Текст книги "Матрос с 'Бремена' (сборник рассказов)"

Автор книги: Ирвин Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Мы ничего дурного не делали! – закричал портной Киров красноармейцу.– Да будет Иисус мне судьей!

– Мы здесь прячемся, чтобы не попасть под перестрелку,– промямлил старик Киров; у него текло из носа, но он не обращал на это внимания.

– Мы сами – красные! – закричал владелец штыка.– Да здравствует товарищ Ленин!

– Да здравствует Ленин! – закричали они нестройным хором – и сразу замолчали, заметив мою мать, отца и Сару, спускавшихся в подвал по скользкой, гнилой лестнице.

Солдат стоял рядом со мной, с почти закрытыми глазами, с трудом удерживая винтовку, чтобы она не упала на пол, и все время зевал, чудовищно широко открывая рот.

Мать с отцом, Сара молча стояли за нашими спинами. Сара прижимала к груди младенца. Глаза у нее были абсолютно сухие – ни слезинки.

– Да здравствует революция! – крикнул в последний раз старик Киров.

Его тонкий голос вибрировал под сводами сырого подвала.

– Ну,– спросил меня солдат,– они?

– Да, они! – ответил твердо я.

– Мы ничего дурного не делали! – снова закричал портняжка Киров.– Да поможет мне Иисус!

– Это не те,– вмешался мой отец.– Это наши друзья. Те, кто вам нужен, давно убежали.

– Кто это? – спросил красноармеец.

– Мой отец.

– Ну и кто же из вас прав? – Солдат мутными глазами разглядывал моего отца.

– Конечно, старик! – закричал Киров-портной.– Мы были соседями целых восемь лет!

– Это они,– тихо подтвердила моя мать.

Старик Киров наконец вытер нос. Я засмеялся.

– Идиотка! – с горечью бросил отец матери.– Лишь накликаешь на нас еще большую беду. Это они – утверждаешь ты. Ладно, сегодня их арестуют. А завтра вернутся белые, освободят их. Ну и что будет с нами?

– Это они! – твердо повторила мать.

– Кто она такая? – спросил солдат.

– Моя мать.

– Это они! – подала голос Сара – тихий, неровный. Она говорила так, словно это ее последние слова и, когда она их произнесет, то навсегда откажется от дара речи. Запах пороха щекотал ноздри. Я невольно чихнул.

– Что ты собираешься делать? – спросил дрожащим голосом Киров-портной.

Я выстрелил ему в голову. Он упал замертво – всего в одиннадцати футах от моих ног. Остальные в страхе прижались плотнее к стене. Они живо отпихивали друг друга, стараясь оказаться как можно дальше от соседа.

– Даниил! – закричал отец.– Я тебе запрещаю эту расправу! Твои руки не должны быть запачканы кровью! Даниил, опомнись!

Я выстрелил в старшего брата Кирова-портного. Старик Киров заплакал, упал на колени и, протягивая ко мне руки, умолял меня:

– Даниил, Даниил, малыш, что ты делаешь?..

Но я тут вспомнил, что видел в ярко освещенной комнате в доме портного, вспомнил этого беззубого, хихикающего старика, вспомнил мою тетю Сару. Я убил его, когда он стоял на коленях.

Мой отец, зарыдав, взбежал вверх по лестнице. Сара с матерью стояли за моей спиной. Красноармеец энергично тер глаза, чтобы они не слипались. Я чувствовал себя в эту минуту счастливым, но каким горьким было это счастье! Я взвел курок.

– Простите меня, простите меня! – плакал навзрыд самый младший из Кировых.– Я не знал, что я...

Я нажал на курок. Он, завертевшись волчком, упал на труп своего отца.

Снова я взвел курок, старательно прицелился в следующего. Он стоял передо мной совершенно спокойный, потирая нос и глядя в потолок. Я нажал на курок, но выстрела не последовало.

– Нужно перезарядить.– Красноармеец протянул мне новый магазин.

Я вложил его, взвел курок и стал целиться в следующего. Он по-прежнему потирал нос, безразлично глядя в потолок. Я выстрелил. Мне стало немного не по себе от его безразличия к смерти.

