Текст книги "Происхождение"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

– Я полагаю, ты перетрудился во время плавания, и последствия этого сказываются теперь. Твою нагрузку за минувшие пять лет можно было бы приравнять к двадцати годам жизни в Англии. Поэтому сейчас тебе не следует чересчур утруждать свой мозг.

Ночью, когда Эмма спала и слышно было ее тихое дыхание, он начал перебирать в уме возможные причины недомогания. За все пять лет путешествия он болел всего трижды или четырежды – наиболее серьезно в Вальпараисо, после того как выпил неразбавленное индейское виски. Принимая во внимание, сколько раз ему приходилось пить солоноватую воду, есть непривычную пищу туземцев, быть укушенным насекомыми, у него не было оснований жаловаться на свое здоровье. Откуда же, ни с того ни с сего, теперь эта болезнь? Ведь работа только прибавляет ему сил.

"Вряд ли отец прав, что это усталость повлияла на мои мозги, пробормотал он вслух. – На "Бигле" у меня было предостаточно дней для отдыха и расслабления, когда я загорал на палубе или валялся с книжкой на диване у Фицроя. После возвращения, в Кембридже, несколько месяцев подряд я чувствовал себя здоровым как никогда. Да и на Грейт Мальборо-стрит тоже... до первого приступа болезни в сентябре 1837 года. Чем я тогда был занят?"

Он осторожно поднялся, чтобы не потревожить Эмму, и, спустившись по лестнице в библиотеку, зажег в теплом, душном помещении лампу. При ее свете он попытался восстановить в памяти все события того времени: работа над "Дневником", два доклада, подготовленные им для Геологического общества, один о кораллах, другой об ископаемых млекопитающих, хлопоты в связи с правительственной дотацией на печатание книг по зоологии.

Затем он начал записную книжку о происхождении видов, пытаясь как-то привести в порядок те мысли, которые вызвали в нем галапагосские черепахи, вьюрки с четырех различных островов архипелага и остатки скелетов южноамериканских ископаемых, обнаруженных им на Пунта-Альте. Ведение этих записей захватывал(r), но и каким-то странным образом изматывало его, притом куда больше, чем прежняя работа. Его геологические выводы основывались главным образом на наблюдениях: даже его противоречившая взглядам Лайеля радикальная теория роста коралловых атоллов и та опиралась на факты, в которых он сам удостоверился. Но, начав размышления над тем, как рождаются, приспосабливаются, вымирают или, наоборот, процветают виды, он ступил на зыбкую почву, где в любой миг можно было увязнуть по самые уши. Здесь были одни предположения, догадки, рассуждения, гипотезы. Он нашел рукоятку, но, увы, без молотка, – верного "старого Тора", с помощью которого можно было добывать образцы – только на сей раз не геологической, а биологической породы. Кроме того, он занимался проблемами и ответами на вопросы, считавшиеся божественным откровением.

Чарлз не спеша потягивал холодный лимонад, раздобытый им в подвале.

– Но я же никогда не предполагал ни публиковать свои размышления, ни делиться ими с кем-либо, кроме Лайеля, который не станет отвергать моих поисков. В сущности, для меня это было всего лишь упражнением, чтобы прояснить собственные мысли.

Он поднялся по широкой лестнице и свернул налево, в спальню. Но сон все не приходил. Он продолжал размышлять над непонятным феноменом.

Неожиданно он понял, в чем дело, и почувствовал безмерное облегчение. – "Ну конечно же! Мое нездоровье ничего общего не имеет с четырьмя записными книжками о видах. Ведь к ним я обращаюсь лишь тогда, когда окончательно вымотаюсь после занятий другой работой. И записи в своих книжках я начинаю делать только после того, как геология и зоология мне осточертевают. Мои записные книжки – это мое спасение!"

С этой мыслью он крепко уенул. Теплым и благоуханным майским утром он проснулся освеженный и бодрый. Когда Эмма вышла из ванной комнаты, он объявил:

– Дорогая, я абсолютно здоров и горю нетерпением скорее возвратиться в Лондон и засесть за работу.

