Текст книги "Матрос с 'Бремена' (сборник рассказов)"

Автор книги: Ирвин Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Три месяца Алекс лежал в одном положении в этой бедно обставленной комнате. Сэм играл для него роль сиделки: кормил, играл с ним в карты, читал спортивные новости из газет.

Когда Сэма не было рядом, Алекс лежал вытянувшись во весь рост, с полузакрытыми глазами и размышлял о своей бильярдной. Над ней будет вспыхивать и гаснуть неоновая надпись: "Бильярдный салон Алекса". Новенькие столы, кожаные кресла – все как в хорошем клубе. Даже дамы смогут спокойно играть в его бильярдном салоне. Как это тонко, изысканно! Для лучших игроков он придумает какое-нибудь поощрение – вкусный ланч, или холодные закуски, или швейцарский сыр... До конца своей жизни он теперь будет чувствовать себя истинным джентльменом: вот он сидит, в своем лучшем пиджаке, за звенящей кассой и улыбается самому себе...

Как только Флэнеген отдаст ему его деньги, он немедленно отправится в бильярдный салон на Клинтон-стрит и небрежно бросит несколько купюр на стойку. Заплатит наличными – своими с таким трудом заработанными деньгами. Ведь чуть не умер от этого, и бывали такие невыносимые дни, что в самом деле хотел умереть! До конца жизни волосы у него будут расти вот так, как сейчас, клочьями, словно отдельные кустики на пыльной обочине шоссе... Ну да черт с ними, с волосами! Нельзя что-то иметь просто так, за красивые глаза, чем-то приходится жертвовать. Пять тысяч долларов, пять тысяч долларов...

Первого июня Алекс впервые за три месяца и двенадцать дней оделся. Сидя натягивал на себя штаны, действуя очень осторожно, чтобы не задеть больного колена. Наконец все же оделся, очень-очень медленно, даже повязал галстук, и сел, уставший, в ожидании приезда Флэнегена с Сэмом. Он выйдет из этой вшивой, маленькой комнатушки с пятью тысячами долларов в кармане, все они будут лежать у него в бумажнике. Он же их заработал, честно заработал,-чего тут говорить?

Флэнеген с Сэмом вошли без стука.

– Мы торопимся,– начал Флэнеген.– Едем в горы Адирондак. Говорят, как раз в июне там очень клево. Пришли уладить счеты.

– Правильно! – похвалил Алекс и, думая о деньгах, не сдержал улыбки.– Ведь речь о пяти тысячах долларах! Это вам не хухры-мухры! Вы мне должны пять тысяч!

– Что ты сказал? – вежливо осведомился Сэм.– Пять тысяч долларов?

– Да, пять тысяч долларов,– повторил Алекс.– Пять тысяч баксов. Ведь мы так договаривались?

– Давно это было, Алекс, еще в феврале,– начал спокойно объяснять ему Флэнеген.– Сколько воды утекло с тех пор, представляешь?

– Произошли большие перемены,– подтвердил Сэм.– Ты что, газет не читаешь?

– Перестаньте дурачиться! – Алекс вот-вот готов был разрыдаться.-Хватит, нечего меня дразнить!

– Да, генерал,– Флэнеген рассеянно глядел в окно,– ты по уговору должен был получить пять тысяч долларов. Но все они пошли на оплату докторских счетов за лечение. Это, конечно, ужасно, никуда не годится. Но в наши дни услуги врачей стоят так дорого.

– Мы ведь нашли для тебя опытного специалиста, Алекс,– пояснил Сэм.-Самого лучшего. Он большой дока и в лечении огнестрельных ран. Но сколько это стоит!

– Ты, вшивая скотина, Флэнеген! – завопил Алекс.– Я тебя достану! Не надейся, что я тебя не достану, что ты от меня улизнешь!

– Тебе вредно кричать при твоем состоянии здоровья,– мягко напомнил Флэнеген.

– Да,– подхватил Сэм,– этот специалист советует тебе почаще расслабляться, не волноваться.

– Ну-ка, убирайтесь отсюда! – процедил Алекс сквозь слезы.-Убирайтесь к чертовой матери!

Флэнеген подошел к ящику стола, достал из него пистолет Алекса. Как большой знаток, извлек магазин, высыпал на ладонь патроны и отправил их все в карман.

– Это на всякий случай,– вдруг на какое-то мгновение в тебе взыграет горячая греческая кровь и ты совершишь безрассудный поступок, Алекс. А это очень плохо, вовсе ни к чему.