Я снова взвел курок. Но в это мгновение владелец штыка кинулся ко мне. Пулей пронесся мимо меня, вихрем взлетел на лестницу. Я бросился за ним из подвала на улицу, выстрелил и, по-моему, ранил его. Он упал; быстро поднялся и побежал дальше. Я – за ним. Еще один выстрел – опять он упал; теперь куда менее проворно поднялся на ноги и, пошатываясь, быстро зашагал прочь. Теперь у меня достаточно времени, торопиться не нужно – я тщательно прицелился. Какой упоительный для меня момент – я видел в прорези прицела его шатающуюся, с расставленными в сторону руками фигуру. Выстрел – он снова упал, приподнялся на одной руке и беспомощно рухнул в грязную жижу. Теперь уже никогда не встанет.

Я стоял перед ним, чувствуя тепло нагревшейся от выстрелов винтовки. Мне холодно, я разочарован, мне не по себе... Это совсем не так приятно, не такое удовольствие, как я себе представлял тогда в мыслях, в комнате Кирова. Счет далеко не равный. Все они умерли слишком легко, не испытывали никакой боли. Вообще в конечном итоге в этой кровавой сделке выиграли они.

Красноармеец подошел ко мне, я отдал ему винтовку. Теперь я снова расплакался. Он дружески погладил меня по голове.

– Все в порядке, товарищ, все в порядке! – приговаривал он.

Перебросил ремни винтовок через плечи и неуверенно зашагал к своим, где его ожидал желанный сон. Мама с Сарой привели меня в дом.

После этого отец со мной не разговаривал. И после похорон дяди Самуила он целую неделю соблюдал траур по нему и за все это время ни разу не поглядел в мою сторону. Я решил уйти. Не находил себе места; к тому же сильно изменился за это время и теперь не мог жить в доме отца на правах школьника. И я ушел.

Красные вновь сдали Киев, и прошло еще так много времени до того, как кончилась война и я снова увиделся с членами своей семьи. Но отца среди них уже не было, он умер.

"Я СТАНУ ОПЛАКИВАТЬ ИХ В ГРЯДУЩЕМ"

Выйдя из кинотеатра, они медленно пошли к восточному району, по направлению к Пятой авеню.

– Гитлер! – кричал мальчишка – разносчик газет.– Новости о Гитлере!

– Ты помнишь этого Флетчера? – спросила Дора.– Ну, того, который играет роль ее отца.

– Угу,– откликнулся Пол, крепче сжимая ее руку.

Они медленно шли по темной улице.

– Знаешь, у него камни в почках.

– Поэтому он так и играет,– откликнулся Пол.– Теперь я знаю, как описать игру этого актера: он играет как человек, у которого в почках камни.

Дора засмеялась.

– Прошлой зимой я сделала ему рентген. Он один из самых надежных клиентов доктора Тайера. У него вечно что-то болит. Этим летом он собирается извлечь камни из почек.

– Можно только пожелать удачи старику Флетчеру.

– Я делала ему массаж плеча. У него неврит. Он зарабатывает пятнадцать сотен в неделю.

– Стоит ли удивляться в таком случае, что у него неврит.

– Он приглашал меня пообедать у него в доме.– Дора высвободила руку, поднесла к его локтю, крепко его сжала.– Я ему нравлюсь.

– Кто в этом сомневается?

– Ну а что ты скажешь о себе?

– Что мне сказать? – недоумевал Пол.

– Я тебе нравлюсь?

Остановились у Рокфеллер-плаза и, прислонившись спинами к мраморной стене, любовались фонтаном, статуей, разглядывали людей, что сидели за столиками, уставленными напитками, а официанты стояли наготове, невольно прислушиваясь к журчанию фонтана.

– Я просто не выношу тебя! – Пол поцеловал ее волосы.

– Я так и знала,– ответила Дора.

Оба засмеялись.

Смотрели на Рокфеллер-плаза, на хилые подсвеченные деревца с зелеными листиками, шуршащими на ветерке, долетавшем до них через узкие пространства между высокими зданиями. Вокруг небольших бассейнов росли упругие, желтые анютины глазки, маленькие деревца с густой листвой; стояли морские обитатели, отлитые из бронзы, гидранты, и все сооружение слегка покачивалось на ветру в ярком, идущем сверху рассеянном свете прожекторов. Пары не спеша прогуливались по Пятой авеню, тихо разговаривая, и в голосах уже не чувствовалось в этот уик-энд усталости. Они по достоинству оценивали и фривольность и экстравагантность Рокфеллера: выделил особое место для бассейнов, заливаемых водой из гидрантов, для этих маленьких деревьев, скульптурных изображений морских богов, что катаются на спинах бронзовых дельфинов; внес весеннее оживление между этими строгими многоэтажными зданиями – в общем, попытался компенсировать привычную, скучную сторону бизнеса.