– Я так за тебя рада, Чарлз, родной мой! Мы ведь все ужасно за тебя беспокоились.

Прощание было шумным. Чарлз обещал домашним, что снова приедет в августе или сентябре.

На следующий день, проходя по Трафальгарской площади, Чарлз увидел лицо, показавшееся ему знакомым. Он остановился, воскликнув: :

– Доктор Роберт Маккормик! Мы же не виделись с тех самых пор, как по болезни вас списали на берег в Рио-де-Жанейро. Это уже почти семь лет! Да, с вами ли тот серый попугай, которого вы собирались взять с собой в Англию?

– Чарлз Дарвин! Ну и память же у вас! Он со мной, этот чертов попугай, и болтает как заводной. Разрешите представить вам Джозефа Гукера. Он едет помощником врача на корабле ее величества "Эребусе". Нас снаряжают для исследования Антарктики. – Лицо Маккормика расплылось в победоносной улыбке. – На этот раз судовым натуралистом назначили меня.

– Во время нашей экспедиции, доктор, холодный климат для вас был спасением, а тропики вы переносили с трудом, – отвечал Чарлз.

Он обернулся к Джозефу Гукеру, приятному на вид молодому человеку лет двадцати двух в очках в стальной оправе, слегка увеличивавших его и без того большие живые карие глаза.

– На "Эребусе" вы будете еще и помощником натуралиста?

– Нет, мистер Дарвин, ботаником. Надеюсь, четыре года плавания сослужат мне хорошую службу. Я ведь намерен продолжать дело отца, профессора ботаники в университете Глазго.

– Тогда вы, значит, знакомы с работой моего хорошего друга профессора Джона Генсло?

– Естественно. И с работой Чарлза Дарвина тоже.

– С моей? Но каким образом? Я же еще почти ничего не публиковал?

– Мне удалось прочесть в гранках ваш "Дневник". Их послал Чарлз Лайель в Киннорди моему отцу. А тот дал их мне, поскольку заботится о моем будущем как натуралиста. Я как раз готовился тогда к получению диплома врача в университете Глазго, времени у меня было в обрез, и на ночь я клал листы вашей книги под подушку, чтобы, проснувшись, иметь возможность почитать перед тем, как надо будет вставать. Она произвела на меня огромное впечатление и... вместе с тем повергла в уныние. Я увидел, что натуралист, который захотел бы следовать по вашим стопам, должен отвечать великому множеству требований – и к его умственным, и к физическим качествам. Во всяком случае, вы укрепили во мне желание попутешествовать и понаблюдать.

Молодой человек пришелся Чарлзу по душе не только своими комплиментами в его адрес, но и тем, как на редкость бесхитростно и откровенно он держался.

– Приходите навестить меня, когда вернетесь, Гукер. В Геологическом обществе вам всегда укажут, где я живу. Доктор Маккормик, желаю, чтобы ваша коллекция оказалась превосходной. Удачи вам, джентльмены.

Восторженный отзыв Гукера обрадовал Дарвина, зато послеобеденный визит к издателю Генри Колберну обескуражил. В предваряющем все издание рекламном проспекте упоминание о его томе находилось в самом низу и было набрано мелким шрифтом, как будто речь шла о простом дополнении к томам Кинга и Фицроя, причем наименее ценном, задуманном в самую последнюю минуту.

Генри Колберн, чья контора находилась на втором этаже здания на Грейт Мальборо-стрит, всячески уклонялся от прямого ответа, выражался весьма туманно. Да, он напечатал тысячу пятьсот экземпляров; нет, в переплет пошли далеко не все. Сколько именно? Точного числа он не знает. Во всяком случае, в книжных магазинах для начала будет достаточное количество. Что случится, если первую партию не распродадут? Он не знает. Возможно, остальную часть тиража придется пустить на макулатуру: места для хранения так мало, все время поступают новые книги...