– Послушай, Флэнеген,– закричал Алекс,– так я ничего не получу? Ничего?!

Тот, поглядев на Сэма, вынул бумажник и бросил Алексу пятидолларовую бумажку.

– Только из собственного кармана, Алекс. В порядке моей ирландской щедрой благотворительности.

– В один прекрасный день я верну тебе ее,– пообещал Алекс.– Только подожди. Вот увидишь! Запомни этот день!

Благотворитель засмеялся.

– Эх ты, эксперт по эффективности! – И продолжал уже серьезно: -Послушай, Александр, тебе нужно уходить из нашего бизнеса. Прислушайся к совету немолодого человека. У тебя для него не хватает темперамента.

– Я тебе ее верну! – упрямо повторил Алекс.– Не забудь, что я тебе сказал.

– Ах, генерал! – снова засмеялся Флэнеген.– Этот ужасный грек! -Подошел поближе, сильно ударил Алекса тыльной стороной ладони по затылку.-Прощай, Александр! – И вышел из комнаты.

Сэм подошел и положил ему руку на плечо.

– Позаботься о себе, Алекс. Тебе пришлось пережить такое потрясение.-И последовал за Флэнегеном.

Минут десять Алекс просидел на стуле; глаза у него были сухие, из носа сочилась струйка крови,– результат удара Флэнегена по затылку. Вздохнув, он встал, надел пальто; нагнулся, подобрал пятидолларовую купюру, положил в бумажник. Засунул пистолет с пустым магазином в верхний карман и осторожно, не торопясь, вышел на улицу, ярко освещенную теплым июньским солнцем.

Не спеша преодолел два квартала до Грин-парк и сел там, задыхаясь, на первую же скамейку. Несколько минут сидел, над чем-то размышляя, покачивая время от времени головой. Наконец вытащил из внутреннего кармана пистолет, огляделся по сторонам и бросил в стоявший рядом мусорный бак. Раздался глухой сухой звук,– упал, по-видимому, на плотную бумагу.

Алекс заглянул в бак, выудил оттуда брошенную кем-то газету и развернул на странице под рубрикой "Требуется помощь". Сидя на солнце, все время моргая от яркого света, большим пальцем провел по газетной полосе, задержав его на заголовке – "Требуется ваша помощь, молодые ребята". Так и сидел он на теплом июньском солнышке, в пальто, и отмечал что-то карандашом на полях газетной полосы.

"МОЙ БУТОНчИК!"

Моллой, открыв ключом дверь своего дома, неслышно вошел в гостиную. Осторожно положил сверток на библиотечный столик из пожелтевшего дуба, рядом с аккуратной пачкой старых журналов "Католическая стража". Полюбовавшись свертком, улыбнулся, и улыбка осветила его задубевшее от сурового климата старческое лицо. Сняв шляпу, как и полагается воспитанному человеку, заорал:

– Бесси! Бесси!

Голос его зазвенел, как трамвайный звонок, по всем пяти комнатам квартиры.

Бесси впопыхах выскочила из спальни и стремительно вбежала в гостиную. Седые волосы развевались за спиной, а ее не спрятанная в корсет богатая плоть колыхалась под домашним халатом.

– Что стряслось? – крикнула она, еще даже не видя Моллоя.– Ты в своем уме, Винсент?

– Моя дорогая Бесси! – Моллой подошел к ней и крепко обнял.– Мой бутончик! – И неловко поцеловал ее, попав в правый глаз – она в этот момент, дернув головой, отстранилась от него.

– Ну и запашок! – констатировала она холодно, отбиваясь от его объятий.– Ничего не скажешь!

– Ты знаешь, какой сегодня день? – Моллой снова схватил ее в охапку.

– Суббота.– Бесси заталкивала его всем телом на стул.– Да от тебя и разит так, как должно разить в субботу.

– Сегодня,– вещал Моллой со стула, глубоко в него провалившись,– в этот день мы с тобой поженились! Четырнадцатое марта, такой счастливый день! Ну-ка, поцелуй меня, Бесси, мой бутончик! Это произошло ровно двадцать шесть лет назад, четырнадцатого марта. Моя дорогая девственница невеста. Неужели не помнишь, Бесси?

