая из него кости, потом принимается за большого цыпленка, которым фаршируется гусь; следом наступает черед маринованного языка, помещавшегося внутрь цыпленка, и все это обмазывается густым слоем теста, щедро сдобренного мускатом, перцем и маслом.

Марианна, старшая сестра Чарлза, довольно рано, в двадцать шесть лет, вышла замуж за врача и перебралась к нему в Овертон. Но и прежде, после того как умерла мать, она не рвалась вести хозяйство в Маунте, их поместье, хотя в свои девятнадцать лет вполне могла бы с этим справиться. Ведение всех домашних дел она переложила на покорные плечи средней сестры семнадцатилетней Каролины. После своего замужества, родив двух мальчиков, Марианна почти не навещала родительский дом, а только изредка обменивалась письмами с сестрами.

В качестве хозяйки Каролина безуспешно пыталась приучить Энни закрывать дверь на кухню, когда та готовила. Но Энни, как истинная дочь фермера, уроженка Шропшира, наотрез отказывалась.

– Выходит, семья не должна и догадываться, что будет на обед, так по-вашему? Да если хотите знать, мэм, то в Маунте моя кухня – самое наиглавнейшее место!

Доктор Роберт Дарвин увещевал дочь:

– Второй такой кухарки, как Энни, не сыскать. Она же боготворит все, что связано с пирогами, а кухонные ароматы для нее лучше любых других. Когда я отправляюсь на вызовы, то всегда знаю, какой пирог она затевает – с птичьими потрохами или уткой, с голубятиной или селедкой и картофелем. И пока я езжу от одного больного к другому, это меня поддерживает.

В том, что касалось еды, доктору Дарвину не так-то легко было угодить. Человек необъятных размеров, он весил триста двадцать фунтов – всего на двадцать фунтов меньше, чем его отец, доктор Эразм Дарвин, этот настоящий Гаргантюа, известный на всю Англию своими сборниками стихов, трактатами по естественной философии, медицине, законам органической жизни и... своим животом, – чтобы обладатель его мог садиться за обеденный стол, в последнем потребовалось сделать специальное полукруглое углубление.

Между тем Чарлз извлек из гардероба синюю бархатную жилетку с широкими лацканами, потом коричневый костюм с еще более широкими лацканами, длинными фалдами и стоячим воротником. Со дна комода он достал пару выходных башмаков, поставил их перед собой на ворсистый ковер эксминстерской выделки, а на кровати с большими медными набалдашниками разложил одежду. Золотые часыг которые он носил обычно в кармане жилетки, уже висели на тонкой цепочке, обхватывавшей шею.

Завершив свой туалет, он подошел к высокому зеркалу и, посмотревшись в него, остался вполне доволен своим внешним видом: в конце концов он дорос-таки до полных шести футов, чего ему так страстно хотелось. Пожалуй, только вот нос несколько великоват. Впрочем, Чарлз не страдал чрезмерным тщеславием – ровно настолько, насколько это было естественно для высокого, худощавого, хорошо сложенного и энергичного молодого человека, который всего четыре месяца назад окончил колледж Христа в Кембридже, где он изучал теологию и удостоился степени бакалавра. Хотя Чарлз не стремился к диплому с отличием, в выпуске 1831 года он все же стоял на десятом месте, и ему надлежало получить церковный сан в Херфордском соборе, неподалеку от тех мест, где жили Дарвины и их родственники Веджвуды.

С посвящением его, правда, не торопили ни отец, ни англиканская церковь: в тех случаях, когда речь шла о молодых теологах, только что закончивших курс обучения, она не настаивала на жестких сроках. И вообще должен был пройти год или даже два, прежде чем появится вакантное место диакона или помощника приходского священника – место, которое находилось на нижней ступени церковной иерархии. В будущем ему предстояло замещать викария или же, если церковь окажется побогаче, проходить службу иод началом пастора. Назначение это зависело от местного епископа. Как бы то ни было, Чарлза вполне устраивало, что его обязанности, как, впрочем, я жалованье, будут более чем скромными. Зато у него останется время для пополнения своей коллекции и занятий естественной историей, не говоря уже об охоте, которую он обожал и которой увлекался, сколько себя помнил.