Вернувшись домой, Дарвин застал там Симса Ковингтона. Он не видел его со времени своей женитьбы, по случаю которой Симе, правда, прислал поздравительное письмо и скромный свадебный подарок. Хотя Ковингтон был одет вполне опрятно, Чарлзу бросилось в глаза, что он стал каким-то пришибленным. Однако, увидев Дарвина, он широко улыбнулся. Чарлз от души приветствовал его. Симе сообщил, что работает в большой конторе, где ведет бухгалтерский учет.

– По твоему виду я бы не сказал, что эта работа тебе по душе.

– Да, все время быть привязанным к своему столу – это совсем не то, что охотиться и собирать с вами коллекции. Мне удалось скопить из своей зарплаты немного денег, их почти хватит, чтобы добраться до Австралии.

– Австралия! Так вот, значит, какая из стран тебе больше всего понравилась.

– Верно, мистер Дарвин. Она большая и почти что... пустая. Мне показалось, что там можно чего-то достичь... на просторе. Может, зы бы согласились дать мне рекомендательное письмо?

– Безусловно.

И Чарлз написал:

"Я знаю Симса Ковингтона более восьми лет, и все это время его поведение было совершенно безупречным. Он был моим помощником во время плавания, и впоследствии это стало его основным занятием. В трудных обстоятельствах он неизменно проявлял благоразумие. Я постоянно доверял ему как мелкие, так и крупные денежные суммы..."

Симе принялся благодарить его за письмо.

– Когда обоснуешься на новом месте, обязательно напиши мне, как прошла высадка.

– Непременно, мистер Дарвин. А если я вам еще понадоблюсь, то знайте, что я примчусь обратно на всех парусах со скоростью ветра.

После отдыха Чарлз вернулся к прежнему рабочему распорядку дня, продолжая писать книгу о кораллах, делать заметки по происхождению видов и с жадностью читать: "Бриджуотеровские трактаты" сэра Чарлза Белла и "Рука, ее механизм и главные достоинства для выполнения замысла" (мысли, родившиеся у него при чтении этих трактатов, он тут же занес в свою записную книжку); "Естественная история мира" Пайни, второй том "Философии зоологии" Ламарка.

1 июня посыльный доставил ему два тома записок Кинга и Фицроя и первую заметку, появившуюся в журнале "Атеней", одном из самых уважаемых изданий Великобритании. Она содержала цитаты и описание лишь двух этих томов – и никакого разбора. В примечании читателей уведомляли о том, что вскоре должен появиться обзор тома, принадлежащего перу Чарлза Дарвина.

Через несколько дней рецензент "Атенея" отметил: "Недостаток вышедших томов в том, что, будучи скомпонованы не из одного, а из нескольких путевых дневников людей, описывавших одни и те же страны – вместе или один следом за другим, они подчас грешат разнобоем и частыми повторами, что снижает читательский интерес".

Чарлз должен был признать критику справедливой, но оказался не подготовлен к замечаниям по своему адресу:

"Мы вовсе не хотим, однако, быть понятыми в том смысле, что без "Путешествия" мистера Дарвина в данном случае можно было бы обойтись или что его следовало включить в текст двух предыдущих томов нынешнего издания. Наша цель – всего лишь выразить свое сожаление, что автор не сократил свои высказывания и не держался, насколько это представлялось возможным, в определенных рамках и даже в вопросах естественной истории касался многих деталей..."

Затем "Атеней" подвергал весьма суровой критике дарвиновское заключение, что южноамериканский континент постепенно, каждый раз не больше чем на фут, поднимался из глубин океана и что с тех пор, как океанские волны ударялись о подножие Анд, прошло не менее миллиона лет. Данное утверждение абсолютно неправомочно, поскольку еще в XVII веке епископ Ушер объявил: мир в его нынешнем виде создан в 4004 году до рождества Христова. И хотя наблюдения и обобщения мистера Дарвина преподносятся со всем пылом, на какой только автор способен, они являются ложными и не обладают ни малейшим достоинством. В заключение на книгу, по определению Чарлза, обрушивалась порция "самой восхитительной ругани": "Путешествие" выдает крайнюю самонадеянность автора и "составлено из отбросов и ошметков, находившихся в его портфеле".

