Текст книги "Происхождение"
Автор книги: Ирвинг Стоун
Жанр:
Прочая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)
Фицрой стал объяснять, что первые кочевники, покинувшие цивилизованную Малую Азию, вскоре лишились письменных принадлежностей, одежды, детям они прививали лишь простые бытовые навыки и так, постепенно, удаляясь от совершенства, они превратились в дикарей.
Лицо его посуровело.
– Есть ли у нас хоть тень основания для того, чтобы считать, будто дикие животные или растения улучшились с момента их появления? Разве может разумный человек поверить, что первая особь любого рода, вида или типа была самой низшей? Но почему же тогда эти никуда не годные философы считают, что дикие расы возникли отдельно, в разных местах и в разное время?..
Он не мог более сдерживаться.
– Мозаичность мироздания непосредственно связана с потопом. Моисей обладал сверхъестественными познаниями. Это он заявил, что свет возник до того, как нам были ниспосланы солнце и луна. Разве в первой части книги Бытие не говорится, что "отделил бог свет от тьмы. И назвал бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один"? И уже потом бог создал два больших светила, чтобы большее из них правило днем, а меньшее ночью...
Чарлз вовсе не желал ссориться с гостем, к тому же его бывшим капитаном и старым другом. Он примирительно заговорил:
– Друг мой, я вовсе не желаю хулить прекрасную поэзию Ветхого Завета. Я ценю его, как любой другой человек...
Но все было впустую. Фицрой бушевал еще целый час, вдохновенно цитировал Библию, указывал главу и стих, всеми силами стараясь доказать, что книга Бытие верна до последней строчки. Деяния бога совершенны. Чарлз все глубже вжимался в кресло, стараясь укрыться в нем, как в пещере во время шторма. Первая жена Фицроя была женщиной крайне религиозной. Может, он отдавал дань ее памяти, сражаясь за ее убеждения?
Внезапно Фицрой закончил проповедь. Чарлз вскочил на ноги:
– Прошу вас, сэр, прогуляемся. В этой части Кента самый нежный в Англии дерн. А когда вернемся, посидим у огня в гостиной за чаем с лепешками. Я бы хотел поближе познакомиться с вашей Марией.
Благодаря приветливости Дарвина положение удалось спасти. Во время чая и за ужином он следил, чтобы беседа не затухала. Почуяв неладное, Эмма тоже поддержала спасительную крышу разговора над их головами. Наутро чета Фицроев возвращалась в Лондон, и Чарлз в своем экипаже отправил их на новую, расположенную ближе станцию в Бекенеме. Прощаясь, Фицрой торопливо и без улыбки пожал протянутую руку Чарлза. Когда они уехали, Чарлз сказал себе: "У меня есть нехорошее предчувствие, что с моим прекрасным идеалом, Робертом Фицроем, я больше не увижусь".
Работа продвигалась. 3 марта 1857 года Чарлз закончил пятую главу "Борьба за существование", а всего месяц спустя была завершена шестая, и главная, глава – "Естественный отбор". Изо дня в день он перекрывал установленную норму, и это угнетало его. Он сказал Эмме:
– Вставая поутру, я понятия не имею, сколько страниц напишу до вечера.
– Почему не воспользоваться твоим "методом Песчаной тропы"? предложила Эмма. – Перед началом работы реши, сколько хочешь написать страниц, выложи на тропе столько же камешков и выбивай их по одному, когда выходишь проветриться. Кончились камешки, – значит, и работе на сегодня конец.
– Эмма, ты гений. Если бы выразить мысль было так же просто, как пройтись по тропинке...
Но предложение Эммы пошло на пользу. Каждый раз, когда ему казалось, что то или иное положение доказано, приведен весь необходимый вспомогательный материал, Чарлз из приготовленной кучки отбрасывал один маленький камешек.
Чарлз и Эмма не помнили, когда впервые заметили – с последним ребенком что-то неладно. Это была не болезнь, не боли, потому что малыш почти не плакал. Он хорошо ел и физически развивался, как все нормальные дети. Но все время был какой-то вялый. Обычно дети водят перед глазами пальцами и разглядывают их – он этого не делал.
