Текст книги "Происхождение"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

По какой-то непонятной причине маленькая Энни перестала совсем тянуться к нему. Эмма принялась утешать его:

– Это скоро пройдет. Вообще детство, как я поняла, состоит из бесконечной череды скоро проходящих настроений. Оставь ее в покое. Лучше научи Додди говорить не "Даруин", а "Дарвин".

Свое время он также транжирил самым бесстыдным образом на то, чтобы помочь Эразму набрать голоса и пройти в члены "Атенеума". Для этого Чарлзу приходилось бывать на вечерних сборищах по понедельникам, когда в клубе собирались его члены, составлявшие большинство литературного и ученого мира Лондона. Эразм мог рассчитывать пройти по двум статьям: во-первых, он был хозяином литературного салона и, во-вторых, братом Дарвина. На голосование Чарлз отправился со смешанным чувством надежды и вполне обоснованной тревоги. Эмме он признался :

– Только бы никто не стал спрашивать, что Эразм написал. Достаточно только одного голоса против, чтобы его провалить. А ведь для Эразма с этим так много связано. Неужели ему не дадут занять то место в столичном обществе, к которому он тянется всей душой?

Домой Чарлз возвратился поздно, прихватив по пути брата. Оба смеялись и болтали без умолку, как два школяра.

– Нет нужды спрашивать, как дела, – лаконично заключила Эмма. – Ответ – на ваших лицах.

По счастливой случайности Дарвинам удалось заполучить превосходную няню, по имени Броуди, родом из Шотландии – с огненно-рыжими волосами, фарфорово-голу-быми глазами и мягкой улыбкой, разом преображавшей грубоватое, в глубоких оспинах, лицо. Как и Парсло, она была счастлива войти в новую семью. Твердая и ласковая одновременно, она сумела найти подход и к Уильяму, и к Энни: малыш начал выговаривать "в", а крошка теперь бежала к отцу со всех ног. После того как в доме появилось четверо слуг, Эмма сочла возможным попросить Чарлза отпустить ее съездить на недельку в Мэр. Ее сестра Шарлотта родила в ноябре, но до сих пор неважно себя чувствовала.

В свой день рождения – ему исполнилось тридцать три года – по талому февральскому снегу Чарлз вышел на Грейт Мальборо-стрит и отправился на встречу с издателем "Дневника". Их беседа продолжалась целый час, но домой он возвратился ни с чем. В его письме Сюзан в Маунт сквозит явное разочарование: "К вопросу о деньгах. На днях я получил сполна всю прибыль, на какую можно рассчитывать от моего "Дневника": сюда входит и 21 фунт 10 шиллингов, которые мне пришлось уплатить мистеру Колберну за экземпляры, посланные мною различным лицам. Всего продано 1337 книжек. Выгодное дельце, не правда ли?"

Неожиданным было для него появление посыльного, доставившего записку от Родерика Мурчисона, бывшего президента Геологического общества, дружившего с Адамом Седжвиком и Чарлзом Лайелем. Сейчас Мурчисон принимал у себя в гостях Александра фон Гумбольдта, выразившего желание повидать молодого Дарвина. Не откажет ли Чарлз в любезности, говорилось в записке, пожаловать к нему на завтрак на следующее утро?

– Гумбольдт, бог моей юности, хочет со мной повидаться! – вскричал Чарлз. – Вот уж воистину гора идет к Магомету.

Семидесятитрехлетний фон Гумбольдт излучал жизнерадостность и энергию, несмотря на то что недавно закончил публикацию тридцатитомного труда. Над огромным лбом спутанной копной лежали светлые волосы, голубовато-серые глаза смотрели зорко и, казалось, намеревались выведать у природы все ее тайны, а большой чувственный рот выдавал в нем эпикурейца, однако свою жизнь без остатка Гумбольдт стремился наилучшим образом использовать ради обожаемой им науки. Он носил элегантный, удлиненного фасона вельветовый пиджак с широкими лацканами, вокруг шеи был пышным узлом повязан белый галстук, заправленный в жилетку модного покроя.