Пол и Дора пошли вверх по променаду, разглядывая витрины магазинов. Остановились у витрины мужской спортивной одежды: сколько элегантных габардиновых брюк, ярких рубашек с коротким рукавом, пестрых шейных платков...

– Представляю себе, как я сижу в своем саду, с двумя важными господами вот в такой одежде, и чувствую себя настоящим голливудским актером у себя в деревне.

– Разве у тебя есть сад?

– Конечно нет.

– Какие милые юбочки!

Подошли к следующей витрине.

– А с другой стороны,– продолжал Пол,– порой и в самом деле хочется так выглядеть: котелок на голове, облегающая голубая рубашка с плиссировкой на груди, узкий накрахмаленный белый воротничок, красивая "бабочка" за пять долларов, пальто от Берберри... Уходить с работы каждый день ровно в пять -и прямо на вечеринку с коктейлем.

– Но ты и так каждый вечер ходишь на вечеринки с коктейлем, без всякого котелка.

– Но я имею в виду совершенно другую вечеринку.– Пол повел ее через Пятую авеню.– Такую, на которую приходят истинные джентльмены, в накрахмаленных рубашках с плиссировкой на груди. Может, когда-нибудь...

Бросились в сторону, чтобы не угодить под колеса автобуса.

– Боже, ты только посмотри на эти платья! – восхитилась с завистью Дора.

Постояли перед витриной магазина Сакса.

– Пятая авеню-ю,– задумчиво протянул Пол,– улица грез.

– Как приятно сознавать, что такие прекрасные вещи существуют на свете, даже если они тебе недоступны,– прошептала Дора, зачарованно глядя на освещенную, словно театральной рампой, витрину с роскошным, цвета солнца платьем под девизом "Тропические ночи в Манхэттене"; там же почему-то -вырезанная из камня рыбина.

– Ну, куда? В верхнюю часть города или домой?

– Мне так хочется еще погулять,– призналась Дора с улыбкой.– Совсем немного.– И сильнее сжала его локоть.– Идем в верхнюю часть города.

Туда они и направились.

– Как мне нравятся эти манекены! – воскликнул Пол.– Все вместе и каждый по отдельности. Кажутся такими высокомерными, но в них чувствуется человеческая теплота; такие гостеприимные, такие вежливые! А грудь – как модно в этом сезоне.

– Конечно, здорово,– согласилась Дора.– Все из папье-маше; с папье-маше никаких проблем. Ты посмотри – чемоданы из алюминия, для воздушных путешествий.

– Похожи на кастрюли у моей матери на кухне.

– Разве тебе не хотелось бы иметь несколько таких?

– Да-а...– Пол не отрывал от них глаз.– Улететь бы куда-нибудь... Заплати за багаж – и лети себе на здоровье. На край земли.

– А вон маленькие футлярчики для книг... Ящичек для книжек во время путешествий.

– Вот он-то как раз мне и нужен,– сказал Пол,– для моих путешествий каждое утро по Пятой авеню на автобусе.

Миновали собор Святого Патрика – громадное серое сооружение; над шпилем его уже плыла луна.

– Как ты думаешь, Бог гуляет по Пятой авеню? – задал неожиданный вопрос Пол.

– Конечно, гуляет. Почему бы и нет?

– Здесь – владыки земли,– говорил Пол.– Во всем мире люди трудятся, как рабы, чтобы заполнить до краев богатствами эти несколько кварталов. И вот мы любуемся всем этим: "Да, очень мило!", "А этот флакон уберите -запах не тот!" Я чувствую себя очень важной персоной, когда гуляю по Пятой авеню.

Остановились у витрины морской компании "Гамбург – Америкэн лайн". Маленькие куколки в национальных костюмах безостановочно танцевали вокруг шеста; другие куколки точно в таких же костюмах смотрели на их танец; все куколки очаровательно улыбались. "Праздник сбора урожая в Букебурге, Германия",– сообщалось на небольшой картонке.

Из-за угла вышел частный полицейский; встал и стоял, не спуская с них глаз. Перешли к другой витрине.