В ответ на гневную дарвиновскую тираду Лайель рассмеялся:

– Что говорил вам Генсло по поводу первого тома моих "Основ", помните? "Книгу следует изучать, но ни в коем случае не принимать те выводы, которые там содержатся". Но именно сам Генсло и другие, кто верит, что бог посылал на землю одну катастрофу за другой, дабы проучить человека, стоят перед дилеммой, а для нас, геологов, ее не существует.

У Эммы тем временем появились для него новости, которые она считала куда более важными, чем все остальное.

– Ты должен услышать их от меня, прежде чем природа растрезвонит о них целому свету, – с улыбкой, прятавшейся в уголках рта, сказала она.

Он смотрел на нее во все глаза.

– Да, дорогой. Тебе в скорости предстоит стать отцом. Думаю, еще до конца года.

– Ты уверена?

– Наверно, так спрашивают все мужья. Конечно уверена! Я знала это еще тогда, когда утром плохо себя почувствовала в Мэр-Холле.

Он опустился на колени перед стулом, на котором сидела Эмма, и осторожно взял в ладони ее лицо.

– Родная моя! Я так счастлив за тебя. За себя. За нас. За всех. – Он с нежностью поцеловал жену. – Обещаю, что буду всегда любить тебя и заботиться о тебе.

– Обо мне нечего особенно заботиться, – ответила она. – Я же из породы Веджвудов: наш фарфор не бьется.

Несмотря на "послание" Эммы и его страстное желание не причинять ей огорчений, он оказался не в силах отказаться от своей все более четко оформляющейся теории происхождения, изменения и становления видов. Он был как одержимый: простой подсчет показывает, что с начала первой записи в первой книжке два года тому назад, с июля 1837-го, он прочел сотни книг, брошюр и статей и подписался на многие из необходимых ему журналов "Вестник Линнеевского общества", "Научный ежеквартальник", "Эдинбургский философский вестник" и "Анналы естественной истории". И хотя он был в состоянии продолжать писать книгу о кораллах, следить за тем, чтобы цветные иллюстрации в третьей части монографии "Птицы" выполнялись на том же высоком уровне, что и в первых двух, или редактировать заключительную шестидесятистраничную главу монографии Уотерхауса "Млекопитающие", всякий раз, когда очередная работа заканчивалась, мысли его неизменно возвращались на стезю, бравшую свое начало на Галапагосских островах и каждодневно расширявшуюся по мере того, как шедший по ней путник делал все новые наблюдения и открытия. Он ступил на путь ереси, а еретиков осуждали на публичную казнь, как был осужден Галилео Галилей.

В свою записную книжку он заносит: "...Я категорически против права кого бы то ни было оспаривать мою теорию на том основании, что она делает мир даже старше, чем полагают геологи. Но можно ли сопоставлять продолжительность жизни планет и нашу?"

Четвертую записную книжку он закончил в июле, преисполненный решимости во что бы то ни стало набрать материал для подтверждения своих взглядов и постепенно подойти к предварительным выводам, которые он пока не собирался предавать огласке. Отныне он не напишет ни строчки, но для самого себя сформулирует законченную теорию. Однако в один прекрасный день, и Чарлз знал это, он должен будет изложить ее на бумаге. И опубликовать! Эмма готовится родить ребенка на радость им и их близким. А то, что готовится "родить" он... принесет ли оно радость хоть кому-нибудь?

Погода все лето стояла чудесная. Чарлз и Эмма часто гуляли у себя в саду: беременность жены протекала легко.