"Какой привлекательный человек!" – подумалось Чарлзу.

Ученый долго тряс руку Дарвина, не переставая расточать комплименты его "Дневнику", зоологической серии и новой работе "Строение и распределение коралловых рифов", которую издатель прислал ему в гранках, рассчитывая на хвалебный отзыв. Особенно заинтересовали его растения, собранные Чарлзом на Галапагосах.

– Но это я... должен был бы... Ведь для меня именно вы всегда были величайшим ученым, – лепетал Чарлз. – Я преклоняюсь перед вами...

За столом Мурчисон предусмотрительно посадил Дарвина рядом с именитым гостем, чтобы они могли общаться. Однако Чарлзу больше не представилась возможность вставить в разговор хоть слово, так как Гумбольдт проговорил три часа без перерыва. Его монолог, впрочем, был весьма интересен: рассказы о бесконечных путешествиях, изложение новых теорий, описание собранных им коллекций, – при всем этом он умудрялся с аппетитом расправляться с многочисленными блюдами.

Когда Чарлз собрался уходить, великий ученый снова принялся трясти его руку.

– Счастлив был встретиться с вами, Дарвин, и кое-что узнать о вас.

По пути домой Чарлз не переставал удивляться:

– И как это ему удалось "кое-что" обо мне узнать? Он же ни разу не дал мне даже открыть рта.

Неделя, проведенная в Мэре, явно пошла Эмме на пользу: она заметно посвежела, хотя и потеряла в весе. В начале мая она опять отправилась туда, взяв с собой обоих малышей и Броуди. Чарлз оставался в Лондоне, чтобы "заниматься делами, связанными с типографией". Чтобы ему не было одиноко, из Маунта приехала сестра Кэтти.

В конце мая он отправился к Эмме в Мэр.

– Прошу тебя, – в голосе жены звучала мольба, – уделяй папа побольше времени. Элизабет говорит, что за последние несколько месяцев видела его улыбающимся от силы дважды.

Его тестю, которому исполнилось семьдесят три, уже не удавалось унять старческого дрожания рук; щеки его запали, в темных глазах застыли боль и ужас от сознания своей беспомощности. Чарлза он удостоил полуулыбкой, когда тот бережно обнял его за плечи. Тетушка Бесси, перенесшая удар, с трудом узнала Чарлза.

Первые недели своего пребывания в Мэре Дарвин подолгу бродил по тропинкам в полях, размышляя над планом чернового наброска своей теории видов. Начать надо будет с главного: как произошли виды? Как изменялись? Почему они изменялись? Почему одни виды процветают, а другие гибнут? Есть ли законы, действию которых подвержено все, что живет и... умирает? Что это за законы?

В Мэр-Холле он оставался месяц, а затем попросил у Эммы позволения отлучиться на две-три недели в Северный Уэльс, чтобы посетить некоторые из тех мест, куда за одиннадцать лет до этого ездил вместе с Адамом Седжвиком.

Прочитав книгу Луи Агассиса, он захотел сам убедиться в том, какие следы оставили после себя ледники, которые, по мнению автора, некогда перекрывали все большие долины в горах. Прошло уже четыре года с тех пор, как он ездил в геологическую экспедицию в Глен-Рой.

– Знаешь, сейчас мне впервые по-настоящему этого захотелось. По пути я заеду в Маунт, проведаю своих и возьму верховую лошадь.

В Шрусбери его доставил в экипаже веджвудовский конюх. Дома все были в восторге от того, как он выглядит. Отец передал Чарлзу налоговые счета министерства финансов, поступившие на его имя из Лондона. Впервые после наполеоновских войн 1803 – 1815 годов в Англии ввели подоходный налог. Им облагались семь шиллингов из каждого фунта стерлингов. За минувший год, подсчитал Чарлз, его доход составил тысячу тридцать фунтов. Получается, что уплатить ему предстоит около тридцати фунтов. Хорошо бы налоговая ставка выше не поднималась: у них с Эммой столько расходов, особенно теперь, когда в семье дети.