И когда Эмма или Чарлз брали сына на руки поиграть, глазенки его не вспыхивали.
– Его лицо ничего не выражает, – сказал Чарлз Эмме, стоявшей по другую сторону кроватки. – Я всегда следил за игрой чувств на лицах других наших малышей. Какое разнообразие! Жаль, что мисс Торли ушла от нас. Новая гувернантка, мисс Паф, мне не по душе.
– Но ведь с ребенком сидит кормилица, а не мисс Паф. – Эмма поджала губы.
– Конечно, дети развиваются по-разному. Может быть, его ограничивает кроватка. В теплый день нужно выпускать его на коврик – пусть двигается как хочет.
– Я попробую музыкальные игрушки и яркие картинки – может, они пробудят у него интерес? – предложила Эмма. – Возможно– ли, чтобы четырехмесячному было скучно?
– У других детей ничего такого не было.
Тревогу вызывала и Генриетта. Ей нравилось болеть. Временами она бывала ко всему равнодушной, ела без аппетита. У Чарлза и Эммы еще не зарубцевалась травма после смерти Энни, поэтому они окружали Этти заботой и постоянным вниманием. Когда ей как-то сказали, что она будет завтракать в постели, это предложение пришлось ей по нраву. Она сказала родителям:
– Даже когда выйду замуж, всегда буду завтракать в постели.
В последнюю неделю апреля Чарлз поехал в водолечебницу около Мур-Парка, в графстве Суррей, недалеко от Олдершота. Владельцами там были доктор Лейн, его жена и мать, с которыми Чарлз был дружен. Приняли его хорошо. Процедурами ему не докучали: по разу в день душ и сидячая ванна. Единственным недостатком доктора Лейна, по мнению Чарлза, была молодость. Он был очень начитан, и его общество Чарлз предпочитал обществу доктора Галли, потому что Лейн не слишком верил во всякие эксцентрические теории и не пытался объяснить то, что не может объяснить ни один доктор.
Окрестности были прекрасным местом для прогулок. К концу первой недели Чарлз с удивлением обнаружил, сколь благотворно повлияли на него эти дни. Он лишний раз убедился, что для хроников водолечение – лучшее средство. Никаких книг у него с собой не было, и работа над видами не продвинулась ни на йоту; Чарлз чувствовал себя так хорошо, что 1 мая, в начале его второй недели в Мур-Парке, он решил ответить на письмо Алфреда Уоллеса, посланное с Целебеса через Борнео и пролив Массакар 10 октября прошлого года, то есть бывшее в пути пять с половиной месяцев. Чарлз получил его как раз перед отъездом из Даун-Хауса в Мур-Парк. Он написал Уоллесу:
"Дорогой сэр!
...Очевидно, что наши мысли во многом схожи, и в определенной степени мы пришли к одинаковым выводам. Что касается вашей статьи, опубликованной в "Анналах естественной истории", я согласен почти с каждым ее словом. Надеюсь, вы согласитесь со мной, что это встречается довольно редко – почти полное согласие с чьей-либо теоретической работой. Как ни прискорбно, но обычно на основе одних и тех же фактов разные люди приходят к разным выводам. Этим летом исполнится 20 (!) лет с того дня, как я начал вести свою первую записную книжку о том, как и каким образом виды и разновидности отличаются друг от друга. Сейчас я готовлю свою работу для печати, но тема столь всеобъемлюща, что, хотя я уже написал много глав, работы хватит еще года на два. Мне неизвестно, сколько времени вы хотите пробыть на Малайском архипелаге. Очень хотелось бы познакомиться с вашими "Путешествиями" до того, как моя работа попадет к издателям – ведь вы наверняка собрали урожай фактов..."