В конце августа, оставив Эмму в Мэр-Холле, он отправился в Бирмингем на съезд Британской ассоциации по распространению науки, где предполагалось выступление с докладами большинства ведущих ученых страны, собиравшихся, чтобы обменяться мнениями и скрестить шпаги в полемике. Туда должны были съехаться университетские профессора, сотрудники библиотек, архивариусы, исследователи и наиболее талантливые из дилетантов, для которых наука была не профессией, а хобби. Многих Чарлз знал лично, других видел впервые. Некоторые уже успели прочесть его "Дневник": они хвалили стиль изложения и описание экзотических стран и народов. Но вот геологические теории об опускании и подъеме на протяжении миллионов лет не только огромных масс воды, но и столь же огромных участков суши они отвергали. Принимая его наблюдения, они вместе с тем отвергали появившиеся в результате этих наблюдений дарвиновские гипотезы, подобно тому как Джон Генсло в свое время отвергал лай-елевские.

Как-то они вместе с Лайелем зашли выпить пива в бар, расположенный рядом с залом заседаний. Смахивая с уголков губ пену, Лайель изрек:

– Как говаривал в древности один мудрец, "не надейтесь обратить в свою веру современников; поверить вам сможет только следующее поколение".

В Лондон Дарвины вернулись в конце октября. Дома его ждала записка от Яррела с приглашением зайти к нему в лавку. В шерстяной шапочке, предохранявшей голову от холода, с сияющей улыбкой на лице, старик удивительно напоминал греческую маску смеха.

– Поздравляю, Дарвин! Все ваши книги распроданы. Мне пришлось заказать новую партию. В других лавках то же самое.

Чарлз был удивлен. После рецензии в "Атенее" отзывы, появлявшиеся в прессе, были куцыми и лишь изредка положительными.

– С томами Кинга и Фицроя ничего похожего не происходит, – продолжал книготорговец. – Теперь самое время потребовать, чтобы Колберн отдал в переплет оставшиеся экземпляры. И еще, вам необходим другой титульный лист. Ведь на нынешнем ваше имя не значится.

Генри Колберн тут же согласился отдать в переплет еще пятьсот экземпляров для второго выпуска.

– Но учтите, – сказал он Чарлзу, – что это не второе издание, а то же самое. Просто с другим титульным листом оно будет считаться дополнительным выпуском.

Усмехнувшись про себя, Чарлз подумал: "Великолепно! В этом году у меня будет пополнение и от Эммы, и от Кол-берна".

Новый титульный лист имел следующее заглавие: "Дневник изысканий по геологии и естественной истории различных стран, посещенных кораблем флота ее величества "Биглем" под командованием капитана Фицроя в 1832 – 1836 годах, составленный Чарлзом Дарвином, эскв.. магистр.. член. Корол. общ.. секретарем Геологического общества". Чарлз тотчас заказал тридцать экземпляров на свой адрес, как только они будут готовы. Наконец-то его работа должна была принести ему хоть какой-то гонорар. Ведь за одиннадцать уже опубликованных к тому времени выпусков "Зоологических результатов путешествия на "Бигле", хотя на редактуру и подборку иллюстраций к ним он затратил массу времени, ему не причитается ничего. В январе должен был появиться первый выпуск серии Дженинса, посвященный рыбам. Чарлз изо всех сил старался экономно расходовать тысячефунтовую правительственную субсидию, но изготовление карт и иллюстраций обходилось баснословно дорого. За чаем у Лайелей, сидя перед камином, он спросил:

– Если к тому времени, когда выйдет вся "Зоология", у меня в кармане останется несколько фунтов стерлингов, то как вы считаете: могу ли я использовать их примерно для десяти карт и гравюр на дереве для своей книги о кораллах?

– Почему бы и нет? – отвечал Лайель. – Министерство финансов, а уж лондонские научные круги и подавно согласны с тем, что работа была проделана блестяще.

– Я, конечно, испрошу на это разрешение. Честно говоря, мне не слишком хотелось бы тратить свои собственные средства, учитывая, что книгу наверняка... не прочтет ни одно живое существо, несмотря на то что геология все больше входит в моду.

– Ничего, мой юный друг, мы раздуем пламя. Вдвоем мы попытаемся убедить мир в том, что все мы живем на скользкой поверхности грязевого шара.