Через три дня он уже скакал по Северо-Уэльской дороге. Оставив лошадь в конюшне при гостинице, удобно расположенной у подножия, он совершил пешие восхождения на Капел Кьюриг, Каэрнаврон и Бангор, скитаясь целыми днями по горным долинам в поисках следов старых ледников. Ноги его не ведали усталости, дыхание было ровным.

– Может, Агассис и прав относительно старых ледниковых следов. Но я все равно убежден, что в отношении Глен-Роя он ошибается.

В течение десяти дней он придерживался в основном того же маршрута, которым прежде провел его Адам Седжвик. И даже старался останавливаться в тех же гостиницах, где они когда-то вместе ужинали и ночевали. Иногда он вспоминал хозяев, иногда они вспоминали его. Взбираясь на высоченную кровать в гостинице "Капел Кьюриг", он снова испытал прежнее чувство уже виденного, словно все это происходило с ним раньше.

В Мэр Чарлз вернулся полный решимости начать писать о видах – их происхождении и законах развития, чтобы тем самым ответить на вопросы, которые он задавал самому себе на протяжении трех минувших лет. Заняв одну из пустовавших спален, он поставил там стол и разложил на нем все свои четыре записные книжки. Дарвин готов был вступить в борьбу с религиозным вероучением, как сделал это Галилей, экспериментально обосновавший идею Коперника о том, что Земля вращается вокруг Солнца, за каковое отступничество он был судим и поставлен перед выбором: либо отречься от своих кощунственных выводов, либо пойти на смерть.

Галилей отрекся. А что сделал бы он, Чарлз Дарвин, при подобных обстоятельствах? На этот вопрос могло ответить только будущее. Пока же ему предстоит сделать первый тщательно обдуманный и выверенный шаг. Уклониться от него он не имеет права. Он взял карандаш с мягким грифелем и принялся писать – медленно, тщательно, безостановочно, внося исправления по ходу дела.

"Новые условия приводят и к появлению новых качеств в организме животного. Они остаются в силе, если эти условия воздействовали на несколько поколений...

Опыт заставляет нас ожидать, что всякий и каждый из этих организмов должен видоизменяться под воздействием новых условий. Геология констатирует наличие постоянного цикла перемен, привнося за счет всех возможных (?) изменений климата и вымирания предшествовавших видов бесконечное разнообразие в эти новые условия..."

Каждый день закрывал он за собой дверь своего импровизированного рабочего кабинета: в его святая святых не допускался никто. День за днем поверял он бумаге то, что черпал из своих обширных запасов, накопленных во время плавания на "Бигле" и в результате чтения работ, посвященных миру растений и животных, водоплавающих и летающих, которых он сравнивал с окаменелыми ископаемыми, с тем чтобы теперь связать груду собранных им фактов стройной теорией, способной объяснить мириады изменений у видов с тех пор, как стоит мир.

Чарлза поражало, как хорошо он себя при этом чувствует. Ни разу за время работы он не испытал приступов тошноты, так мучившей его в былые дни.

В заключительном разделе он написал: "...близость различных групп, единство типов структуры, характерные формы, через которые проходит зародыш в своем развитии, метаморфоза одних органов и отмирание других – все это перестает быть невразумительными метафорами и становится вразумительными фактами. Мы уже не взираем на животное, как дикарь, например, на корабль... То есть как на вещь, целиком находящуюся за пределами нашего разумения, а активно стремимся исследовать его".

Через несколько недель набросок был завершен, и, хотя он состоял всего из тридцати пяти страниц, начало было положено.

– Начало чего? – вопрошал Дарвин самого себя.

С первого взгляда дом и расстилавшиеся за ним пятнадцать акров меловых полей не слишком-то ему приглянулись. Между тем это место ему рекомендовали как "весьма соответствующее вашим требованиям – расположено в сельской глуши, всего в шестнадцати милях от собора св. Павла". Цена была весьма умеренной – две тысячи двести фунтов: за такой суммой ему не совестно было обращаться к отцу.