"Наше предложение пассажирам – приятное путешествие без всяких забот!" – прочитал Пол на буклете.– ""Хапаг-Ллойд" объявляет о двадцатипроцентной скидке для ученых, получивших годичный отпуск для научной работы,– больших знатоков путешествий, этого тонкого искусства".

– Как мне всегда хотелось увидеть Германию! – вздохнула Дора.– Я знакома с многими немцами – такие милые люди!

– Скоро я там буду,– сообщил Пол, косясь на частного полицейского.

– Ты собираешься посетить эту страну?

– Угу. Причем за счет правительства. В прекрасного покроя военной форме цвета хаки. Увижу наконец пленительную Европу, колыбель культуры. Только с высоты летящего бомбардировщика. Слева от нас – "Сторк-клаб", колыбель культуры для Восточной Пятьдесят третьей улицы. Ты только посмотри на этих красоток! Грудь у них что надо. Видишь, как природа копирует искусство? Нью-Йорк – чудесный город.

Дора молчала; они шли по улице дальше, и она все крепче прижималась к нему. Повернули за угол, дальше путь лежал вниз, по Мэдисон-авеню. Остановились перед витриной магазина граммофонов и радиоприемников.

– Вот что мне нужно! – Пол ткнул пальцем в один.– Фирма "Кейпхарт"; можно проигрывать две симфонии зараз. Лежишь себе на спине и слушаешь Брамса, Бетховена, Прокофьева... Такой и должна быть жизнь. Лежи себе на спине и слушай великую музыку на играющем автомате.

Дора смотрела на граммофон: корпус красного дерева, какие-то дверцы, сложная механическая начинка...

– Как ты думаешь, на самом деле будет война? – вдруг спросила она.

– Конечно, будет. Сейчас разогревают питчеров, изучают противника: смотрят, сколько у них бетсменов, левшей, правшей – выбирают лучших стартующих питчеров.

Направление их шагов не изменилось – к нижней части города.

– Но это там, в Европе...– возразила Дора.– Думаешь, мы тоже вмешаемся в эту кутерьму?

– Непременно! Нужно читать газеты! – Он мельком взглянул на витрину, мимо которой они проходили.– Ты посмотри на эти столики! Неофициальные ланчи на террасе. Стеклянные, с металлической основой – чтобы есть на природе. Как приятно – на террасе, вон с тех красивых, разноцветных тарелок, что-нибудь вкусное, с зеленым салатом. С террасы открывается величественный вид на высокие горы и озеро, доносятся чарующие звуки играющего граммофона...

– Да, неплохо, ничего не скажешь,– тихо отозвалась Дора.

– Я приспособил бы лишний динамик,– объяснял Пол,– вынес бы прямо на террасу – и ешь и слушай музыку. Мне так нравится слушать Моцарта за обедом.– И, рассмеявшись, он потащил ее к витрине книжного магазина.

– Мне всегда так грустно, Пол, когда я смотрю на витрину книжного магазина: столько книг, а я их никогда не прочитаю – у меня просто не будет на это свободного времени.

Пол ее поцеловал.

– О чем ты подумала, когда впервые меня увидела?

– А ты?

– Я – что эта девушка должна стать моей.

Дора засмеялась, плотнее прижимаясь к нему.

– Ну а ты? – допытывался Пол.

– А я – что этот парень должен стать моим, – засмеялась она.

– Что скажешь? – спросил Пол.– Разве не замечательный этот город -Нью-Йорк? Откуда, говоришь, ты родом?

– Из Сиэтла. Сиэтл, штат Вашингтон.

– Ну вот, а теперь мы с тобой на Мэдисон-авеню... Держимся за руки, делаем покупки на будущее...

– Но даже если начнется война,– помолчав, вымолвила Дора,– зачем нам вмешиваться? Почему Соединенные Штаты должны принимать в ней участие?

– Ну, в последней войне принимали, так? Втянутся и в эту.

– Тогда, в тот раз, тех парней, что погибли на войне, обманули, нагло надули.

– Ты права,– согласился Пол.– Они погибли из-за шестипроцентного интереса от ценных бумаг, из-за нефтяных разработок, дележа сфер влияния... Иметь бы мне вот собственную сферу влияния...

– И, несмотря на это, ты собираешься поступить на военную службу?

– Да. В первый же день объявления войны. Сразу пойду на вербовочный пункт и скажу: "Вот я перед вами, Пол Триплетт, мне двадцать шесть лет, крепкий, хоть гвозди забивай, у меня отличное здоровье, хорошее зрение, зубы в порядке, плоскостопия нет,– дайте мне винтовку. Посадите меня на самолет, отправьте на фронт, там я покажу, кто я такой".