Во вторую неделю он много и энергично ходил по окрестностям, наблюдал за тем, как животные влияют на растительность. Восемь или десять лет назад часть земли, на которой росли старые шотландские ели, была огорожена. На этом участке подрастали молодые елочки, и, казалось, они были посажены человеком – уж слишком много их было, и все одного возраста. А на неогороженной территории Чарлз на целые мили не нашел ни одного молодого деревца. Но когда во время дальней прогулки он пристально вгляделся в вереск, он обнаружил десятки тысяч молодых шотландских елочек, по тридцать на квадратном ярде, – но верхушки их были общипаны скотом, иногда здесь пасшимся. В письме к Гукеру Чарлз заметил: "Какая удивительная проблема, какая сила обстоятельств, определяющая тип и размер каждого растения на квадратном ярде дерна! Но мы почему-то любим удивляться, когда какое-то животное или растение полностью исчезает".
К концу второй недели Чарлз заметно посвежел, окреп. Пришло время прощаться с доктором Лейном и его семьей.
Экипаж приехал за ним еще с вечера. Но за целый день дороги в Даун-Хаус Чарлз простудился. И когда на следующее утро вошел в свой кабинет, чувствовал себя не лучше, чем перед отъездом в Мур-Парк. Он признался Эмме:
– Похоже, наш кузен доктор Генри Холланд прав. Поразительно – отдыхая на прекрасном курорте в обществе очаровательных хозяев я чувствовал себя замечательно. Но стоит сесть за работу, здоровье снова ни к черту.
– Что же делать?
– Ворчать. Не знаю, сможет ли работать моя голова, но скорее я стану жалким и презренным инвалидом – собственно, я уже им стал, – чем соглашусь вести жизнь праздного сквайра.
Круг его интересов был безграничен. Он хотел знать, есть ли порода свиней, которую можно успешно скрещивать с китайской или неаполитанской свиньей. Стал анализировать окраску и признаки древних предков лошади, осла и зебры. Из шестнадцати сортов высеянных им семян проросло пятнадцать; на небольшом клочке земли два на три фута он ежедневно в течение трех месяцев отмечал каждый вылезший сорняк. Триста пятьдесят семь из них погибло, главным образом по вине слизней.
А кто уничтожает слизней, этих медлительных и липких брюхоногих моллюсков? Кто уничтожает маленьких зверьков, пресмыкающихся, птиц? Это действительно была борьба за существование, как он назвал пятую главу своей книги. Проглядывая страницы этого раздела, он наткнулся на подзаголовок "О взаимодействии животных и растений". Он перечитал написанное: "До сих пор мы, за малым исключением, рассматривали лишь способы, какими животные тормозят рост других животных. Но растения и животные связаны еще более тесно; как и растения с растениями... Все животные прямо или косвенно живут на растениях; и их дыхание – это основная пища растений; поэтому совершенно очевидно, что между двумя царствами существуют обширные связи. Прежде всего напрашивается предположение, что травоядные животные поглощают почти все растения сходных видов; но оказалось, что из брюквенных растений рогатый скот ест только 276 сортов, а 218 не ест; козлы едят 449 и не едят 126, свиньи 71 и 271 и так далее. К югу от Ла-Плата я, и не только я, с удивлением отметил, как изменились равнины, на которых пасся скот, одно время мы даже считали, что здесь произошли какие-то геологические изменения почвы. Какими растениями питаются маленькие грызуны, точно никто не знает, но все слышали об уничтожении мышами и кроликами целых плантаций... Я иногда задумывался, не объясняется ли наличие колючек на кустах, растущих в пустыне, необходимостью как следует защититься от животных, иначе кусты просто погибнут... Форскахль подробно показал, что растения, которые не поедаются скотом, подвергаются решительным нападкам со стороны насекомых; одним растением иногда кормятся от 30 до 50 видов. Я предполагаю, что, если растением кормятся насекомые и четвероногие, оно оказывается полностью истребленным..."
В июне 1857 года Чарлз получил приятный сюрприз: к нему в Даун-Хаус приехали его преподобие мистер Иннес и отец и сын Леббоки, приехали предложить ему должность мирового судьи, или стража закона. Чарлз воскликнул:
– Мне? Должность судьи? Но я совсем слабо разбираюсь в законах.