– Конечно, помню,– строго ответила Бесси; потом словно оттаяла: -Кто может тебя забыть, Винсент! – нежно произнесла она, целуя его в лысину и приглаживая оставшиеся редкие седые волоски.– Это был великий день! – И снова поцеловала его в лысину.

Винсент ласково держал ее за руку.

– Ну-ка, посмотри на столик, Бесси! Что там так и глядит тебе в глаза? – Свободной рукой он махал широко и вальяжно в сторону библиотечного столика.– Двадцать шесть лет! Ну, давай, не стесняйся, вскрывай!

Поцеловав его еще раз в ту же точку, Бесси подошла к столику и разорвала бумагу на свертке.

– Боже, "Четыре розы"! – радостно воскликнула она, поднимая бутылку.– Какой ты все же предупредительный, внимательный муж, Винсент!

Винсент сиял от ее похвалы.

– Целая четверть! – сообщил он.– Самый лучший сорт, какой только можно купить за деньги. Купаж неразбавленного виски!

Бесси уже проворно открывала большую бутылку.

– Знаешь, лежала я на спине в своей спальне, и меня вдруг охватила такая мрачная меланхолия. Ведь годы-то бегут, просто летят.– Она с трудом отворачивала винтовую "шлюпку".– С этим – горя как не бывало! – И с наслаждением, закрыв глаза, понюхала бутылку.– Странно: какой приятный запах у горлышка и каким ужасным он становится, когда им разит от мужчины! Винсент, очень приятно, что ты все же вспомнил обо мне!

Как и полагается настоящему мужу, Моллой подошел к ней и обнял одной рукой. Пальцы его провалились в мякоть ее большого, дряблого бедра.

– Сегодня, моя старая леди,– объявил он,– мы станем самой счастливой парой во всем Бруклине! – И взял в руки бутылку.

– Ах, Винсент,– прошептала Бесси,– ведь все было не так плохо, а,-что скажешь? Умоляю тебя, только не из горлышка! Это неприлично. Пойдем посидим на кухне, там довольно светло.

Взяв друг друга под руку, отправились на кухню. Моллой не расставался с бутылкой. Бесси принесла два стакана, для воды и вина, и устроилась за кухонным столом, напротив Моллоя, улыбаясь мужу. А тот со знанием дела разливал виски по стаканам. Наконец они подняли их.

– За неумирающую любовь! – негромко провозгласил Моллой, с глазами на мокром месте.

– За твою и мою любовь,– откликнулась Бесси, тоже растроганно заморгав.

Осушили по стакану, улыбнулись друг другу. Моллой, не теряя времени даром, вновь их наполнил.

– Вот это – настоящее виски,– объяснил он.– Виски для торжественных случаев, для годовщин. В день нашей свадьбы шампанское текло рекой. В шесть утра торжество еще было в самом разгаре.– И покачал, довольный, головой, вспоминая о прошлом; затем снова разлил виски по стаканам.

– Да-а,– задумчиво произнесла Бесси,– милая компания тогда подобралась... Ты помнишь? Пятеро из приглашенных когда-то просили моей руки; все пели, танцевали, дурачились...

– В то время,– согласился с ней Моллой,– ты в Бруклине была баба первый сорт, ничего не скажешь. Мой бутончик! – И, закинув голову, опорожнил очередной стакан.– Да уж, кое-что мне досталось,– кое-что стоящее...

Моллой громко хохотал, наливая себе и Бесси снова.

– Боже мой, как все же приятно быть двадцатилетним парнем! Господи, какое счастье!

– Я помню тебя...– начала Бесси, держа руку на фарфоровой крышке кухонного стола.– С этими рыжими усами, лицо моложавое... готов выпить с любым желающим... обожаешь похохотать с девицами, шлепнуть по заднице... красив как король... А в голове бурлит столько мыслей,– как уничтожить весь мир, постепенно, по частям. Ах, что это был за день! – И, то и дело вздыхая, подносила ко рту стакан.

– Но, мир, увы, до сих пор стоит на прежнем месте,– отметил Моллой, трезвея.– Винсент Моллой за последние двадцать шесть лет не причинил ему заметного вреда. Помнишь, я говорил тебе, что стану мэром Нью-Йорка?

– Конечно,– тихо подтвердила Бесси, медленно потягивая виски.– И я верила тебе, каждому твоему слову.

– И вот я стал семейным человеком,– Моллой мрачно глядел в стакан, медленно разгоняя его содержимое,– почтовым служащим. И это тот, кто в молодости обладал таким несокрушимым темпераментом! – Горечь прозвучала в его голосе.