– Считаешь, на этот раз они тебя не надуют? – спросила Дора.– А ты не думаешь, что и на этот раз тебя заставят воевать за ценные бумаги, за нефтяные месторождения?

– Угу.

– И даже в таком случае запишешься в армию?

– В первый же день объявления войны.

Дора высвободила свою руку.

– Неужели тебе нравится сама идея убивать людей?

– Не-ет, я ненавижу такую иде-ею,– медленно, растягивая слова, ответил Пол.– Не хочу никому причинять зла. Мне кажется, сама идея войны смехотворна. Мне хотелось бы жить в таком мире, где каждый имел бы возможность сидеть на террасе за стеклянным столиком, есть что-нибудь вкусное с цветных тарелок, а на граммофоне автоматически переворачивается пластинка – симфония Моцарта; его дивная музыка звучит через динамик, вынесенный на террасу... Только вот Гитлер не проявляет никакого интереса к этому миру, ему больше по душе другой мир. А я не могу мучиться и жить в его мире, который ему нравится, неважно, какого он образца – немецкого или нашего, отечественного.

– Но ведь тебе не удастся убить Гитлера! – убеждала Дора.– Тебе придется убивать точно таких парней, как ты сам.

– Совершенно верно.

– И тебе это нравится?

– Да нет... я вообще-то и не думал об убийстве Гитлера. Я хочу расстрелять идею, которую он распространяет среди множества народов, покончить с ней. А тех молодых парней, которых убью, стану потом оплакивать; тот же, кто убьет меня, возможно, станет оплакивать меня.

– Но ведь они, вероятно, такие же парни, как и ты.

– Конечно,– согласился Пол.– Уверен, на моем месте им тоже хотелось бы сегодня ночью быть в постели с такой девушкой, как ты. Бьюсь об заклад! Гулять среди фонтанов на Рокфеллер-плаза, с бронзовыми скульптурами, держать за руку красотку – вот как ты – в весенний субботний вечер, разглядывать в витринах модную одежду... Могу поспорить, что многим из них по душе музыка Моцарта, как и мне. И все равно я буду убивать их! С радостью!

– "С радостью"?

– Да, с радостью.– Пол стал тереть руками глаза – устали.– С радостью – сегодня. Но я стану оплакивать их в грядущем. А сегодня у них в руках винтовки и они целят в меня и в мой мир. И поддерживают таким образом идею, что я должен убивать других, чтобы жить самому.– Он протянул к ней руку и поймал ее за локоть.– Ну зачем нам говорить сегодня вечером о таких скучных вещах? Это бессмысленно.

– Но все же речь идет о большом мошенничестве! – выкрикнула Дора.– И тебя используют в корыстных целях, и ты прекрасно об этом знаешь!

– Совершенно верно, да, это великое мошенничество – весь этот бизнес. Но все равно мне придется воевать. Меня, конечно, надуют, одурачат, но все же я хоть что-то сделаю, пусть самую малость, чтоб за обедом на террасе звучала музыка Моцарта! Черт подери, это даже не назовешь патриотизмом! Но меня втянут в эту авантюру.

– Что ж, очень жаль...– Дора теперь шла одна, не держала его за руку,– очень плохо.

– Конечно, плохо,– эхом откликнулся Пол.– Может, когда-нибудь будет лучше. Может, когда-нибудь этим миром будут управлять любители музыки Моцарта. Но сегодня такое невозможно.

Внимание их привлекла репродукция картины Ренуара в витрине маленького магазинчика: веселая компания катается на лодке по реке; женщина целует китайского мопса, мужчина в нижнем белье, в соломенной шляпе, с рыжей бородой – этакий крепыш; остряк, в надвинутом набекрень колпаке, нашептывает что-то на ухо подруге, которая поднесла к нему рупором сложенные ладошки; в глубине – большой натюрморт: бутылки с вином, стаканы, разложенная на столе еда, гроздья винограда.

– Я видел ее там, где она висит,– в Вашингтоне,– сказал Пол.– По репродукции трудно судить об этой великой картине. От нее так и веет... розовощеким бессмертием. Теперь вот и у нас появилась, в Нью-Йорке; по три раза в неделю хожу сюда – полюбоваться ею. Все на ней ясно, солидно -разит счастьем. Картина о давно минувшем лете.– Он поцеловал ей руку.– Уже поздно, дорогая, время летит так быстро. Пойдем-ка домой.