Сэр Джон Леббок улыбнулся и сказал:
– Вам не придется заниматься серьезными преступлениями. Никаких арбитражных решений в спорных вопросах о крупной собственности. В основном это ссоры между соседями из-за границ земельных участков, заборов, заблудившегося скота, пьяные драки, охота на чужой территории. Сомневаюсь, что здесь потребуется серьезное знание законов; скорее, здравый смысл, вам придется выслушать факты в изложении обеих сторон, а затем помочь этим сторонам прийти к разумному компромиссу.
Чарлзу это отчасти польстило.
– Где заседать?
– В Бромли, – ответил викарий. – Возможно, иногда и в Мейдстоне, там отправляет правосудие графство Кент. Они договорились объединить все судебные дела в этом районе и назначить слушания на какой-то удобный для вас день.
Чарлз дал ответ не колеблясь. Он стал патриотом этого района, и статус казначея местного "Даунского клуба друзей" приносил ему удовлетворение. Он распоряжался фондами клуба так же тщательно, как своими собственными, в результате за семь лет его казначейской деятельности фонды эти возросли до весьма внушительной суммы.
– Разумеется, я согласен, – сказал он Иннесу и Леббо-кам. – Когда меня приведут к присяге?
– Предварительно речь шла о 3 июля.
Эмма и дети были в восторге. Они настояли на том, чтобы ехать на церемонию всей семьей, в лучших воскресных туалетах. С тех пор, стоило их отцу объявить о планах на день, кто-нибудь обязательно спрашивал:
– Это окончательное решение суда? Или мы имеем право на апелляцию?
Когда дети ссорились из-за игрушек, игр или места за столом, кто-нибудь неизменно заявлял:
– Судья, мы соседи и пришли к вам по щекотливому делу...
Чарлзу такие подшучивания нравились. Обязанности в суде не были ему обременительны, не мешали его работе. Никакого денежного вознаграждения он не получал, должность была просто почетная, и все же косвенные дивиденды были налицо – из затворника, работавшего в какой-то немыслимой области, он превратился в популярного члена общества, при появлении которого мужчины уважительно приподнимали шляпы, а местные женщины, молодые и старые, делали реверанс.
На лето Чарлз отвез Генриетту погостить в семье доктора Лейна. Регулярно навещая ее в Мур-Парке, он научился неплохо играть на биллиарде. Игра невероятно увлекла его, пожалуй, впервые после партий в двадцать одно в студенческие годы. Точный глазомер, твердая рука – без этого не загонишь шар в лузу; Чарлз так полюбил биллиард, что поклялся поставить стол у себя в Даун-Хаусе.
Недели и месяцы сменяли друг друга – Чарлзу исполнилось сорок восемь. Его дорога исследователя шла все время в гору, а на пути то и дело попадались обломки скал и рытвины.
Дарвина интересовал процесс опыления – это зарождение жизни в тонкой структуре природы. Если ему попадались новые представители флоры и фауны, он заносил их в свои записные книжки; эта работа отнимала много времени и утомляла, к тому же здесь легко было ошибиться.
Когда Джозеф Гукер указал, что один из списков Чарлза по флоре неполон, Чарлз удрученно ответил:
– Да, я никуда не годный составитель и порой презираю себя за это не меньше вашего, но всю работу в целом я презирать отказываюсь!
Составляя таблицы флоры Новой Зеландии, он разработал, как ему казалось, верный метод классификации, но его сообразительный сосед и неофициальный ученик, двадцатитрехлетний банкир-ботаник, сын сэра Джона Леб-бока, показал, что Чарлз перепутал некоторые роды. Чарлз воскликнул:
– Вы спасли меня от постыдной ошибки! Какой позор, хоть рви с отчаяния всю рукопись на части и бросай работу! Я искренне вам благодарен.
Всегда бдительный энциклопедист Томас Гексли указал ему на ошибочное пристрастие к теории домашних животных. Чарлз ответил энергичному Гексли:
– Увы! Ученый не должен иметь пристрастий, а его сердце должно быть каменным.
Но когда пришла очередь Чарлза поймать дотошного Гексли на ошибочно сделанном допущении, тот со смехом воскликнул:
– Забавно видеть, что я стал для вас пугалом; думаю, приятного тут мало – стоит вам написать какое-нибудь острое и достойное предложение, как перед вами безобразным призраком вырастает мое лицо.