Шли дни. К концу ноября Чарлз и Эмма переоборудовали маленькую спальню в передней части дома, предназначавшуюся ими для ожидавшегося ребенка. Маргарет, их старая прислуга, попросила расчет, боясь, что ей не справиться с новыми обязанностями. Мэри Лайель рекомендовала им Бесси, высокую тонкую девушку с плоской грудью и неровными зубами. Она была не слишком опрятно одета, но Эмме пришлась по душе ее откровенность и то, что она явно искала постоянное место. Вскоре к ним приехали Джозайя Веджвуд и Элизабет, чтобы быть рядом с Эммой до самых родов. Даже Эразм и тот не переставал поражаться своему волнению в предвкушении момента, когда станет дядей.

– Мне как-то не приходило в голову, что на свет может появиться еще один Дарвин... я хочу сказать, если это будет мальчик, – говорил он.

– На скачках в "Аскоте" ["Аскот" – ипподром, где ежегодно проводятся четырехдневные скачки, обычно собирающие весь цвет английской аристократии, – Прим. пер.] это только первый заезд! – выпалила в ответ Эмма, подавляя смущенный смешок.

Акушерку им рекомендовал доктор Холланд. Ребенок родился через два дня после рождественского вечера. Хотя Эмма сильно страдала от боли, роды прошли без осложнений. Когда Чарлз влажной салфеткой отер со лба жены капли пота, она прошептала:

– Это самый тяжелый труд, каким мне приходилось заниматься.

Чарлз улыбнулся:

– Мне нравится твое настроение.

Два списка имен были составлены ими заранее. Наиболее подходящим оказалось Уильям Эразм Дарвин.

– Счастливая примета! – воскликнул Чарлз. – Уильям Эразм родился двадцать седьмого декабря, в восьмую годовщину моего отплытия из Плимута. А все, что происходит со мной с того дня, приносит счастье.

Эмма взглянула на первенца, лежавшего в своей аккуратно пригнанной деревянной кроватке с заводной пружиной, рассчитанной на то, чтобы баюкать малыша сорок три минуты (это был подарок отца).

– Мне нравятся у него темно-голубые глаза. А в остальном он такой жалкий, бедняжка.

– Ничего, – сострил Эразм, – с возрастом изменится к лучшему.

Эммины отец и сестра задержались еще на несколько дней: им было так хорошо с ней и малышом, что они с трудом смогли заставить себя их покинуть. Хотя в соответствии с правилами англиканской церкви Уильяма Эразма и крестили, крестного отца и матери у него не было, так как ни Веджвуды, ни Дарвины не признавали обряда крещения.

Большую часть января Эмма оставалась в постели. Она нашла замечательную кормилицу и к тому же договорилась, чтобы на дом приносили ослиное молоко.

– Папа и Элизабет уехали слишком рано, – воскликнула она, – и не смогли увидеть, как внешность Уильяма начала меняться к лучшему! Сейчас он прямо красавец. Посмотри, какой у него чудесный маленький ротик. Про нос я бы, правда, этого не сказала, но для ребенка сойдет.

Чарлз ухмыльнулся:

– Что поделаешь, у всех Дарвинов носы чересчур длинные.

Материнство придало новую прелесть и теплоту карим глазам Эммы. Довольно скоро она уже чувствовала себя настолько хорошо, что взяла с собой Фэнни Веджвуд с тремя детьми посмотреть иллюминацию по случаю предстоящей через неделю свадьбы королевы Виктории с ее кузеном, принцем Альбертом из династии Саксен-Кобург-Гота.

– Неужели ты не хочешь пойти с нами, Чарлз?

– Нет, спасибо. Я уже был в свое время на иллюминации по случаю коронации Вильгельма IV. А тот, кто видел хоть одну иллюминацию...

С рождением первенца Чарлз начал вести тщательные наблюдения и записывать малейшие эмоциональные проявления у младенца: когда и отчего он плачет, как долго продолжается плач; когда в его глазах появляется выражение возбуждения или восторга; как реагирует малыш, когда его кормят, играют с ним или когда родители берут на руки, чтобы приласкать. Он никогда не встречал и не читал описания эмоций у детей с первого дня их появления на свет и решил, что этим стоит заняться.