Поезд довез его до станции Сиденхэм, в десяти милях от Лондона, а оттуда наемным экипажем по зеленеющим долинам, окруженным волнистыми холмами и великолепными кентскими лесами, он проделал остававшиеся восемь с половиной миль под теплым июльским солнцем, светившим на голубом, без единого облачка, небе.

На несколько минут он остановился в деревушке Даун – до дома, который он собрался купить, отсюда оставалось ехать по улице всего с треть мили. Сама деревушка насчитывала примерно сорок домиков, включая лавки мясника, булочника и бакалейщика, над чьим заведением размещалась небольшая гостиница, а также почту, школу для малышей и плотницкую мастерскую. Даун лежал в стороне от проезжей дороги; посреди деревни на расчищенном участке высилось гигантское ореховое дерево, здесь же располагалась низенькая церквушка с кладбищем, к ограде которой сходились три узкие улочки. Церковь была сложена из кусков местного кремня, напоминавших огромные устричные раковины темного, переходившего в черный цвета. Местные жители, которых Чарлз повстречал, казались людьми почтенными, и это ему понравилось. Мужчины, завидев его, притрагивались кончиками пальцев к полям своих шляп, как в свое время в Уэльсе.

Забравшись в экипаж, он двинулся по одной из улочек к дому, стоявшему на небольшом возвышении. Прежде имение было известно как Грейт-Хаус [Грейт-Хаус – буквально "большой дом". – Прим. пер.], но сейчас его называли просто Даун [Прилагательное "даун" по-английски означает "нижний". – Прим. пер.]. По первому впечатлению дом, сквозь выцветшую побелку которого проступала кирпичная кладка, показался ему безобразным. К тому же он чересчур близко подступал к дороге: какое уж тут уединение!

"Впрочем, проезжает ли тут хоть кто-нибудь? – стал прикидывать Чарлз. – Ну, кляча с плугом, случайный экипаж".

Особняк находился в хорошем состоянии. Всего несколько лет назад, затратив на ремонт полторы тысячи фунтов, дом покрыли добротной крышей и основательно обновили. В дальнем конце участка еще сохранился фундамент фермы, поставленной здесь около 1650 года. Просторное помещение кухни располагалось в подвале, рядом была холодная кладовая, где хранились масло, сыры, молоко и вина, а также комната для посудомойки и мясной погреб. Чуть поодаль на участке находились небольшой летний домик, конюшня с несколькими стойлами и жалкий огородишко. Из окон с обратной стороны дома открывался чудесный вид на все пятнадцать акров лугов со стогами сена; особую прелесть придавали пейзажу росшие кучно старая вишня, орех, тис, конский каштан, груша, лиственница, сосна, пихта и раскидистая шелковица.

Чарлз зашел в дом, чтобы подробно все записать для Эммы. Вместительная прихожая. Одна из просторных комнат, выходивших окнами на дорогу, сможет служить кабинетом, а комната рядом с ней – столовой. Из гостиной открывался вид на деревья и луга со стогами сена.

– Что мне больше всего понравилось, – рассказывал он Эмме, вернувшись домой под вечер, – так это количество спальных комнат. Их там достаточно, чтобы одновременно разместить Генслея и Фэнни Веджвудов, Сюзан, Кэтти, Элизабет и Эразма. – Он на мгновение заколебался. – Расположение идеальное: полнейшая тишина, а до Лондона рукой подать. Кентский ландшафт великолепен, и, хотя сам дом оставляет желать лучшего, мы сможем усовершенствовать планировку и переделать все по-своему.

– Давай поедем завтра вместе. Какое это было бы облегчение, если бы Даун-Хаус нам подошел и можно было наконец переселяться.

Утро следующего дня выдалось хмурым и холодным, к тому же дул сильный северо-восточный ветер. Тем не менее Эмма настаивала на поездке. С собой они взяли небольшой саквояж, на случай если придется заночевать в даунской гостинице. Окружающая дом местность разочаровала Эмму.

– Чарлз, ты не находишь, что места здесь какие-то... пустынные?