– Истина заключается в том,– подхватила Бесси,– что, независимо от того, семейный ты человек или несемейный,– все равно стал бы почтовым служащим.

– Это с твоей стороны горький упрек,– отвечал Моллой с чувством собственного достоинства.– Очень горький упрек. От собственной жены! Кто заставлял меня сидеть по вечерам дома, развлекать тебя и детишек? А мне тогда требовалось проводить все свободное время в барах, в клубах демократов, заводить полезные знакомства.

– Ты якшался со всякими подонками.– Бесси выпрямилась на стуле.-Самые для тебя подходящие друзья.

– Нет, ты так со мной не разговаривай! – уже возмущался Моллой.– Тем более в годовщину свадьбы! Нам бы радоваться, праздновать, веселиться...

– Ну-ка, передай мне бутылку! – потребовала Бесси.

Моллой пододвинул к ней бутылку, и теперь она разлила виски по стаканам.

– Ты был в молодости таким, что с тебя и на минуту глаз нельзя было спускать.

– Как ты со мной разговариваешь, Бесси! Так нельзя...

– Мэр города Нью-Йорка... Избранный женским электоратом.

– Ты несправедлива ко мне, Бесси! – жалобно запротестовал Моллой, вытирая виски с подбородка.– Несправедливая женщина! Винсент Моллой всегда хранил супружескую верность, все равно что отлитый в бронзе святой,– все двадцать шесть лет семейной жизни. И вот вам, пожалуйста, награда! Да еще в день годовщины свадьбы. Господи, прости мою грешную душу!

– Ну, так расскажи мне о Розе Бауэн,– не унималась Бесси,– о миссис Слоан, о жене Джона Галахера в двадцать втором году...

Моллой вдруг покраснел до корней редких волосков. Лысый его скальп тоже залился краской.

– Ложь! – возопил он.– Ты еще пожалеешь об этом! Я брошу тебе в лицо свое алиби! Обычные грязные сплетни богомольных баб! Все ложь!

– Ну, тогда – миссис Павловски. Ее ты тоже будешь отрицать? Когда я проводила лето одна в Нью-Джерси...– Бесси дрожащей рукой поднесла к губам свой стакан и одним махом его опорожнила.– Что, где твое алиби?

– Только подумать! – забормотал Моллой со слезами на глазах.– Вот сижу я здесь, перед тобой, сердце мое изнывает от любви к тебе после прожитых двадцати шести лет,– сижу и распиваю с тобой бутылку самого лучшего виски, которую только можно купить за деньги! А ты мне рассказываешь свои непристойные байки... Неужели тебе не стыдно? Нет, тебе должно быть стыдно!

Помолчал, потягивая из стакана виски, затем, подавшись всем телом к столу, заговорил, призвав на помощь все свои способности к логическому убеждению, чтобы яснее донести до ее сознания свою точку зрения.

– Почему же ты молчала в двадцать втором году? Почему ни словом не обмолвилась, когда вернулась из Нью-Джерси, если вдруг почувствовала -здесь что-то нечисто? Ну-ка, отвечай мне на эти вопросы! – прогремел он.

– Только ради детей,– тихо ответила Бесси.– Ради этих милых, невинных крошек, у которых такой непутевый отец.– И заплакала, вытирая нос концом фартука.

– Заткнись! – приказал ей Моллой.– И больше не смей раскрывать рта, когда говорит твой муж!

– Ах, милые мои детки! – При этой мысли она уронила голову на стол и еще пуще заревела.– Эти чистые ангелочки с крылышками! Им приходилось жить в атмосфере, пропитанной похотью и развратом...

– Это ты обо мне?! – заорал во все горло, не щадя голосовых связок, Моллой, угрожающе поднимаясь с места; шея его у воротника побагровела.– Я спрашиваю: ты говоришь это обо мне?

– У них, несчастных, отец и носа не казал в церковь со времен Первой мировой войны. Богоненавистник, неверующий – великий грешник!

Моллой допил свое виски и снова сел, пребывая в какой-то неуверенности.

– Ты старая женщина с острым язычком. Ты погубила всю мою жизнь. Так дай же мне прожить последние несколько лет спокойно, прошу тебя!