Возможно, после трехнедельной геологической экспедиции в горах Северо-Западного Уэльса с профессором Седжвиком и месяца охотничьей жизни в Мэр-Холле он и начнет подумывать о предстоящем посвящении в сан. Впрочем, нет, лучше все-таки отложить эти мысли до лета следующего года. К тому времени он уже совершит вместе с профессором Джоном Генсло и двумя его учениками путешествие на торговом судне на тропические Канарские острова, где на острове Тенерифе они намерены были собственными глазами увидеть знаменитое драконово дерево, описанное в "Путешествии" Гумбольдта. Отец Чарлза уже дал согласие на это плавание в июне будущего года, так что ему предстояли целых двенадцать месяцев праздной жизни, как в свое время и его старшему брату Эразму, который немало постранствовал по свету, прежде чем заняться медициной. Считалось, что молодому человеку требовалось какое-то время, чтобы остепениться.

Покончив с туалетом, Чарлз еще раз внимательно осмотрел себя в зеркале.

– Ну и вырядился я сегодня, – заключил он. – Еще подумают, что у меня помолвка с очаровательной Фэнни Оуэн.

Самого Чарлза никто не считал особенно привлекательным: его внешность была неброской и мягкой. Только большие глаза были необычайно выразительными. Одним словом, приятный молодой человек с природным обаянием и хорошими манерами, явно любящий пожить в свое удовольствие. Ему нравилось бывать на людях, и он не думал скрывать радости от общения с ними. И люди в свою очередь отвечали ему взаимностью – родные, друзья, преподаватели в Кембридже, где он учился. Его общество в особенности ценило старшее поколение, ибо Чарлз обладал весьма редким талантом не замечать в дружбе разницы в возрасте. Он был любимцем Джозайи Веджвуда, брата матери, в имении которого Мэр-Холл он проводил каждый сентябрь, охотясь на куропаток и прочую дичь; Уильяма Оуэна, владельца Вудхауса, где Дарвина непременно ожидали к первым морозам, чтобы "поистреблять оуэновских фазанов"; Джона Стивенса Генсло, его наставника и гида в изумительном и таинственном мире природы.

Бывший профессор минералогии в Кембриджском университете, последние четыре года Генсло возглавлял кафедру ботаники и одновременно был помощником священника в прелестной маленькой церквушке святой Марии на углу Трампингтон-стрит, в двух шагах от реки Кем.

Именно профессор Генсло уговорил своего друга Адама Седжвика взять Чарлза с собой в геологическую экспедицию– Вот почему сейчас Чарлз готовился встретить уважаемого гостя при параде. При грубоватой внешности Седжвик, все еще холостяк в свои сорок шесть лет, был настоящим лондонским денди: даже во время знаменитых исследований в Альпах, не говоря уже о горах Уэльса, он не расставался с высоким белым цилиндром и удлиненным пиджаком новейшего покроя. Кембриджские студенты по этому поводу шутили:

– Знаете, зачем он носит свой белый цилиндр? Это чтобы охотники по ошибке не приняли его за оленя и не всадили ему пулю в лоб...

Ожидая приезда гостя, Чарлз достал с полки книгу сэра Вальтера Скотта "Антикварий" и уселся в затянутое чехлом кресло у окна – в той самой комнате, где он появился на свет. Бархатные гардины были по бокам подобраны лентой, и сквозь тюлевую занавеску ему открывался -превосходный вид: перед домом широкий газон, старые дубы, ели и платаны, а за холмом, который жители называли Маунт, привольные луга и развалины старинного замка-крепости, возведенной британцами для защиты от римлян.

Три с половиной года, проведенных Чарлзом в Кембридже, были приятными во всех отношениях. В колледже он много читал: и Дарвины, и Веджвуды справедливо могли похвастаться неплохими домашними библиотеками. Книга в этих семьях всегда была в почете, но в основном здесь предпочитали читать ради развлечения.