Если не считать аннотаций на чужие труды, направляемые в Геологическое общество для публикации в "Вестнике", сам он не писал ни строчки. Совершенно непонятно, по какой причине он утратил всякий интерес к своей книге о кораллах.

– Бывает со всеми, – успокоил его Лайель. – Дайте ей отлежаться с годик.

Единственно, когда он мог теперь сосредоточиться, были часы, проводимые им на диване с книгой в руках. Круг его чтения включал "Элементы психологии" Иоганнеса Мюллера и "Чартизм" Карлейля, которым зачитывались в Англии все. Эмму книга явно вывела из терпения.

– В ней много страсти и добрых чувств, но полнее отсутствие логики.

Секретарская работа в Геологическом обществе была для Чарлза настоящим утешением: по существу она – это единственное дело, которое ему удавалось доводить до конца (возможно потому, что чтение и составление аннотаций чужих научных статей не требовали от него затрат творческой энергии). Он также участвовал в выпуске еще трех частей зоологической серии – двух, написанных Дже-нинсом, о рыбах, и одной заключительной, Ричарда Оуэна, – об ископаемых млекопитающих. Колберн распродал второй выпуск "Дневника" и отдал в переплет остававшиеся пятьсот экземпляров: на титульном листе третьего выпуска стояла новая дата – 1840 год.

В самом конце марта Дарвин заставил себя снова взяться за книгу о кораллах.

– Мне недостает лишь жизненной энергии, – пожаловался он Эмме. – А без нее – и почти всего самого главного, что поможет нам жить.

– Почему бы нам не поехать отдохнуть на все лето в Мэр-Холл или Маунт? – предложила она.

– Это было бы неплохо. Вообще-то моя несбыточная мечта – жить где-нибудь около станции в Суррее милях в двадцати от города. А в Мэр, я думаю, отправимся в начале июня.

– Превосходно. В это время в Лондон как раз собирается приехать на месяц моя тетка Джесси Сисмонди с мужем. Я жила у них в Швейцарии. Они могли бы остановиться у нас в доме, пока мы будем в отъезде. Уверена, что здесь им понравится.

...Мать и отец Эммы сразу же приободрились. Час, проводимый ею за стареньким роялем, на котором ее учили музыке, был для стариков настоящим блаженством, таким же, как присутствие внука. Чарлз с наслаждением рылся в веджвудовской библиотеке, где хранились книги по естественной истории не только самого Джозайи, но и богатейшая коллекция его отца, автора четырехтомного сочинения об ископаемых. Дарвин читал с жадностью, особенно когда встречал то, что имело отношение к теории видов. Перевод "Естественной истории" Бюффона служил ему в качестве справочного издания, когда он буквально проглотил восемь книг путешествий с описанием стран, совершенно отличных одна от другой: Сибири и Леванта, Бенгалии и Северной Америки. Он также прочитал "Орнитологический словарь" Монтеня, две книги о розах, одну о торфе и работу Джонса о плодоносящих формах.

И хотя он не сделал ни единой записи, его мозг неудержимо генерировал неизбежные выводы. Бродил ли он вокруг "рыбьего хвоста" или скакал по лесам на лошади, он оставался во власти своих мыслей, уточняя и оттачивая их: "Сколь волнующе видеть в ныне живущих животных либо прямых потомков тех, которые покоятся под тысячефутовой толщей породы, либо сонаследников какого-либо и еще более древних предков..."

"Унизительно полагать, что создатель бесчисленных мировых систем должен был также создавать и каждую из мириад ползающих тварей и скользких червей, которые каждый день кишмя кишат и на земле и в воде одного лишь нашего мира. Мы уже не поражаемся" что, выходит, надо было специально создавать и целую группу животных, откладывающих свои яйца во внутренности и плоть других животных..."

"Через смерть, голод, разорение и скрытую войну в природе нам дано уяснить, что наивысшее благо – создание более высокоорганизованных животных..."