– Да, это из-за меловых отложений. У нас под Кембриджем было в десять раз хуже.

Однако сама усадьба и луга понравились ей даже больше, чем Чарлзу. И расположен дом был так, как ей хотелось: не слишком близко, но и не слишком далеко от других.

Утром взошло солнце. Они вторично осмотрели усадьбу и вернулись экипажем до железнодорожной станции. На этот раз окрестности привели Эмму в восторг.

– Чарлз, похоже, что я сдаюсь. Эти зеленые волнистые холмы, узенькие улочки с высокой живой изгородью – сколько в них мира и покоя! Пожалуй, нам все-таки надо остановиться именно на Даун-Хаусе.

– А тропинки в полях! – воскликнул Чарлз, вдохновленный Эмминой поддержкой. – Ведь по ним мы сможем кратчайшим путем добираться до таких чудесных лесов и долин, каких не сыщешь во всей Англии. Мест для прогулок нам с тобой и детям хватит тут не на один год.

Доктор Дарвин охотно согласился на покупку имения в Дауне, поскольку Чарлз заверил его, что цена за сам дом, прилегавшие строения и пятнадцать акров земли была невысокой. К тому же, если еще сдавать в аренду луга на покосы, это принесет более сорока фунтов годового дохода. Перед самой покупкой Чарлзу удалось уговорить хозяев сбавить цену до двух тысяч двадцати фунтов – это оставляло ему сто восемьдесят фунтов, чтобы оплатить работу плотника, которому предстояло поставить в его кабинете стеллажи для книг и ящики для картотеки.

Купчая была составлена, нужные бумаги подписаны, деньги уплачены сполна в течение нескольких недель.

– Эмма, – обратился Чарлз к жене, – Даун-Хаус теперь наш, но не думаешь ли ты, что надо повременить с переездом, пока не родится ребенок и ты не придешь в себя? По дому будет столько дел, сама знаешь, во всяком случае, на месте сидеть не придется. И ты по-прежнему уверена, что хочешь перебираться сейчас?

– Да. И лучше сделать это как можно скорее. Пусть ребенок родится уже в нашем новом доме. Мне кажется, в целом для меня было бы даже легче, если бы мы устроились и я смогла потом не спеша восстанавливать свои силы.

С транспортной конторой он договорился об упаковке и доставке всех вещей в Даун. Но поскольку на это требовалось больше недели, Чарлз в последний раз сел за стол еще на старом месте, в доме по Аппер-Гауэр-стрит, и написал статью о влиянии ледников на характер местности Северного Уэльса. В ней он признавал, что ледники там в самом деле существовали, но все же утверждал, что "дороги", или "террасы", в Глен-Рое имеют другое происхождение, которым они обязаны отнюдь не ледниковым запрудам. Статью тут же принял "Лондонский, Эдинбургский и Дублинский философский научный журнал", что весьма обрадовало Дарвина, так как публикация в этом органе наверняка расширила бы круг его читателей. Хорошие новости поступили и из издательства "Смит Элдер энд К0": на его "Коралловые рифы" вскоре должна появиться серьезная рецензия, что же касается продажи, то, учитывая специальный характер книги, расходилась она неплохо. Издатели сообщали, что с нетерпением ждут выхода другой его книги – о вулканических островах.

Чарлз разобрал свои записи, тщательно рассортировал и упаковал их, прежде чем уложить в ящики. Книги он заботливо обернул старыми газетами. Большинство остававшихся экспонатов он запаковал отдельно. Были, правда, среди них и такие, в которых он больше не нуждался: пакетик с красками, которыми огнеземельцы раскрашивают тело, два копья для добывания рыбы и охоты на черепах, выдр и гуанако и крюк, обнаруженный в теле тихоокеанского дельфина, – их он отослал профессору Генсло для его коллекции раритетов.