– Какой же ты можешь подать пример своим детям? Чему ты можешь научить их? Да ничему, кроме дурного. Испорченный человек с головы до пят! – Бесси завывала, качаясь всем телом взад и вперед.– Потешаешься над предписаниями Бога и человека, развращаешь умы молодых своими дикими, греховными мыслями!

– Ну-ка, назови хотя бы одну мою дикую мысль! – орал Моллой.– Хотя бы одну греховную, которую я внушаю своим детям! Приведи примеры!

– Ты отвращаешь наших юных, чудных, самых дорогих созданий от Бога, ты учишь их презирать Его...

– Да как ты смеешь обвинять меня в этом?! – взревел Моллой.– Ты и эту вину взваливаешь на меня? Отвечай! – Он встал – его сильно шатало.

– Наша маленькая Катрин! Ее обманули, заставили любить отца...

– "Обманули"? Предупреждаю тебя, злобная ты женщина, что не посмотрю, годовщина у нас сегодня или не годовщина...

– Дорогую Катрин, самую красивую, самую симпатичную из всех! Ребенка, на которого я могу положиться в старости. Как она могла выйти за протестанта1?! – Бесси, утратив самообладание, горько плакала, все качаясь пышным телом взад и вперед.

Моллой стоял перед ней, утратив дар речи. Его все сильнее охватывал приступ гнева, он шевелил губами, пытаясь отыскать нужные, разящие наповал слова.

– Ты что, считаешь, это я заставил ее выйти замуж за лютеранина? Говори, не таись, ты, пьяная бабка! Выходит, по-твоему, я бросил ее в объятия протестанта?

– Да, ты! – закричала Бесси.– Я не отказываюсь от своих слов! Ты всегда потешался, насмешничал над истинной верой! Ноги твоей не бывало в церкви! И обувь не снимал, когда к нам в дом приходил священник...

– Ты что это, серьезно? – тихо проговорил Моллой.– Ты отдаешь себе отчет, что говоришь?

– Катрин, бедная моя доченька! Пусть сегодня благодарит отца,– Бесси патетически вскинула голову,– что замужем за протестантом, и это – на всю жизнь!

Моллой, тряхнув бутылкой, чтобы убедиться, что она пуста, с размаху ударил ею Бесси по голове. Кровь, с остатками виски, заструилась по ее лицу. Медленно, качнувшись раз-другой, она, не произнеся ни звука, свалилась на пол.

– Так тебе и надо!

Довольный Моллой уселся на свое место, с отбитым горлышком в руках. Сразу отрезвев, он разглядывал жену: казалось, она так удобно, свернувшись калачиком, устроилась на линолеуме... Кровь медленно сочится из-под затылка, образуя темную лужицу.

Поразмыслив, Моллой встал и пошел к телефону.

– Пришлите срочно "скорую"! – И тут же положил трубку.

Вернулся на кухню, снова сел за стол и, положив голову на руки, заснул.

Когда вошел врач, Моллой тут же проснулся; с интересом смотрел, как он перевязывает голову жены. Бесси пришла в сознание; веки ее сильно опухли; она безмолвно сидела на полу.

Наблюдая за работой врача, Моллой объяснял любопытным соседям, сгрудившимся у двери:

– Нечаянно упала бутылка – прямо на голову. Такая женщина! Не повезло ей – бутылка в голову угодила...

Молодой доктор, закончив с ней возиться, привычно, внимательно вгляделся в свою пациентку, потом – в ее мужа.

– Лучше доставить ее в больницу,– бросил он водителю.– Давай уложим на носилки.

Водитель начал было разматывать носилки, но Моллой широким жестом остановил его:

– Нет, дорогой, ничего такого не требуется. Не вижу никакой необходимости увозить мою жену из дома.

– Да вы только посмотрите на нее! – возразил доктор.

– Ничего из вашей затеи не выйдет, молодой человек! – стоял на своем Моллой.– Она чувствует себя неплохо и никуда отсюда не поедет. Не к чему устраивать зрелище для соседей.– И позвал ее: – Бесси! Бесси! Ну-ка, вставай, покажи им, что можешь стоять на ногах!

Она не двигалась. Просунув руки ей под мышки, он поднял ее. Она стояла, покачиваясь, в полубессознательном состоянии.

– Вот так, моя старая леди! – произнес Моллой.– Запомните: все члены нашей семьи – люди стойкие, выносливые. Какая женщина, а? Пример для всех! Ладно, увозите ее, доктор!