Любимым местом для чтения, разумеется в хорошую погоду, служил Чарлзу сад – "Феллоуз гарден", где он обычно устраивался под раскидистой шелковицей, той самой, под сенью которой, как говорили, за двести лет до него часами сиживал Джон Мильтон, с жадностью поглощавший одну книгу за другой.

На лекциях Дарвин умел внимательно слушать, и это позволило ему усвоить, а затем благополучно исторгнуть из себя мало его занимавшие "Естественную теологию" Пейли и "Элементарную геометрию" Евклида и после двух лет обучения в Кембридже успешно сдать переводные экзамены. Что же касалось предметов, интересовавших его по-настоящему, то их он изучал досконально.

Много времени студенты проводили вне стен своего колледжа, и у общительного Чарлза не было недостатка в компании. Как правило, приятели вместе ездили на охоту, и, прежде чем присоединиться к остальным, Чарлз, стоя в своей комнате перед комодом с зеркалом, нередко репетировал, проверяя, так ли он вскидывает ружье на плечо, как положено. Если же перед охотой ему удавалось залучить к себе кого-нибудь из друзей, он давал ему в руки зажженную свечу, которой тот должен был размахивать, а Чарлз в это время стрелял, сунув в ствол бумажный пыж. В тех случаях, когда он целился точно, вырывавшаяся из ружья струйка сжатого воздуха, к немалому удовольствию стрелка, гасила пламя. При этом пыж разрывался с таким звуком, что их тьютор [Тьютор – наставник-преподаватель в колледжах Великобритании. – Прим. пер.] всякий раз сетовал:

– Подумать только! Мистер Дарвин, по-видимому, часами упражняется у себя в комнате в щелканье кнутом. Стоит мне только пройти по двору у него под окнами – и я неизменно слышу один и тот же звук.

Профессор Генсло часто брал своих студентов на загородные ботанические экскурсии, и Чарлз ни разу не пропустил возможности отправиться вместе с профессором. Иногда они уходили на весь уик-энд в дальние леса и болота. Однажды, во время такого похода, Чарлзу удалось поймать такое количество жаб, прятавшихся в высокой траве, что Генсло с гордостью воскликнул:

– Вашему зрению, Дарвин, можно позавидовать! Впоследствии, когда Чарлз один научился ловить их больше, чем все остальные студенты, вместе взятые, Генсло полушутя спросил:

– Что вы будете с ними делать, Дарвин? Уж не собираетесь ли вы испечь нам "жабий" пирог?

Поначалу Чарлз растерялся, но весьма скоро сумел выкрутиться:

– Разве вы не знаете, профессор, что повар из меня никудышный?!

Генсло сумел заразить их всех своей любовью к энтомологии; Дарвин и его друзья коллекционировали жуков. Чарлз даже утверждал, что ни один род занятий в университете не доставлял ему столько радости. Однажды, отодрав кусок трухлявой коры, он обнаружил двух уникальных жуков и понес их учителю, по одному в каждой руке. По дороге он заметил еще один редкий экземпляр, не взять который он попросту не мог. Чтобы освободить руку, он сунул одного из жуков в рот.

– Увы, – жаловался он профессору Генсло вечером того же дня, – жук выпустил заряд какой-то необычайно мерзкой жидкости, и она так обожгла мне язык, что я вынужден был тотчас выплюнуть насекомое, которое тут же погибло. Третий из найденных мной жуков также не перенес путешествия.

– Это вам наказание за жадность, – рассмеялся в ответ Генсло. – Умейте довольствоваться малым, друг мой, идет ли речь о жуках или о деньгах.

Когда Джон Стивене Генсло обосновался в Кембридже за тринадцать лет до приезда туда Дарвина, науку считали несовместимой с религией. В университете, основанном в XII веке для подготовки теологов, не признавались научные дисциплины и по ним не читалось курсов, дававших право на получение университетской степени. Ботанический сад в центре города был полностью заброшен.