После полудня, пока Эмма дремала, Чарлз подводил баланс всех их расходов, записи которых с педантичностью вел круглый год, с сентября по сентябрь. Подытожив сотни накопившихся счетов, он выяснил, что за год проживания в доме No 12 по Аппер-Гауэр-стрит они израсходовали 1062 фунта, или на 67 больше, чем за предыдущий год. Однако их доход тоже увеличился, и в банке на счету лежало теперь 475 фунтов 11 шиллингов. Он внушал себе: каков бы ни был расход по переезду и переустройству Даун-Хауса, они не имеют права тратить на дом ни на фунт больше того, что он зарабатывает. Долги – это проклятье.

Вести, которые они получили из Мэра, были безрадостны. Паралич у дяди Джоза прогрессировал, больной уже не вставал. Из Шрусбери к нему каждые два-три дня наведывался доктор Дарвин, оказывая посильную помощь. Доктор Холланд запретил Эмме совершить утомительную поездку в Мэр-Холл, и это повергло ее в отчаяние.

Наняв самый большой и удобный экипаж, 14 сентября 1842 года Чарлз отправил Эмму в Даун с Уильямом, которому вот-вот должно было исполниться три года, и полуторагодовалой Энни. Вместе с ними поехали Броуди, шотландская няня, успевшая за это время стать незаменимой; Парсло, которому предстояло руководить переселением, и кухарка Сэлли. Бесси решила, что ей лучше остаться в Лондоне. Несколько дней она находилась рядом с Чарлзом, чтобы заботиться о нем, пока ему приходилось заниматься дюжиной самых разных дел, прежде чем можно будет окончательно вернуть дом его владельцу.

Спальня над гостиной, куда въехала Эмма, была приятной для глаза и удобной, если не считать того, что окна, выходившие на луг, были чересчур малы и пропускали не так уж много света.

Чарлз успокоил жену:

– Не волнуйся. У меня есть свой план перестройки всего крыла. В будущем году к этому времени мы будем буквально залиты светом, а вид на окрестные холмы откроется изумительный!

Третий ребенок Дарвинов, девочка, названная Мэри Элеанор, родился через девять дней после переезда. По счастью, совсем близко – их дома разделяло лишь два поля – жил доктор Эдгар Кокелл, член Королевского хирургического колледжа, купивший в Дауне имение и переехавший из Лондона за два года до них; он встретил Чарлза на деревенской улочке и представился ему: вскоре выяснилось, что у них много общих друзей. Доктор Кокелл пользовался у жителей деревни большим уважением. Чарлз договорился с ним, что он примет роды у Эммы.

Все прошло благополучно, и Эмма мучилась меньше, чем во время двух предыдущих родов. Но Мэри Элеанор с самого начала оказалась болезненным ребенком. Она постоянно плакала и затихала только во сне. Доктор Кокелл отыскал для нее в деревне хорошую молодую кормилицу, но девочка почти не сосала грудь. Роженицу с ребенком каждый день навещал доктор. Но ему так и не удалось установить, что вызывает болезнь девочки.

– Мне что-то тревожно, Чарлз, – поделилась Эмма с мужем. – Она такая бледненькая. И в весе не прибавляет, и личико у нее такое сморщенное. Мне кажется, она ни на мгновение не перестает мучиться.

Чарлз, сидевший подле нее на краю кровати, поцеловал жену в лоб, постарался как-то успокоить:

– Но, дорогая, перемена к лучшему может наступить каждый день.

– Знаешь, Чарлз, я так люблю ее. У нее черты лица моей матери. Я надеялась, что к Мэри перейдут также ее красота и характер.

– Тут неподалеку живет еще один врач. Я приглашу его на консультацию.

Эмме с каждым часом становилось все лучше, но в состоянии ребенка перелома не было. Малышку явно мучило какое-то внутреннее недомогание. Чтобы хоть чем-нибудь занять себя и перестать тревожиться за ребенка, Чарлз весь ушел в работу по дому: он вел переговоры с плотником, владельцем маленькой гостиницы над бакалейной лавкой, где они с Эммой однажды останавливались на ночлег, обмеривал свой кабинет, набрасывал эскизы полок разной высоты для своих книг и выдвижных ящиков для картотеки, которыми плотник занял пространство, остававшееся между дверью и полками: на каждый из ящиков Дарвин сделал соответствующую наклейку.