Врач "скорой", недоуменно покачав головой, повел Бесси к выходу; потом, осторожно поддерживая, вниз, по трем лестничным пролетам. Моллой наблюдал за ними с верхней площадки. А когда они скрылись за тяжелой входной дверью, повернулся к соседям.

– Какая женщина! Сколько в ней благородства! Бабушка уже! Сегодня годовщина нашей свадьбы,– хотите верьте, хотите нет. Двадцать шесть лет прошло с того дня... Невероятно! И гордая какая! Двадцать шесть лет назад во всем Бруклине красивее ее женщины не было. Годовщина у нас сегодня, да... Вот что: приглашаю вас всех пропустить по такому торжественному случаю по рюмочке! Только... эту бутылку не вернешь – разбилась... Подумать только -целая кварта!

И Моллой с самым серьезным видом вошел к себе, захлопнув дверь перед носом соседей. Поместился за кухонным столом, положил голову на руки и заснул безмятежным сном.

КЛУБНИЧНОЕ МОРОЖЕНОЕ С ГАЗИРОВКОЙ

Эдди Барнс печально глядел на пики высоких Адирондакских гор, которые, казалось, стали коричневыми под лучами жаркого летнего полуденного солнца. Слушая, как его брат Лоуренс разрабатывает пальцы на клавиатуре фортепиано,– раз-два-три-четыре-пять,– раз-два-три-четыре-пять,– он ужасно скучал по Нью-Йорку. Лежа на животе в высокой траве на лужайке перед домом, старательно облупливал обгоревший на солнце нос, мрачно уставившись на ошалевшего от жары кузнечика, что качался как на качелях на пожухлой былинке перед самым его носом; равнодушно протянув руку, поймал его.

– Гони-ка мед! – приказал вяло.– Гони мед, или тебе крышка...

Кузнечик сжался и лежал в его кулаке неподвижно,– видно, сейчас ему наплевать и на жизнь, и на смерть.

Эдди с отвращением отбросил зеленое насекомое в сторону. Кузнечик, будто не веря в свое освобождение, едва шевелясь полетел вперед, сделал круг – и вдруг устремился к той самой, излюбленной порыжевшей былинке, снова на нее опустился, потом повис на ней, раскачиваясь на легком, нежном ветру -опять перед самым носом Эдди. Эдди с тоскливым видом перевернулся на спину и уставился в высокое голубое небо...

Деревня! Ну для чего люди вообще сюда ездят... Что сейчас творится в Нью-Йорке: сколько шума и движения на бурлящих, нарядных улицах, выставляющих напоказ свое богатство; сколько неожиданных, веселых приключений; сколько можно проявить отчаянной, такой сладостной для души отваги, бегая между несущимися грузовиками, трамваями, детскими колясками...

Сколько там раздается радостных, сиплых звуков; сколько легкого, как ветерок, смеха у маленького, выкрашенного в красную краску магазинчика, где продают лимонный лед по три цента за двойную порцию – самое привычное угощение для мужчины в пятнадцать лет.

Эдди огляделся вокруг, снова перевел угрюмый взор на эти молчаливые, вечные гранитные горы. Ну что здесь хорошего – одни птицы и деревья, вот и все. Вздохнув, он поднялся с земли, неохотно расставаясь с такими приятными мыслями о где-то существующем далеком наслаждении, подошел к окну: Лоуренс, увлеченный своим занятием, все барабанил пальцами по фортепиано -раз-два-три-четыре-пять...

– Лоур-р-ренс! – позвал Эдди,– утроенная буква "эр" у него звучала как жуткое урчание в носоглотке.– Ну до чего же ты противный.

Лоуренс даже не поднял головы; пальцы тринадцатилетнего музыканта, по-детски пухлые, еще неуверенно находили правильные ноты -раз-два-три-четыре-пять... У него есть музыкальный талант,– уверенный в этом, мальчик всячески его лелеял: в один прекрасный день рабочие сцены выкатят на сцену Карнеги-холл громадный рояль; с важным видом он выйдет, отвесит слушателям вежливый поклон под взрыв аплодисментов и, отбросив элегантным жестом фалды черного фрака, сядет за инструмент и заиграет так здорово, что публика, и мужчины и женщины,– все будут плакать и смеяться, вспоминая свою первую любовь... А пока его пальцы бегают вниз и вверх по клавиатуре, добиваясь проворности, необходимой для великого дня в будущем...