"Как проста и величественна жизнь с ее способностью роста, ассимиляции и воспроизведения, принимая во внимание, что первоначально ее вдохнули в материю в виде всего одной или нескольких форм; и пока наша планета, в соответствии с незыблемыми законами, продолжала свое вращение, а земля и вода, подчиняясь циклу перемен, продолжали меняться местами, эти столь простые по своему происхождению формы смогли развиться в бесконечно разнообразные, красивейшие и чудеснейшие за счет постепенного отбора мельчайших изменений..."

Взглянуть на нового Дарвина в Мэр приехали в своем семейном экипаже отец и две сестры Чарлза. Сюзан и Кэтти так и прыгали от радости, между тем как доктор

Дарвин, казалось, взирал на малыша с благоговейным трепетом.

– В чем дело, отец? Ты так серьезен, – осведомился Чарлз.

– До меня только что дошло. У твоей сестры Марианны пятеро детей, но все они Паркеры. А это мой первый внук, который носит нашу фамилию. Наверное, со стороны это выглядит по-азиатски, но всю жизнь я трудился не покладая рук, чтобы оставить после себя доброе имя, надеясь его увековечить. Спасибо, Чарлз.

– Это заслуга Эммы.

Они обещали захватить Уильяма в Маунт на пару недель, чтобы он имел возможность познакомиться с домом, где вырос его отец.

– Ты же всегда обожал наш дом, правда, Чарли? – спросила Сюзан.

– Да, я был там счастлив, кроме того времени, когда ходил в эту проклятую школу у нас в Шрусбери.

– Что ты говоришь! Доктор Батлер всем хвастает, что ты был его самым способным учеником.

– "Газ"! – воскликнул Чарлз, расхохотавшись при этом воспоминании.

От Эмминой тетушки Джесси и Жана Сисмонди, известного швейцарского историка, пришло письмо. "Жизнь под вашей крышей, милая Эмма, – говорилось в нем, – приносит одну только радость: здесь буквально все нам по душе; хотим отметить, что ваш Парсло – самый любезный, исполнительный, деятельный и услужливый из всех слуг, какие когда-либо жили на свете. Надеюсь, вы никогда с ним не расстанетесь.

Я только что обнаружила, что Сисмонди буквально впал в состояние экстаза, читая "Дневник" твоего мужа. По его словам, это самая увлекательная книга, которая ему попадалась, и он читает ее с величайшим интересом, несмотря на то что ничего не смыслит в вопросах естественной истории".

В середине июля Чарлз вместе с Эммой, Уильямом и Бесси выехал в Шрусбери по знакомой дороге. В честь их приезда весь Маунт благоухал цветами. Доктор Дарвин больше не совершал до завтрака своего ежеутреннего моциона по "докторской тропе" и отказался от неторопливых прогулок по улицам славного города Шрусбери.

– Теперь я по часу гуляю в саду после полудня, – сообщил он Чарлзу. Похоже, что после семидесяти четырех лет жизни мои ноги начали чувствовать мой вес – как-никак двадцать четыре стоуна [В Англии единицей измерения веса в то время быя стоун (камень;, равнявшийся 6,35 килограмма. Вес Дарвина-старшего составлял, таким образом, 152 килограмма. – Прим. пер]. Но мы вроде бы собирались обсуждать не мое, а твое здоровье. Может быть, твои силы подрывает рвота? Эмма заверила меня, что у Bat-отличный повар. Так что дело тут не в том, что ты ешь на завтрак или на обед,

– А в чем же?

– Это-то ты и должен мне рассказать. Может, что-нибудь омрачает твою жизнь? Иногда рвоту у моих пациентов вызывали тяжелые испытания, крушение надежд или неудовлетворенность работой.

– Ничего из этого ко мне не относится.

– Тогда надо искать другую причину. Я постараюсь составить для тебя рецепт самого лучшего успокоительного средства.

В начале августа Эмма объявила, что снова беременна.

– Правда, чудесно, что Уильяму скоро будет с кем-играть?