Эмма наняла еще одну служанку, тринадцатилетнюю Бесси Хардинг, чью семью она в свое время знала в Стаффордшире. Девочка была приветливой по натуре и, чем могла, помогала Броуди в ее делах. Чарлз нанял человека по фамилии Комфорт, который выполнял обязанности садовника и кучера. Он сразу же ликвидировал жалкий огородишко, усеянный осколками кремня, разбил новый на гораздо более подходящем месте и привез перегной, чтобы удобрить землю. Вскоре Чарлз приобрел фаэтон и лошадей, коров и свиней (с которыми управлялся все тот же Комфорт), закупил седло, уздечку, кукурузу, овес и набор садовых ножниц для Комфорта.

Мэри Элеанор умерла, не прожив и месяца. Они похоронили ее на маленьком кладбище рядом с деревенской церковью. Чарлз был сломлен горем, церемония похорон повергла его в ужас. Эмма, напротив, приняла удар с исполненным печали смирением. Именно она принялась утешать мужа:

– Ты будешь неутешен лишь до тех пор, пока на свет не родится другой, здоровый ребенок, а это обязательно произойдет.

ВСЯ ЖИЗНЬ

Высокии маятник в прихожей знай себе отсчитывал минуты и часы, а листки календаря облетали так же быстро, как листья кленов и вязов. Время то неслось стремглав, то стояло на месте, как пересохший ручей.

В самом начале 1844 года Чарлз передал рукопись о вулканических островах издателю. В феврале, вычитав последние листы гранок, он достал свой почти что девятисотстра-ничный труд по геологии мест, посещенных за время плавания на "Бигле", и записи, делавшиеся им чернилами на листках размером восемь на десять дюймов на борту судна.

– Да тут хватит на полторы книги! – воскликнул Дарвин. – Материал необходимо как следует скомпоновать.

Он перелистал страницы, затем отложил папки в сторону.

– Пока что начинать работу еще слишком рано, – пояснил он Эмме, собиравшейся, по обыкновению, играть для него на рояле в течение часа немецкие песни, – мне нужна передышка между двумя книгами.

– К чему спешить, – сказала она, опуская пальцы на клавиши. – У тебя хватит времени не на одну, а на дюжины книг.

Чарлз ничего не говорил Эмме о том, как ему не терпится вернуться к прерванной работе о трансмутации видов. С тех пор как летом 1842 года в Мэр-Холле был закончен тридцатипятистраничный набросок, надежно запертый в ящике письменного стола, он не написал больше ни строчки.

На этот раз Дарвин мечтал создать целую книгу, основывавшуюся не только на его собственных наблюдениях во время кругосветного плавания, но и на сравнительном анализе данных естественных наук, которым он занимался уже семь лет. Об этом немного знал Лайель, как и кузен Фокс. Не так давно Дарвин нашел и нового друга, которому счел возможным довериться, – совсем еще молодого человека Джозефа Гукера.

Их познакомил доктор Роберт Маккормик незадолго до отплытия Гукера в качестве ботаника на судне "Эребус". Он отсутствовал почти четыре года, прислав Чарлзу письмо с описанием своей с каждым днем разраставшейся коллекции. Дарвин считал, что у его юного друга – Гукер был на восемь лет моложе – есть все данные, чтобы стать первоклассным ботаником и натуралистом: работоспособность, преданность делу и глубокое проникновение в его суть. После возвращения Гукера из плавания они успели обменяться письмами: Чарлз настойчиво побуждал его составить подробнейшее описание всех растений и цветов, собранных во время путешествия.