Как выяснилось, Чарлз обидел своего американского друга Асу Грея, предположив, что Грей, заслышав о его теориях, станет его презирать. Грею показалось, что его чувства дружбы и преданности подвергли сомнению, о чем он и написал Чарлзу. Чарлз ответил:
"Мой дорогой Грей!
Уж не помню, как именно я выразился в прошлом письме, но, полагаю, написал, будто опасаюсь, что вы станете меня презирать, когда узнаете о моих выводах, не сообщить вам о которых я, как честный человек, не мог... Я опасался, что вы, узнав о направлении моих поисков, сочтете меня настолько безумцем, а выводы мои – столь глупыми (бог свидетель, они сделаны без всякой спешки и, надеюсь, осознанно), что откажете мне в вашей поддержке и помощи...
Коль скоро вас интересует тема моего исследования, и для меня огромная радость писать вам и получать хотя бы краткие ответы, я прилагаю краткое изложение моих соображений о средствах, с помощью которых природа создает виды..."
Он исписал убористым почерком десять страниц и закончил так:
"...В этом маленьком изложении затронута лишь накопительная сила естественного отбора, который, по моему мнению, является наиболее важным элементом в создании новых форм..."
В 1857 году Дарвины решительно отказались от романтической прозы и стали читать прекрасную серьезную литературу. Когда кто-нибудь из членов семьи или соседей спрашивал: "Что бы вы хотели почитать?" – они называли "Профессора", "Башни Барчестера", "Мадам Бовари", "Школьные дни Тома Брауна", "Путешествие миссионера".
Наиболее спокойным временем дня для Чарлза оставался час после обеда, когда он уютно располагался в гостиной со свежим номером ежедневной лондонской "Тайме", прибывавшей на почту в Даун к полудню. Теперь он прочитывал "Тайме" от корки до корки. Подписка на "Тайме" обходилась ему в одну гинею за четыре месяца, довольно дорого, но Чарлз считал, что затраты вполне окупаются. Таким образом он держал связь с внешним миром и происходившими в нем событиями. "Тайме" помогала ему следить за всеми бесконечными войнами, которые велись в отдаленных землях, за всеми гнусными деяниями правительства. Долгие годы он занимал противоречивую позицию человека, убежденного в благотворности величия и расширения Британской империи и в то же время несогласного с угнетением народа Индии. Когда в июне 1857 года перед огромной толпой в Гайд-парке появилась королева Виктория и наградила шестьдесят одного ветерана Крымской войны вновь учрежденным викторианским крестом "За доблесть", Чарлз, прочитав об этом, швырнул газету на пол и вскричал:
– Кто же наградит мертвых? Сколько людей погибло в этой самоубийственной войне!
Но просачивались и хорошие новости. Открылся читальный зал Британского музея с его куполообразной ротондой, он вместит триста читателей; два ряда отведены женщинам. Был торжественно открыт первый суд по расторжению браков, и развод стал возможен и для людей с относительно низкими доходами. Появились новые школы для бедняков. На Темзе был спущен корабль "Грейт истерн", по размерам в пять раз превышавший любое другое судно, говорили, что, пересекая на нем Атлантику, не чувствуешь никакой качки.
– Может, теперь ты примешь приглашение Асы Грея, поедешь в США и прочитаешь в их университетах лекции, – предложила Эмма.
В конце сентября, когда была завершена седьмая глава "Законы изменения", Чарлз разложил на столе в гостиной свои бухгалтерские книги посмотреть, по карману ли им новое расширение Даун-Хауса. Начиная с 1851 года их доходы ежегодно превышали четыре тысячи фунтов. В этом году на вложения снова осталось больше двух тысяч фунтов. Помимо сэкономленных денег имелось наследство Чарлза от отца и наследство Эммы в две тысячи фунтов. Общая сумма вложений составляла примерно пятьдесят тысяч фунтов. Подняв глаза от цифр, Чарлз сказал:
– Я человек бережливый, но, клянусь богом, мне кажется, что на пристройку новых комнат нам хватит. Как считаешь?