Эдди надоело глазеть на брата – совсем помешался на своих упражнениях,– и он, вздохнув, побрел к углу дома: там полусонная ворона лениво склевывала семена редиски,– Эдди их три дня назад собственноручно высадил, просто от одолевшей его скуки. Швырнул в нее камнем,– она, даже не пискнув, взлетела и уселась на ветку дуба, ожидая, когда человек уйдет восвояси. Он поднял второй камень и запустил в птицу – та спокойно перелетела на другую ветку. Тут уж он начал заводиться – бросил кривую, толстую палку. Ворона проигнорировала и этот бросок. Разбежавшись и оторвав от земли одну ногу, точно как в кино Карл Хаббел, он с шипящим свистом, словно из пращи, выпустил третий камень по вороне – до нее не больше трех футов. Не проявляя никаких признаков нервозности, птица проковыляла по ветке дюймов шесть. Теперь уже в стиле Диззи Дина он со страшной скоростью запулил еще один камень – чудовищный бросок, но ворона даже головки не повернула. А ведь он выстрелил с такой потрясающей скоростью! Тогда Эдди нашел увесистый кругляш – то, что нужно,– и, как делают актеры-профессионалы, старательно вытер о задний карман брюк. Бросил осторожный взгляд через плечо -достаточно ли близко дичь. И вот он – как Хаббел, Дин, Мунго Феллер, Фаррелл Варнеки, Гомес Барнс1,– разбежавшись и подняв одну ногу, засветил по цели изо всех сил... Ворона лениво вспорхнула с ветки и, к великому его сожалению, улетела прочь.

Эдди вернулся к грядке, ногой отшвырнул мягкую свежевырытую землю. Посаженные им семена редиски лежали на месте, с ними ничего не произошло. Потрескавшиеся, непроклюнувшиеся, без признаков жизненной активности: ни всходов, ни корней, ни редисок – ничего! Стоит ли вообще в таком случае заниматься фермерством? Пакетик с семенами обошелся ему в дайм. Ну и что с ними в результате станет? Просто склюют вороны. А ведь он мог истратить свой дайм на что-нибудь другое, более приятное. Тем более что сегодня у него свидание.

– У меня сегодня свидание! – громко объявил он, смакуя вкус этих слов, и пошел к тенистой беседке, увитой виноградными листьями.

Нужно обо всем как следует подумать – здесь, на скамейке, под прохладными, ровными листьями. У него еще никогда в жизни не было свидания. В кармане тридцать пять центов – такой суммы вполне достаточно, чтобы не чувствовать себя стесненным с девочкой. Но если бы не эти треклятые семена редиски, у него было бы капитала ровно сорок пять центов, а с такими деньгами никакая случайность не грозит.

– Черт бы побрал эту ворону! – в сердцах выругался он, вспоминая черную головку наглой птицы, набивающей желудок его семенами.

Сколько раз он мучительно рассуждал: как бы устроить себе свидание? Теперь-то знает, как это делается. Все произошло совершенно случайно. Подплываешь к девочке, лежащей на мелкой воде озера на резиновом матрасике, долго смотришь на ее пухлые щечки, на голубой купальник; а она вполне серьезно глядит на тебя своими голубыми глазами, и ты стоишь перед ней, и с тебя скатывается ручейками вода; на твоей груди пока еще нет волос. Ты стоишь и вдруг, неожиданно задаешь ей такой вопрос:

– Как насчет завтрашнего вечера, ты свободна?

Ты и сам точно не знаешь, что тебе от нее нужно, но она быстро соображает и отвечает:

– Почему бы и нет, Эдди? Скажем, в восемь. Тебя устраивает?

Кивнув ей, снова ныряешь в озеро – и все дела.

Вот только эти проклятые семена редиски, корм для подлой вороны, этот лишний дайм... Из дома вышел Лоуренс, бережно засунув пальцы в карманы аккуратных, чистых шорт цвета хаки; на нем белая рубашка. Он сел на скамейку рядом с Эдди, сказал:

– Как хочется клубничного мороженого с газировкой!

– У тебя есть деньги? – сразу встрепенулся Эдди – замаячила надежда.

Лоуренс покачал головой.

– Значит, никакого мороженого с газировкой! – резюмировал Эдди.

Лоуренс с серьезным, озадаченным видом вторично кивнул.

– А у тебя есть?

– Кое-что имеется,– расплывчато ответил Эдди.