Профессора Генсло и Седжвик в корне все изменили. В 1819 году они совместно основали Кембриджское философское общество, где преподаватели и студенты-старшекурсники регулярно выступали с докладами по проблемам развития естественных наук, все еще находившихся под церковным запретом. Постепенно Генсло и Седжвик сумели добиться, чтобы курсы ботаники и геологии были включены в общеобразовательную программу. По пятницам вечерами Генсло приглашал к себе домой избранный круг – нескольких наиболее способных из числа своих студентов, а также тьюторов и преподавателей, интересовавшихся прогрессом науки. В доме профессора к Чарлзу относились как к члену семьи. Пообедав, они с Генсло нередко отправлялись на продолжительные загородные прогулки, а по уик-эндам для пополнения коллекций – в окрестные болота, изобиловавшие травами, василистни-ком, дикой петрушкой, ирисами и густым кустарником, а также живностью кузнечиками, светлячками, пауками и мошками. Из-за своей привязанности к профессору Чарлз получил прозвище "Тот, который ходит хвостом за Генсло".

Джона Генсло любили в Кембридже как никого другого: большей чести университет не мог бы удостоить его при всем желании.

Чарлз подобно хорошей губке впитывал мудрые мысли учителя, отличавшегося не только эрудицией, но и глубоким пониманием своего предмета. Их отношения во многом напоминали отношения Чарлза с братом Эразмом во время их совместной учебы в Королевской классической общедоступной гимназии в Шрусбери. Рас, как звали его в семье, был пятью годами старше Чарлза и страстно увлекался химией: в сарае на холме, где хранился садовый инструмент, он оборудовал настоящую лабораторию, Брат сделал Чарлза своим ассистентом, в чьи обязанности входило составление газов и смесей по формулам. Эразм показал ему, как разводить серную кислоту в пропорции один к пяти, чтобы затем, облив раствором железные гвозди, собирать образовавшийся газ в колбу. Другой эксперимент, сделавший в округе обоих братьев, так сказать, персонами нон грата, заключался в том, что они растворяли в серной кислоте ртуть в пропорции один к двум: испарявшаяся со дна колбы кислота распространяла по всему холму удушливый запах. Доктор Роберт Дарвин, вечно находивший повод быть недовольным своими сыновьями, однажды сухо заметил:

– Если уж вам приспичило заниматься химией, то нельзя ли, чтобы она была менее пахучей?

Эразм, которого куда меньше Чарлза заботило, какого мнения о нем отец, парировал:

– Но мы не можем знать, как пахнут наши реактивы, пока их не получим. Неужели тебе хотелось бы задавить ростки поиска и отваги, которыми наградила нас молодость?

Доктор Дарвин мгновенно чувствовал, когда задевали его больное место вес. Обернувшись к сыновьям, худощавым и нескладным, как большинство подростков, он с нарочитой издевкой, голосом, который, казалось, исходил из глубины карьера, изрек:

– Как ты сказал: "Задавить"? О, боги! Да я всю свою сознательную жизнь только и делаю, что стараюсь кого-нибудь ненароком не задавить.

На какое-то мгновение Чарлзу стало даже жаль отца. И почему это все шестеро детей Дарвина должны отдавать столь явное предпочтение родне со стороны матери – худым и жилистым Веджвудам? Отчего бы, спрашивается, хотя бы одному из сыновей не пойти в отцовскую породу?

Хотя Чарлзу в ту пору было всего четырнадцать, он нередко засиживался в лаборатории Эразма далеко за полночь. Неудивительно, что по этой причине и из-за горящей серы, которой пропах весь дом, Чарлз заработал в школе прозвище "Газ".

Вдобавок он получил выговор от доктора Самюэля Батлера. Этот известный педагог, директор Королевской классической общедоступной гимназии в Шрусбери, основанной Эдуардом VI в 1522 году и значительно расширенной при королеве Елизавете, однажды при всех отчитал его. Кстати, хотя школа именовалась общедоступной, обучение там в действительности стоило отнюдь не дешево. Правда, классные помещения, часовня и библиотека были выше всяких похвал.

– Послушайтесь моего совета, Дарвин, и не тратьте своего времени на бесполезные предметы. Учите-ка лучше греческую грамматику и латынь. Для джентльмена они необходимы.