Взяв такси, они поехали в нижнюю часть города – к нему.

РАЙОН КЛАДБИЩ

Когда наступает час коктейля в Браунсвилле,таксисты собираются в гриль-баре "Ламманавитц" – выпить по кружке пива, поболтать о мировых проблемах и понаблюдать, как медленно опускается солнце над повисшей на опорах стальной колеей, ведущей прямо в Проспект-парк.

– Мунго? – живо обсуждали они.– Да у него не рука, а автомат. Это такой питчер, который пробьет Бруклин прямо в первый дивизион международной бейсбольной лиги.

– А я сегодня видел мэра – собственной персоной. Этого "маленького цветочка". По его мнению, стране нужен...

– Послушай, Мизинчик, не дашь ли в долг кружечку пива?

Мизинчик тряпкой вытирал воду, разлитую по полу в сумрачном баре.

– Послушай, Элиа,– он явно нервничал,– продажа алкогольных напитков в кредит в штате Нью-Йорк запрещена законом.

– Что ты несешь? Кружка пива – алкогольный напиток?! За кого ты меня принимаешь – за снежного человека?

– Ты что, хочешь, чтобы у меня отобрали лицензию? – жалобно отбивался Мизинчик.

– Знаешь, я не сплю по ночам, все думаю – как бы Мизинчик не лишился своей лицензии. Моя жена слышит, как я горько плачу во сне,– сыронизировал Элиа.– Одно пиво – "Д. П. Морган"!

Скрепя сердце Мизинчик налил кружку с высокой шапкой пены и, тяжело вздохнув, сделал отметку в своем гроссбухе.– Предупреждаю тебя -последняя, без всяких возражений. Господь свидетель!

– Ладно,– глухо отозвался Элиа.– Не разевай варежку.– И с закрытыми глазами он выпил все пиво залпом.– Боже! – Не открывая глаз, вслепую поставил кружку на стойку.– За какой-то вшивый дайм, за десятицентовик,-он обращался ко всем сидевшим в зале,– тебе наливают такой божественный напиток! Нет, что ни говори, а Бруклин – чудесное место.

– В Бруклине такая вонь, что не продохнуть,– выразил свое мнение другой таксист, у края стойки.– Район кладбищ. Из пяти районов Нью-Йорка самый подходящий могилы рыть.

– Друг мой Паланджио! – обратился к нему Элиа.– Дуче Паланджио! Если тебе не нравится Бруклин – убирайся к себе домой, в Италию! Там тебе всучат ружье и сделают в Африке еще одну дырку в заднице.

Все водители громко захохотали, а Элиа добродушно ухмыльнулся, довольный собственной остротой.

– Я это видел в кино. Поезжай к себе в Италию, к своим жирным итальянским девкам! Ну, ребята, кто из вас поставит мне кружку?

В баре воцарилась мертвая тишина, как в военном лагере, когда только что прозвучал сигнал отбоя.

– Друзья называются! – подосадовал он.

– Бруклин – чудесное место,– съехидничал Паланджио.

– Весь день,– Элиа рассеянно потирал перебитый нос,– я гоняю эту тачку. Одиннадцать часов подряд разъезжаю по улицам. И теперь у меня в кармане три доллара пятьдесят центов.

Мизинчик тут же подскочил к нему.

– Послушай, Элиа, нужно поговорить – о такой мелочи, как кружка пива. Знай я, что у тебя есть деньги...

Элиа, теряя терпение, оттолкнул от себя настырную голову Мизинчика.

– Вон там кто-то заказал пиво, Мизинчик. Ну-ка, займись своим делом!

– Мне кажется,– недовольно заворчал Мизинчик,– что уважающий себя человек обязан платить свои долги.

– Ему кажется! Мизинчику кажется – только подумать! – громогласно заявил Элиа; но Мизинчик его в данную минуту совсем не интересовал. Повернувшись спиной к стойке и подперев голову руками (рукава пиджака на локтях прохудились), он печально разглядывал жестяной потолок.– Три доллара пятьдесят центов,– тихо повторил он,– а я не могу взять себе кружку пива.

– Что же случилось? – поинтересовался Паланджио.– У тебя карман на запоре?