11 января 1844 года, когда он вновь засел за работу о видах, Чарлз открыто признался Гукеру: "С самого первого дня моего прибытия в Англию я занимаюсь одним делом, что не только самонадеянно с моей стороны, но и весьма глупо, как это признали бы все вокруг. В свое время я был так поражен распространением живых существ на Галапагосах и характером обнаруженных мною в Южной Америке млекопитающих, что решил собирать, пусть даже вслепую, любые факты, которые имеют хотя бы малейшее отношение к вопросу о том, что же такое виды. Я прочел груды книг по сельскому хозяйству и цветоводству. Луч света наконец-то забрезжил, и теперь (в противоположность тому, в чем я был убежден в начале своих исследований) я почти уверен, что виды не являются (это все равно что признание в убийстве!) неизменными и неизменяемыми... Я полагаю, что нашел (вот она, самонадеянность!) простейший путь, объясняющий, как виды могут удачно приспосабливаться к тем или иным задачам. Сейчас вы заскрежещете зубами и воскликнете про себя: "И на такого человека я потерял столько времени, столько раз писал ему!" Что ж, пять лет назад и я подумал бы точно так же".

В конце месяца он получил от Джозефа Гукера обнадеживающий ответ: "Что касается растительности, то в давние времена она с несомненностью весьма отличалась в тех же самых местах от нынешней... По моему мнению, речь могла идти о появлении в разных местах целого ряда новых форм, а также о постепенном изменении видов. Я с удовольствием желал бы услышать вашу точку зрения о природе этих изменений, поскольку ни один из нынешних взглядов на сей предмет меня не устраивает".

Перечитав всю имеющуюся литературу, Чарлз узнал, что еще в 1749 году французский натуралист Бюффон подсчитал: возраст Земли может составлять семьдесят тысяч лет. В 1755 году немецкий философ Иммануил Кант высказал предположение, что Земля могла существовать не тысячи, а миллионы лет. Ни тот, ни другой, впрочем, даже не пытались подтвердить свои предположения фактами. Первый, кто выступил с обоснованием эволюционных изменений в природе, был французский натуралист Ламарк: в 1809 году он изложил свою теорию изменений всего живого – от растений до животных и человека. О теории Ламарка Дарвин впервые услыхал от своих профессоров в Музее естественной истории Эдинбургского университета. Но ошибка француза, как уже давно понял Чарлз, состояла в том, что он относил эволюцию за счет естественного инстинкта, заложенного во всех организмах как неизбежное стремление к совершенствованию своего собственного вида.

В холодные и вьюжные месяцы, январь и февраль, Эмма вслух читала Чарлзу романы шведской писательницы Фредерики Бремер и выдержки из писем лорда Честер-филда. К тридцатипятилетию она подарила ему "Конституционную историю Англии" Генри Холлама. К пятой годовщине их свадьбы он преподнес ей необычайно красиво изданные романы Вальтера Скотта из серии "Уэверли", но упросил жену избавить его от большого семейного торжественного обеда. Пригласить не всех, а только некоторых было невозможно, и поэтому за обеденным столом кроме них были лишь двое старших детей, не считая лежавшей в своей кроватке четырехмесячной Генриетты [Третья дочь в семье Дарвинов. Прим. пер.]. Парсло разложил самые лучшие серебряные приборы, постелил парадную льняную скатерть и поставил веджвудовский сервиз. Сэлли два дня трудилась на кухне над праздничным обедом – прозрачный суп, суфле из креветок, цыплята а ля Маренго, телячий ростбиф с мятным соусом, молодой картофель с маслом, ананасы и рис. Они были едва в состоянии отведать каждое из блюд. Сэлли испекла также фирменный кекс-данди со смородиной, рубленым изюмом и цукатами, мускатным орехом, бренди и миндалем.

– Целых два часа смешивала и пекла, – произнесла она с гордостью. – Но может, и вправду стоило повозиться.

Между засахаренными миндалинами были вставлены шесть свечей.

– Одна на прибавление семейства, – еле слышно проговорила Эмма. Полагаю, что так оно и будет. Трое детей для нас явно недостаточно. Правда, мне не мешает передохнуть годик-другой.

Чарлз взял ее ладонь в свои.

– До чего это жестоко, что женщине достаются все мучения, а мужчина не может взять полагающейся ему доли!