На повороте усыпанной гравием аллеи, ведущей к парадному подъезду Маунта, послышался стук колес экипажа. Чарлз положил роман автора "Уэверли" ["Автор "Уэверли" – так долгое время называли Вальтера Скотта, анонимно опубликовавшего "Уэверли" и еще несколько романов, – Прим. пер.] рядом с цветочной вазой, встал и отодвинул тюлевую занавеску. Внизу, в своей двуколке, в которой он проехал кружным путем от Кембриджа через угольные копи Вулверхемптона и известковые карьеры Эльбербери, восседал неутомимый профессор Адам Седжвик, осаживая лошадь и держа вожжи в одной руке, а другой поправляя на голове белый цилиндр.

Чарлз вприпрыжку сбежал по широкой лестнице.

Адам Седжвик стоял в нескольких шагах от высоких дубовых дверей и портика, подпираемого четырьмя мраморными колоннами, раскинув руки и довольно улыбаясь.

– Это, я понимаю, дом! Вот как надо строить. Главное – прочность. Такое сооружение способны разрушить разве что Везувий или Этна.

– Как раз к этому отец и стремился, когда купил двенадцать акров на холме, по-здешнему "горе", – поэтому-то имение и называется "Маунт" ["Маунт" – по-английски "гора", – Прим, nep.]. Между нами говоря, то же прозвище дали и отцу.

Чарлз позвал конюха, чтобы тот позаботился о лошади Седжвика. В это время Эдвард, их старый дворецкий, уже отнес чемоданы профессора наверх в комнату для гостей, выходившую окнами на реку Северн. Чарлз также распорядился, чтобы Седжвику принесли горячей воды сполоснуться после долгой дороги, а вернее сказать, целого геологического похода, составившего без малого сто семьдесят пять миль окольного пути от Кембриджа.

– Как лето? Хорошо поработали? – спросил Сед-жвик.

– Да, весь июль я занимался геологией, работал как вол, Генсло предложил мне для начала составить топографическую карту Шропшира. Это оказалось совсем непросто, куда сложнее, чем я предполагал. Я сделал в цвете набросок нескольких участков на выбор, по-моему, получилось точно. А вот насчет залегания пластов, тут я не вполне уверен, что все вышло как надо.

– Сейчас умоюсь и гляну. Мой вам совет: берите в руки молоток и отправляйтесь в горы. Набирайте как можно больше породы. И через два года, даю гарантию, вы станете заправским геологом.

Чарлз искоса глянул на огромного йоркширца, по-своему красивого, со скуластым лицом, густыми черными бровями, большими глазами, курчавыми волосами и носом, внушительные размеры которого тем не менее не скрадывали полноты его губ и резкой очерченности подбородка. В университете он считался замечательным лектором, умевшим покорять слушателей даже тогда, когда жаловался на мучивший его ревматизм. У него было неважное зрение последствие одной из первых геологических экспедиций, предпринятых еще в юности, когда в глаз ему попал осколок камня. Как и его ближайший друг Джон Генсло, Седж-вик имел духовное звание, сочетая профессорскую деятельность в Кембридже с обязанностями диакона. Он нередко проводил богослужения у себя в Денте в графстве Йоркшир и был человеком высоких нравственных и религиозных убеждений. Насколько было известно Чарлзу, в своей жизни Седжвик не знал ни женщин, ни женской любви. Свой взгляд на женитьбу он тоже изложил студентам:

– Женитьба хороша для мужчины, когда он подходит к последней черте. Но до этого одна жена равнозначна многим невзгодам...

Невзирая на столь желчную оценку, профессора считали весьма "перспективным женихом, который каждый день буквально-таки нарасхват на званых обедах". Чарлз, к стыду своему, так ни разу и не удосужился побывать на его популярных у студентов лекциях по геологии: два с лишним года, до девятнадцати лет, занимаясь на медицинском факультете Эдинбургского университета, Дарвин исправно посещал лекции профессора геологии Роберта Джеймсона. Они наводили на него такую скуку, что навсегда отбили всякую охоту иметь дело с этим предметом. Профессор Седжвик был необыкновенно тщеславен, но не мелочен, он дал понять Чарлзу, что не в обиде на него за подобное невнимание к своей особе.