– Два доллара семьдесят пять центов нужно отдать компании,– объяснил Элиа.– Семьдесят пять центов – моей вшивой жене, чтоб не прогоняла меня ночевать в парке. Эта вшивая компания! Вот уже целый год ежедневно отдаю им по два доллара семьдесят пять центов, и теперь эта паршивая тачка – моя. Через год могу продать этот драндулет японцам, пусть наделают из него бомб. Его можно заставить двигаться только одним способом – спустить с высокой горы. Но я подписал контракт, мне нужна нянечка. Ну, кто поставит мне пива? Есть желающие?

– Я подписал точно такой контракт,– сообщил Паланджио; его смуглое лицо исказила гримаса боли.– Должен отработать еще семь месяцев. И никто не удосужился даже научить меня правильно писать свое имя.

– Если бы ваши разгильдяи вступили в профсоюз...– вмешался небольшого роста ирландец, сидевший напротив пивного крана.

– Джиари,– воззвал Элиа,– ты, ирландский герой! Ну-ка, расскажи нам, как вы отлупили англичан в битве при Белфасте!

– О'кей, о'кей! – Джиари нервно сдвинул кепку на затылок, открыв огненно-рыжие волосы.– Если вашим парням охота вкалывать по шестнадцать часов в сутки, чтоб зашибить деньгу,– я не намерен вам мешать.

– Да, вступай в профсоюз и пусть копы обдирают тебя как липку! -подхватил Элиа.– На собственном опыте убедился!

– О'кей, ребята! – Джиари взболтал пиво в кружке, чтобы запенилось.-Тоже мне владельцы собственности! Не в состоянии в пять вечера заплатить за кружку пива. О чем тогда разговаривать, а? Ну-ка, Мизинчик, налей еще!

– Джиари, ты ведь красный! – заявил Элиа.– Красный подлец!

– Коммунист,– добавил Паланджио.

– Принеси мне пива! – громко повторил Джиари.

– Вся беда в том,– уточнил уже более мирно Элиа,– что наступили плохие времена.

– Конечно,– согласился Джиари, опустошая наполовину новую кружку.

– Тогда, в двадцать восьмом, я зарабатывал в среднем по шестьдесят баксов в неделю.

– В канун Нового, двадцать седьмого года,– прошептал Паланджио,– я заработал тридцать шесть долларов сорок центов.

– Деньги тогда текли рекой,– ударился в воспоминания Элиа.

Паланджио тяжело вздохнул, потирая колючую бороду тыльной стороной ладони.

– Тогда я форсил в шелковых рубашках. В двадцать восьмом году у меня было четыре девушки. Боже мой!

– Но сегодня не двадцать восьмой! – одернул его Джиари.

– Какой умник! – похвалил Элиа.– Он еще здесь рассуждает! Говорит,-мол, сегодня не двадцать восьмой. Только вступите в профсоюз – и тут же двадцать восьмой вернется.

"Зачем мне понапрасну тратить свое время?" – подумал с негодованием Джиари; он молча пил свое пиво.

– Мизинчик! – позвал бармена Паланджио.– Два пива – мне и моему другу Элиа!

Элиа с широкой улыбкой снова подошел к стойке и занял место рядом с Паланджио.

– Мы с тобой братья по нищете, Анджело! – провозгласил он.– Мы с этим итальяшкой,– пояснил он остальным.– Мы с ним оба подписали контракт.

Выпили вместе; тяжело вздохнув, вытерли пену с губ.

– У меня была самая большая голубятня во всем Браунсвилле,– тихо рассказывал Элиа,– сто двадцать пар чистокровных голубей. Каждый вечер, когда я их выпускал на волю,– их взлет был точно фейерверк. Посмотрели бы вы, как они кружат и кружат над крышами домов... Я большой голубятник.– Он опорожнил кружку.– Теперь у меня осталось всего пятнадцать пар. Если я приношу домой меньше семидесяти пяти центов, моя жена зажаривает одного голубя на ужин. Чистокровку, а? Стерва, а не жена!

– Еще два! – заказал Паланджио.

Они с Элиа с наслаждением пили холодное пиво.

– Так вот,– продолжал Элиа,– если б только не возвращаться к этой стервозе жене! Женился я на ней в двадцать девятом. А как все изменилось с той поры! – Он глубокомысленно вздохнул.– Что такое женщина? Женщина -это западня!