Эмма давно считала, что пристроить новые комнаты им по карману, но ей хотелось, чтобы Чарлз пришел к этому выводу сам. В углах ее рта появилась едва заметная улыбка. Она ответила:
– А ты не боишься, что все наши сбережения пойдут на покрытие судебных расходов?
– Интересно, кто это собирается с нами судиться?
– Все, начиная с отца небесного и кончая приходским священником.
Чарлз громко расхохотался и заключил жену в объятия.
– Эмма, прекрасно, что ты можешь с юмором относиться к вещам, которые не одобряешь.
– Лишь в случае крайней необходимости.
Чарлз позвал плотника и дал ему задание построить новую, более просторную гостиную, со стороны залы, подальше от старой гостиной, вместительную – девятнадцать футов на двадцать восемь, чтобы три больших окна выходили в сад за домом, в сторону Песчаной тропы. Входную дверь, открывавшуюся прямо в холл и на лестницу, было решено отодвинуть на несколько футов, чтобы перед холлом была еще небольшая передняя. Площадь над новой гостиной они разделили на две спальни равного размера, а над ними решили сделать дополнительные детские комнаты. Когда новое крыло было пристроено, оштукатурено и покрашено под цвет старой части дома, когда гостиную обставили новой мебелью, оказалось, что расходы составили пятьсот фунтов.
– Стоит того! – воскликнула Эмма, оглядывая комнату. Обитое заново большое кресло и четыре удобных разноцветных стула заняли свои места вокруг стола с мраморной крышкой; рояль, который покрыли свежим лаком, навеки обосновался в дальнем углу у выходящего в сад окна. Над мраморной каминной доской висело длинное зеркало в позолоченной оправе, у дивана стояли новые приставной столик и лампа. Обои Эмма выбрала светло-серые в розовую полоску.
– Не думая о претенциозности, – сказала Эмма, -мы получили вполне подходящую гостиную, роскошную и просторную. Несколько картин, небольшая подвесная полка для наших книг в кожаном переплете...
Из темной комнаты, выходившей на дорогу, они перенесли обеденную мебель в более солнечную бывшую гостиную в три окна. В столовой стало значительно светлее.
Они сошлись во мнении, что теперь Даун-Хаус с окрестностями не уступит по красоте Мэр-Холлу или Маунту. Они создали свой мир, вернулись к стилю своих предков; но привнесли в этот мир и что-то личное. Именно к этому они оба и стремились.
В десять месяцев Чарлз Уоринг еще не пытался ходить или говорить, и Дарвины попросили доктора Генри Холлан-да заехать в Даун-Хаус при первой возможности. Сэр Генри давно получил дворянское звание, пост лейб-медика при королевском дворе и был занят больше, чем когда-либо. В праздничный день он поездом доехал до Бекенема, а там его встретил Чарлз со своим кучером. До Даун-Хауса было шесть миль, и, пока они ехали по извилистым и живописным дорогам графства Кент, сэр Генри все время расспрашивал Чарлза. Приехав в Даун-Хаус, он провел в верхней спальне у ребенка целый час, потом спустился по наклонной лестнице в гостиную, где, молчаливые и бледные, сидели Чарлз и Эмма. При его появлении они быстро подняли головы. На лице кузена, слегка грубоватом, было выражение сочувствия.
– Боюсь, порадовать вас нечем, – сказал он. – У ребенка серьезное психическое заболевание.
– Но как же? Почему? – горестно воскликнула Эмма,
– Как и почему, дорогая кузина, – это один и тот же, вопрос. Его мозг либо не развился, либо был поврежден. Роды прошли нормально?
– Доктор назвал их бурными, – ответила Эмма со слезами на глазах.
– Есть сотни заболеваний, о которых мы и понятия не имеем. Увы, заглянуть в эту маленькую головку мне не дано.
– Но каков будет прогноз? – задал вопрос Чарлз. – Что нам предстоит?
– Самый тщательный уход за ребенком, который, воз-!: можно, никогда вас не узнает. А еще – принять волю, господню.
– Я готова к этому, – сказала Эмма сквозь слезы. – Но неужели нет никакой надежды?