Сорвал виноградный лист, разорвал на две части и, подняв их кверху, стал критически разглядывать. Лоуренс молчал, но Эдди чувствовал, как нагнетается, крепнет атмосфера возле беседки – так набирает соки растущий виноградный лист.

– Я скопил кое-какие деньги,– хрипло сообщил Эдди.– Понимаешь, у меня сегодня свидание; есть тридцать пять центов. Но откуда мне знать, а вдруг она попросит купить ей банановый сплит*?

Лоуренс понимающе кивнул, но печаль крутой волной окатила его лицо.

Сидели молча, прислушиваясь к шороху виноградных листьев; обоим было не по себе.

– Все это время, пока занимался музыкой,– заговорил наконец Лоуренс,– я только и думал о клубничном мороженом с газировкой...

Эдди резко поднялся.

– Ладно, пошли отсюда. К озеру. Может, там что-нибудь происходит.

Через поле зашагали к озеру; никто из них не произносил ни слова. Лоуренс машинально сгибал и разгибал пальцы.

– Да прекрати ты болтать своими пальцами! Ну хотя бы сегодня! Прошу тебя, хоть сегодня!

– Но такое упражнение полезно – пальцы становятся мягче, подвижнее.

– А меня оно раздражает.

– Ладно,– смиренно согласился Лоуренс,– больше не буду.

Двинулись дальше. Лоуренс едва доставал Эдди до подбородка; куда более хрупкого телосложения, гораздо опрятнее,с волосами цвета темно-красного дерева, высоким, розоватым детским лбом. Он что-то тихонько насвистывал. Эдди прислушивался, стараясь не показывать невольного уважения к брату.

– Неплохо у тебя получается,– сдержанно похвалил он.– Недурно свистишь.

– Это из Второго концерта Брамса. Совсем нетрудно.

– Нет, ты мне все-таки надоедаешь! – по инерции выпалил Эдди.– Вот наказание!

На озере не оказалось ни души. Его ровная, без ряби поверхность -наполненная до краев голубая чашка – простиралась до самого леса на той стороне.

– Никого...– Эдди глядел на сухой, неподвижный плотик, стоявший на приколе на мелководье.– Разве плохо? Сколько же здесь все время торчит народу! – Глаза его шарили по всему озеру, не пропуская ни одного самого дальнего затона, ни одной бухточки.

– Не хочешь покататься на лодке по этому древнему озеру? – спросил Эдди.

– А где мы ее возьмем? – вполне резонно возразил Лоуренс.

– Я тебя об этом не спрашиваю. Я спрашиваю: не хочешь ли покататься на лодке, погрести?

– Конечно, хотелось бы, если бы у нас...

– Заткнись! – велел Эдди; взял брата за руку и повел через высокую, густую траву к воде.

Там на песке лежала старая лодка – плоскодонка; красная краска с нее кое-где облупилась и поблекла от солнца и штормов; волны набегали на корму.

– Прыгай! – приказал командирским тоном Эдди.– Прыгай, коли тебе говорят!

– Но ведь это не наша лодка!

– Так ты хочешь покататься на лодке, погрести? Или нет?

– Да, но...

– Тогда прыгай!

Лоуренс аккуратно снял ботинки с носками. Эдди оттащил лодку подальше в воду.

– Ну, прыгай! – повторил он свой приказ.

Лоуренс прыгнул. Лодка заскользила по замершей в штиле воде. Эдди искусно орудовал веслами, особенно когда вышли из зоны водорослей.

– Совсем неплохо, а, что скажешь? – Он налегал на весла.

– Хорошо-о... очень... Тихо здесь как...

– А-а-а...– отмахнулся Эдди, оторвав руку от весла,– ты и здесь говоришь как пианист.

Вскоре он устал грести и бросил весла. Лодку теперь подгонял только ветерок. Эдди лежал на баке на спине, думая о сегодняшнем вечере, о своем свидании; пальцы его бороздили поверхность притихшего озера, оставляя пузырящийся след; он был в эту минуту счастлив.

– Увидели бы меня те, со Сто семьдесят третьей улицы,– проговорил он с важным видом.– Посмотрели бы, как я гребу на этой старушке лодке.

– Как было бы хорошо, просто отлично,– Лоуренс вытащил ноги из лужи, все шире разливающейся по дну лодки,– представляешь? Причаливаем, выходим из лодки – и у нас в руках клубничное мороженое с газировкой...