– Ах, видел бы ты то, что видел я сегодня! – перебил его Паланджио.-Третья ездка, на Истерн-парквей. Я заметил ее, когда она переходила Ностранд-авеню, а я стоял на красном. Полненькая девушка фунтов так сто тридцать, яркая блондинка. Бедрами крутит – аж дух перехватывает! На голове такая маленькая соломенная шляпка с разными овощами на полях... Ничего подобного никогда не видел! Ну, уцепился я изо всех сил за баранку, словно меня кто под воду утаскивает... А ты говоришь – "западня"! Шла она к отелю "Сент-Джордж".

Элиа покачал головой.

– Вся трагедия моей жизни в том, что я женился совсем молодым.

– Еще пару кружек! – распорядился Паланджио.

– Анджело Паланджио...– произнес его имя Элиа.– Звучит как музыка.

– Там, у отеля, ее встретил какой-то парень – здоровенный, упитанный. Улыбался так, словно только что увидел Санта-Клауса. Этакий здоровенный мужик... Знаешь, некоторые мужики...

– Мне пора домой, к Энн! – простонал Элиа.– Она орет на меня регулярно с шести до полуночи: "Кто заплатит бакалейщику?", "Кто заплатит компании за газ?" – Поглядел как на врага на свое пиво – и опорожнил кружку.– Я, дурак, женился, когда мне было всего восемнадцать.

– Может, выпьем чего-нибудь покрепче? – спросил Паланджио.

– Возьми два виски! – подначил Элиа.– Ну что хорошего, скажи на милость, в этом пиве?

– Два "Калверта"! – крикнул Паланджио.– Самого лучшего сорта! Для меня и моего друга Элиа Пинскера!

– Мы с ним оба джентльмены,– пробормотал Элиа.– оба подписали контракт.

– Вы два отъявленных разгильдяя,– констатировал Джиари.

– За этого профсоюзника! – Элиа поднял свой стаканчик.– За профсоюз! – И одним глотком опрокинул в рот виски.– За героя ирландской армии!

– Мизинчик! – заорал Паланджио.– Ну-ка, наполни их снова, только до краев!

– Анджело-о Паланджио-о...– шептал нараспев Элиа, благодарный другу за выпивку.

Паланджио четко отсчитал деньги.

– Ну а теперь пусть компания окунется в дерьмо! У меня осталось ровно два доллара. Ни центом больше!

– Вот хорошо-то! – саркастически заметил Джиари.– Просто отлично! Не заплатишь им хоть за один день – распрощайся со своей тачкой. И это после пяти месяцев регулярных выплат без сбоев! Возьми-ка еще стаканчик!

Паланджио медленно поднес стаканчик к губам и не спеша, размеренными глотками стал пить виски. Янтарный ручеек, стекавший вниз, приятно обжигал горло.

– Не говори так, Джиари! – взмолился он.– Ничего больше не желаю слышать о такси. Видишь – я занят: мы пьем с приятелем.

– Глупый итальяшка, что с тебя взять? – отвечал Джиари.

– Нет, так не пойдет! Как ты с ним разговариваешь? – Элиа угрожающе пошел на Джиари; бросая на него косые взгляды, поднял к груди правую руку.

Тот, подняв обе руки, отодвинулся назад.

– Мне не нравится, когда моего друга называют глупым итальяшкой,-сурово предупредил Элиа.

– Ну-ка, отвали,– заорал Джиари,– покуда я не разбил тебе башку!

Подбежал обеспокоенный Мизинчик.

– Послушайте, ребята,– визгливым голосом увещевал он их,– вы что, хотите, чтобы у меня отобрали лицензию?!

– Мы все здесь друзья! – объявил Паланджио.– Ну-ка, пожмите друг другу руки! Все пожмите друг другу руки! Каждому по стаканчику! Я всех угощаю!

Элиа вернулся на свое место, рядом с Паланджио.

– Извини, если я невольно нарушил здесь порядок. Но кое-кто не умеет говорить как настоящий джентльмен.

– Всем по стаканчику! – стоял на своем Паланджио.

Элиа вытащил из кармана три однодолларовые бумажки и положил на стойку.

– Ну-ка, пусти по кругу всю бутылку! От Элиа Пинскера!

– Спрячь свои деньги, Элиа! – потребовал Джиари, в приступе гнева сдвигая свою кепку то в одну, то в другую сторону.– Кого ты здесь из себя строишь? Уолтера Крайслера, что ли?