– Надежда есть всегда. Порой случаются чудеса. Но вы должны смотреть в глаза действительности. Сколько у вас детей? Шесть, семь? Все здоровые, нормальные,
счастливые. Видите, бог одарил вас многим. И не убивайтесь из-за того, чего нельзя изменить или исправить.
– Мы постараемся, брат Генри, – подавленно ответил Чарлз. – Я и Эмма чрезвычайно благодарны тебе за то, что приехал. Я провожу тебя до станции.
– Не нужно. Я вздремну в дороге.
Он поцеловал Эмму, пожал руку Чарлзу и уехал – от потерянных, испуганных и опечаленных родителей, которые против воли задавали себе невысказанный вопрос: "За какие грехи господь так жестоко поступил с нашим младшеньким?"
После дружеского ответа Чарлза в октябре 1856 года на письмо с Целебеса Алфред Уоллес написал ему несколько длинных и подробнейших писем, из коих Чарлз заключил, что Уоллес считает его своим собратом и товарищем, особенно после того, как Чарлз проявил желание обсудить с ним свою теорию видов, хотя и частично. К концу 1857 года, когда Чарлз проработал над своей книгой уже полтора года, он понял, как правы были Лайель, Гукер и Гексли, убеждая его скорее изложить свои открытия на бумаге. В последнем письме Уоллеса, написанном 27 сентября 1857 года, говорилось: "То, что содержалось в моей журнальной статье – лишь предварительные наметки; у меня есть и детальные доказательства, план которых я уже набросал..."
У Уоллеса есть доказательства его теории видов! Он уже набросал план! Но неужели его доказательства – это естественный отбор, или сохранение наиболее приспособленных видов в борьбе за жизнь? Нет, такое совпадение невозможно. Человечество размышляло над законами природы многие тысячелетия – так разве может быть, чтобы два человека пришли к одним и тем же доказательным выводам? И если Уоллес уже получил результаты Дарвина, уже написал статью, не исключено, что в один прекрасный день через несколько месяцев Чарлз откроет в Даун-Хаусе журнал, на страницах которого будет разгадана "тайна тайн", и разгадана Уоллесом.
Он стоял у окна кабинета и глядел на окружавшую дом каменную стену, но не видел ее. Все же постепенно он обрел душевное спокойствие.
"Я должен ответить Алфреду Уоллесу немедленно, – сказал он себе, – и выразить ему свое восхищение. От
важный человек, он собирается пробыть в этих далеких от цивилизации краях еще три или четыре года!"
22 декабря 1857 года "Дорогой сэр!
Благодарю вас за письмо от 27 сентября. Очень рад слышать, что вы занимаетесь проблемой расселения в соответствии с теоретическими выкладками. Я твердо убеждег, что оригинальные наблюдения возможны лишь на теоретической основе. Не многие путешественники пришли к тому, чем сейчас занимаетесь вы. Да и вообще, о распространении животных известно во много раз меньше, чем о распространении растений. Вы пишете, что отчасти удивлены, что ваша статья в "Анналах естественной истории" прошла незамеченной. Должен сказать, меня это не удивляет. Большинство естествоиспытателей интересуется лишь описанием видов, не более. Но не следует думать, что вашу работу не заметил никто; два замечательных человека, сэр Лайель и мистер Блит из Калькутты, специально обратили на нее мое внимание. Я согласен со сделанными в вашей работе выводами, но должен сказать, что иду гораздо дальше; впрочем, мои теоретические выкладки – это слишком долгая тема..."
Три месяца он проработал над главой о гибридности. А в начале 1858 года начал новую главу – "Умственные способности и инстинкты животных". Нужно было сопоставить и отобрать колоссальное количество материала, основанного не только на собственных многолетних наблюдениях, но и на публикациях других авторов на многих языках. Любопытная область инстинкты. И весьма туманная. Он сказал Эмме:
– Работа над главой об инстинктах подвигается очень тяжело. Разные авторы не сходятся в определении инстинкта. Тут нет ничего удивительного, ведь почти все чувства и самые сложные их проявления, например мужество, робость, подозрительность, часто объясняются инстинктами.