Свой геологический молоток Адам Седжвик величал "старым Тором" – в честь нордического бога-громовержца. Он обращался с ним со всей возможной нежностью, как с близким человеком. Генсло как-то заметил Чарлзу по этому поводу:

– Если когда-нибудь Седжвик встретит молодую даму, к которой он будет испытывать такие же чувства, как к молотку, держу пари – он на ней женится.

– Да, но, чтобы конкурировать с Альпами, дама эта должна быть, по меньшей мере, на несколько голов выше всех других женщин, – сострил Чарлз...

Доктор Дарвин еще не вернулся с вызовов, сестры Чарлза были заняты переодеванием к обеду.

– Пока не все в сборе, у меня есть время похвастаться перед вами нашим садом, – обратился Чарлз к гостю, как только тот спустился в гостиную. Это гордость здешних мест.

– Цветы для англичанина, – высокопарно изрек Седжвик, – все равно что тюлений жир для эскимоса. Их красота согревает нас всю зиму.

Они прошли мимо домика садовника и конюшни – туда, где начинался главный сад, заложенный доктором Дарвином и его покойной женой Сюзанной лет тридцать тому назад. Кругом виднелись цветочные бордюры, а по стенам вился издававший особый аромат позднего лета дикий виноград – цвета темной ржавчины, желтый и малиновый. Клумбы почти все были засажены исключительно одними анютиными глазками, но здесь же встречались островки с лобелиями, жабреем и гвоздикой разных оттенков. Дальше рос четырехфутовый дельфиниум, а за ним – высившиеся, подобно часовым, мальвы, достигавшие добрых пяти футов. Отдельную территорию занимали розы, вьющиеся по шестам, кусты и целке деревья.

– Похоже, что вы раздобыли превосходного садовника, – заметил Седжвик.

– Не мы. Джозеф сам нашел нас, когда отец был еще только занят постройкой Маунта. Теперь нашим огородом занимается его сын. На рынке мы покупаем совсем немного: приправы, мясо, молоко. Мать не позволяла отцу держать коров, потому что их мычание по ночам казалось ей слишком грустным и она не могла уснуть.

Огород был обнесен кирпичной стеной, вдоль которой шпалерами росли персики, сливы и груши... Профессор и Чарлз шли мимо грядок картофеля, моркови, бобов, репчатого лука и накрытой соломой клубники; сверху все это защищалось от птиц сеткой. Дальше располагались грядки с капустой обычной, цветной и брюссельской (последнюю всегда собирали к рождеству, хотя, как и молодая картошка, она бывала съедобной уже весной, правда лишь на очень короткое время). Оба они с удовольствием осмотрели также грядки с мятой, ревенем и петрушкой.

– Фрукты мы запасаем на зиму, варим сливовое и раа-. ное другое варенье.

Глубокий вздох вырвался из могучей груди Седжвика.

– Да, наше холостяцкое житье в Кембридже, сдается мне, подходит разве что одним аскетам.

Чарлз повернул к дому.

– Сестры уже наверняка спустились. Еще минута – и желтый фаэтон отца покажется на повороте.

Когда они проходили через занимавшую оба крыла дома библиотеку, высокие потолки которой опирались на мраморные колонны, Седжвик ласково касался стоявших на полках в нише любимых книг, на корешках которых значились имена греческих и римских классиков. Остановившись у другой ниши, он увидел произведения Чосера, Мильтона, Поупа, Драйдена, Голдсмита, Вальтера Скотта, Шекспира.

– А здесь собраны современные авторы, – пояснил Чарлз, указывая на последнюю нишу перед входом в зимний сад, примыкавший к библиотеке.

Седжвик поставил обратно томик "Тайн Удольфо", пользовавшийся в те годы популярностью.

– Что, все эти романы можно... читать? – спросил он с видом крайнего недоумения на красивом загорелом лице. – Я так и не прочел ни одного.