Чем глубже он уходил в работу, тем хуже себя чувствовал, особенно по ночам – его стала мучить бессонница. В письме Гукеру он признался: "О, здоровье, здоровье, ты заставляешь меня трястись от страха денно и нощно; из жизни уходит всякая радость".
Но не желая вызывать к себе жалость, он добавил: "Прошу простить меня великодушно, такое нытье – признак глупости и слабости. Каждый в этом мире должен нести свой крест".
В конце января скончалась Хэрриет Генсло. Это известие очень опечалило Чарлза, потому что в годы, проведенные в Кембридже, она заменяла ему мать. Он написал Генсло: "Дни, когда в бытность студентом я так часто бывал в вашем и дорогой миссис Генсло доме, я не колеблясь отношу к самым счастливым и лучшим дням моей жизни".
Он также послал теплое письмо с соболезнованиями Гукерам, особенно обращаясь к Френсис, которую знал с трех лет.
Чтобы не думать о своих недугах, он читал новую популярную литературу, вгрызался в лондонскую "Тайме". Посыльный из Дауна, еженедельно ездивший в Лондон, Есегда получал от Дарвинов список книг, которые надо было купить или взять в библиотеке. Их родственники, Эразм и Генслей Веджвуд в Лондоне, Сюзан и Кэтти в Ма-унте, Шарлотта и Чарлз Лэнгтоны в близлежащем Харт-филде, регулярно привозили или присылали в Даун-Хаус книги, нравившиеся им самим. Таким путем к концу года, неумолимо утекшего, как воды Темзы, они прочитали вслух "Доктора Торна" Энтони Троллопа, два первых тома "Истории Фридриха Второго Прусского", написанные их плодовитым другом Томасом Карлейлем, "Сцены приходской жизни" Джордж Элиот. Получили они и ноты опер "Лючия ди Ламмермур" Доницетти и "Кора" Мегюля, рондо Вебера и сонаты Гайдна. Так жившие в провинции Дарвины поддерживали связь с культурной жизнью Лондона.
Чарлз был непререкаемым авторитетом по части новостей и рассказывал семье обо всем, что происходит в мире, вплоть до самых отдаленных уголков земли. Был упразднен имущественный ценз для членов парламента; парламент провел закон, призванный улучшить правление в Индии, и Ост-Индская компания передала власть кабинету королевы. Первая дочь королевы Виктории обвенчалась в придворной церкви Сент-Джеймсского дворца [Королевский дворец в Лондоне. – Прим. пер.] с прусским принцем Фридрихом Вильгельмом. Идущее от Темзы зловоние настолько усилилось, что занавеси на окнах парламента приходилось пропитывать хлорной известью. Мистер Бенджамин Дизраэли, лидер палаты общин, решил эту малоприятную проблему – убедил парламент выделить три миллиона на очистку реки и завершение строительства городской системы канализации.
Лорд Элгин, назначенный послом в Японию, подписал с этой страной договор об открытии пяти японских портов для английских торговых судов. Англия также подписала в Тяньцзине мирный договор с китайским императором, по которому английским гражданам разрешалось въезжать в Китай и проповедовать там христианство. Англия развязывала с Китаем войну, а император брал на себя часть ее расходов!
С Генриеттой, которой скоро исполнялось пятнадцать, и ее сестрой Элизабет занималась новая гувернантка, некая мисс Грант. Уроки проходили в светлой и полной воздуха комнате, построенной над кухней в 1845 году. Это была просторная комната с большим книжным шкафом, встроенным в заднюю стену, а передняя стена почти полностью состояла из окна, выходившего в сад; в комнату вела лестница с роскошными перилами из красного дерева... на которых обожали кататься младшие дети. Эмма и Чарлз пытались приучить девочек к дисциплине в учебе, хотели дать им такое же образование, какое получали в частных школах их братья. Как-то Генриетта заявила, что плохо себя чувствует и учиться не может, но сэр Генри Холланд заверил Чарлза и Эмму, что подобные заболевания типичны для растущих девочек. С возрастом это проходит, и Этти проживет до ста лет.